Многие ле?та Дениса Ивановича
(полживая повесть)
«–– Ты бы умолк хоть на сегодня. Глядишь – за умного бы сошел. Не ввязываясь в политику мы бы могли с тобой начать публиковаться. Как следствие – зарабатывать. И на эти деньги, может даже и жить... Но ты, я смотрю, все никак не уймешься.
–– Так я ведь не 37-ой год, чтобы всем нравиться.
–– Заткнись! Замолчи!
–– Я тебе больше скажу. Победитель «Ясной поляны» две тысячи четвертак в номинации «Личность» – вообще subhuman! Мое личное мнение, ты можешь считать иначе, у нас свободная страна и все такое...
–– Уймись, пожалуйста! Нас не пропустют!
–– Куда?
–– В литературу! Ты видел, кто там орудует? У них он – святой!
–– В литературу?!.. Да я... Сейчас я скажу тебе!..
–– Нет, не-е-ет! Не надо!
–– Так вот... Я, я... Да я и есть эта ваша русская литература!
–– Ой, все!..» –– Кедров Савелий, в одной из частных бесед с самим собой у себя в голове.
Мы, числом сначала один, а дальше – три штуки, проснулись среди чадеющих тьмою дымов. В первом количестве – т.е. один, только продрав глаза, я устремил их сквозь гроб на стену. Вся поверхность ее, потрескавшаяся, со следами навеки впекшейся грязи и копоти, со шлейфом накипи прогнивших человеческих душ, исходящей от меня и моих товарищей-упырей ауры, налипшей вверху, на перекрестке двух стен, была мне отлично известна, но я все равно не преминул ее рассмотреть, т.к. по должности, да и, будем честны, по состоянию мягкости моих мозгов, а только с таким и берут на службу в нашу контору на пост, как раз мной занимаемый – начальник по беспределу, или на те посты, что родственные и схожие с моим (о них скажу позже), я неоднократно забывал обстановку, из суток в сутки меня окружающую и каждый новый трудовой день был для меня в новинку, в экскурсию, которую я вновь и вновь сам себе проводил.
Стоя в гробу, а как известно, мы – всходы сатрапии, взращенные кровью презренного рода Хамового и грязью, в которую, ведомые скотским своих лиходейством, теперь, торжествуя, окунаем лучших сынов угасающей родины, от который мы отрекись в пользу живота своего, Шариковы и Швондеры, так вот мы спим только в гробах (так заповедал нам наш ужасающий вождь, сатанский наместник Сатаналин-Содрогнись в ужосе) – и, открыв глаза, я выбрался в свою комнату, являвшую собой омерзительную насмешку над человеческим вкусом. Туалетный стол со стоящими на столешнице кубками из черепов невинно убиенных, кровавая каша в миске, налипшая по кайме вместо узора, портрет Содрогнись в ужосе, висевший на стене, шкаф с рабочей одежей, ковры с изображением на багровом фоне бесформенных солнц, духовых труб, треугольников, другими словами – основных атрибутов наступившего коммунизма, все это было на месте, родное мое. Вздохнув и выпрямившись, а затем – сразу же искривившись всем телом, ибо только в таком объеме позволено нам, хилым, жалким и вечно чахнущим, заниматься зарядкой, я беглым взглядом посмотрел сквозь стену занимаемого мною минус первого этажа, подняв голову по ступеням поднимавшей винтовой лестницы, находившейся в одном пролете от моей коморки и выводившей через расщелину в лагерь, под завязку набитый сплошь ни в чем не повинными и оттого нещадно нами пытаемыми узниками. Почему? Потому что ну лиса нам, коммунистам?
Прищурившись, я видел сквозь стены все, что творится у них. Вот, тяжело ступая по коридору, тащут парашу; вот летят валенки, от близости к нашему филиалу ада ни разу так и не соприкоснувшиеся с водой и не вымытые. Начинают куда-то сновать, ругаются, как бабы, да-а. Ужос. Можно, конечно, все время так за ними смотреть, у нас ведь здесь коммунизм торжествует, другими словами – ни че не делай, не отвечай ни черта на за что, знай стреляй-убивай себе, однако ж я встал. Чего худого, вот так простоишь в гробу чуть дольшее положенного, прикатят воронки от Одина (еще одно имя В ужосе содрогнись), схватют по доносу (доносы, как известно, у нас пишут все, коммунизм ж наступил, понятное дело), поведут пытать да как скажут тебе: а кто это у нас тут ни че не делает? Кто это тут у нас такой-сякой, а? По что не отвечаешь вообще ни за черта, а только знай себе стреляешь-убиваешь? И все, расстрел. Минимум десять лет расстрела. Беспощадная арифметика, ну так лиса? Коммунизм же. Так что я все-таки вышел из своего гроба, чтобы начать ничего не делать, не отвечать ни за что, да стрельнуть-убить хотя бы кого-нибудь. Сперва открыл шкаф и стал доставать оттуда одежу. Первыми вынул кожаные галифе, за ними – куртку НКВДЭШНОГО СМЕРШИСТА-ЧЕКИСТА, тоже и кожи. Кожа, понятное дело, содранная с праведников, с красными звездами перевернутыми, на каждой звезде – рожица черта с клычьями и стекающей по ними кровью. Под куртку поддел портупею. Прямо вот так, на голое тело. Портупея, естественно, вся железная, сделанная из цепей, которыми были мы некогда скованы на тысячу лет, ну а теперь освободились на короткое время. Надел фуражку с квадратным козырьком, открыл дверь и в коридор вышел. Коридор общий (коммунизм же, все общее. Бабы, бабы, даже бабы – и те, все до единой общие. Коммунизм же). Смотрю – в коридоре уже мой камрад. Идет наверх орудовать. Я к нему. Не отлынивать же? Нет, конечно, так-то мы все тут ни черта не делаем, коммунизм же, а мы – новые коммунистические бояре, хотим только жрать, спать сладко и срать, Революция как ни как, совершалась для этого и только для этого, но! Сами понимаете, если вот прям вообще ничего не делать, то расстреляют-то уже нас, т.к. а че это мы норму не выполнили? Мы, так-то не делаем ничего, вот только это ничего у нас в этих самых... В пятилетках рассчитано. Сегодня ни хера не делаем магнитку, потом ни хера не делаем станкостроение, ГЭС, ТЭС и т.д.-с.
Меж тем, пока я подходил к моему товарищу, какой-то камрад уже поднялся к ним, угнетаемым, в почти неосвещенный клоповый барак, где, забывшись сном, напряженным и горестным, спят триллиард двести тыщ с половиною человека, доверенные нашим кровавым рукам до удручающего состояния. Ворочаются. Отсюда, сквозь стену вижу. Вон, уже лупцуют кого-то. Вон уже этот кто-то орет: «–– За что, начальник?». Ну вот не глупые, а? Коммунизм же. Понятно за что. За все.
–– Марк Чезарэ-Есентукеевич!
–– Денис Иванович! Добрый день!
–– Добрый день, всем привет!
Поздоровались мы, раскланялись. Марк Чезарэ-Есентукеевич Рипмав, это камрад мой хороший. Он у нас состоит троглодитом по гемоглобиновой части – в прямом смысле кровь заключенным портит. Являясь обратным вампиром (понятствует из фамилии), в его обязанности входит переливание собственной крови из своих вен в чужие. Тем самым производится размытие многострадального русскАгА народа, т.к. понятно, что весь русскАй народ мы – сволочи коммунятские, хотим свести со свету. Почему? Ну лиса нам? Одет Марк в такие же галифе, как у меня, только хлопчатобумажные. Из верхней одежды на нем только рубаха с кобурой на ремне через плечо. Фуражку свою в левой руке держит.
–– Чезарэ, Чезарэ. –– Говорю я. –– А не накушаться ли нам парной крови перед трудами?
–– Соглашусь. –– Отвечает он мне. –– Рентгеновским своим зрением я наблюдаю, как Лексей нас там уже зажидается. Пойдемте.
–– Пойдем-с.
Идем по коридору. Коридор освещен крохотными лампадками из черепов, горящий, понятное дело, красным. Ну а каким еще может тут гореть, пред-преисподня же. По не широкой, не узкой каменной лестнице-спирали поднялись мы до трещины в земной коре, над которой начальствующий амбра нависает. Махнули своим, видим – а Лексей-то наш места нам уже и занял. Идем к нему. Лексей (фамилия у него мудреная – Тситпаб), это у нас на весь лагерь главный по бешенству. Поддерживать общий уровень сумасшествия призван он здесь. Так казать, главный по помешательствам. Обратные летальные действия – его конек. Что за действия такие чудны?е? Ну как же. Давно и всем ведь известно, что мы – упыри-пупыри краснопузые только и делаем, что жестоко сношаем да жрем людей. Более ни на что красная мысль не способна, понимать надо. Так вот. Предложил он это дело немного повернуть в сторону. Сказать по-другому – усилить накал. Ведь если задуматься, то и правда: вот что мы обычно делаем? Насилуем, убиваем, потом трупы насилуем, потом сжигаем их и... И все. Не, ну еще расстреливаем иногда миллиарды, но это даже упоминать не хочется. Двумя словами – обычный вторник, ничего нового. Благо у нас есть наша мудрая партия! Нет, понятное дело, там одни дебилы на дебилах сидят и погоняют тоже дебилами, но, тем не менее, ввела она – партия Лексееву должность и теперь, благодаря ему мы сперва заключенных едим, а только потом жестоко насилуем. Какого, а? Вот это выдумщики. Нет, кшн, можно спросить: А КАК?! КАК мы это делаем? На что я скажу: а вы серьезно у нас логику ищете? Воистину знает каждый, на что способна большевистская выдумка, когда речь заходит об античеловеческом паскудстве! Да-да.
Лексей, как обычно, в кожаном плаще черном, сапогах и фуражке с кровоточащей звездой. Под плащом ничего, ад ведь рядом, он греет. Сам плащ расстегнутый. Из правого кармана у него торчит книжечка-перевертыш. Повернет ее в руках Лексей так, всплывает на страницах пустых советская конституция, повернет сяк – уголовный кодекс. Этот последний всплывает всегда на 58-ой, потому что... Да потому что другой-то статьи в УК совковом и нет. Тока политические. Ну не за дело же людей сажать! Да и вообще, взять, к примеру, любую из них, например, 58.2.
Вооруженное восстание или вторжение в контрреволюционных целях на советскую территорию вооруженных банд, захват власти в центре или на местах в тех же целях и, в частности, с целью насильственно отторгнуть от Союза ССР и отдельной союзной республики какую-либо часть ее территории или расторгнуть заключенные Союзом ССР с иностранными государствами договоры влекут за собой – высшую меру социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнание из пределов Союза ССР навсегда, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества.
Ну-у! Ну это ж херня какая-то. Выдуманная дураками-коммуняками понятно зачем. Зачем? Да просто по приколу, шоб було. Нет, ну вот предположим, чисто гипотетически, что мы не живем в СССР. Что на дворе, предположим, другое время (так-то у нас сейчас вот уже 100500 лет 37 год свирепствует), другая страна, буржуазная, и люди другие. Вот просто выдумка из головы, тыкая в небо, возьмем какое-нибудь самое обычное имя. Руся, например. И фамилию тоже какую-нибудь случайную. Гелаев, к примеру. Вот Руся Гелаев, чисто гипотетически. Вот захотел он банду собрать, вторгнуться в куда-нибудь и перестрелять всех к хуям собачим, убить твою мать, отца, сестру, брата... Вот че теперь, противиться что ли ему? Э-э-э, дураки! Эдак вы еще до чего дойдете. Вы че, при коммунизме что ли хотите жить? А вот дудки. Ну хочет вот он оттяпать сколько-то областей, ну так пусть забирает, че? В конце-то концов, может они ему нужнее? Да, он там всех замотает в тряпки, объявит порядки, исконно-традиционные, с камнями вместо туалетной бумаги, а не наносные вот эти вот красные, загонит всех в минус 14-ый век... Красота же! Это тебе не этот ваш богопротивный коммунизм. Вот это вот – больницы и детские сады цветут, ракеты в космос. Фу! Все это на хер. Живи себе, бейся лбом об пол, горя не знай. Да и вообще, стыдно как-то. Во-первых, почему там, в этой самой 58.2 есть строки про что-то помимо расстрела?! Только расстрел! С семьей виновного – чуть более человечно обойтись можно, как никак коммунизм все-таки. Чумными собаками их разорвать, да и все. Че тут думать? Ну, собсна, как это у нас обычно и принято. А если какие-то смягчающие обстоятельства, то, так и быть, расстрелять, потом пятьдесят лет пусть под землей полежит и еще лет сорок расстрела накинуть. Ну чисто для того, чтоб держать в тонусе.
Или вот, например, еще одни, чисто политический пункт: 58-г.
Недонесение со стороны военнослужащего о готовящейся или совершенной измене влечет за собой лишение свободы на 10 лет. Недонесение со стороны отдельных граждан (не военнослужащих) преследуется согласно 58-12.
И сразу 58.12, чтоб далеко не отходить:
Недонесение о достоверно известном, готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении влечет за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.
Ну вот и че это за херня, скажите мне? Ну вот не сегодня, так завтра война. Я вот, к примеру, в приграничном округе, хочу к этому самому врагу, который придет нас убивать, перебежать и посдавать ему все с потрохами. Это че это теперь, сажать меня что ли? В смысле!? Вы там че, нелюди?! Заставить покаяться, да и отпустить с миром – это да, это я еще понимаю. Ну так и... Все. А, да, чуть не забыл. На храм еще можно сдать. Так оно это, раскаяние крепче делается. А вот эти вот посадки – это недопустимо. Ну да, они придут, поубивают всех, кого не убьют – в рабство угонят, отберут землю, на мыло нас перекрутят и далее... Повторяю вопрос: меня теперь че, за это сажать? Вам бы провериться, у вас с головой не так что-то. Скорее всего энергетика порченная.
Подошли мы, значит, к Лексею, заняли свои места, ждем еду. Под соседним столом уже уплетают. Смотрю – кто-то выпрямился на коленях, по-антихристски креститься. Стало быть наш, старый боец из проверенных. А вот Лексей, он из новеньких, он еще не умеет. Ну ничего, сейчас научу я его. Позвали нас, я пошел, взял поднос, забрал яства, назад пришел, Лексея учу. Показал ему как коммуняки крестятся:
–– Сначала кладешь перста на левое плечо. Это, стало быть, поминаешь того, кому служим. Потом сюда. –– Перевожу руку на право плечо и стукаю по нему больно, прямо как деревянной ложкой. –– Это ты всю правду от себя отгоняешь. Потом ведешь вниз, вот сюда, под пуп. Набираешься черной энергии. А потом так. –– Подношу руку ко лбу, распускаю пальцы и, стукнув тыльной стороной ладони себя по голове, роцкерную козу показываю. –– Нутро свое миру являешь.
Все, нет ничего другого при коммунизме. Оно ж как: как тока коммунизм наступил, так из людей русских все православие, да и не только из русских, да и не только православие, повыдувало. Как рукой сняло, нет больше верующих, ни единого. Вот эта вот свобода вероисповедания, прописанная в конституции, это ты за меня придурка не держи, не надо. Всех, кто сопротивлялся и в храмы ходил, мы с помощью тола вывели на орбиту, прям вместе с храмами. А вы что, не знали? Это ж известнейшее постановление коммунистическое. Оно так и звучит: "–– Землю – кгестьянам, фабгики – габочим, вегующих – напгавить к богу на гандеву". Так и было. Следом за декретом о земле подписывали.
Перекрестились, на еду смотрим. На подносе виноград, рыба – судак, окуньки, осетр копченый, тетерева и вальдшнепы в гречневых холмиках и соусе из человечьи глаз, кровь в подстаканниках, бутылочки с мутным пойлом, скальпы прожаренные, прически так и хрустят... И от всего пар идет. Насмотревшись, чувствую – в животе урчит. Размахнулся и ка-а-ак шваркнул поднос на пол и сразу туда, вслед за Лексеем и Марком. Что, зачем? Ну так ведь не за столом же жрать, правильно? Это все пережитки проклятого царизма. Мы не скрываем свое нутро, прям на полу жрем, откусывая иногда на доках шляпки от гвоздиков.
(полживая повесть)
«–– Ты бы умолк хоть на сегодня. Глядишь – за умного бы сошел. Не ввязываясь в политику мы бы могли с тобой начать публиковаться. Как следствие – зарабатывать. И на эти деньги, может даже и жить... Но ты, я смотрю, все никак не уймешься.
–– Так я ведь не 37-ой год, чтобы всем нравиться.
–– Заткнись! Замолчи!
–– Я тебе больше скажу. Победитель «Ясной поляны» две тысячи четвертак в номинации «Личность» – вообще subhuman! Мое личное мнение, ты можешь считать иначе, у нас свободная страна и все такое...
–– Уймись, пожалуйста! Нас не пропустют!
–– Куда?
–– В литературу! Ты видел, кто там орудует? У них он – святой!
–– В литературу?!.. Да я... Сейчас я скажу тебе!..
–– Нет, не-е-ет! Не надо!
–– Так вот... Я, я... Да я и есть эта ваша русская литература!
–– Ой, все!..» –– Кедров Савелий, в одной из частных бесед с самим собой у себя в голове.
Мы, числом сначала один, а дальше – три штуки, проснулись среди чадеющих тьмою дымов. В первом количестве – т.е. один, только продрав глаза, я устремил их сквозь гроб на стену. Вся поверхность ее, потрескавшаяся, со следами навеки впекшейся грязи и копоти, со шлейфом накипи прогнивших человеческих душ, исходящей от меня и моих товарищей-упырей ауры, налипшей вверху, на перекрестке двух стен, была мне отлично известна, но я все равно не преминул ее рассмотреть, т.к. по должности, да и, будем честны, по состоянию мягкости моих мозгов, а только с таким и берут на службу в нашу контору на пост, как раз мной занимаемый – начальник по беспределу, или на те посты, что родственные и схожие с моим (о них скажу позже), я неоднократно забывал обстановку, из суток в сутки меня окружающую и каждый новый трудовой день был для меня в новинку, в экскурсию, которую я вновь и вновь сам себе проводил.
Стоя в гробу, а как известно, мы – всходы сатрапии, взращенные кровью презренного рода Хамового и грязью, в которую, ведомые скотским своих лиходейством, теперь, торжествуя, окунаем лучших сынов угасающей родины, от который мы отрекись в пользу живота своего, Шариковы и Швондеры, так вот мы спим только в гробах (так заповедал нам наш ужасающий вождь, сатанский наместник Сатаналин-Содрогнись в ужосе) – и, открыв глаза, я выбрался в свою комнату, являвшую собой омерзительную насмешку над человеческим вкусом. Туалетный стол со стоящими на столешнице кубками из черепов невинно убиенных, кровавая каша в миске, налипшая по кайме вместо узора, портрет Содрогнись в ужосе, висевший на стене, шкаф с рабочей одежей, ковры с изображением на багровом фоне бесформенных солнц, духовых труб, треугольников, другими словами – основных атрибутов наступившего коммунизма, все это было на месте, родное мое. Вздохнув и выпрямившись, а затем – сразу же искривившись всем телом, ибо только в таком объеме позволено нам, хилым, жалким и вечно чахнущим, заниматься зарядкой, я беглым взглядом посмотрел сквозь стену занимаемого мною минус первого этажа, подняв голову по ступеням поднимавшей винтовой лестницы, находившейся в одном пролете от моей коморки и выводившей через расщелину в лагерь, под завязку набитый сплошь ни в чем не повинными и оттого нещадно нами пытаемыми узниками. Почему? Потому что ну лиса нам, коммунистам?
Прищурившись, я видел сквозь стены все, что творится у них. Вот, тяжело ступая по коридору, тащут парашу; вот летят валенки, от близости к нашему филиалу ада ни разу так и не соприкоснувшиеся с водой и не вымытые. Начинают куда-то сновать, ругаются, как бабы, да-а. Ужос. Можно, конечно, все время так за ними смотреть, у нас ведь здесь коммунизм торжествует, другими словами – ни че не делай, не отвечай ни черта на за что, знай стреляй-убивай себе, однако ж я встал. Чего худого, вот так простоишь в гробу чуть дольшее положенного, прикатят воронки от Одина (еще одно имя В ужосе содрогнись), схватют по доносу (доносы, как известно, у нас пишут все, коммунизм ж наступил, понятное дело), поведут пытать да как скажут тебе: а кто это у нас тут ни че не делает? Кто это тут у нас такой-сякой, а? По что не отвечаешь вообще ни за черта, а только знай себе стреляешь-убиваешь? И все, расстрел. Минимум десять лет расстрела. Беспощадная арифметика, ну так лиса? Коммунизм же. Так что я все-таки вышел из своего гроба, чтобы начать ничего не делать, не отвечать ни за что, да стрельнуть-убить хотя бы кого-нибудь. Сперва открыл шкаф и стал доставать оттуда одежу. Первыми вынул кожаные галифе, за ними – куртку НКВДЭШНОГО СМЕРШИСТА-ЧЕКИСТА, тоже и кожи. Кожа, понятное дело, содранная с праведников, с красными звездами перевернутыми, на каждой звезде – рожица черта с клычьями и стекающей по ними кровью. Под куртку поддел портупею. Прямо вот так, на голое тело. Портупея, естественно, вся железная, сделанная из цепей, которыми были мы некогда скованы на тысячу лет, ну а теперь освободились на короткое время. Надел фуражку с квадратным козырьком, открыл дверь и в коридор вышел. Коридор общий (коммунизм же, все общее. Бабы, бабы, даже бабы – и те, все до единой общие. Коммунизм же). Смотрю – в коридоре уже мой камрад. Идет наверх орудовать. Я к нему. Не отлынивать же? Нет, конечно, так-то мы все тут ни черта не делаем, коммунизм же, а мы – новые коммунистические бояре, хотим только жрать, спать сладко и срать, Революция как ни как, совершалась для этого и только для этого, но! Сами понимаете, если вот прям вообще ничего не делать, то расстреляют-то уже нас, т.к. а че это мы норму не выполнили? Мы, так-то не делаем ничего, вот только это ничего у нас в этих самых... В пятилетках рассчитано. Сегодня ни хера не делаем магнитку, потом ни хера не делаем станкостроение, ГЭС, ТЭС и т.д.-с.
Меж тем, пока я подходил к моему товарищу, какой-то камрад уже поднялся к ним, угнетаемым, в почти неосвещенный клоповый барак, где, забывшись сном, напряженным и горестным, спят триллиард двести тыщ с половиною человека, доверенные нашим кровавым рукам до удручающего состояния. Ворочаются. Отсюда, сквозь стену вижу. Вон, уже лупцуют кого-то. Вон уже этот кто-то орет: «–– За что, начальник?». Ну вот не глупые, а? Коммунизм же. Понятно за что. За все.
–– Марк Чезарэ-Есентукеевич!
–– Денис Иванович! Добрый день!
–– Добрый день, всем привет!
Поздоровались мы, раскланялись. Марк Чезарэ-Есентукеевич Рипмав, это камрад мой хороший. Он у нас состоит троглодитом по гемоглобиновой части – в прямом смысле кровь заключенным портит. Являясь обратным вампиром (понятствует из фамилии), в его обязанности входит переливание собственной крови из своих вен в чужие. Тем самым производится размытие многострадального русскАгА народа, т.к. понятно, что весь русскАй народ мы – сволочи коммунятские, хотим свести со свету. Почему? Ну лиса нам? Одет Марк в такие же галифе, как у меня, только хлопчатобумажные. Из верхней одежды на нем только рубаха с кобурой на ремне через плечо. Фуражку свою в левой руке держит.
–– Чезарэ, Чезарэ. –– Говорю я. –– А не накушаться ли нам парной крови перед трудами?
–– Соглашусь. –– Отвечает он мне. –– Рентгеновским своим зрением я наблюдаю, как Лексей нас там уже зажидается. Пойдемте.
–– Пойдем-с.
Идем по коридору. Коридор освещен крохотными лампадками из черепов, горящий, понятное дело, красным. Ну а каким еще может тут гореть, пред-преисподня же. По не широкой, не узкой каменной лестнице-спирали поднялись мы до трещины в земной коре, над которой начальствующий амбра нависает. Махнули своим, видим – а Лексей-то наш места нам уже и занял. Идем к нему. Лексей (фамилия у него мудреная – Тситпаб), это у нас на весь лагерь главный по бешенству. Поддерживать общий уровень сумасшествия призван он здесь. Так казать, главный по помешательствам. Обратные летальные действия – его конек. Что за действия такие чудны?е? Ну как же. Давно и всем ведь известно, что мы – упыри-пупыри краснопузые только и делаем, что жестоко сношаем да жрем людей. Более ни на что красная мысль не способна, понимать надо. Так вот. Предложил он это дело немного повернуть в сторону. Сказать по-другому – усилить накал. Ведь если задуматься, то и правда: вот что мы обычно делаем? Насилуем, убиваем, потом трупы насилуем, потом сжигаем их и... И все. Не, ну еще расстреливаем иногда миллиарды, но это даже упоминать не хочется. Двумя словами – обычный вторник, ничего нового. Благо у нас есть наша мудрая партия! Нет, понятное дело, там одни дебилы на дебилах сидят и погоняют тоже дебилами, но, тем не менее, ввела она – партия Лексееву должность и теперь, благодаря ему мы сперва заключенных едим, а только потом жестоко насилуем. Какого, а? Вот это выдумщики. Нет, кшн, можно спросить: А КАК?! КАК мы это делаем? На что я скажу: а вы серьезно у нас логику ищете? Воистину знает каждый, на что способна большевистская выдумка, когда речь заходит об античеловеческом паскудстве! Да-да.
Лексей, как обычно, в кожаном плаще черном, сапогах и фуражке с кровоточащей звездой. Под плащом ничего, ад ведь рядом, он греет. Сам плащ расстегнутый. Из правого кармана у него торчит книжечка-перевертыш. Повернет ее в руках Лексей так, всплывает на страницах пустых советская конституция, повернет сяк – уголовный кодекс. Этот последний всплывает всегда на 58-ой, потому что... Да потому что другой-то статьи в УК совковом и нет. Тока политические. Ну не за дело же людей сажать! Да и вообще, взять, к примеру, любую из них, например, 58.2.
Вооруженное восстание или вторжение в контрреволюционных целях на советскую территорию вооруженных банд, захват власти в центре или на местах в тех же целях и, в частности, с целью насильственно отторгнуть от Союза ССР и отдельной союзной республики какую-либо часть ее территории или расторгнуть заключенные Союзом ССР с иностранными государствами договоры влекут за собой – высшую меру социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнание из пределов Союза ССР навсегда, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества.
Ну-у! Ну это ж херня какая-то. Выдуманная дураками-коммуняками понятно зачем. Зачем? Да просто по приколу, шоб було. Нет, ну вот предположим, чисто гипотетически, что мы не живем в СССР. Что на дворе, предположим, другое время (так-то у нас сейчас вот уже 100500 лет 37 год свирепствует), другая страна, буржуазная, и люди другие. Вот просто выдумка из головы, тыкая в небо, возьмем какое-нибудь самое обычное имя. Руся, например. И фамилию тоже какую-нибудь случайную. Гелаев, к примеру. Вот Руся Гелаев, чисто гипотетически. Вот захотел он банду собрать, вторгнуться в куда-нибудь и перестрелять всех к хуям собачим, убить твою мать, отца, сестру, брата... Вот че теперь, противиться что ли ему? Э-э-э, дураки! Эдак вы еще до чего дойдете. Вы че, при коммунизме что ли хотите жить? А вот дудки. Ну хочет вот он оттяпать сколько-то областей, ну так пусть забирает, че? В конце-то концов, может они ему нужнее? Да, он там всех замотает в тряпки, объявит порядки, исконно-традиционные, с камнями вместо туалетной бумаги, а не наносные вот эти вот красные, загонит всех в минус 14-ый век... Красота же! Это тебе не этот ваш богопротивный коммунизм. Вот это вот – больницы и детские сады цветут, ракеты в космос. Фу! Все это на хер. Живи себе, бейся лбом об пол, горя не знай. Да и вообще, стыдно как-то. Во-первых, почему там, в этой самой 58.2 есть строки про что-то помимо расстрела?! Только расстрел! С семьей виновного – чуть более человечно обойтись можно, как никак коммунизм все-таки. Чумными собаками их разорвать, да и все. Че тут думать? Ну, собсна, как это у нас обычно и принято. А если какие-то смягчающие обстоятельства, то, так и быть, расстрелять, потом пятьдесят лет пусть под землей полежит и еще лет сорок расстрела накинуть. Ну чисто для того, чтоб держать в тонусе.
Или вот, например, еще одни, чисто политический пункт: 58-г.
Недонесение со стороны военнослужащего о готовящейся или совершенной измене влечет за собой лишение свободы на 10 лет. Недонесение со стороны отдельных граждан (не военнослужащих) преследуется согласно 58-12.
И сразу 58.12, чтоб далеко не отходить:
Недонесение о достоверно известном, готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении влечет за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.
Ну вот и че это за херня, скажите мне? Ну вот не сегодня, так завтра война. Я вот, к примеру, в приграничном округе, хочу к этому самому врагу, который придет нас убивать, перебежать и посдавать ему все с потрохами. Это че это теперь, сажать меня что ли? В смысле!? Вы там че, нелюди?! Заставить покаяться, да и отпустить с миром – это да, это я еще понимаю. Ну так и... Все. А, да, чуть не забыл. На храм еще можно сдать. Так оно это, раскаяние крепче делается. А вот эти вот посадки – это недопустимо. Ну да, они придут, поубивают всех, кого не убьют – в рабство угонят, отберут землю, на мыло нас перекрутят и далее... Повторяю вопрос: меня теперь че, за это сажать? Вам бы провериться, у вас с головой не так что-то. Скорее всего энергетика порченная.
Подошли мы, значит, к Лексею, заняли свои места, ждем еду. Под соседним столом уже уплетают. Смотрю – кто-то выпрямился на коленях, по-антихристски креститься. Стало быть наш, старый боец из проверенных. А вот Лексей, он из новеньких, он еще не умеет. Ну ничего, сейчас научу я его. Позвали нас, я пошел, взял поднос, забрал яства, назад пришел, Лексея учу. Показал ему как коммуняки крестятся:
–– Сначала кладешь перста на левое плечо. Это, стало быть, поминаешь того, кому служим. Потом сюда. –– Перевожу руку на право плечо и стукаю по нему больно, прямо как деревянной ложкой. –– Это ты всю правду от себя отгоняешь. Потом ведешь вниз, вот сюда, под пуп. Набираешься черной энергии. А потом так. –– Подношу руку ко лбу, распускаю пальцы и, стукнув тыльной стороной ладони себя по голове, роцкерную козу показываю. –– Нутро свое миру являешь.
Все, нет ничего другого при коммунизме. Оно ж как: как тока коммунизм наступил, так из людей русских все православие, да и не только из русских, да и не только православие, повыдувало. Как рукой сняло, нет больше верующих, ни единого. Вот эта вот свобода вероисповедания, прописанная в конституции, это ты за меня придурка не держи, не надо. Всех, кто сопротивлялся и в храмы ходил, мы с помощью тола вывели на орбиту, прям вместе с храмами. А вы что, не знали? Это ж известнейшее постановление коммунистическое. Оно так и звучит: "–– Землю – кгестьянам, фабгики – габочим, вегующих – напгавить к богу на гандеву". Так и было. Следом за декретом о земле подписывали.
Перекрестились, на еду смотрим. На подносе виноград, рыба – судак, окуньки, осетр копченый, тетерева и вальдшнепы в гречневых холмиках и соусе из человечьи глаз, кровь в подстаканниках, бутылочки с мутным пойлом, скальпы прожаренные, прически так и хрустят... И от всего пар идет. Насмотревшись, чувствую – в животе урчит. Размахнулся и ка-а-ак шваркнул поднос на пол и сразу туда, вслед за Лексеем и Марком. Что, зачем? Ну так ведь не за столом же жрать, правильно? Это все пережитки проклятого царизма. Мы не скрываем свое нутро, прям на полу жрем, откусывая иногда на доках шляпки от гвоздиков.
