Он стал лёгким, каким был в тот день, когда впервые оседлал меня. И волосы его раньше чёрные и блестящие, как моя чешуя, теперь казались серебристыми, словно рассветные облака над тёмным морем и чёрными скалами.
Мой маленький хрупкий наездник, ведущий меня твёрдой рукой в ясное небо.
Мой добрый друг!
А я, распахнув крылья, чувствуя биенье сердца своего друга, стремясь к той единственной полоске синего неба, что осталась между чёрных туч, понимал, зачем живу на свете!
Ради этого восторга, свиста ветра в ушах, пламени, которое раздувают потоки воздуха в моей груди. Ради высокого неба.
Я парил, вспарывая синеву, оборачивался, чтобы взглянуть на своего друга и видел, что он счастливо улыбается, а по его щекам стекает вода.
Откуда появились капли?
Ведь тучи ещё только собирались, чтобы сломаться блестящими изгибами молний и пролиться потоками на чёрный замок на самой верхушке чёрной острой скалы.
Кажется, это были слёзы?
Мне не дано плакать, и я не был уверен в этом.
Мой друг был бледен, его глаза не золотые, как мои, но синие, словно небо, сияли. И воду на щеках высушил ветер.
Ветер накинулся на нас, хотел закружить, бросить на скалы, но друг повернул меня в сторону, и мы вырвались из воздушной воронки. Полетели дальше. Я мерно взмахивал крыльями, и когда поднялся выше синей полоски, к сверкающим небесным каплям, поднял голову и закричал.
Счастье!
Какое невыносимое счастье летать!
Как прекрасно жить!
Но мой друг вздрогнул, и его сердце забилось тише, руки ослабели, он уже не направлял меня. Я сам повернул к замку. Ударился когтями о чёрную башню. И закричал, звал на помощь этих маленьких никчёмных созданий.
Они сняли друга из седла на моей спине, он не мог идти сам. Они подпирали его. Рука моего друга скользнула по крылу.
Последняя ласка.
Последний полёт.
Когда они увели его, я снёс правой лапой половину площадки. Меня некому было остановить. Некому было мне приказывать.
Я кричал, но кричал от боли в груди. И небо стало низким и серым.
***
Евгений Николаевич проснулся от боли в сердце. На правой руке выступила кровь. И когда он успел пораниться? Медленно встал, зажёг лампу над кроватью, паркет был холодным, а тапки пришлось вытаскивать из-под табурета, на котором блеснули стёклами очки. Наконец, он обулся и побрёл на кухню, покашливая, шаркая ногами. Бросил под язык валидол из аптечки с подоконника, дождался, пока смог выдохнуть и уставился на пальцы, израненные с тыльной стороны. Нашёл в аптечке несколько полосок пластыря, чтобы заклеить свежие ссадины.
Во сне он надышался горьковато-солёным ароматом моря, а на кухне пахло пылью и кофе. Во сне гудел ветер в ушах, на кухне тишину разбивали на мелкие капли-секунды старинные ходики с кошачьими зелёными глазами.
Там было высокое синее небо. Чёрные скалы. Этот упоительный полёт к утреннему блеску звёзд.
И крылья.
А огонь внутри!
Во сне он был живым.
Евгений Николаевич кивнул фотографии жены, умершей в прошлом году. Незатейливая рамка стояла на полочке. Старик нажал кнопку электрического чайника. Пока чайник ровно урчал большим котом, посмотрел на всякий случай на экран телефона: пять утра, одно смс от оператора.
На мгновение кухня, с расставленными на маленьком столике шахматами, с серебристым холодильником, стандартными серыми шкафчиками, узкой плитой и округлым синим диванчиком, с цветущим кактусом на окне и крошечным экраном на стене, показалась нереальной.
Настоящим было синее небо над чёрным замком, сходящиеся на рассвете тучи, крепчающий ветер, буря будет долгой, а морские брызги долетят до круглых мутных стёклышек в окнах.
Его потянуло туда.
Где у него были крылья. Где у него было небо. Снова.
Но он заставил себя заварить чай с ароматом лайма, намазать маслом чёрный ноздреватый хлеб, включить телевизор. Постоянно повторяемые действия успокаивали и давали призрачную иллюзию настоящей жизни. Завести бы кота, но Евгений Николаевич был стар, и если что, коту некуда будет деться.
Переставив туда, сюда чёрную ладью, так похожую на северную башню замка, он убрал звук в телевизоре и включил планшет.
На заставке была его фотография?
Нет, конечно, не его!
А дракона!
Этот чёрный, как самая беззвёздная ночь в году, парящий на огромных крыльях, рогатый, с золотыми глазами ящер был точно таким, каким видел себя в горном озере в сотне километров от замка Евгений Николаевич. В своих странных, счастливых снах он был драконом. Он усмехнулся и включил игру, точнее сказать, тренажёр для лётчиков.
Серый асфальт взлётной полосы остался где-то внизу. Ему распахнуло объятия родное синее небо. Он вернулся домой. И не стыдился слёз, капающих на планшет.
Успокаивающе мигнули огни приборов. Он вёл свой самолёт, как тысячи, десятки тысяч раз, уверенно и спокойно.
Облака прошивал дождь, сверкали в тучах молнии, но ему было так уютно над бушующим океаном, над сияющими огнями городов, над множеством игрушечных домиков, будто в объятиях любимой женщины. Когда он погнался наперегонки с белым шаром луны, зазвякал телефонный звонок.
Неприятное треньканье вернуло его из небесной синевы. Он выслушал долгий звонок раз, два. Может, отстанут? На третий раз Евгений Николаевич побрёл за трубкой.
- Ну что ещё?! – рявкнул он очень невежливо.
Сын, удивлённо помолчав, напомнил, что они ждут его на день рождения, свадьбу или ещё какое-то событие у внучки и правнука сегодня. Какое, он не разобрал.
- Не смогу, - прикинув, что в чужом доме он вообще не уснёт, значит, потеряет много времени зря, ответил Евгений Николаевич.
- Ба-а-ать, - проныл сын, - тебе только немного за шестьдесят, ну, понянчи правнука, наконец!
- Не смогу! – отрезал Евгений Николаевич и отключил телефон.
- Осуждаешь? – заглянул он в лицо жены на фотографии. – Брось, Маша, нам не о чем с ним разговаривать. Он поседел, стал дедом, повзрослел наш малыш, Машенька. А помнишь? Как мы с ним запускали самолётики из тетрадных листочков в клеточку? Он был таким смешным! Беленькая пушистая макушка, тёплые ладошки-солнышки, обе на моей руке помещались. А теперь? Нет неба, нет тебя. И нужен я только там. В замке.
Маша смотрела грустно и ласково, такая же фотография была на кладбище. Надо будет свезти на могилу розы, Машенька так любила алые розы. Только она его понимала. Всегда. И принимала всяким.
Теперь он старался не смотреть на цветы в витринах магазинов. Их алые совершенные бутоны вызывали приступы отчаяния, ему не хватало воздуха и болело глухо сердце.
Евгений Николаевич отпил глоток давно остывшего чая, отломил корочку от безвкусного бутерброда. В холодильнике были котлеты, разогреть бы, игру всё равно придётся начинать сначала. Не хотелось. За окном рассвело, бился в стекло кленовый лист, такой же яркий и праздничный, как флаг на средней башне замка. Алый сияющий флажок с чёрным летящим драконом посредине.
Евгений Николаевич устроился поудобнее на диване в кухне, под голову сунул плюшевую потёртую подушечку, вышитую женой и пахнущую её духами-розовым маслом, и понял, что засыпает.
***
Ночью Адриана разбудила сестра. Она стояла в дверях спальни, держась одной рукой за косяк, а другой судорожно сдавливая толстую свечу. Тонкая девушка с чёрными косами и тёмными большими глазами казалась потусторонним существом. Её тень, чёрная и огромная, расплывающаяся по краям, накрыла комнату. Слабое желтоватое пламя свечи не могло победить страшную тьму, лезущую из углов, надвигающуюся от дверей.
— Просыпайся, — сказала сестра уже открывшему глаза мальчику. — Просыпайся! – повторила она громче, словно не понимая, что он уже сел на узкой кровати, - Отец…
Она не смогла договорить, замолчала, закусив губу.
Мигнула и чуть не потухла свеча, брошенная в медный подсвечник на каменном столе.
Сестра отвернулась, уткнулась лбом в створку двери, её плечи затряслись от рыданий. Адриан уже понял все и так, встал с постели, поднял покосившуюся в подсвечнике толстую восковую палочку и ткнулся в тёплое плечо Марион носом. Раньше ему удавалось спрятаться от бед, прижавшись к тёплым рукам Марион, сестрёнки, заменившей ему мать.
Стены замка ощутимо качнуло. Это отцовский дракон почувствовал, что потерял своего наездника. Огромный ящер бился о камни, царапал крышу острыми когтями, горестно ревел, и его утробный крик сливался с воющей со вчерашнего утра бурей.
Адриан заплакал, горько и навзрыд.
Он знал, что отец умрёт, все это знали.
Но пока это было только плохим предчувствием, пока отец дышал, ещё можно было говорить себе, что все это неправда, что все будет хорошо, что все будет, как раньше!
Сестра зарычала, отбросила Адриана, потом вцепилась в его плечи, затрясла так, что он чуть не прикусил язык.
— Что ты ноешь, лорд сопливый? Это мне можно плакать, я девчонка. Тебе нельзя! Мы остались без наездника, ты… Ты, ты понимаешь?! Нас любой вышибет из замка, любой, у кого, в отличие от нас есть дракон!
— Папа умер, — прошептал Адриан, снова доверчиво прижимаясь к Марион, сглатывая горькие всхлипы.
Сестра махнула в тёмное окно дрожащей рукой:
— И мы умрем, если ты не усмиришь и не подчинишь эту тварь. Сейчас же.
Жёлтый глаз дракона с вертикальным зрачком закрыл окно. Тени заметались по каменным стенам, как бесноватые на празднике звездопада.
— Я хочу попрощаться с папой, - дрожа, прошептал Адриан.
— Взнуздай Шипастого! — крикнула сестра, и дракон метнулся прочь и закричал, вторя ей, будто и сам был смертельно ранен.
От его воя затряслись меленько стёкла.
— У меня будет свой дракон, — ответил Адриан, отодвинувшись от незнакомого, искажённого гневом лица сестры, от её согнутой в отчаянии фигурки, садясь на ледяной пол, пряча лицо в коленях, сдерживая дрожь из последних сил. — Яйцо уже большое, на днях мой добрый друг вылупится.
Сестра затопала ногами, закричала, словно сумасшедшая.
— Времени нет! Нет времени растить нового дракона, ты понимаешь это, лорд-тупица?!
Адриан кивнул. Тупицей он не был — его хвалили все учителя. Ну, кроме учителя по иноземным языкам — Адриану не давалась чужие наречия.
Сестра вдруг села рядом, обняла Адриана, её руки были холодными, как снег. Она поцеловала его в макушку, но и губы показались ему ледяными камнями. Провела рукой по коротко остриженным волосам без ласки, больно.
— Пожалуйста, Адриан, братец. Сделай это, а я позабочусь об остальном, - выговорила она с трудом, задыхаясь от слёз и вздрагивая от всхлипов.
Адриан обнял её, шепнул:
— Ждите меня, до погребального костра я должен попрощаться с папой, с отцом.
Девушка кивнула, снова судорожно сглотнув комок.
Отцовы ближники уже стояли в дверях. Они увели Адриана в купальню, построенную под замком на семи горячих ключах, — здесь не слышно было ни воя бури, ни горестных криков дракона, бьющегося о чёрные башни замка, будто в предсмертной агонии.
Ближники густо намазали все тело Адриана пряно пахнущей мазью, от ожогов.
Наездники, конечно, огнеупорные, как хорошо обожженные в печи глиняные горшки, но лишняя защита не повредит. Тем более Адриану — ещё ни разу за свои двенадцать лет не обожженному драконовым пламенем.
Когда сырые горшки бросают в огонь, они обычно лопаются или становятся уродливыми. Но, слава Предвечному пламени, Адриан не горшок, а лорд Красной земли из великого рода наездников дэр Эстариэль.
У него есть шанс.
Только один.
Но есть.
Если дракон отца его признает.
Впрочем, надеяться было не на что, возможно, завтра на погребальном костре будут покоиться два лорда Красной земли, большой и маленький, старший и младший.
Император-Дракон выдаст Марион дэр Эстариэль за кого пожелает, или за того, кто больше заплатит. Ее доля в приданом — города и деревни, станут частью чужих земель, как и прочее, небольшое имущество лордов дэр Эстариэль.
Доспех был Адриану великоват, но времени подгонять его не было, на мальчика просто натянули стеганку потолще. Двигаться было очень сложно, бежать — невозможно. Но все знали: от драконьего пламени спасения нет.
Юный лорд вышел из замка под светом ярких падающих на землю звёзд. Буря затихла, словно огромный зверь, наблюдая за крошечной фигуркой. Одной рукой мальчик волок за собой отцовский меч, оказавшийся неподъемным, в другой руке сжимал серебристые кусочки драконьего корма. Мальчик заметил летящий сгусток пламени и неспешно пригнулся от огненного плевка. Дракон сидел на крепостной стене и дергал хвостом, как рассерженная кошка. Только кошка эта была величиной с самую большую северную башню замка
Адриан аккуратно положил меч на осколки чёрных камней, задрал голову вверх, закричал, чувствуя, как ломается голос ещё в горле и вылетает тонкими, писклявыми звуками.
— По праву разума человеческого, по праву силы, которую даёт разум, по праву крови, впитавшей в себя умение властвовать над такими как ты, я говорю тебе, дракон моего отца, нареченный Шипастым: покорись мне, человеку, величайшему из существ этого мира, потомку тех, кого создали боги, замесив глину на своей крови, и бросив человека из глины в Предвечное пламя-огонь богов, что в тысячи раз сильнее твоего.
Дракон обернулся, с любопытством разглядывая фигурку Адриана. В его огромных, золотисто-жёлтых глазах был виден человеческий разум.
«Чушь, — подумал Адриан. — Драконы совершенно безмозглые. Они не умнее самых обыкновенных ящериц».
***
Мальчишка читал древние слова наездника драконов. Истинные слова, которых слушались все драконы до меня, которым будут подчиняться все драконы после меня. Его голосок звучал тонко и неуверенно. Блестящие кусочки драконьего корма подпрыгивали на дрожащей ладошке. Он волновался, светловолосый мальчишка. Кончиком языка я слизнул угощение. Мальчик напоминал мне кого-то. Где-то я уже видел малыша со светлыми пушистыми волосами, синими глазами и родинкой на розовой щеке. Но вспомнить где, не смог.
В этом создании не было спокойной уверенности моего доброго друга, его яростного азарта и умения вывести меня из смертельного штопора.
Но это был мой наездник.
И я склонил перед ним голову, а потом, подчиняясь какому-то странному порыву, облизал с ног до головы моего друга, от моего пламени заалели на миг его доспехи. Запахло огнём, тлела прядь его светлых волос, вокруг зароились сверкающие искры.
Но он смело протянул ко мне ладонь и неловко погладил мою правую ноздрю. Я чихнул, на камнях заплясали язычки синего пламени. Но мальчишка не отступил.
Посмотрим, каким он будет в небе?
Мой новый добрый друг.
Его забросили в седло, оно было велико ему. Наездник казался пушинкой, упавшей мне на спину, он пытался править мной, и я делал вид, что подчиняюсь, но… нить между нашими сердцами была невыносимо тонкой. И всё-таки она залечивала рану, сердце не болело уже так сильно. Боль была глухой и нестрашной.
Мы облетели вокруг башен замка во тьме под сильным ветром, и я спикировал на ставшую очень узкой площадку, наполовину разбитую мной.
Наезднику помогли вылезти из седла, а мне принесли корзину драконьего корма.
Мальчишка опять погладил меня по ноздре, а потом доверчиво ткнулся лицом в меня, прошептал:
- Ты тоже скучаешь по моему папе?
И я осторожно слизал воду на его щеках.
Так вот какие на вкус слёзы. Солёные, как морские брызги, и горькие, словно засохший драконий корм.
