Море не думает, море действует
Мгла ночи накрывала Карибский бассейн, скрывая от зрителя даже белую пену. Волны обретали успокоение, водоросли мерно покачивались на дне. Первые звезды виднелись со дна, вот-вот из-за туч должен был выкатиться полумесяц. Бурлившая до того жизнь замирала в кораллах: мурены насытились и закрывали глаза, мальки спешили домой косяками, в высокой траве мелькали хвосты. На камнях почивали подводные звезды. Некоторые же из рыб устремились к друзьям.
Профессор Светлое Брюшко Соколов-Войцеховский, рыба-клоун пяти лет, удерживая ее под плавиком газетку, подгребал к жилищу Розенкранц Магдалины – обильной рыбе фугу, с седой чешуей на боках. Очковые стекла ее были также круглы, как становилась сама она в паническом приступе. В ее жилище – каменной норке, располагавшейся на первом этаже большой многоуровневой расщелины подводной скале, верхние этажи которой занимала чета морских коньков Ивасютиных, все уже было готово к приему гостей. На фарфоровых ракушках лежала пища: водоросли, приправленные остывавшем соусом слизи моллюсков, остатки краюхи, оброненной рыбаками, ну и, конечно, кусочки питательнейшего сахарозаменителя (Розенкран Магдалина следила за своим пищеварением. От сахара у нее бывали колики), удерживаемые в целлофане до нужного часа. По центру стола стояло блюдо с гладкими камушками, собранными возле песчаного пляжа. Когда Светлое Брюшко Соколов вплыл в прихожую, прорвавшись сквозь развивавшиеся водоросли, на кухне его уже ждало общество. Помимо булькавшей у конфорок хозяйки, за столом сидели трое: анчоус, интеллигент, профессор подводного института имени Касатки Михайловича Зубоскальского, Кислый Плавник Розанов-Михальскай. Он был в своей любимой белесой чешуе с бабочкой, в пенсне и плавниках с зеленоватым отливом. Откинувшись на стуле, плетеном из бамбука, он сидел, поддерживая разговор и любовно пробегая глазами по книжным полкам. С Розенкранц Магдалиной они состояли в читательской переписке, часто менялись книгами и мнениями о них и потому теперь он думал, какой собственной книгой побаловать Магдалину и какую взять самому. Касаемо собственного предложения, Розанов-Михальскай склонялся к сборнику публицистики. Особенно он планировал настоять на том, чтобы хозяйка обязательно ознакомилась со статьей «Полет Мурены» Макрели Турнье. «Книги, они ведь подобны беззубым муренам. Ты можешь проплывать возле них в течении многих лет, и они никак себя не проявят. Но бывает, случается, что этот корешок может в тебя вцепиться и уже если вцепиться, то не отпустит до самого конца, как беззубая мурена, которая утащит тебя в свою нору, а потом ты сумеешь сбежать от нее и выдохнуть пузырьком облегчения».
Вторым участником трапезы был Пульхерий Пульхерьевич Светоносный, морской черт и сосед Розенкранц Магдалины по лестничной расщелине. Он работал в том же институте, что и Кислый Плавник, где держал кафедру философии до Гольфстрима. Проживал Пульхерий Пульхерич в соседней норе, был прижимист и скуп. В силу особенностей телесного своего строения он вот уже десять лет не платил за освещение. Как всегда, он был в своем любимом черном ворсистом халате, купленным им у вод Турции. Глядя на свои плавники и ими же пошевеливая, Пульхерий Пульхерич все ждал хозяйку, считая есть без приглашения неудобным, а потому страшно страдал. Неохотно, исключительно от не чем заняться, он вел разговор с Фигой Евгеньевичем, поблескивая длинными зубками и по всему было видно, что разговор этот занимает его куда в меньшей степени, нежели собеседника.
Фига Евгеньевич Десницкий, немного горбатый, немного кривой в левой щеке, был барракудой с седою головушкой. Будучи самым старшим и, без шуток, крайне начитанным в этой компании, он почитал себя наиболее компетентным в любой области подводной жизнедеятельности и искусства, поскольку всегда мог вывести разговор на какой ни будь книжный сюжет, о котором его собеседники даже не подозревали. Из литературы Фига Евгеньевич больше всего предпочитал классику французского извода: Анатоль Буль-Буль Франц, Викто?р Плавник, автор бессмертного «Собора подводной богоматери», представитель экзистенциализма Альберт Камбала. Однако не только французской литературой единой, как говаривал Фига Евгеньевич. Он также прочел бессчетное множество британской, немецкой, испаноязычной и русской литературы (в частности любимым автором его был Карась Николаевич Толстой, дебютировавший трилогией: «Нерест», «Икринка», «Во рту у родителя» (он же «Малек»). У Фиги Евгеньевича было два сына. Один, разбросав в свое время молоку, теперь имел дочь, чем отца искренне радовал; второй же, с зататуированными плавниками, отказывался метать икру, также, как и отказывался защищать диссертацию. Помимо этого, второй сын Фиги не верил в Посейдона, чем еще больше гневил Десницкого.
Сегодня же Фига Евгеньевич заглянул в гости без сыновей – младший ушел на литературный подкаст, перемывать жабры давно мертвым рабам, старший был занят чем-то другим.
–– Добрых вечеров! –– Сказал Светлое Брюшко, подплывая к столу. Дав себя поприветствовать, он протянул хозяйке подарок (это была превосходная, просто прелестная блестка). В приливе чувств звонко расцеловались.
–– Ох, да что вы, не стоило!
–– Берите-берите, душа моя! А, Пульхерий Пульхерьевич! Как ваше ничего?
–– Да помаленьку. Вы как там?
–– Лучше всех! Ныне имел сношение с нашим добрым Осетром Слуцким.
–– Ах, пойдемте лучше в гостиную! –– Воскликнула Розенкранц. Мужчины склонились, подняли стол с закусками и перенесли его к креслам. Усевшись, они начали придаваться питанию, попутно развлекая себя разговорами, за которыми, собственно, и собирались все они.
–– А вот скажите, Светлое Брюшко. –– Произнес Кислый Плавник Розанов-Михальскай, пересчитывая на плавничке малые камушки и, видно, гадая – проглотить их сейчас или оставить на потом. –– Как вы глядите на вопрос о роли рыбы в истории?
–– Если этот вопрос проистекает из губ волновольцев, то как всегда – с прищуром. –– Отвечал тот. –– Любители часто любят твердеть о превосходстве и роли каких-то факторов, но ведь послушайте, если почитать исследования западного полушария, хотя бы на тему истории Первой Подводной Войны, то выяснится же, что никто войны не хотел. Все это вышло случайно. Вы согласны со мной, Фига Евгеньевич?
–– Абсолютно. Я согласен с вами полностью. На нашем дне, почему-то, пренебрегают французской школой анналов, а стоило бы почитать... А почему, кстати, вы заинтересовались этим вопросом?
–– Да вот имел разговор со студентом. Сам по себе парнишка не плох. Кашалот. Родители – жертвы во время Второй Подводной.
–– Ах, ну да, ну да! На них ведь тогда специально охотились китобойные корабли смерти.
–– Ну да. Так вот. В нем есть задатки. Но этот примитивный взгляд на мир.
–– Какой, простите, полюбопытствовать?
–– Что масса главенствует над индивидом.
–– Какой абсурд! Масса глупа, как море. Что он, хочет сказать, что, к примеру, этот коралл умнее меня?
–– И не говорите, милая Магдалина! Разум толпы всегда определится по самому глупому ее представителю... Что?..
В этот момент треснули стены.
Сквозь трещины в скале острый луч ослепляющим белым светом заколол в глаза. Пульхерий, Десницкий, Розанов-Михальский, Соколов-Войцеховский и Розенцкранц зажмурились. В следующую секунду, что-то липкое и большое сковало их, рыбы дернулись, чувствуя, как на лице отпечатываются стены сети. Мгновением позже их взору представилась ужасающая картина: гигантский невод, управляемый железной лебедкой, несся вперед, сметая собой интеллигентные и не очень квартиры, разбрасывая по водорослям, диваны и утварь. Верхний его ярус, в котором пребывали рыбы, уже захлопнулся и выбраться из него не было никакой возможности, а разрушения, творившиеся внизу подсвечивал свет прожектора. Соколов-Войцеховский взглянул наверх и обомлел – такое произвел на него впечатление вид нависающего надо всем черного дна, на фоне чуть более светлой глади, подсвечиваемой прожектором. Через секунду самообладание было потеряно: Розенкранц взмолилась и звала Посейдона, но хвостатый с трезубцем не явился к ним, Пульхерий Пульхерьевич попытался спасти себя хитростью – он решил выжечь глаза кораблю и переморгать прожектор, включив на всю свою лампочку. Он держался с минуту, но силы оставили его, а судно светило все также ярко, давая понять этой рыбе, какую мелкую роль играет она и ее свет в этой истории. Неожиданно корабль дрогнул.
В то же мгновение пленники (не только эти, но вообще все) ощутили поползновения великой силы, исходящие из глубин. Они пришли по дну, нарастая, подобно волнам, с каждым мигом вздымавшимся у бортов корабля все выше. Прожектор выхватил пену и вскоре на воздухе ее стало столь много, что она стала видна и без него. Утробно взвыл ветер, скрипнул металл. Узы, державшие рыб, сперва напряглись до предела, напоминая мускулы, пребывающие в великом напряжении; интеллигентов сдавило и даже успевшую округлиться Магдалину сдуло обратно этим воздействием, однако после все напряжение схлынуло в один миг, трос оборвался, рыбы были свободны. Шторм, налетевший также неожиданно, как до него налетело рыболовецкое судно, унесся далее, бодаясь с людьми, потрясая борта их посудины, заливая нос и болтая прожектор. И рыбы, вжавшиеся в самое дно, смотрели на все это, забыв свои речи.
–– Сила моря...
Рассказ написан под вдохновением от одного интервью, в котором Жаринов-старший пустил себя в следующие рассуждения: «–– Масса не думает, масса действует».
***
Мгла ночи накрывала Карибский бассейн, скрывая от зрителя даже белую пену. Волны обретали успокоение, водоросли мерно покачивались на дне. Первые звезды виднелись со дна, вот-вот из-за туч должен был выкатиться полумесяц. Бурлившая до того жизнь замирала в кораллах: мурены насытились и закрывали глаза, мальки спешили домой косяками, в высокой траве мелькали хвосты. На камнях почивали подводные звезды. Некоторые же из рыб устремились к друзьям.
***
Профессор Светлое Брюшко Соколов-Войцеховский, рыба-клоун пяти лет, удерживая ее под плавиком газетку, подгребал к жилищу Розенкранц Магдалины – обильной рыбе фугу, с седой чешуей на боках. Очковые стекла ее были также круглы, как становилась сама она в паническом приступе. В ее жилище – каменной норке, располагавшейся на первом этаже большой многоуровневой расщелины подводной скале, верхние этажи которой занимала чета морских коньков Ивасютиных, все уже было готово к приему гостей. На фарфоровых ракушках лежала пища: водоросли, приправленные остывавшем соусом слизи моллюсков, остатки краюхи, оброненной рыбаками, ну и, конечно, кусочки питательнейшего сахарозаменителя (Розенкран Магдалина следила за своим пищеварением. От сахара у нее бывали колики), удерживаемые в целлофане до нужного часа. По центру стола стояло блюдо с гладкими камушками, собранными возле песчаного пляжа. Когда Светлое Брюшко Соколов вплыл в прихожую, прорвавшись сквозь развивавшиеся водоросли, на кухне его уже ждало общество. Помимо булькавшей у конфорок хозяйки, за столом сидели трое: анчоус, интеллигент, профессор подводного института имени Касатки Михайловича Зубоскальского, Кислый Плавник Розанов-Михальскай. Он был в своей любимой белесой чешуе с бабочкой, в пенсне и плавниках с зеленоватым отливом. Откинувшись на стуле, плетеном из бамбука, он сидел, поддерживая разговор и любовно пробегая глазами по книжным полкам. С Розенкранц Магдалиной они состояли в читательской переписке, часто менялись книгами и мнениями о них и потому теперь он думал, какой собственной книгой побаловать Магдалину и какую взять самому. Касаемо собственного предложения, Розанов-Михальскай склонялся к сборнику публицистики. Особенно он планировал настоять на том, чтобы хозяйка обязательно ознакомилась со статьей «Полет Мурены» Макрели Турнье. «Книги, они ведь подобны беззубым муренам. Ты можешь проплывать возле них в течении многих лет, и они никак себя не проявят. Но бывает, случается, что этот корешок может в тебя вцепиться и уже если вцепиться, то не отпустит до самого конца, как беззубая мурена, которая утащит тебя в свою нору, а потом ты сумеешь сбежать от нее и выдохнуть пузырьком облегчения».
Вторым участником трапезы был Пульхерий Пульхерьевич Светоносный, морской черт и сосед Розенкранц Магдалины по лестничной расщелине. Он работал в том же институте, что и Кислый Плавник, где держал кафедру философии до Гольфстрима. Проживал Пульхерий Пульхерич в соседней норе, был прижимист и скуп. В силу особенностей телесного своего строения он вот уже десять лет не платил за освещение. Как всегда, он был в своем любимом черном ворсистом халате, купленным им у вод Турции. Глядя на свои плавники и ими же пошевеливая, Пульхерий Пульхерич все ждал хозяйку, считая есть без приглашения неудобным, а потому страшно страдал. Неохотно, исключительно от не чем заняться, он вел разговор с Фигой Евгеньевичем, поблескивая длинными зубками и по всему было видно, что разговор этот занимает его куда в меньшей степени, нежели собеседника.
Фига Евгеньевич Десницкий, немного горбатый, немного кривой в левой щеке, был барракудой с седою головушкой. Будучи самым старшим и, без шуток, крайне начитанным в этой компании, он почитал себя наиболее компетентным в любой области подводной жизнедеятельности и искусства, поскольку всегда мог вывести разговор на какой ни будь книжный сюжет, о котором его собеседники даже не подозревали. Из литературы Фига Евгеньевич больше всего предпочитал классику французского извода: Анатоль Буль-Буль Франц, Викто?р Плавник, автор бессмертного «Собора подводной богоматери», представитель экзистенциализма Альберт Камбала. Однако не только французской литературой единой, как говаривал Фига Евгеньевич. Он также прочел бессчетное множество британской, немецкой, испаноязычной и русской литературы (в частности любимым автором его был Карась Николаевич Толстой, дебютировавший трилогией: «Нерест», «Икринка», «Во рту у родителя» (он же «Малек»). У Фиги Евгеньевича было два сына. Один, разбросав в свое время молоку, теперь имел дочь, чем отца искренне радовал; второй же, с зататуированными плавниками, отказывался метать икру, также, как и отказывался защищать диссертацию. Помимо этого, второй сын Фиги не верил в Посейдона, чем еще больше гневил Десницкого.
Сегодня же Фига Евгеньевич заглянул в гости без сыновей – младший ушел на литературный подкаст, перемывать жабры давно мертвым рабам, старший был занят чем-то другим.
–– Добрых вечеров! –– Сказал Светлое Брюшко, подплывая к столу. Дав себя поприветствовать, он протянул хозяйке подарок (это была превосходная, просто прелестная блестка). В приливе чувств звонко расцеловались.
–– Ох, да что вы, не стоило!
–– Берите-берите, душа моя! А, Пульхерий Пульхерьевич! Как ваше ничего?
–– Да помаленьку. Вы как там?
–– Лучше всех! Ныне имел сношение с нашим добрым Осетром Слуцким.
–– Ах, пойдемте лучше в гостиную! –– Воскликнула Розенкранц. Мужчины склонились, подняли стол с закусками и перенесли его к креслам. Усевшись, они начали придаваться питанию, попутно развлекая себя разговорами, за которыми, собственно, и собирались все они.
***
–– А вот скажите, Светлое Брюшко. –– Произнес Кислый Плавник Розанов-Михальскай, пересчитывая на плавничке малые камушки и, видно, гадая – проглотить их сейчас или оставить на потом. –– Как вы глядите на вопрос о роли рыбы в истории?
–– Если этот вопрос проистекает из губ волновольцев, то как всегда – с прищуром. –– Отвечал тот. –– Любители часто любят твердеть о превосходстве и роли каких-то факторов, но ведь послушайте, если почитать исследования западного полушария, хотя бы на тему истории Первой Подводной Войны, то выяснится же, что никто войны не хотел. Все это вышло случайно. Вы согласны со мной, Фига Евгеньевич?
–– Абсолютно. Я согласен с вами полностью. На нашем дне, почему-то, пренебрегают французской школой анналов, а стоило бы почитать... А почему, кстати, вы заинтересовались этим вопросом?
–– Да вот имел разговор со студентом. Сам по себе парнишка не плох. Кашалот. Родители – жертвы во время Второй Подводной.
–– Ах, ну да, ну да! На них ведь тогда специально охотились китобойные корабли смерти.
–– Ну да. Так вот. В нем есть задатки. Но этот примитивный взгляд на мир.
–– Какой, простите, полюбопытствовать?
–– Что масса главенствует над индивидом.
–– Какой абсурд! Масса глупа, как море. Что он, хочет сказать, что, к примеру, этот коралл умнее меня?
–– И не говорите, милая Магдалина! Разум толпы всегда определится по самому глупому ее представителю... Что?..
В этот момент треснули стены.
***
Сквозь трещины в скале острый луч ослепляющим белым светом заколол в глаза. Пульхерий, Десницкий, Розанов-Михальский, Соколов-Войцеховский и Розенцкранц зажмурились. В следующую секунду, что-то липкое и большое сковало их, рыбы дернулись, чувствуя, как на лице отпечатываются стены сети. Мгновением позже их взору представилась ужасающая картина: гигантский невод, управляемый железной лебедкой, несся вперед, сметая собой интеллигентные и не очень квартиры, разбрасывая по водорослям, диваны и утварь. Верхний его ярус, в котором пребывали рыбы, уже захлопнулся и выбраться из него не было никакой возможности, а разрушения, творившиеся внизу подсвечивал свет прожектора. Соколов-Войцеховский взглянул наверх и обомлел – такое произвел на него впечатление вид нависающего надо всем черного дна, на фоне чуть более светлой глади, подсвечиваемой прожектором. Через секунду самообладание было потеряно: Розенкранц взмолилась и звала Посейдона, но хвостатый с трезубцем не явился к ним, Пульхерий Пульхерьевич попытался спасти себя хитростью – он решил выжечь глаза кораблю и переморгать прожектор, включив на всю свою лампочку. Он держался с минуту, но силы оставили его, а судно светило все также ярко, давая понять этой рыбе, какую мелкую роль играет она и ее свет в этой истории. Неожиданно корабль дрогнул.
В то же мгновение пленники (не только эти, но вообще все) ощутили поползновения великой силы, исходящие из глубин. Они пришли по дну, нарастая, подобно волнам, с каждым мигом вздымавшимся у бортов корабля все выше. Прожектор выхватил пену и вскоре на воздухе ее стало столь много, что она стала видна и без него. Утробно взвыл ветер, скрипнул металл. Узы, державшие рыб, сперва напряглись до предела, напоминая мускулы, пребывающие в великом напряжении; интеллигентов сдавило и даже успевшую округлиться Магдалину сдуло обратно этим воздействием, однако после все напряжение схлынуло в один миг, трос оборвался, рыбы были свободны. Шторм, налетевший также неожиданно, как до него налетело рыболовецкое судно, унесся далее, бодаясь с людьми, потрясая борта их посудины, заливая нос и болтая прожектор. И рыбы, вжавшиеся в самое дно, смотрели на все это, забыв свои речи.
–– Сила моря...
Рассказ написан под вдохновением от одного интервью, в котором Жаринов-старший пустил себя в следующие рассуждения: «–– Масса не думает, масса действует».
