Опыт плутовского рассказа
Это произошло года два назад, в день российской военной разведки. В автобусе, идущему по маршруту из Вэ. в Вэ. на сиденье под номером 20 ехал начинающий литератор и самую малость жулье, некто Свирбитский. За день до этого, 4-ого ноября, сидючи у себя дома, он посмотрел лекцию одной литературной личности, вся суть которой, как, впрочем, и суть всех остальных лекций данной литературной личности, сводилась к одному из двух выдвигаемых раз за разом тезисов: либо Потугин из «Дыма» озвучивает мысли Тургенева и, следовательно, автор стихотворения в прозе о великом русском желает нашей стране провалиться к чертям, либо плюс минус все российские писатели, которые хоть что ни будь представляли собой в литературном отношении, хотели бы жить в Америке, да у них не срослось. Это, мол, видно и в Хулио Хурините, и в Бендере, Штирлиц – это вообще паровозик, в смысле, Бендер, который смог, Горький, тот тоже написал «Мать» в Америке, а Маяковскому она (Америка) нравилась, но из-за невозможности спокойного сосуществования ее и советской реальности, бедные американские рабочие в его творчестве обреченно топились в Гудзоне. Сложно представить себе, но в те времена никакого иностранного влияния в подобных речах отчего-то никто не усматривал, а агентства различить в них было нельзя и подавно.
Лекция же, просмотренная накануне, повествовала о таком явлении в литературе, как «Плутовской роман» и путем открытия и закрытия рта говорящего, умудрилась собрать royal flush: здесь тебе были и Тургенев-Потугин, и хорошая Америка и был еще, до кучи, некто "Вован де Морт", скупо говоря о котором лектор лукаво умолкал, многозначительно двигая бровями и скулами. Мол де, сами все понимаете, ВСЖ. Но начинающему литератору надо же было с чего ни будь да начинать, черпать где ни то мысли да вдохновение, а на безрыбье, как говорится, и рак сами знаете. К тому же, с точки зрения именно повествования – манеры подачи, обращения к публике и т.п. говоривший, надо признать, был и правда не плох.
И вот, проснувшись на автовокзале, Свирбитский припомнил эту лекцию, чутка вдохновился ею и стал думать о том, как он сейчас приедет, как сядет за титульный ворд и как застучит капелью по клавишам... Была только одна загвоздка – про что писать? Как известно, даже держа в голове готовый план книги, писать практически не получается. Нет, когда ты думаешь о том, что напишешь, то тогда да, в голову ворохом лезут разные мысли, приходят умные слова и фразы, но вот как только садишься за комп и осматриваешь святящийся чистый листик, так от чего-то не можешь схватить ни одной думки. А тут у него еще и цели нет! Что накатать? Непонятно... Вот тут-то на помощь и пришел рак.
«Ну конечно же!» –– Подумал Свирбитский. –– «Что ни будь плутовское и напишу! Легкое и непринужденное». Обрадовавшись, он уже начал было приноравливаться к пальцу, чтобы, естественно, высасывать из него сюжет, когда, привставши размять спину, заметил вдруг впереди слева неприметный серый пакетик, покойно лежащий под одним из пустых мест. Пакетик был явно чем-то отягощен. Хозяина у пакетика не предвиделось.
Надо сказать, бессовестным и прожженным вором Свирбитский никогда не был. Даром что автор назвал его жульем. Нет, на деле же он был скорее тихий таскун от случая к случаю. Как-то раз все в том же автобусе он умыкнул содержимое небольшой картонной коробки, оставленной впопыхах покидавшей машину семьей (отец, мать и дети выходили в месте, непредусмотренном для остановок – на одной из дорожных развилок, где были лишь белые от снега поля да черные декабрьские деревья). Тогда он подсел на место с коробкой, открыл ее, увидел внутри пакеты с пышками и не без удовольствия перегрузил их к себе. Правда, в последствии выяснилось, что начинки в тех слойках был мизер, да и тот – соленый творог, но на безрыбье, как говорится, сами знаете.
И вот впереди снова замаячила халява. Свирбитский хотел было уже подняться и тихой сапой присесть к пакету, когда одесную от заветного сиденья заметил рыжеволосую женщину, сидевшую на месте с поручнем. Беличьи ее глазенки фактически беспрерывно были направлены на него – он убедился в этом, пронаблюдав немного за ней и периодически делая в наблюдениях перерывы. «У-у, шельма старая» –– Зло подумал Свирбитский, но на место все-таки решил не садиться. Мало ли, что оно выйдет?
Тут ему пришла в голову мысль, как бы пытавшаяся купить его спокойствие. Дескать отличный сюжет, как раз как по заказу. На роман, конечно, он не дотягивает, однако для рассказа безусловно сгодиться. К тому же в отличии от плутовского романа, о плутовском рассказе Свирбитский еще не слыхал. Ну а раз уж даже он, подписанный на Аню-bookspase, «Books Around Me» и Армешу с Федором о нем не слыхал, значит он точно в шаге от литературного открытия, масштабов и важности, наверняка, невероятных. И его, Свирбитского, вполне бы устроило, если бы он мог написать о себе в автобусе, мол де сидит он, затем замечает пакет, ужом подходит к нему, незаметно проверяет и после, довольный тем, как ловко обставил он эту попутчицу, в лучших традициях Дэнчика из «Павлика-наркомана», уезжает в закат на Феррари. А настоящий пакет, да и черт с ним. «Да кого я обманываю?!».
Нет, такой вариант его удовлетворить никак не мог. Во-первых, читатель не дурак, может почувствовать в тексте неправду. Еще небось и подумает: «Да ты, наверно, сесть туда забоялся, вот теперь и чешешь нам тут. Знаем мы таких, на Феррари». Во-вторых, серьезно страдало его любопытство. А если там что ни будь ценное?! И чтобы он, Свирбитский, это ценное и не забрал? Не-ет, такого не будет. Но и тетка эта никуда не девается. Наоборот, в автобус зашло еще несколько пассажиров.
Тогда Свирбитский начал думать о том, что в крайнем случае можно написать, что он подошел, так как не трус (это важно. В рассказе надо будет как ни будь это выделить, но только ненавязчиво, чтоб никто не просек), незаметно открыл пакет и тут выяснилось, что внутри мусор. Этой неудачей читателя можно было бы и усыпить, однако при подобном исходе теряется флер; из плутовского рассказ превращается в унылую серость. «Какой же тут Хулио Хуренито? Нет, так не пойдет».
Между тем в автобус вошла контролер. Она пересчитала пассажиров, пожелала всем счастливого пути и дала отмашку водителю. Тот завел мотор, и они, выехав за КПП, стали наворачивать круги по городу. По улицам слонялись люди, закутанные в шарфы (в тот год в ноябре нежданно-негаданно выпал снежок), на перекрестках загорались и гасли трехглазые светофоры. Свирбитский страдал. Весь выезд из города он сверлил взглядом ненавистную тетку, но, когда они проезжали водохранилище, она, видимо прельщенная красотой игры бледного солнца на темно-синей водице, пересела на два места вперед и прилипла к окошку. Тут-то на душе у Свирбитского началось цветение. Они проезжали пригород, тянущийся с двух сторон от дороги. Сам город остался далеко позади. Здесь что ни дом были все больше кафе да гостиницы, а после, в месте разлива и разгула реки, так и вовсе пошла гранд-гостиница с забором, толщиной в два кирпича и венчаного стеклянными шариками, закрывавшими лампочки от непогоды. Гранд-гостиница эта стояла бок о бок с какой-то казачьей сранью. Ну, знаете, вот эти вот глечики и прочая дурь.
Проехали пригород. За окном замелькали деревья. Их тени накрыли и затемнили салон. «Ну, брат, самое время садиться» –– Подумал Свирбитский и чисто для острастки в последний раз глянул вокруг себя. «Дьявол!». Справа сзади на одном месте плечом к плечу устроились трое. Помятые лица, солдатские пальто. Курсанты. Говорят промеж себя, да на него все поглядывают. Нет, может, конечно, и не на него, но ему-то виднее. «Ясен хрен на меня, больше ведь не на что!». Злой, раззадоренный неудачей, Свирбитский уселся в спинку поглубже. Здесь ему в голову пришла новая мысль – мозг, как мог, старался купить его. «А можно ведь написать, что я посмотрел, а там мусор, а потом написать, что, так он написал, когда приехал, а на деле усмехнулся и посмотрел, и нашел там всякое». На этой мысли Свирбитский почувствовал небывалую власть над читателем. «Этих дураков чем хочешь, тем и дури! Я бы...». Курсанты встали со своих мест и расселись двое справа, каждый на отдельное сидение, а один сел за Свирбитским, слева. Получался такой перекрестный огонь из глаз, каждый, в теории, мог смотреть на него, якобы смотря друг на друга. «Вот шельмы!».
Свирбитский загрустил. Контраст былого могущества и реальной жизни нестерпимо бил по самолюбию. Теперь эти трое в любом случае посмотрят, посмотрит он или нет. «Ну, не очень-то и хотелось» –– Подумал Свирбитский, отворачиваясь к окну. А за окном был начальный перекресток города Вэ., повернув на котором, автобус оказывался на автовокзале. Времени на маневры становилось все меньше. «А-а-а!».
Он встал, поднял ранец и, нервно пройдя до того места, где лежал пакет, сел на него, типа просто подошел поближе к выходу. «Была-не была!». Юркнув под сидение, Свирбитский раскрыл пакет. В пакете был мусор: пустая бутылка и пара салфеток. «Ну ведь так и знал, блин!». Разбитый, опустошенный, зря проживший весь день, парень откинулся в кресле и скучающим взором окинул задние ряды. Куранты вставали со своих мест. На него им было глубоко по боку.
Сверх меры расстроенный, Свирбитский вывалился из автобуса, забрал багаж, вызвал такси и, подумав о дожидавшихся его котлетках, поехал в общагу. Всю дорогу мозг его пытался составить разные компиляции, состряпать приятный рассказ из всех тех идей, что его уже посетили, но вот писательский настрой у Свирбитского точно бы выветрился. «Ну уж нет, нечего грустить! Они только того и хотят, чтоб я не смог зарабатывать на своих книгах, оттого такие лекции, сбивающие с нужного пути и записывают. Напишу про что ни будь другое, отвлеченное».
Такси Свирбитский покинул с твердой уверенностью что ни будь написать. Он вынул две свои сумки из багажника и от «Пятерочки» почапал к проходной. Впереди была пустая дорога, едва ступив на которую, ему пришлось остановиться, чтобы не попасть под колеса серой машины, свернувшей сюда за секунду до этого. Мысленно, конечно, досталось водителю. «У-у, черт патлатый. С такой-то рожей только бы и кататься поперек людей!». Водитель был староват, имел глаза, цвета своей машины, короткие седые волосы, морщинист. Перейдя дорогу, Свирбитский зашагал мимо отечественных красот – ямы в асфальте, лужицы, серый, неубранный, местами начавши подтаивать снег и холодивший пятерни ветер.
Он прошел проходную, на выходе из которой его неожиданно осенило. «А ведь можно написать, как я посмотрел в пакет, увидел там мусор и пошел расстроенный. Сюда, получается, можно вписать весь мой путь до общаги. Не плутовской рассказ, конечно, но тоже сойдет. Сюжет, опять-таки, не надо придумывать». Только он об этом подумал, как сразу же начал смотреть вокруг, по пути стараясь облечь все, что увидит, в литературную форму. Первые шагов десять выходило даже весьма поэтично, однако вскоре на камень нашла коса: остановившись передохнуть и опустив на носки сумки, Свирбитский вдруг увидел троицу, стоявшую у входа в ближайшую из общаг. Может, они вышли покурить, а может ждали кого-то, неважно. Важно то, что один из них стоял к нему спиной, был высок и имел признаки лишнего веса. «А вот стоят трое без шапок. Один жирный, в черном, с загривком, как жопа у скунса... Ой. Так, нет, этого не надо, этого в печать не возьмут... Да и в интернете еще не ясно, как примут. Он сейчас соевый».
Свирбитский обозлился на себя, потом на этого жирного с загривком, потом опять на себя за то, что забыл описывать действительность и в этом забытии уже успел прошагать шагов пятнадцать. Он сделал было попытку вернуться обратно в колею повествования на повороте, однако выйдя из-за угла он увидел, как на узком тротуарчике на него, держа руки в карманах и тем самым занимая места больше, чем Свирбитскому бы хотелось, шел иностранный студент. «Еще этот негр... Ой. Теперь точно никуда не возьмут! Ска, обидно. Стараешься тут, стараешься, а тут – этот».
Уставший и обозлившийся окончательно, Свирбитский затащил сумки на четвертый этаж, кое как разобрал их и решил хотя бы поесть, но тут обнаружил, что котлетки пропали. С непередаваемой ненавистью посмотрел он на соседа, как и всегда сидевшего на табуретке возле компа, поджав под себя ноги так, что на сидушке стояли пятки. «Удолбище, лицо утиное! Еще и котлетки сожрал!». В связи с окончательной непечатностью намечавшегося рассказа, сосед был записан в пидоры и Свирбитский, вынув новые котлеты из морозилки, пошел за хлебом, уже не стремясь описывать действительность. От сумок он вспотел и шумно дышал, жопа-скунс была все на том же месте, негра не было. На обратном пути Свирбитскому встретился водитель машины, которую он не так давно пропустил. Он узнал его по лицу и в который раз кивнул сам себе, что молчание – золото. Мужик был за два метра и, невзирая на возраст, на массе. На хорошей такой на массе.
По возвращении, хлеб был убран в холодильную камеру. Написание плутовского рассказа откладывалось на неопределенный срок, может быть навсегда. До конца дня Свирбитский провалялся на кровати, вздыхая и охая, сетуя на усталость.
В последствии (буквально через пару минут) котлетки были все-таки обнаружены: как оказалось, перед отъездом он оставил их в кастрюле, а не на тарелке. Однако из пидоров сосед так и не был выписан – он уже давно накрепко вписал себя туда игрой в ноутбук до двух часов ночи, при которой всячески препятствовал Свирбитскому гасить свет. К тому же, этот рассказ все равно не для публикации, да и вообще бе.
Это произошло года два назад, в день российской военной разведки. В автобусе, идущему по маршруту из Вэ. в Вэ. на сиденье под номером 20 ехал начинающий литератор и самую малость жулье, некто Свирбитский. За день до этого, 4-ого ноября, сидючи у себя дома, он посмотрел лекцию одной литературной личности, вся суть которой, как, впрочем, и суть всех остальных лекций данной литературной личности, сводилась к одному из двух выдвигаемых раз за разом тезисов: либо Потугин из «Дыма» озвучивает мысли Тургенева и, следовательно, автор стихотворения в прозе о великом русском желает нашей стране провалиться к чертям, либо плюс минус все российские писатели, которые хоть что ни будь представляли собой в литературном отношении, хотели бы жить в Америке, да у них не срослось. Это, мол, видно и в Хулио Хурините, и в Бендере, Штирлиц – это вообще паровозик, в смысле, Бендер, который смог, Горький, тот тоже написал «Мать» в Америке, а Маяковскому она (Америка) нравилась, но из-за невозможности спокойного сосуществования ее и советской реальности, бедные американские рабочие в его творчестве обреченно топились в Гудзоне. Сложно представить себе, но в те времена никакого иностранного влияния в подобных речах отчего-то никто не усматривал, а агентства различить в них было нельзя и подавно.
Лекция же, просмотренная накануне, повествовала о таком явлении в литературе, как «Плутовской роман» и путем открытия и закрытия рта говорящего, умудрилась собрать royal flush: здесь тебе были и Тургенев-Потугин, и хорошая Америка и был еще, до кучи, некто "Вован де Морт", скупо говоря о котором лектор лукаво умолкал, многозначительно двигая бровями и скулами. Мол де, сами все понимаете, ВСЖ. Но начинающему литератору надо же было с чего ни будь да начинать, черпать где ни то мысли да вдохновение, а на безрыбье, как говорится, и рак сами знаете. К тому же, с точки зрения именно повествования – манеры подачи, обращения к публике и т.п. говоривший, надо признать, был и правда не плох.
И вот, проснувшись на автовокзале, Свирбитский припомнил эту лекцию, чутка вдохновился ею и стал думать о том, как он сейчас приедет, как сядет за титульный ворд и как застучит капелью по клавишам... Была только одна загвоздка – про что писать? Как известно, даже держа в голове готовый план книги, писать практически не получается. Нет, когда ты думаешь о том, что напишешь, то тогда да, в голову ворохом лезут разные мысли, приходят умные слова и фразы, но вот как только садишься за комп и осматриваешь святящийся чистый листик, так от чего-то не можешь схватить ни одной думки. А тут у него еще и цели нет! Что накатать? Непонятно... Вот тут-то на помощь и пришел рак.
«Ну конечно же!» –– Подумал Свирбитский. –– «Что ни будь плутовское и напишу! Легкое и непринужденное». Обрадовавшись, он уже начал было приноравливаться к пальцу, чтобы, естественно, высасывать из него сюжет, когда, привставши размять спину, заметил вдруг впереди слева неприметный серый пакетик, покойно лежащий под одним из пустых мест. Пакетик был явно чем-то отягощен. Хозяина у пакетика не предвиделось.
Надо сказать, бессовестным и прожженным вором Свирбитский никогда не был. Даром что автор назвал его жульем. Нет, на деле же он был скорее тихий таскун от случая к случаю. Как-то раз все в том же автобусе он умыкнул содержимое небольшой картонной коробки, оставленной впопыхах покидавшей машину семьей (отец, мать и дети выходили в месте, непредусмотренном для остановок – на одной из дорожных развилок, где были лишь белые от снега поля да черные декабрьские деревья). Тогда он подсел на место с коробкой, открыл ее, увидел внутри пакеты с пышками и не без удовольствия перегрузил их к себе. Правда, в последствии выяснилось, что начинки в тех слойках был мизер, да и тот – соленый творог, но на безрыбье, как говорится, сами знаете.
И вот впереди снова замаячила халява. Свирбитский хотел было уже подняться и тихой сапой присесть к пакету, когда одесную от заветного сиденья заметил рыжеволосую женщину, сидевшую на месте с поручнем. Беличьи ее глазенки фактически беспрерывно были направлены на него – он убедился в этом, пронаблюдав немного за ней и периодически делая в наблюдениях перерывы. «У-у, шельма старая» –– Зло подумал Свирбитский, но на место все-таки решил не садиться. Мало ли, что оно выйдет?
Тут ему пришла в голову мысль, как бы пытавшаяся купить его спокойствие. Дескать отличный сюжет, как раз как по заказу. На роман, конечно, он не дотягивает, однако для рассказа безусловно сгодиться. К тому же в отличии от плутовского романа, о плутовском рассказе Свирбитский еще не слыхал. Ну а раз уж даже он, подписанный на Аню-bookspase, «Books Around Me» и Армешу с Федором о нем не слыхал, значит он точно в шаге от литературного открытия, масштабов и важности, наверняка, невероятных. И его, Свирбитского, вполне бы устроило, если бы он мог написать о себе в автобусе, мол де сидит он, затем замечает пакет, ужом подходит к нему, незаметно проверяет и после, довольный тем, как ловко обставил он эту попутчицу, в лучших традициях Дэнчика из «Павлика-наркомана», уезжает в закат на Феррари. А настоящий пакет, да и черт с ним. «Да кого я обманываю?!».
Нет, такой вариант его удовлетворить никак не мог. Во-первых, читатель не дурак, может почувствовать в тексте неправду. Еще небось и подумает: «Да ты, наверно, сесть туда забоялся, вот теперь и чешешь нам тут. Знаем мы таких, на Феррари». Во-вторых, серьезно страдало его любопытство. А если там что ни будь ценное?! И чтобы он, Свирбитский, это ценное и не забрал? Не-ет, такого не будет. Но и тетка эта никуда не девается. Наоборот, в автобус зашло еще несколько пассажиров.
Тогда Свирбитский начал думать о том, что в крайнем случае можно написать, что он подошел, так как не трус (это важно. В рассказе надо будет как ни будь это выделить, но только ненавязчиво, чтоб никто не просек), незаметно открыл пакет и тут выяснилось, что внутри мусор. Этой неудачей читателя можно было бы и усыпить, однако при подобном исходе теряется флер; из плутовского рассказ превращается в унылую серость. «Какой же тут Хулио Хуренито? Нет, так не пойдет».
Между тем в автобус вошла контролер. Она пересчитала пассажиров, пожелала всем счастливого пути и дала отмашку водителю. Тот завел мотор, и они, выехав за КПП, стали наворачивать круги по городу. По улицам слонялись люди, закутанные в шарфы (в тот год в ноябре нежданно-негаданно выпал снежок), на перекрестках загорались и гасли трехглазые светофоры. Свирбитский страдал. Весь выезд из города он сверлил взглядом ненавистную тетку, но, когда они проезжали водохранилище, она, видимо прельщенная красотой игры бледного солнца на темно-синей водице, пересела на два места вперед и прилипла к окошку. Тут-то на душе у Свирбитского началось цветение. Они проезжали пригород, тянущийся с двух сторон от дороги. Сам город остался далеко позади. Здесь что ни дом были все больше кафе да гостиницы, а после, в месте разлива и разгула реки, так и вовсе пошла гранд-гостиница с забором, толщиной в два кирпича и венчаного стеклянными шариками, закрывавшими лампочки от непогоды. Гранд-гостиница эта стояла бок о бок с какой-то казачьей сранью. Ну, знаете, вот эти вот глечики и прочая дурь.
Проехали пригород. За окном замелькали деревья. Их тени накрыли и затемнили салон. «Ну, брат, самое время садиться» –– Подумал Свирбитский и чисто для острастки в последний раз глянул вокруг себя. «Дьявол!». Справа сзади на одном месте плечом к плечу устроились трое. Помятые лица, солдатские пальто. Курсанты. Говорят промеж себя, да на него все поглядывают. Нет, может, конечно, и не на него, но ему-то виднее. «Ясен хрен на меня, больше ведь не на что!». Злой, раззадоренный неудачей, Свирбитский уселся в спинку поглубже. Здесь ему в голову пришла новая мысль – мозг, как мог, старался купить его. «А можно ведь написать, что я посмотрел, а там мусор, а потом написать, что, так он написал, когда приехал, а на деле усмехнулся и посмотрел, и нашел там всякое». На этой мысли Свирбитский почувствовал небывалую власть над читателем. «Этих дураков чем хочешь, тем и дури! Я бы...». Курсанты встали со своих мест и расселись двое справа, каждый на отдельное сидение, а один сел за Свирбитским, слева. Получался такой перекрестный огонь из глаз, каждый, в теории, мог смотреть на него, якобы смотря друг на друга. «Вот шельмы!».
Свирбитский загрустил. Контраст былого могущества и реальной жизни нестерпимо бил по самолюбию. Теперь эти трое в любом случае посмотрят, посмотрит он или нет. «Ну, не очень-то и хотелось» –– Подумал Свирбитский, отворачиваясь к окну. А за окном был начальный перекресток города Вэ., повернув на котором, автобус оказывался на автовокзале. Времени на маневры становилось все меньше. «А-а-а!».
Он встал, поднял ранец и, нервно пройдя до того места, где лежал пакет, сел на него, типа просто подошел поближе к выходу. «Была-не была!». Юркнув под сидение, Свирбитский раскрыл пакет. В пакете был мусор: пустая бутылка и пара салфеток. «Ну ведь так и знал, блин!». Разбитый, опустошенный, зря проживший весь день, парень откинулся в кресле и скучающим взором окинул задние ряды. Куранты вставали со своих мест. На него им было глубоко по боку.
Сверх меры расстроенный, Свирбитский вывалился из автобуса, забрал багаж, вызвал такси и, подумав о дожидавшихся его котлетках, поехал в общагу. Всю дорогу мозг его пытался составить разные компиляции, состряпать приятный рассказ из всех тех идей, что его уже посетили, но вот писательский настрой у Свирбитского точно бы выветрился. «Ну уж нет, нечего грустить! Они только того и хотят, чтоб я не смог зарабатывать на своих книгах, оттого такие лекции, сбивающие с нужного пути и записывают. Напишу про что ни будь другое, отвлеченное».
Такси Свирбитский покинул с твердой уверенностью что ни будь написать. Он вынул две свои сумки из багажника и от «Пятерочки» почапал к проходной. Впереди была пустая дорога, едва ступив на которую, ему пришлось остановиться, чтобы не попасть под колеса серой машины, свернувшей сюда за секунду до этого. Мысленно, конечно, досталось водителю. «У-у, черт патлатый. С такой-то рожей только бы и кататься поперек людей!». Водитель был староват, имел глаза, цвета своей машины, короткие седые волосы, морщинист. Перейдя дорогу, Свирбитский зашагал мимо отечественных красот – ямы в асфальте, лужицы, серый, неубранный, местами начавши подтаивать снег и холодивший пятерни ветер.
Он прошел проходную, на выходе из которой его неожиданно осенило. «А ведь можно написать, как я посмотрел в пакет, увидел там мусор и пошел расстроенный. Сюда, получается, можно вписать весь мой путь до общаги. Не плутовской рассказ, конечно, но тоже сойдет. Сюжет, опять-таки, не надо придумывать». Только он об этом подумал, как сразу же начал смотреть вокруг, по пути стараясь облечь все, что увидит, в литературную форму. Первые шагов десять выходило даже весьма поэтично, однако вскоре на камень нашла коса: остановившись передохнуть и опустив на носки сумки, Свирбитский вдруг увидел троицу, стоявшую у входа в ближайшую из общаг. Может, они вышли покурить, а может ждали кого-то, неважно. Важно то, что один из них стоял к нему спиной, был высок и имел признаки лишнего веса. «А вот стоят трое без шапок. Один жирный, в черном, с загривком, как жопа у скунса... Ой. Так, нет, этого не надо, этого в печать не возьмут... Да и в интернете еще не ясно, как примут. Он сейчас соевый».
Свирбитский обозлился на себя, потом на этого жирного с загривком, потом опять на себя за то, что забыл описывать действительность и в этом забытии уже успел прошагать шагов пятнадцать. Он сделал было попытку вернуться обратно в колею повествования на повороте, однако выйдя из-за угла он увидел, как на узком тротуарчике на него, держа руки в карманах и тем самым занимая места больше, чем Свирбитскому бы хотелось, шел иностранный студент. «Еще этот негр... Ой. Теперь точно никуда не возьмут! Ска, обидно. Стараешься тут, стараешься, а тут – этот».
Уставший и обозлившийся окончательно, Свирбитский затащил сумки на четвертый этаж, кое как разобрал их и решил хотя бы поесть, но тут обнаружил, что котлетки пропали. С непередаваемой ненавистью посмотрел он на соседа, как и всегда сидевшего на табуретке возле компа, поджав под себя ноги так, что на сидушке стояли пятки. «Удолбище, лицо утиное! Еще и котлетки сожрал!». В связи с окончательной непечатностью намечавшегося рассказа, сосед был записан в пидоры и Свирбитский, вынув новые котлеты из морозилки, пошел за хлебом, уже не стремясь описывать действительность. От сумок он вспотел и шумно дышал, жопа-скунс была все на том же месте, негра не было. На обратном пути Свирбитскому встретился водитель машины, которую он не так давно пропустил. Он узнал его по лицу и в который раз кивнул сам себе, что молчание – золото. Мужик был за два метра и, невзирая на возраст, на массе. На хорошей такой на массе.
По возвращении, хлеб был убран в холодильную камеру. Написание плутовского рассказа откладывалось на неопределенный срок, может быть навсегда. До конца дня Свирбитский провалялся на кровати, вздыхая и охая, сетуя на усталость.
В последствии (буквально через пару минут) котлетки были все-таки обнаружены: как оказалось, перед отъездом он оставил их в кастрюле, а не на тарелке. Однако из пидоров сосед так и не был выписан – он уже давно накрепко вписал себя туда игрой в ноутбук до двух часов ночи, при которой всячески препятствовал Свирбитскому гасить свет. К тому же, этот рассказ все равно не для публикации, да и вообще бе.
