Попытка стилизации под античность. Бездарная, разумеется.
Известно каждому, что под светом звезд гладь ночных рек тиха и воды в спокойствии обмывают запруды. У одной из таких, на благословенной земле недалеко от Астрахани, костер поднимался за шумной дамбой, где у невысокого берега златогривый камыш шептал на ветру и, скрестив ноги и расплетая, как кудри, свои рыбные сети, сидели шестеро рыбаков. Вдруг из тьмы непроглядной, беззвучно, скрываемый эхом текучей воды, из трубы широкой, сгорбившись, выходит человек и, к немалому для них удивлению, оказывается мной. Подняв одну ногу, чтоб отрясти ее и стоя на второй, с ними здороваюсь. Мужи эти, седые, с длинными волосами, когда-то должно быть вьющимися до локтей, а ныне рассеянными и седыми, как их подручные неводы, протянув мне руки и расцеловавшись, спрашивают меня, кто я такой и почему ночью послан к костру их во второй час. Обеими ногами встав на мокрую землю я, промозгший неслабо обещаю доподлинно все им рассказать и, испросив разрешения погреться возле костра, так начинаю:
–– Мудрые и почтенные рыболовы! Прежде всего позвольте заверить вас, что я – человек, любящий правду и весь рассказ мой никакая не выдумка. Впрочем, подтвердить слова мои вовсе нетрудно и сами можете вы удостовериться в их достоверности, испросив обо мне в ближайшем городе, где у меня много друзей – честных граждан. Слушайте же, как было дело.
Проснувшись по утру и придав порядок складкам перины, а после подкрепив силы свои умеренным завтраком, я вышел из дому, стремясь исполнить повеление глубокочтимой и уважаемой матери, пославшей меня приобрести свежий хлеб к пиршеству, намечавшемуся на воскресенье. Увлекаемый этой целью, я покинул свой двор и поднялся на дорогу, направившись в поселение размерным шагом в туфлях трехполосной фирмы и миновав на своем пути сперва эллинг автомобильный из двух рельсоподобных желобов, выпирающих из земли и напирающих на опоры, образуя тем самым подобие смотровой ямы на свежем воздухе, а затем лавку с ювелирными украшениями низкого качества и большого подхалимства, что подтверждает залитый прыщавой коростой лик ее владельца, ибо откуда им взяться на лице, не прибегающим к сладкой лести?
Миновав так окраины, я вошел в поселение и во все том же темпе передвигая ноги, избрал тропу, что тянется вдоль хвойных сосновых веток и под сенью осин и, идя по ней, прохожу мимо дома культуры, в котором Искусство избрало для роли своего представителя и наместника Галину, дочерь Ивана из славного рода Селивановых. Под её верховодством жители младших парт, к каковым их приковывает бремя Науки и коротающие дни занятий за мобильными играми, возрастом небольшим – 10-13 лет – разучивают умилительный и глазосковывающий новогодний танец, постигать азы которого взялись они еще осенью. Вставши в два ряда напротив друг друга, они то сходятся, то расходятся, предаваясь поочередным прокруживаниям под аркой рук. Подобные самым ранним весенним почкам ветвей или ранним цветам-крошкам, составляющих украшение клумб горожан со средним достатком, вьются они в движениях детских и милых на сцене. За ними же, напоминая уже почти распустившиеся и набухшие жизненной силой бутоны крупных цветов, что в нетерпеливом ожидании страстного опыления движением своих лепестков стремятся воспроизвести зуд, подражающий пчелам, так как стремятся их приманить, стоят дети постарше, без пяти минут взрослые как по своему воображению, так и по соображению уголовной ответственности. Вот, расстроив кулисы, показывается голова, а за ней и весь отрок, облаченный в пиджак и объятья партнерши, с которой вальсирует в своем секторе на радость незримым зрителям и части родителей, что украдкой и против воли младенцев своих, пришли поснимать их для семейных архивов. Некоторое время я услаждал глаза своим этим зрелищем, затем пошел дальше, возвращенный к действительности воспоминанием о порученной мне закупке.
Внезапно мне на дороге встречается юная девушка одного со мной возраста, первый взгляд на которую вполне по силам приравниваю я сейчас к прикосновенью Волупии и с красным лицом, очевидно в капкане слез побывавшем. Взяв за руки, останавливаю ее, заплаканную и спрашиваю у нее о произшедшей беде.
–– О, юный муж! –– Прижав руки к груди, она отвечает, поднимая на меня свои глаза, полные отражающегося в них страха. –– Если бы ты только знал, какое горе со мной приключилось!
–– Так поведай его мне. –– Прошу я ее. –– Быть может вместе найдем мы решение.
Какое-то время она раздумывает, а потом, видя мое бескорыстное рвение, соглашается и произносит:
–– Что ж, слушай. Недолгую свою жизнь была я известна добрым окрестным жителям как целомудренная и разумная дева, и так было б и впредь на радость мне и моим стрикам-родителям, если бы на погибель себе не спуталась я с Анатолием по девичей своей легковерности. Анатолий этот, как я позже выяснила, всем в округе известен был под личиной засранца. Он некрасив: не бреет ноги, златые локоны не вьются, ниспадая на грудь и плечи, с его чела, но наоборот – коротко стрижен и, по молодости силу в руках ощущая сделался он мерзким слабых обидчиком, заслуживающим ниспровержения. –– Рассказывая все это, девушка причитала. –– И вот, недавно, его грязный глаз на лихо мне приметил меня и, ведомый бесчестным мужским желанием, вероломно принял он на себя вид человека честного и заботливого, и лживые речи, подобно нектару, потекли из его уст на раскладку Samsung. Он писал мне так: «–– Что, няша, способная красою своей затмить Афродиту Милосскую, без труда соперничающая в прелести форм с царскими дочерьми забыла в нашей глуши? О, как жаль, что причина того мне неведома, а иначе давно я снабдил бы ее этой надобностью, от чистого сердца желая доставить ей удовольствие. Какая отрада быть зрячим и видеть ее подле себя, пусть для этого мне и приходится покидать родное место, вступая на улицы, где несправедливое мнение предвзятой толпы может повредить моей репутации в глазах той, к которой испытываю столь сильные чувства!» и еще много в этом роде, подобной лестью и бурей чувств стремясь выудить у меня откровенные фотографии.
На этом слове благочестивая дева зарделась и опустила глаза с читаемым в них горячим стыдом.
–– Обманом и нескончаемым приступом он окружил мою голову и заполучил, что хотел – завладел фотографией, сделать которую стоило мне великой совестной муки. Едва возымев ее, он стал шантажировать меня, заявляя, что если я ему не отдамся, тогда все вокруг увидят меня такой, какой лишь мать в детстве и супруг в счастье должен видеть меня! О, я погибла! О, пышущие соком дойки мои, смотря в зеркало на которые я столько радовалась! Вы меня погубили! –– Восклицала она, ударяя себя по ним и извлекая из горла раздирающие душу рыдания, возбуждающие и без того растроганное сочувствие. –– Единственным, что мне теперь остается – это идти, искать бурного потока, скрываемого люком канализации и, бросившись в ее бездны, сделать роскомнадзор!
Пораженные порывом ее эмоций и боясь, как бы от несчастья она не впала в неистовство, как умел, ее успокоил, призвав выждать немного и строго напутствовал ни в коем случае не отдаваться обидчику, ибо иначе честь свою окончательно запятнаешь, сказал я ей. Сам же, решив разобраться с первым порученным мне делом, направился в магазин, попутно думая о том, как спасти эту девушку, преисполненную девичьего доверия, благородства и раскаяния, хоть и слегка запоздалого.
Пройдя под вывеской, я зашел в храм торговли, носящий имя небесной дуги, ныне, к несчастью, ассоциирующиеся с противоестественным сладострастием, представители которого экспроприировали ее себе на радость и нам на печаль. Вот, отделенный прилавком, стоит Геннадий – друг мой и владелец этого места, что в каждое мое его посещение угощает меня пирогом с пламенеющим сыром за собственный счет. Избрав себе промысел обращать кошельки в бедность, занимается он этим уже немалое количество лет и в результате того дом себе нажил приличный. С ним поздоровавшись, бойким голосом начинаю я торг и сговариваюсь о хлебе по разумной цене. Далее...
*тест в рукописи утерян
... после чего заканчиваю предприятие и поворачиваю назад к дому, как вдруг замечаю пару, идущую мне навстречу шагом любви. Страшна и развратна на вид спутница, взгляда на ней я не задерживаю, а вот в юноше, идущий бок о бок с ней и тонкой рукой, точно плющом ядовитым облетающим стан этой плоскодонной ехидны узнал я обидчика прекрасной девы, презренного Анатолия – сына одного лапифа нашего земского, разбогатевшего в свое время на стопоре колесниц жезлом, в время которого всякий раз обращал лицо свое волчьей мордой, а затем, вроде как, ушедшего на повышение. Описанья совпали – он некрасив, по моей мысли – в паленой обуви и коротко стрижен, хоть и маскирует это, пытаясь, клоня свою голову к спутнице, перенять от нее несколько прядей к себе на лоб. Почувствовав сильное побуждение совести, я подхожу к нему и обвиняю его, как грязного крокодила, отбросив любезности. Он же, отстранив от себя свое посмешище как можно более картинным движением руки, так мне отвечает:
–– Глупец! Что мне твои слова и причуды, называемые добродетелью? Клянусь рукой, лежащей сейчас на сердце, еще до восхода звезд та, о ком просишь ты, будет обесчещена!
Услышав эти слова, я прекратил попытки достучаться до его сердца и в другое место решил постучать. Быстрым и резким ударом бью я его прямым в носопырку, отчего падает он на асфальт, запрокинув ноги и показав мне пятки, надписи на которых подтверждают мое предположение о трудовых китайских руках. Красная юшка льется из носа, а поверх нее донеслись такие слова:
–– Да ты хоть знаешь, кто мой...
Решив не узнавать, я добавляю ему и, изъяв телефон путем оправданного насилия, с чистой душою удаляю весь компромат и, не растеряв ни хлеба, не сдачи, возвращаюсь домой, на выходе из поселения повстречав спасенную девушку, которую известие о моем поступке делает щедрой на поцелуи и открытие имени. Так я узнал, что звали ее Алёна. Обменявшись контактами, я возвращаюсь к дому, на подходе к которому замечаю следы тяжелой судьбы: огород исполосован колеями от шин, ведущим к брошенным в спешке УАЗикам и округлый карман, плохо скрываемый жимолостью, на не малой жопе торчит в палисаднике на самом крае. Подумав о полиции, я делаю попытку заблаговременно удалиться, но тут, поняв, что их засада раскрыта и должного эффекта ожидать не приходится, они выбрасываются из своих укрытий и начинают окружать меня, а прокурор – отец Анатолия, которого разгневанный сын, призвал в попытке меня покарать за доброе дело! – поспешает впереди первым. В присутствии всех, он извлекает из рукава нож и грозится мне девяностыми, но тут я, не растеряв присутствие духа, бросаюсь в ноги к нему, как он думает – с мольбой и, хватая его за поджилки, повергаю на землю, как до того его сына. Отняв быстро нож и угрозой его применения в горло угрожая его подручным псам в человеческой шкуре, я заставляю их отступить и разуваю его, после же полосую ему шершавые стопы, терзая их с дикой энергией вот этим ножом. –– С этими словами я вынимаю блестящий в свете костра нож, на острие которого еще виднеются запекшиеся следы крови. –– Вот, добрые рыбаки, посмотрите на орудие праведного возмездия! Ни соседство с быстротекущей водой, ни прикосновения плавников рыб и хвостов и клешней раков не отмыли еще его и, я склонен считать, никогда не отмоют, ибо то кровь, сохраненная, как мне кажется, для поучения.
Когда же, в начале вечера, сделав прокурора тихоходным, я быстро бежал от них и скрылся у реки, они бросились за мной в погоню и стали искать меня на каждой тропе. Вооружившись собаками, с которых сняли намордники, несомненно желая тем меня покалечить, они взяли мой след и гнали меня вплоть до дамбы, где я отдался на милость судьбе, бросившись в воды у самого водозабора. Совместно с плюхом реки я слышал возгласы их удивления. Надо думать, они посчитали, что я погиб, повредив голову о каркас железной конструкции, под которым есть лаз и под которым я на самом деле проплыл, так как плавал здесь в детстве и потому давно знал о нем. Теперь же, дождавшись ночи и, решив, что они ушли, унеся с собой все попытки преследования, я решил выбраться трубы и вернуться домой, но не бывают пусты деревенские тропы и здесь я вас встретил и обо всем вам рассказал, почтенные рыбаки, не скрыв ни ножа, ни покупок, ни милой сердцу моему девушки, которую своими храбрыми действиями я вне сомнения спас от великой беды.
Тут, умолкнув и, заметив как один из рыбаков, видимо устрашенный ножом, которым махал я в возбуждении, немного отпрянул от меня, я так сказал ему:
–– Не бойся, добрый рыбак. Ведь не против же вас я питаю злобу! Кинжалом этим никому из присутствующих не причиню я вреда.
–– Напрасно. –– Отвечает он мне и тотчас же, стащив рукой цепкой с себя парик и расслабив голосовые связки, до того бывшие в напряжении для подражания голосу старости, продолжает: –– Я и есть прокурор, которого ты, глупец, думал обвести вокруг пальца, вдохновившись, должно быть, хитроумным Улиссом. А это –– разводит руки в стороны. –– свита моя! Полицейские!
И правда, сию же секунду стягивают рыбаки с голов прически косматые и из-под прядей появляются блестящие от огня погоны и пистолеты, извлечённые из кобуры. Как сейчас помню, сердце мое глухо ударило, словно в последний раз. От испуга перед могуществом рока выпустил я кинжал – единственный шанс на спасение и в глазах насмехавшихся прочел всю тщету попытки спасти свою жизнь.
Там бы мне и погибнуть, пред вечным забвением испустив слабый крик в отчаянной попытке оказать сопротивление, но тут из кусов показывается лев (да, знаменитые астраханские львы) и что есть силы набрасывается на полицейских и прокурора, и всех убивает. Ко мне же, опять инстинктивно шагнувшему в воду, подходить брезгует, упиваясь нежданным обедом. Дождавшись, покуда, схватив кого-то из бездыханных за слипшиеся от крови волосы, он не скрылся в темноте среди кустов, я выбрался на берег и, поднявшись по склону, прибрежным путем, вне всяких троп, исколов при этом вся пятки и пальцы о корешки камыша, точно шагал на битом стекле, возвращаюсь домой, где, замяв дело, решил обо всем этом вам рассказать честно и последовательно.
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
Кедров Савелий не так давно прочитал «Золотого осла» Апулея и, вспоминая слова незабвенного Кузьмы Гридина, прошто не мог не написать нечто в подобном тоне. Ребята, я прошто не мог!
Известно каждому, что под светом звезд гладь ночных рек тиха и воды в спокойствии обмывают запруды. У одной из таких, на благословенной земле недалеко от Астрахани, костер поднимался за шумной дамбой, где у невысокого берега златогривый камыш шептал на ветру и, скрестив ноги и расплетая, как кудри, свои рыбные сети, сидели шестеро рыбаков. Вдруг из тьмы непроглядной, беззвучно, скрываемый эхом текучей воды, из трубы широкой, сгорбившись, выходит человек и, к немалому для них удивлению, оказывается мной. Подняв одну ногу, чтоб отрясти ее и стоя на второй, с ними здороваюсь. Мужи эти, седые, с длинными волосами, когда-то должно быть вьющимися до локтей, а ныне рассеянными и седыми, как их подручные неводы, протянув мне руки и расцеловавшись, спрашивают меня, кто я такой и почему ночью послан к костру их во второй час. Обеими ногами встав на мокрую землю я, промозгший неслабо обещаю доподлинно все им рассказать и, испросив разрешения погреться возле костра, так начинаю:
–– Мудрые и почтенные рыболовы! Прежде всего позвольте заверить вас, что я – человек, любящий правду и весь рассказ мой никакая не выдумка. Впрочем, подтвердить слова мои вовсе нетрудно и сами можете вы удостовериться в их достоверности, испросив обо мне в ближайшем городе, где у меня много друзей – честных граждан. Слушайте же, как было дело.
Проснувшись по утру и придав порядок складкам перины, а после подкрепив силы свои умеренным завтраком, я вышел из дому, стремясь исполнить повеление глубокочтимой и уважаемой матери, пославшей меня приобрести свежий хлеб к пиршеству, намечавшемуся на воскресенье. Увлекаемый этой целью, я покинул свой двор и поднялся на дорогу, направившись в поселение размерным шагом в туфлях трехполосной фирмы и миновав на своем пути сперва эллинг автомобильный из двух рельсоподобных желобов, выпирающих из земли и напирающих на опоры, образуя тем самым подобие смотровой ямы на свежем воздухе, а затем лавку с ювелирными украшениями низкого качества и большого подхалимства, что подтверждает залитый прыщавой коростой лик ее владельца, ибо откуда им взяться на лице, не прибегающим к сладкой лести?
Миновав так окраины, я вошел в поселение и во все том же темпе передвигая ноги, избрал тропу, что тянется вдоль хвойных сосновых веток и под сенью осин и, идя по ней, прохожу мимо дома культуры, в котором Искусство избрало для роли своего представителя и наместника Галину, дочерь Ивана из славного рода Селивановых. Под её верховодством жители младших парт, к каковым их приковывает бремя Науки и коротающие дни занятий за мобильными играми, возрастом небольшим – 10-13 лет – разучивают умилительный и глазосковывающий новогодний танец, постигать азы которого взялись они еще осенью. Вставши в два ряда напротив друг друга, они то сходятся, то расходятся, предаваясь поочередным прокруживаниям под аркой рук. Подобные самым ранним весенним почкам ветвей или ранним цветам-крошкам, составляющих украшение клумб горожан со средним достатком, вьются они в движениях детских и милых на сцене. За ними же, напоминая уже почти распустившиеся и набухшие жизненной силой бутоны крупных цветов, что в нетерпеливом ожидании страстного опыления движением своих лепестков стремятся воспроизвести зуд, подражающий пчелам, так как стремятся их приманить, стоят дети постарше, без пяти минут взрослые как по своему воображению, так и по соображению уголовной ответственности. Вот, расстроив кулисы, показывается голова, а за ней и весь отрок, облаченный в пиджак и объятья партнерши, с которой вальсирует в своем секторе на радость незримым зрителям и части родителей, что украдкой и против воли младенцев своих, пришли поснимать их для семейных архивов. Некоторое время я услаждал глаза своим этим зрелищем, затем пошел дальше, возвращенный к действительности воспоминанием о порученной мне закупке.
Внезапно мне на дороге встречается юная девушка одного со мной возраста, первый взгляд на которую вполне по силам приравниваю я сейчас к прикосновенью Волупии и с красным лицом, очевидно в капкане слез побывавшем. Взяв за руки, останавливаю ее, заплаканную и спрашиваю у нее о произшедшей беде.
–– О, юный муж! –– Прижав руки к груди, она отвечает, поднимая на меня свои глаза, полные отражающегося в них страха. –– Если бы ты только знал, какое горе со мной приключилось!
–– Так поведай его мне. –– Прошу я ее. –– Быть может вместе найдем мы решение.
Какое-то время она раздумывает, а потом, видя мое бескорыстное рвение, соглашается и произносит:
–– Что ж, слушай. Недолгую свою жизнь была я известна добрым окрестным жителям как целомудренная и разумная дева, и так было б и впредь на радость мне и моим стрикам-родителям, если бы на погибель себе не спуталась я с Анатолием по девичей своей легковерности. Анатолий этот, как я позже выяснила, всем в округе известен был под личиной засранца. Он некрасив: не бреет ноги, златые локоны не вьются, ниспадая на грудь и плечи, с его чела, но наоборот – коротко стрижен и, по молодости силу в руках ощущая сделался он мерзким слабых обидчиком, заслуживающим ниспровержения. –– Рассказывая все это, девушка причитала. –– И вот, недавно, его грязный глаз на лихо мне приметил меня и, ведомый бесчестным мужским желанием, вероломно принял он на себя вид человека честного и заботливого, и лживые речи, подобно нектару, потекли из его уст на раскладку Samsung. Он писал мне так: «–– Что, няша, способная красою своей затмить Афродиту Милосскую, без труда соперничающая в прелести форм с царскими дочерьми забыла в нашей глуши? О, как жаль, что причина того мне неведома, а иначе давно я снабдил бы ее этой надобностью, от чистого сердца желая доставить ей удовольствие. Какая отрада быть зрячим и видеть ее подле себя, пусть для этого мне и приходится покидать родное место, вступая на улицы, где несправедливое мнение предвзятой толпы может повредить моей репутации в глазах той, к которой испытываю столь сильные чувства!» и еще много в этом роде, подобной лестью и бурей чувств стремясь выудить у меня откровенные фотографии.
На этом слове благочестивая дева зарделась и опустила глаза с читаемым в них горячим стыдом.
–– Обманом и нескончаемым приступом он окружил мою голову и заполучил, что хотел – завладел фотографией, сделать которую стоило мне великой совестной муки. Едва возымев ее, он стал шантажировать меня, заявляя, что если я ему не отдамся, тогда все вокруг увидят меня такой, какой лишь мать в детстве и супруг в счастье должен видеть меня! О, я погибла! О, пышущие соком дойки мои, смотря в зеркало на которые я столько радовалась! Вы меня погубили! –– Восклицала она, ударяя себя по ним и извлекая из горла раздирающие душу рыдания, возбуждающие и без того растроганное сочувствие. –– Единственным, что мне теперь остается – это идти, искать бурного потока, скрываемого люком канализации и, бросившись в ее бездны, сделать роскомнадзор!
Пораженные порывом ее эмоций и боясь, как бы от несчастья она не впала в неистовство, как умел, ее успокоил, призвав выждать немного и строго напутствовал ни в коем случае не отдаваться обидчику, ибо иначе честь свою окончательно запятнаешь, сказал я ей. Сам же, решив разобраться с первым порученным мне делом, направился в магазин, попутно думая о том, как спасти эту девушку, преисполненную девичьего доверия, благородства и раскаяния, хоть и слегка запоздалого.
Пройдя под вывеской, я зашел в храм торговли, носящий имя небесной дуги, ныне, к несчастью, ассоциирующиеся с противоестественным сладострастием, представители которого экспроприировали ее себе на радость и нам на печаль. Вот, отделенный прилавком, стоит Геннадий – друг мой и владелец этого места, что в каждое мое его посещение угощает меня пирогом с пламенеющим сыром за собственный счет. Избрав себе промысел обращать кошельки в бедность, занимается он этим уже немалое количество лет и в результате того дом себе нажил приличный. С ним поздоровавшись, бойким голосом начинаю я торг и сговариваюсь о хлебе по разумной цене. Далее...
*тест в рукописи утерян
... после чего заканчиваю предприятие и поворачиваю назад к дому, как вдруг замечаю пару, идущую мне навстречу шагом любви. Страшна и развратна на вид спутница, взгляда на ней я не задерживаю, а вот в юноше, идущий бок о бок с ней и тонкой рукой, точно плющом ядовитым облетающим стан этой плоскодонной ехидны узнал я обидчика прекрасной девы, презренного Анатолия – сына одного лапифа нашего земского, разбогатевшего в свое время на стопоре колесниц жезлом, в время которого всякий раз обращал лицо свое волчьей мордой, а затем, вроде как, ушедшего на повышение. Описанья совпали – он некрасив, по моей мысли – в паленой обуви и коротко стрижен, хоть и маскирует это, пытаясь, клоня свою голову к спутнице, перенять от нее несколько прядей к себе на лоб. Почувствовав сильное побуждение совести, я подхожу к нему и обвиняю его, как грязного крокодила, отбросив любезности. Он же, отстранив от себя свое посмешище как можно более картинным движением руки, так мне отвечает:
–– Глупец! Что мне твои слова и причуды, называемые добродетелью? Клянусь рукой, лежащей сейчас на сердце, еще до восхода звезд та, о ком просишь ты, будет обесчещена!
Услышав эти слова, я прекратил попытки достучаться до его сердца и в другое место решил постучать. Быстрым и резким ударом бью я его прямым в носопырку, отчего падает он на асфальт, запрокинув ноги и показав мне пятки, надписи на которых подтверждают мое предположение о трудовых китайских руках. Красная юшка льется из носа, а поверх нее донеслись такие слова:
–– Да ты хоть знаешь, кто мой...
Решив не узнавать, я добавляю ему и, изъяв телефон путем оправданного насилия, с чистой душою удаляю весь компромат и, не растеряв ни хлеба, не сдачи, возвращаюсь домой, на выходе из поселения повстречав спасенную девушку, которую известие о моем поступке делает щедрой на поцелуи и открытие имени. Так я узнал, что звали ее Алёна. Обменявшись контактами, я возвращаюсь к дому, на подходе к которому замечаю следы тяжелой судьбы: огород исполосован колеями от шин, ведущим к брошенным в спешке УАЗикам и округлый карман, плохо скрываемый жимолостью, на не малой жопе торчит в палисаднике на самом крае. Подумав о полиции, я делаю попытку заблаговременно удалиться, но тут, поняв, что их засада раскрыта и должного эффекта ожидать не приходится, они выбрасываются из своих укрытий и начинают окружать меня, а прокурор – отец Анатолия, которого разгневанный сын, призвал в попытке меня покарать за доброе дело! – поспешает впереди первым. В присутствии всех, он извлекает из рукава нож и грозится мне девяностыми, но тут я, не растеряв присутствие духа, бросаюсь в ноги к нему, как он думает – с мольбой и, хватая его за поджилки, повергаю на землю, как до того его сына. Отняв быстро нож и угрозой его применения в горло угрожая его подручным псам в человеческой шкуре, я заставляю их отступить и разуваю его, после же полосую ему шершавые стопы, терзая их с дикой энергией вот этим ножом. –– С этими словами я вынимаю блестящий в свете костра нож, на острие которого еще виднеются запекшиеся следы крови. –– Вот, добрые рыбаки, посмотрите на орудие праведного возмездия! Ни соседство с быстротекущей водой, ни прикосновения плавников рыб и хвостов и клешней раков не отмыли еще его и, я склонен считать, никогда не отмоют, ибо то кровь, сохраненная, как мне кажется, для поучения.
Когда же, в начале вечера, сделав прокурора тихоходным, я быстро бежал от них и скрылся у реки, они бросились за мной в погоню и стали искать меня на каждой тропе. Вооружившись собаками, с которых сняли намордники, несомненно желая тем меня покалечить, они взяли мой след и гнали меня вплоть до дамбы, где я отдался на милость судьбе, бросившись в воды у самого водозабора. Совместно с плюхом реки я слышал возгласы их удивления. Надо думать, они посчитали, что я погиб, повредив голову о каркас железной конструкции, под которым есть лаз и под которым я на самом деле проплыл, так как плавал здесь в детстве и потому давно знал о нем. Теперь же, дождавшись ночи и, решив, что они ушли, унеся с собой все попытки преследования, я решил выбраться трубы и вернуться домой, но не бывают пусты деревенские тропы и здесь я вас встретил и обо всем вам рассказал, почтенные рыбаки, не скрыв ни ножа, ни покупок, ни милой сердцу моему девушки, которую своими храбрыми действиями я вне сомнения спас от великой беды.
Тут, умолкнув и, заметив как один из рыбаков, видимо устрашенный ножом, которым махал я в возбуждении, немного отпрянул от меня, я так сказал ему:
–– Не бойся, добрый рыбак. Ведь не против же вас я питаю злобу! Кинжалом этим никому из присутствующих не причиню я вреда.
–– Напрасно. –– Отвечает он мне и тотчас же, стащив рукой цепкой с себя парик и расслабив голосовые связки, до того бывшие в напряжении для подражания голосу старости, продолжает: –– Я и есть прокурор, которого ты, глупец, думал обвести вокруг пальца, вдохновившись, должно быть, хитроумным Улиссом. А это –– разводит руки в стороны. –– свита моя! Полицейские!
И правда, сию же секунду стягивают рыбаки с голов прически косматые и из-под прядей появляются блестящие от огня погоны и пистолеты, извлечённые из кобуры. Как сейчас помню, сердце мое глухо ударило, словно в последний раз. От испуга перед могуществом рока выпустил я кинжал – единственный шанс на спасение и в глазах насмехавшихся прочел всю тщету попытки спасти свою жизнь.
Там бы мне и погибнуть, пред вечным забвением испустив слабый крик в отчаянной попытке оказать сопротивление, но тут из кусов показывается лев (да, знаменитые астраханские львы) и что есть силы набрасывается на полицейских и прокурора, и всех убивает. Ко мне же, опять инстинктивно шагнувшему в воду, подходить брезгует, упиваясь нежданным обедом. Дождавшись, покуда, схватив кого-то из бездыханных за слипшиеся от крови волосы, он не скрылся в темноте среди кустов, я выбрался на берег и, поднявшись по склону, прибрежным путем, вне всяких троп, исколов при этом вся пятки и пальцы о корешки камыша, точно шагал на битом стекле, возвращаюсь домой, где, замяв дело, решил обо всем этом вам рассказать честно и последовательно.
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
Кедров Савелий не так давно прочитал «Золотого осла» Апулея и, вспоминая слова незабвенного Кузьмы Гридина, прошто не мог не написать нечто в подобном тоне. Ребята, я прошто не мог!
