ПРОЛОГ
2028 год по летоисчислению Внешнего Мира,
1235 от Переплетения Миров.
Царство Сарнавар.
Баркат, столица Сарнавара.
Площадь перед Дворцом.
Утро венчания на царство нового избранного народом правителя.
---
Толпа на площади дрожала, как море на ветру. Тысячи сарнавийцев — от старейшин Великих Плетений до учеников младших школ — собрались у Дворца.
Дроны парили в воздухе, камеры ловили каждый жест, переводчики гудели в наушниках:
— Историческое событие… Впервые за пятьдесят лет… Клятва эскани.
— Исарен Таор-Санар выходит! Повторяю, Исарен Таор-Санар выходит!
Толпа, как единый организм, затаила дыхание.
Он действительно вышел. Один. Без символической свиты, без знамён, без сопровождения.
На нём — простая серая национальная одежда с тонким зелёным поясом. Без гербов, без узоров. На запястье — плетёная лента сиротского узора Дзмарива.
Он шёл спокойно. Высокий, прямой, как стрела — Исарен. Его имя и значило: Стрела.
Он остановился у края платформы и посмотрел не в объективы камер, не на почётных гостей, а прямо вглубь живой, плотной толпы.
И заговорил.
Его голос, улавливаемый микрофонами, разнёсся по миру, передаваясь в наушники, трансляции, сердца:
— Нет у меня более семейного плетения — ни отца, ни матери. Ни связей по браку, ни долгов по рождению. Моё плетение — Сарнавар.
Он снял кольцо с пальца — знак семейного плетения Дзмаривы, которое он носил не по праву рождения, но по тому, что сиротский дом в котором он вырос был на их земле.
Снял браслет с руки.
Коснулся губами каждого.
И, не колеблясь, положил их у ног. Затем — перешагнул. Мгновение — будто тянулось вечность.
— Ай! — кто-то вскрикнул.
— Он… он это сделал!
— Так клялись цари… до того, как стали марионетками великих семей, — прошептал один из старейшин. — Этой клятве более двухсот лет. Я и не думал, что её кто-то помнит…
Тишина была полной. Плотной, как перед бурей.Птицы в небе застопорились.
Камеры дрожали в руках.
Дроны зависли.
И буря пришла.
ВЗРЫВ.
Сильный, ослепительный, хищный.
Один из охранников метнулся вперёд и закрыл собой эскани, разворачиваясь спиной. Его тело приняло всю силу удара — и в следующее мгновение разлетелось на части.
— О, Плетение! — закричала журналистка. — Камера! Это кровь! Это... это его кровь!
На мраморных ступенях лежала чья-то нога. Без тела.
Паника накрыла площадь, как лавина:
люди в первых рядах отпрянули,
дети закричали, кто-то упал,кто-то закрыл голову руками.
Царь лежал. Лицо в крови.
Одна сторона тела — покрыта ожогами и осколками.
Правый глаз — залит кровью.
Он пытался приподняться.
И всё, что видел зритель — это его рука: дрожащая, но тянущаяся вперёд. В сторону толпы. В сторону жизни.
— Он жив! — крикнул кто-то. — Он ещё жив!
— Исарен!..
ГЛАВА ПЕРВАЯ
За три месяца до венчания Исарена на царство.
Северный вокзал. Сарнавар.
Прибытие скорого поезда Истамбул—Баркат.
Платформа гудела, как улей. Поезд ещё не въехал, а воздух уже дрожал от скопления людей, табачного дыма и предвкушения.
Высокие башни отбрасывали узкие тени на пыльный кафель, идущий от старого вокзального корпуса до нового стеклянного купола. Над толпой ворковали голуби, дроны медленно сновали в небе, фиксируя лица и фигуры.
Среди ожидающих выделялись двое.
Молодой мужчина лет тридцати, коренастый, в дорогом костюме полуевропейского, полунационального покроя: узкие штаны, жёсткий ворот, мягкие плечи. Чёрные глаза, гладко причёсанные волосы, на висках пробивается ранняя седина.
Рядом — девушка, чуть младше, в безупречном европейском стиле: лаконичное чёрное платье, серебряная брошь, шляпка с вуалью, перчатки. Вся выдержанная, элегантная, как портрет кисти старого художника.
Она говорила тихо, но с явной иронией:
— Ангел Последнего Рубежа? Серьёзно, Эко? Не слишком ли поэтично для политика?
Мужчина фыркнул:
— А что, поэзия теперь монополия художников?
Он на секунду замолчал, затем, уже мягче:
— Слушай, Лайна… будь с ним добрее, а? Всё-таки человек предотвратил войну. Не локальную — большую. Забудь хоть на миг, что ты звезда вернисажей. Вспомни, что ты его невеста.
Лайна отвернулась к платформе — в её взгляде не было ни злости, ни жалости. Только тонкая, почти невидимая трещинка.
— Он не писал мне два месяца, Эко. Ни письма, ни несчастного сообщения, ни даже дешёвой открытки.
— Потому что был под наблюдением, — спокойно сказал Эко. — Потому что, когда ты уговариваешь чужих генералов не нажимать красную кнопку, не до писем.
— Но он ведь выжил?
— Да, — кивнул Эко. — И не просто выжил. Возвращается сам. Значит, ещё не сдался.
Поезд въезжал на платформу с негромким гулом, бело-серый, с зелёными полосами — цветом Плетения, Мира и Памяти.
Когда он остановился, двери раскрылись с тихим сухим звуком. И вышел он.
Высокий. Худой. Широкоплечий, но будто просевший внутрь.
Рыжие волосы коротко острижены, кожа потемневшая от южного солнца. Лицо — будто вырезано из стали и усталости.
Он нёс с собой всего один небольшой чемодан. На запястье — медный сиротский браслет. Он увидел их сразу. И сразу остановился.
— Лайна, — тихо сказал он.
Она не ответила. Не сделала ни шага.
Он не улыбался. Она не плакала.
Мир вокруг словно затаился, задержав дыхание.
Кто из них первый сделает шаг?
