Круги на воде
Вода прибывала.
Миллиметр за миллиметром, дюйм за дюймом. Такая медленная, тягучая, мягкая и ласковая, словно ластящаяся кошка . И вместе с тем несущая смерть.¬
Опорные балки уже наполовину ушли под воду. Еще чуть-чуть и она доберется до порога, застелет и без того прогнивший пол, вымочит прохудившийся соломенный тюфяк.
Такое уже бывало, и не раз. Всегда после весеннего разлива. Потом вода уходила, через неделю, или даже две, и люди вскрывали крыши, просушивая ветхие жилища. Вытаскивали на солнце тюфяки и скудную утварь, развешивали на ветвях промокшие тряпки.
На этот раз все было иначе.
- Плотину совсем прорвало, - прокуренный мужской голос звучал отстраненно, равнодушно как-то, словно его обладатель давно свыкся с мыслью об уходе. Но для других слова его были равносильны приговору. – Надо уходить. К полудню от поселения ничего не останется.
Кто-то всхлипнул в толпе, а следом раздался и надрывный детский плач. Недовольный мужской голос шикнул, чтобы бабы заткнули детей.
- Собирайте вещи. Все, что сможете забрать. И проверьте сети, плыть придется далеко...
Плач усилился, и к нему прибавились чьи-то причитания.
Уходить всегда непросто. Рушить привычный уклад жизни. Пусть даже эта жизнь прогнила до самого дна. Но люди по своей сущности не любят перемен, страшатся неизвестности, боясь потерять пусть и скудное, но нажитое тяжким трудом имущество. Боятся, что там, в неизвестных далях, их ждет еще более тяжкая участь, чем в их затопленной гнилой деревушке.
И скорее всего, так и оно будет.
Мне не было страшно. Как и не было жаль. Чего жалеть, если у тебя ничего нет?
Все мое имущество - узкая плоскодонка, служившая и домом, и постелью, и средством передвижения. Да нехитрые снасти, что я все время таскала с собой, распихивая по карманам мешковатой куртки.
Пока остальные собирали скудные пожитки, я метнулась к сетям – проверила не попалась ли в расставленные ловушки хоть какая рыбешка. Повезло не слишком. Мелкая колючая зубатка размером с детскую ладошку – вот и весь улов. Бросила рыбину в мешок и быстро пошла к схрону в расщелине древесного ствола. Там было припрятано самое ценное – старенький самодельный лук, что я надеялась со временем освоить, и гладкий голубой камешек на шнурке, доставшийся мне от матери. Единственная вещь напоминающая о том, что когда-то у меня была семья. Что кому-то я была небезразлична.
И когда дела шли особенно плохо, а на душе было так погано, что хотелось выть от отчаяния, я всегда доставала мамин подарок, зажимала в ладошке и просила помощи, глядя в серое, вечно затянутое облаками небо. Просила дать мне сил и хоть чуточку везения, чтобы продержаться до завтрашнего дня. Не издохнуть от голода и холода, что были постоянными моими спутниками.
В одиночку на болотах трудно выжить. Трудно прокормиться. А уж обустроить жилище, что защитит от дождя и сезонных приливов вообще невыполнимо. До сих пор не понимаю, как я еще не издохла…
Тряхнула головой, прогоняя нерадостные мысли, и повесила шнурок на шею, хорошенько спрятав кулон за пазухой. Я никогда и никому его не показывала. Отберут ведь. Кто-нибудь из парней или девиц, падких на блестяшки. Лук зажала под мышкой и, хватаясь свободной рукой за торчащие во все стороны ветки, ловко спустилась вниз. Перескочила на торчащий из воды корень, затем на следующий, тщательно выбирая коряги посуше – не хватало еще свалиться в воду и отправиться в путь во всем мокром. Если запасные штаны и рубаха у меня еще имелись, то вот куртка была единственная. И ее стоило особенно беречь. Про ботинки вообще молчу. Те что сейчас на мне – велики на два размера. Но я рада, что есть хотя бы такие.
Когда вернулась к плоскодонке, заметила нескольких деревенских, окруживших мое убогое суденышко. Руки сами собой сжались в кулаки, а я нахмурилась, ожидая неприятностей.
Я сразу узнала их – Курта и парней из его шайки. Ублюдки редкостные. Вечно цепляются ко мне по поводу и без. Сейчас же они и вовсе шарили по лодке, воспользовавшись моим отсутствием. Наверняка выискивали, чем бы поживиться.
Ладонь скользнула за пояс, нащупала рукоять ножа, и, покрепче сжав оружие, я двинулась к хулиганам.
- А ну отвалили от моей лодки! – потребовала решительно, готовая драться за свое скудное имущество.
Курт оторвался от увлекательнейшего занятия и поднял на меня мутные серые глаза. Отходить он не спешил, ухмыльнулся, крутя в руках глубокую миску – можно сказать единственную металлическую вещь, что у меня была. Помимо ножа, конечно. Тот был вообще бесценен, так что с ним я не расставалась ни на секунду. Даже во сне.
- О, убогая! Твоя посудина, что ли? – парень кивнул на лодку.
- Моя! И миску положи туда, где взял. - Я удобнее перехватила нож, стараясь выглядеть внушительнее. Но, кажется, лишь насмешила всех.
- Да ладно?! Правда что ли? – заржал Курт, а его приспешники подхватили. – А мы думали ничейная. Бросил кто. Думаем, чего добру пропадать.
Как же думали они... Прекрасно ведь знают, чья это лодка. Я одна из всей деревни плаваю на плоскодонке.
- Ну вот, теперь знаешь. Положил мои вещи и отвалил отсюда!
- А то что, убогая? – Курт оскалился.
- Думаешь, ножичком нас своим испугаешь? – подхватил Хазел.
- Пугать не буду – пырну в печенку, да и делов, - выпалила на свой страх и риск. Вряд ли я была способна на подобное, но давать слабину сейчас было нельзя, хотя бы на словах. Они не должны видеть, что я их боюсь, иначе проиграю еще до начала боя.
- Вот сучка! Бойкая! Да еще и острая на язычок.
- Пора бы ее язычок опробовать в деле, как думаешь? – бросил один из парней, и они вновь дружно заржали. Да так мерзко, что я почувствовала, как меня тянет блевать.
- Слышь, убогая, - отсмеявшись, вновь обратился ко мне Курт. - Ты на этой посудине что ли плыть собралась? – он пнул мысом тяжелого ботинка плоскодонку. – Да она ж развалится на первом пороге.
- Тебе какое дело? – огрызнулась я, откровенно не понимая, куда он клонит.
- Да так, переживаю... – голос поганца вдруг сделался елейным, и меня затошнило еще сильнее. – Мы ведь хотим, чтобы ты добралась в целости и невредимости. А у меня на лодке как раз есть тепленькое местечко.
- Это тепленькое местечко случаем не у тебя в штанах?
- Вот видишь, какая ты догадливая. А будешь послушной я, быть может, - Курт ступил ближе к воде и вытянул руку с моей миской, грозя утопить посудину - не стану трогать твое барахло.
- Только попробуй, - прорычала, сквозь стиснутые зубы.
- Ну так что, согласна, убогая?
- Иди в задницу Курт! Желательно к своему дружку! Гляди, он только об этом и мечтает!
Стоящий рядом Хазел побагровел от гнева. А второй парень, кажется Грой, начал лыбиться, словно умалишенный.
Курт недовольно прицокнул.
- Что ж... – и швырнул мою миску в воду.
Я даже шаг сделать не успела, только и смогла, что разинуть рот, не веря своим глазам.
Гнилье смрадное! Мразь! Он мне за это еще ответит.
Внутри словно что-то взорвалось, и я не выдержала - ринулась на Курта с ножом, движимая желанием всадить холодную сталь ему между ребер. Не вышло. Парень увернулся, а потом коротко замахнулся и ударил меня по лицу. Со стороны могло показаться, что он ударил меня легко, играючи даже, но я отлетела к стволу ближайшего дерева, ударившись хребтом о бугристую поверхность. Голова гудела, грозя расколоться надвое, а по щеке словно огненное пятно расползлось.
- Сучка! – выругался Курт и сплюнул на землю. Сделал шаг ко мне, кажется, собираясь добить, но в этот самый момент со стороны раздался громкий голос Вершего:
- Пора отправляться. Живее грузитесь в лодки!
Парни как один повернули головы к деревне. Что ж, кажется, на этот раз удача встала ко мне лишь боком. Страшно подумать, что будет, когда она повернется спиной.
- В следующий раз будешь сговорчивее... – угрожающе пообещал Курт и ловко перепрыгнул на свою лодку.
Хазел и Грой последовали за ним. И только они отплыли, я, шатаясь, поднялась на ноги и, хватаясь за кривые стволы мангров, побрела к своей плоскодонке. Туман в голове постепенно рассеивался, но до щеки я дотронуться не рискнула. Казалось, она превратилась в сплошной бурый кровоподтек.
Кое-как забралась в лодку и проверила, на месте ли мои вещи. А затем поглядела в воду, как раз в то место, куда уронил миску Курт. День сегодня выдался спокойный, и вода была не слишком мутной. Я заметила слабый металлический блеск меж кривых корней мангра. Вроде не глубоко
Быстро посмотрела по сторонам, убеждаясь, что никого нет поблизости, и стащила ботинки. Следом закатала штаны до самого бедра.
Вездесущий Лейкар, как же я это ненавижу...
Мы выдвинулись в полдень. Больше двадцати лодок, набитых тугими тюками и плетеными корзинами. Некоторые были загружены так сильно, что казалось, вода вот-вот перельется через борт, утянув на дно и лоханку, и поклажу. Кроме прочего, за каждой лодкой тянулось по два-три наскоро сколоченных плота, куда сгрузили утварь, не боящуюся воды.
Мне не было смысла утруждать себя подобным – все мои вещи с легкостью поместились в плоскодонку. Я плелась в самом конце цепочки, глядя на вереницу суденышек, скользящих по узкой тропке, вырубленной в густых мангровых зарослях. И хоть тропку эту регулярно обновляют, вырезая лишние коряги и ветки, а все равно мы то и дело останавливались, расчищая путь или вытаскивая очередную перегруженную лоханку, зацепившуюся за скрытые под водой корни. Благо моя крохотная плоскодонка была лишена подобных проблем. Зато потом, когда выйдем на открытую воду наверняка придется нелегко. И не дай Лейкар нас застанет непогода.
Сквозь мангровую рощу пробирались часа три – не меньше. Хоть лодки и были привязаны друг к другу толстыми веревками, чтобы было проще вытаскивать застрявших в зарослях, а все равно народ изрядно утомился, изнуренный тяготами дороги и обилием назойливой мошкары. До меня то и дело долетала чья-то грязная ругань и причитания, переходящие в монотонный непрекращающийся бубнеж.
На впередиидущей лоханке как раз плыл дед Шагар. С головой у него давно плохо – вечно несет всякую околесицу. Твердит о конце света и неминуемой расплате за человеческие грехи. Словно не помнит, что этот самый конец уже давно наступил. В тот самый день, когда на землю хлынули нескончаемые водные потоки, затопив многонаселенные острова, оставив людям лишь жалкие клочки суши, непригодные для жизни. Да и нельзя назвать жизнью то жалкое существование, которое мы влачим.
Впрочем, другого я и не знаю. Я родилась намного позже Великого Потопа и не представляю, каковой была жизнь до него. Но даже я понимаю, что люди обречены на вымирание. Не от голода, так от болезней.
Шагар кажется единственный старик в нашем поселении. Редко кто доживает до его лет. Большинство мрет от болотной гнили или холодной лихорадки. Человек не создан жить на воде. А уж в воде и подавно. Хоть и приспособился как мог…
Рядом с причитающим Шагаром орудовала веслом его немолодая жена. Худая и костлявая, как и большинство поселенцев. Лодка их наверное вдвое крупнее моей, но места на ней и вовсе нет. Все завалено тюками с грязным тряпьем, над которым Триза трясется, словно над сокровищем. И трястись будет до самой смерти, хоть половина ее пожитков давно пришла в негодность и может послужить разве для того, чтобы затыкать щели в прохудившейся лодке, что не понятно каким образом еще держится на плаву.
Глядя на немощных стариков перед собой и путников на соседних лодках, мне вдруг подумалось, что самых слабых нарочно собрали в хвосте. Если отстанем – никто не будет нас ждать. А если вдруг случится непогода или на лодочный караван нападет речной монстр нами пожертвуют без всяких колебаний. Отрежут от общей цепочки. Слабаки никому не нужны.
Но пока мы идем в связке и вроде как сохраняем общность, никто и не думает возмущаться. Все тихонько гребут или отталкиваются длинными палками от деревьев, стараясь на застрять на выступающих корнях.
Наконец-то, после нескольких часов продирания через заросли, мы вышли на открытый участок воды. Это место мы называем Тихой заводью. Здесь нет ни течения, ни опасных речных обитателей. И вода довольно чистая, без примеси ила и противного гнилостного привкуса, к которому давно привыкли все поселенцы.
Жаль только с каждым годом заводь становится все меньше - мангровый лес наступает со всех сторон, сжимает свои колючие объятия, отвоевывая у реки все новые территории. И забирает жизни, как это ни парадоксально.
Лес кормит нас. Дает нам рыбу, что обитает в лабиринтах туго переплетенных корней. И птицу, вьющую гнезда на гибких ветвях. Защищает от опасных речных обитателей. Но в то же время в зарослях куда легче подцепить какую-нибудь заразу, встретить ядовитую жабу или болотную гадюку. Или того хуже быть укушенным гигантским древесным москитом. От этого никто не застрахован.
Поселения вымирают одно за другим. Даже не знаю, остался ли в округе кто-то еще кроме нас. Я давно не встречала жителей других деревень. Многие уходили, в поисках лучшей доли и места посуше. Бросали свои хилые дома, так же как сегодня это сделали мы.
В Тихой заводи мы сделали небольшую остановку. Набрали воды, обновив кожаные фляги. Кто-то даже вознамерился перекусить, вытаскивая припасы из плетеных корзин.
Я глянула на единственную полудохлую рыбину, болтающуюся в мешке за кормой, и решила, что пока не буду есть ее. Оставлю до вечера. Кто знает, вдруг не смогу за сегодня ничего раздобыть. А ложиться спать на голодный желудок последнее дело. Впрочем, не время отчаиваться. Достала из углубления в носовой части скрученную сеть и принялась растягивать ее на корме. Все же в том, что я иду последней в связке, есть свои плюсы. Я могу смело повесить сеть, не боясь, что ее кто-нибудь зацепит.
Впрочем, остальные не особо переживали на сей счет. Я видела, как еще несколько семей принялись разматывать сети. Кое-кто даже додумался закрепить концы на разных лоханках, увеличивая шансы на успех. Я бы и сама не прочь проделать подобное и поделить улов, если выйдет что-то путное, да только никто не станет со мной связываться. Даже пытаться не стоит.
Я всегда была изгоем. Всегда одна. Сама по себе. С тех самых пор как умер от болотной гнили дед Асуф, приютивший меня после гибели моей родной деревни.
Поселенцы думают, что это я наслала на него болезнь. Что старик погиб по моей вине. Я ведь все время была рядом, пыталась заботиться о нем, пока болезнь медленно пожирала сухое морщинистое тело. А сама не заразилась. Хотя все знают, что болотная гниль крайне опасна. Даже в дом к больному заходить запрещено, не то, что менять повязки.
Но я не боялась. Ни гнили. Ни смерти. Я видела столько смертей, что, кажется, уже ничто не могло меня тронуть. Ни что не могло испугать.
Дед Асуф умер, а я осталась здорова и невредима. И деревенские с тех пор предпочитают держаться от меня подальше. Кое-то за глаза называет ведьмой. И даже проклятой. Но трогать не смеют. В подобных поселениях есть только один запрет – запрет на убийство. Его чтут. За него карают страшнее самой смерти. Да и к чему марать руки, коли я быстрее сдохну от голода и холода.
Забавно, не правда ли... Убивать запрещено, а оставлять ребенка без пропитания – вполне приемлемо.
Глава 1
Вода прибывала.
Миллиметр за миллиметром, дюйм за дюймом. Такая медленная, тягучая, мягкая и ласковая, словно ластящаяся кошка . И вместе с тем несущая смерть.¬
Опорные балки уже наполовину ушли под воду. Еще чуть-чуть и она доберется до порога, застелет и без того прогнивший пол, вымочит прохудившийся соломенный тюфяк.
Такое уже бывало, и не раз. Всегда после весеннего разлива. Потом вода уходила, через неделю, или даже две, и люди вскрывали крыши, просушивая ветхие жилища. Вытаскивали на солнце тюфяки и скудную утварь, развешивали на ветвях промокшие тряпки.
На этот раз все было иначе.
- Плотину совсем прорвало, - прокуренный мужской голос звучал отстраненно, равнодушно как-то, словно его обладатель давно свыкся с мыслью об уходе. Но для других слова его были равносильны приговору. – Надо уходить. К полудню от поселения ничего не останется.
Кто-то всхлипнул в толпе, а следом раздался и надрывный детский плач. Недовольный мужской голос шикнул, чтобы бабы заткнули детей.
- Собирайте вещи. Все, что сможете забрать. И проверьте сети, плыть придется далеко...
Плач усилился, и к нему прибавились чьи-то причитания.
Уходить всегда непросто. Рушить привычный уклад жизни. Пусть даже эта жизнь прогнила до самого дна. Но люди по своей сущности не любят перемен, страшатся неизвестности, боясь потерять пусть и скудное, но нажитое тяжким трудом имущество. Боятся, что там, в неизвестных далях, их ждет еще более тяжкая участь, чем в их затопленной гнилой деревушке.
И скорее всего, так и оно будет.
Мне не было страшно. Как и не было жаль. Чего жалеть, если у тебя ничего нет?
Все мое имущество - узкая плоскодонка, служившая и домом, и постелью, и средством передвижения. Да нехитрые снасти, что я все время таскала с собой, распихивая по карманам мешковатой куртки.
Пока остальные собирали скудные пожитки, я метнулась к сетям – проверила не попалась ли в расставленные ловушки хоть какая рыбешка. Повезло не слишком. Мелкая колючая зубатка размером с детскую ладошку – вот и весь улов. Бросила рыбину в мешок и быстро пошла к схрону в расщелине древесного ствола. Там было припрятано самое ценное – старенький самодельный лук, что я надеялась со временем освоить, и гладкий голубой камешек на шнурке, доставшийся мне от матери. Единственная вещь напоминающая о том, что когда-то у меня была семья. Что кому-то я была небезразлична.
И когда дела шли особенно плохо, а на душе было так погано, что хотелось выть от отчаяния, я всегда доставала мамин подарок, зажимала в ладошке и просила помощи, глядя в серое, вечно затянутое облаками небо. Просила дать мне сил и хоть чуточку везения, чтобы продержаться до завтрашнего дня. Не издохнуть от голода и холода, что были постоянными моими спутниками.
В одиночку на болотах трудно выжить. Трудно прокормиться. А уж обустроить жилище, что защитит от дождя и сезонных приливов вообще невыполнимо. До сих пор не понимаю, как я еще не издохла…
Тряхнула головой, прогоняя нерадостные мысли, и повесила шнурок на шею, хорошенько спрятав кулон за пазухой. Я никогда и никому его не показывала. Отберут ведь. Кто-нибудь из парней или девиц, падких на блестяшки. Лук зажала под мышкой и, хватаясь свободной рукой за торчащие во все стороны ветки, ловко спустилась вниз. Перескочила на торчащий из воды корень, затем на следующий, тщательно выбирая коряги посуше – не хватало еще свалиться в воду и отправиться в путь во всем мокром. Если запасные штаны и рубаха у меня еще имелись, то вот куртка была единственная. И ее стоило особенно беречь. Про ботинки вообще молчу. Те что сейчас на мне – велики на два размера. Но я рада, что есть хотя бы такие.
Когда вернулась к плоскодонке, заметила нескольких деревенских, окруживших мое убогое суденышко. Руки сами собой сжались в кулаки, а я нахмурилась, ожидая неприятностей.
Я сразу узнала их – Курта и парней из его шайки. Ублюдки редкостные. Вечно цепляются ко мне по поводу и без. Сейчас же они и вовсе шарили по лодке, воспользовавшись моим отсутствием. Наверняка выискивали, чем бы поживиться.
Ладонь скользнула за пояс, нащупала рукоять ножа, и, покрепче сжав оружие, я двинулась к хулиганам.
- А ну отвалили от моей лодки! – потребовала решительно, готовая драться за свое скудное имущество.
Курт оторвался от увлекательнейшего занятия и поднял на меня мутные серые глаза. Отходить он не спешил, ухмыльнулся, крутя в руках глубокую миску – можно сказать единственную металлическую вещь, что у меня была. Помимо ножа, конечно. Тот был вообще бесценен, так что с ним я не расставалась ни на секунду. Даже во сне.
- О, убогая! Твоя посудина, что ли? – парень кивнул на лодку.
- Моя! И миску положи туда, где взял. - Я удобнее перехватила нож, стараясь выглядеть внушительнее. Но, кажется, лишь насмешила всех.
- Да ладно?! Правда что ли? – заржал Курт, а его приспешники подхватили. – А мы думали ничейная. Бросил кто. Думаем, чего добру пропадать.
Как же думали они... Прекрасно ведь знают, чья это лодка. Я одна из всей деревни плаваю на плоскодонке.
- Ну вот, теперь знаешь. Положил мои вещи и отвалил отсюда!
- А то что, убогая? – Курт оскалился.
- Думаешь, ножичком нас своим испугаешь? – подхватил Хазел.
- Пугать не буду – пырну в печенку, да и делов, - выпалила на свой страх и риск. Вряд ли я была способна на подобное, но давать слабину сейчас было нельзя, хотя бы на словах. Они не должны видеть, что я их боюсь, иначе проиграю еще до начала боя.
- Вот сучка! Бойкая! Да еще и острая на язычок.
- Пора бы ее язычок опробовать в деле, как думаешь? – бросил один из парней, и они вновь дружно заржали. Да так мерзко, что я почувствовала, как меня тянет блевать.
- Слышь, убогая, - отсмеявшись, вновь обратился ко мне Курт. - Ты на этой посудине что ли плыть собралась? – он пнул мысом тяжелого ботинка плоскодонку. – Да она ж развалится на первом пороге.
- Тебе какое дело? – огрызнулась я, откровенно не понимая, куда он клонит.
- Да так, переживаю... – голос поганца вдруг сделался елейным, и меня затошнило еще сильнее. – Мы ведь хотим, чтобы ты добралась в целости и невредимости. А у меня на лодке как раз есть тепленькое местечко.
- Это тепленькое местечко случаем не у тебя в штанах?
- Вот видишь, какая ты догадливая. А будешь послушной я, быть может, - Курт ступил ближе к воде и вытянул руку с моей миской, грозя утопить посудину - не стану трогать твое барахло.
- Только попробуй, - прорычала, сквозь стиснутые зубы.
- Ну так что, согласна, убогая?
- Иди в задницу Курт! Желательно к своему дружку! Гляди, он только об этом и мечтает!
Стоящий рядом Хазел побагровел от гнева. А второй парень, кажется Грой, начал лыбиться, словно умалишенный.
Курт недовольно прицокнул.
- Что ж... – и швырнул мою миску в воду.
Я даже шаг сделать не успела, только и смогла, что разинуть рот, не веря своим глазам.
Гнилье смрадное! Мразь! Он мне за это еще ответит.
Внутри словно что-то взорвалось, и я не выдержала - ринулась на Курта с ножом, движимая желанием всадить холодную сталь ему между ребер. Не вышло. Парень увернулся, а потом коротко замахнулся и ударил меня по лицу. Со стороны могло показаться, что он ударил меня легко, играючи даже, но я отлетела к стволу ближайшего дерева, ударившись хребтом о бугристую поверхность. Голова гудела, грозя расколоться надвое, а по щеке словно огненное пятно расползлось.
- Сучка! – выругался Курт и сплюнул на землю. Сделал шаг ко мне, кажется, собираясь добить, но в этот самый момент со стороны раздался громкий голос Вершего:
- Пора отправляться. Живее грузитесь в лодки!
Парни как один повернули головы к деревне. Что ж, кажется, на этот раз удача встала ко мне лишь боком. Страшно подумать, что будет, когда она повернется спиной.
- В следующий раз будешь сговорчивее... – угрожающе пообещал Курт и ловко перепрыгнул на свою лодку.
Хазел и Грой последовали за ним. И только они отплыли, я, шатаясь, поднялась на ноги и, хватаясь за кривые стволы мангров, побрела к своей плоскодонке. Туман в голове постепенно рассеивался, но до щеки я дотронуться не рискнула. Казалось, она превратилась в сплошной бурый кровоподтек.
Кое-как забралась в лодку и проверила, на месте ли мои вещи. А затем поглядела в воду, как раз в то место, куда уронил миску Курт. День сегодня выдался спокойный, и вода была не слишком мутной. Я заметила слабый металлический блеск меж кривых корней мангра. Вроде не глубоко
Быстро посмотрела по сторонам, убеждаясь, что никого нет поблизости, и стащила ботинки. Следом закатала штаны до самого бедра.
Вездесущий Лейкар, как же я это ненавижу...
***
Мы выдвинулись в полдень. Больше двадцати лодок, набитых тугими тюками и плетеными корзинами. Некоторые были загружены так сильно, что казалось, вода вот-вот перельется через борт, утянув на дно и лоханку, и поклажу. Кроме прочего, за каждой лодкой тянулось по два-три наскоро сколоченных плота, куда сгрузили утварь, не боящуюся воды.
Мне не было смысла утруждать себя подобным – все мои вещи с легкостью поместились в плоскодонку. Я плелась в самом конце цепочки, глядя на вереницу суденышек, скользящих по узкой тропке, вырубленной в густых мангровых зарослях. И хоть тропку эту регулярно обновляют, вырезая лишние коряги и ветки, а все равно мы то и дело останавливались, расчищая путь или вытаскивая очередную перегруженную лоханку, зацепившуюся за скрытые под водой корни. Благо моя крохотная плоскодонка была лишена подобных проблем. Зато потом, когда выйдем на открытую воду наверняка придется нелегко. И не дай Лейкар нас застанет непогода.
Сквозь мангровую рощу пробирались часа три – не меньше. Хоть лодки и были привязаны друг к другу толстыми веревками, чтобы было проще вытаскивать застрявших в зарослях, а все равно народ изрядно утомился, изнуренный тяготами дороги и обилием назойливой мошкары. До меня то и дело долетала чья-то грязная ругань и причитания, переходящие в монотонный непрекращающийся бубнеж.
На впередиидущей лоханке как раз плыл дед Шагар. С головой у него давно плохо – вечно несет всякую околесицу. Твердит о конце света и неминуемой расплате за человеческие грехи. Словно не помнит, что этот самый конец уже давно наступил. В тот самый день, когда на землю хлынули нескончаемые водные потоки, затопив многонаселенные острова, оставив людям лишь жалкие клочки суши, непригодные для жизни. Да и нельзя назвать жизнью то жалкое существование, которое мы влачим.
Впрочем, другого я и не знаю. Я родилась намного позже Великого Потопа и не представляю, каковой была жизнь до него. Но даже я понимаю, что люди обречены на вымирание. Не от голода, так от болезней.
Шагар кажется единственный старик в нашем поселении. Редко кто доживает до его лет. Большинство мрет от болотной гнили или холодной лихорадки. Человек не создан жить на воде. А уж в воде и подавно. Хоть и приспособился как мог…
Рядом с причитающим Шагаром орудовала веслом его немолодая жена. Худая и костлявая, как и большинство поселенцев. Лодка их наверное вдвое крупнее моей, но места на ней и вовсе нет. Все завалено тюками с грязным тряпьем, над которым Триза трясется, словно над сокровищем. И трястись будет до самой смерти, хоть половина ее пожитков давно пришла в негодность и может послужить разве для того, чтобы затыкать щели в прохудившейся лодке, что не понятно каким образом еще держится на плаву.
Глядя на немощных стариков перед собой и путников на соседних лодках, мне вдруг подумалось, что самых слабых нарочно собрали в хвосте. Если отстанем – никто не будет нас ждать. А если вдруг случится непогода или на лодочный караван нападет речной монстр нами пожертвуют без всяких колебаний. Отрежут от общей цепочки. Слабаки никому не нужны.
Но пока мы идем в связке и вроде как сохраняем общность, никто и не думает возмущаться. Все тихонько гребут или отталкиваются длинными палками от деревьев, стараясь на застрять на выступающих корнях.
Наконец-то, после нескольких часов продирания через заросли, мы вышли на открытый участок воды. Это место мы называем Тихой заводью. Здесь нет ни течения, ни опасных речных обитателей. И вода довольно чистая, без примеси ила и противного гнилостного привкуса, к которому давно привыкли все поселенцы.
Жаль только с каждым годом заводь становится все меньше - мангровый лес наступает со всех сторон, сжимает свои колючие объятия, отвоевывая у реки все новые территории. И забирает жизни, как это ни парадоксально.
Лес кормит нас. Дает нам рыбу, что обитает в лабиринтах туго переплетенных корней. И птицу, вьющую гнезда на гибких ветвях. Защищает от опасных речных обитателей. Но в то же время в зарослях куда легче подцепить какую-нибудь заразу, встретить ядовитую жабу или болотную гадюку. Или того хуже быть укушенным гигантским древесным москитом. От этого никто не застрахован.
Поселения вымирают одно за другим. Даже не знаю, остался ли в округе кто-то еще кроме нас. Я давно не встречала жителей других деревень. Многие уходили, в поисках лучшей доли и места посуше. Бросали свои хилые дома, так же как сегодня это сделали мы.
В Тихой заводи мы сделали небольшую остановку. Набрали воды, обновив кожаные фляги. Кто-то даже вознамерился перекусить, вытаскивая припасы из плетеных корзин.
Я глянула на единственную полудохлую рыбину, болтающуюся в мешке за кормой, и решила, что пока не буду есть ее. Оставлю до вечера. Кто знает, вдруг не смогу за сегодня ничего раздобыть. А ложиться спать на голодный желудок последнее дело. Впрочем, не время отчаиваться. Достала из углубления в носовой части скрученную сеть и принялась растягивать ее на корме. Все же в том, что я иду последней в связке, есть свои плюсы. Я могу смело повесить сеть, не боясь, что ее кто-нибудь зацепит.
Впрочем, остальные не особо переживали на сей счет. Я видела, как еще несколько семей принялись разматывать сети. Кое-кто даже додумался закрепить концы на разных лоханках, увеличивая шансы на успех. Я бы и сама не прочь проделать подобное и поделить улов, если выйдет что-то путное, да только никто не станет со мной связываться. Даже пытаться не стоит.
Я всегда была изгоем. Всегда одна. Сама по себе. С тех самых пор как умер от болотной гнили дед Асуф, приютивший меня после гибели моей родной деревни.
Поселенцы думают, что это я наслала на него болезнь. Что старик погиб по моей вине. Я ведь все время была рядом, пыталась заботиться о нем, пока болезнь медленно пожирала сухое морщинистое тело. А сама не заразилась. Хотя все знают, что болотная гниль крайне опасна. Даже в дом к больному заходить запрещено, не то, что менять повязки.
Но я не боялась. Ни гнили. Ни смерти. Я видела столько смертей, что, кажется, уже ничто не могло меня тронуть. Ни что не могло испугать.
Дед Асуф умер, а я осталась здорова и невредима. И деревенские с тех пор предпочитают держаться от меня подальше. Кое-то за глаза называет ведьмой. И даже проклятой. Но трогать не смеют. В подобных поселениях есть только один запрет – запрет на убийство. Его чтут. За него карают страшнее самой смерти. Да и к чему марать руки, коли я быстрее сдохну от голода и холода.
Забавно, не правда ли... Убивать запрещено, а оставлять ребенка без пропитания – вполне приемлемо.
