Дверь легонько скрипнула, и на секунду я потерял бдительность. Пират, извернувшись, больно куснул за палец, задергался, пытаясь сбежать.
- Ай! С-сволочь мохна…
Кролик упал на ковер и замер.
А на пороге стояло, смущенно улыбаясь, странное существо в огромном толстом свитере. В руке существо держало швабру. Только мгновение спустя я сообразил, что это уборщица - или горничная - той крохотной гостиницы, где я остановился переночевать. И смотрит она на меня, как будто человека ни разу в жизни не видела.
Я быстро подхватил старину Пирата и раздраженно запихнул обратно в цилиндр.
- Ты веришь в магию? - спросил я девчонку, чтобы отвлечься, и она вдруг радостно закивала.
- Тогда смотри, - несколько ловких движений - и в моих руках оказался букетик маргариток. Я протянул их горничной - спокойно, серьезно, без улыбки. Девушка еще раз посмотрела на меня округлившимися глазами, потом захлопала в ладоши. Совершенно детский восторг на ее простом личике неожиданно польстил мне, хотя фокус не стоил и выеденного яйца.
- Как тебя зовут?
Она снова улыбнулась и указала на прикрепленную булавкой бумажку: "Роза".
-А, Роза… «С дамасской розой, алой и белой, нельзя сравнить румянец этих щек»… - пропел я. Черт знает, почему после выступлений меня тянет цитировать Шекспира. Лирический настрой, а может – тоска.
* * *
Городок, где я оказался в канун новогодних праздников, был совершенно сказочный. Кривые и узкие улочки, средневековая шведская крепость, занесенная снегом и чудесно, живописно заброшенная; центральная площадь с базаром и елкой – такая по-европейски уютная с башней ратуши и каким-то круглым беленым зданием под черепичной крышей.
До выступления – уйма времени. Неплохо было бы еще порепетировать, но репетиции, впрочем, как и компания бутылочки-другой красного сухого мне уже надоели до чертиков. Поэтому я вышел в завьюженный декабрьский день, плавно перетекающий в вечер. Гулять, освобождая от ненужной шелухи голову и сердце – верное средство против тоски.
Я шел не разбирая дороги, куда глаза глядят. Вокруг плескались белые завеси метели, ветер нагло лез под пальто и шапку. Я забегал погреться в кофейни, но, обжигаясь горьким невкусным кофе, снова спешил наружу несмотря на непогоду.
Вволю я набродился по незнакомым переулкам, бесцеремонно заглядывая в чужие окна. Всегда любил переход серого зимнего дня в ледяную ночь, короткие сумерки, сиреневые и золотистые от света и тени. Сквозь тюль смотрел в освещенные медовым светом прямоугольники, за которыми все кажется безопасным и уютным. И пусть за окнами метель и шатаются такие подозрительные и неприкаянные личности, как я! На плите свистит чайник, невнятно бормочет телевизор, а на столе – горячая еда. Жизнь прекрасна для тех, кто там, по ту сторону стекла. А метель и хаос пусть остаются на мою долю, я привык и умею их переносить.
* * *
До выступления – еще два часа. Времени хватит, чтобы перекусить в трактирчике на манер средневекового, где подают похлебку в настоящем хлебе, а эль такой душистый, что можно продать душу за глоток.
А потом – сырое тепло старенького концертного зала, пахнущего нафталином, как бабушкин сундук. Огни рампы больно бьют в глаза, и конферансье визгливо и отвратительно бодро выкрикивает:
- Известный фокусник, господин Вайсман, готов продемонстрировать вам свое мастерство…
Я достаю из рукава букет и кидаю его, не глядя, в толпу. Жиденькие хлопки и перешептывания. Не верите? Конечно, какая же это магия!.. Да я бы и сам не поверил, увидь себя сейчас со стороны! Жалкое зрелище. Пара десятков банальных трюков: «выберите карту», «кажется, ваши часы у меня в кармане»… Это даже детям не нравится! Фокусник, не умеющий удивить – хуже, чем несмешной клоун. Приятель, ты достоин разве что гнилой капусты о глупую башку. И в 1653 году так бы и было, ну, может, еще колесовали бы...
Полтора часа я пытаюсь изобразить Дэвида Копперфилда и Гарри Гуддини, но увы. Увы!
Мое позорное выступление заканчивается вялыми аплодисментами. Все встают и торопливо, как-то виновато расходятся, и только одна девушка чуть неловко забирается на сцену, чтобы подарить мне цветок – эх, и зачем ты на него тратилась, милая, я не достоин и пары грошей, и мой агент обязательно порвет контракт… После такого провала. Правда, подписал я его на выступления до самого Нового года… Вот тогда я не только в компании сухого красного буду праздновать, а в компании водки, пожалуй. Я поднимаю глаза, все еще натянуто улыбаясь, и вижу знакомые глаза, зеленые-зеленые. Роза в руках. Ярко-алая, свежая.
Роза. Смущенная, немного неуклюжая в свитере крупной вязки и теплых штанах.
- Спасибо, - я кланяюсь и вынимаю из ее уха монетку. И Роза смеется, будто это не глупый фокус, а что-то настоящее.
Чудо.
* * *
Роза была очень тихой и застенчивой. Меня тоже компанейским не назовешь, иногда я совершенно похож на клоуна в депрессии из книги Бёлля. Даже мою бывшую зовут Марией – забавное совпадение, которое меня всегда веселило. И вот иногда такая тоска находит – хочется сидеть и Бёлля читать до рассвета или совсем упиться, чтобы не думать, какое я ничтожество, не способное на мало-мальски стоящий номер…
По утрам я репетировал в своей комнатушке, и если у Розы выдавалась минутка – она всегда приходила посмотреть. Сначала я постоянно путал последовательность трюков, когда она садилась на край стула, сложив руки на коленях, так спокойно, как греческая статуя. А потом я привык. И у меня стало выходить даже ловчее, чем раньше.
Розе нравился Пират, которому она таскала с кухни морковку и капусту. За это Пират пару раз чуть не оттяпал ей палец – такие они, белые кролики. А потом – ничего, давал ей себя чесать за ухом.
Роза была неизменно добра со мной, так добра, что во мне что-то таяло, согретое ее теплыми руками и взглядами без слов. Мне нравилось рассказывать ей о больших городах и чужих странах, когда она приносила горячий глинтвейн, а я вспоминал поезда, паромы, попутки, самолеты и автобусы, мили и мили дорог, и лица – множество лиц!
Роза своим молчанием и умением слушать так, как будто я говорю важные вещи, делала мои одинокие дни ярче.
* * *
Тридцать первого декабря вечером в маленьком полуподвальном ресторанчике тесно от праздничной толпы.
Поздравления, музыка, серебряный шар под потолком, от которого разбегаются по стенам юркие «зайчики». Танцы, шампанское, речи, тосты. Пират напуган и трюки делает неохотно, карты валятся из рук. Снова неудача! Хорошо, что добрые горожане уже порядком пьяны…
Мне тошно.
Те же лица, те же смешки, демонстративное поддергивание рукавов – мол, ты слишком глуп, куда тебе!
И вдруг… Я замечаю у барной стойки одинокую фигурку в том же мешковатом свитере с широким воротом. Роза. Ее волосы стрижены коротко, широкоскулое лицо совсем без косметики, и красавицей ее назвать трудно. Но она чувствует мой взгляд и ободряюще улыбается.
- Прошу вас, мадам, - я улыбаюсь ей в ответ. – Подойдите.
Она осторожно подходит – такая неправильная и лишняя среди нарядной толпы. Я беру ее за руку – она смущается, отводит взгляд. У нее шершавые грубые ладони.
- Вы верите в магию, мадам? – спрашиваю, а потом, полушепотом: - Веришь мне?
Она кивает.
Я вынимаю длинную ленту из рукава, повязываю полоску алого шелка ей на голову. Шепчу:
- Закрой глаза. И сделай шаг.
Она доверчиво шагает за занавеску.
Алый шелк брызжет во все стороны, закручивается вокруг ее немного угловатой, но стройной фигурки. Роза ахает удивленно, приседает, ее глаза становятся огромными, а щеки розовеют. Алый платок переливается в ее руках, как обещание близких перемен.
Мне так хочется ее поцеловать!
А потом – огонь, фейерверк! И карты летают под потолком, из цилиндра – фонтан цветов и лент, и предметы пропадают и появляются в неожиданных местах, и руки как будто сами знают, что делать. И - свет, гром, тишина.
И взгляды. Удивленные. Радостные. Счастливые?..
Получилось! У меня все вышло, не так глупо, как раньше, и все хлопают, и в их глазах искрами бенгальских огней скачет детское восхищение.
И что-то огромное и горячее растет в груди. И я улыбаюсь.
Сегодня, в эту ночь, я – настоящий волшебник.
А утром, когда рассветет, мы вместе с Розой пойдем по безлюдным улочкам, мимо гирлянд, мотающихся на ветру, мимо церкви и ратуши, мимо пустых лотков рынка, и воздух будет пахнуть серой, хвоей и морозом. Мы поднимемся к старому рыцарскому замку, седеющему на холме, и увидим, как на востоке сквозь белую метель светит алый краешек солнца.
- Ай! С-сволочь мохна…
Кролик упал на ковер и замер.
А на пороге стояло, смущенно улыбаясь, странное существо в огромном толстом свитере. В руке существо держало швабру. Только мгновение спустя я сообразил, что это уборщица - или горничная - той крохотной гостиницы, где я остановился переночевать. И смотрит она на меня, как будто человека ни разу в жизни не видела.
Я быстро подхватил старину Пирата и раздраженно запихнул обратно в цилиндр.
- Ты веришь в магию? - спросил я девчонку, чтобы отвлечься, и она вдруг радостно закивала.
- Тогда смотри, - несколько ловких движений - и в моих руках оказался букетик маргариток. Я протянул их горничной - спокойно, серьезно, без улыбки. Девушка еще раз посмотрела на меня округлившимися глазами, потом захлопала в ладоши. Совершенно детский восторг на ее простом личике неожиданно польстил мне, хотя фокус не стоил и выеденного яйца.
- Как тебя зовут?
Она снова улыбнулась и указала на прикрепленную булавкой бумажку: "Роза".
-А, Роза… «С дамасской розой, алой и белой, нельзя сравнить румянец этих щек»… - пропел я. Черт знает, почему после выступлений меня тянет цитировать Шекспира. Лирический настрой, а может – тоска.
* * *
Городок, где я оказался в канун новогодних праздников, был совершенно сказочный. Кривые и узкие улочки, средневековая шведская крепость, занесенная снегом и чудесно, живописно заброшенная; центральная площадь с базаром и елкой – такая по-европейски уютная с башней ратуши и каким-то круглым беленым зданием под черепичной крышей.
До выступления – уйма времени. Неплохо было бы еще порепетировать, но репетиции, впрочем, как и компания бутылочки-другой красного сухого мне уже надоели до чертиков. Поэтому я вышел в завьюженный декабрьский день, плавно перетекающий в вечер. Гулять, освобождая от ненужной шелухи голову и сердце – верное средство против тоски.
Я шел не разбирая дороги, куда глаза глядят. Вокруг плескались белые завеси метели, ветер нагло лез под пальто и шапку. Я забегал погреться в кофейни, но, обжигаясь горьким невкусным кофе, снова спешил наружу несмотря на непогоду.
Вволю я набродился по незнакомым переулкам, бесцеремонно заглядывая в чужие окна. Всегда любил переход серого зимнего дня в ледяную ночь, короткие сумерки, сиреневые и золотистые от света и тени. Сквозь тюль смотрел в освещенные медовым светом прямоугольники, за которыми все кажется безопасным и уютным. И пусть за окнами метель и шатаются такие подозрительные и неприкаянные личности, как я! На плите свистит чайник, невнятно бормочет телевизор, а на столе – горячая еда. Жизнь прекрасна для тех, кто там, по ту сторону стекла. А метель и хаос пусть остаются на мою долю, я привык и умею их переносить.
* * *
До выступления – еще два часа. Времени хватит, чтобы перекусить в трактирчике на манер средневекового, где подают похлебку в настоящем хлебе, а эль такой душистый, что можно продать душу за глоток.
А потом – сырое тепло старенького концертного зала, пахнущего нафталином, как бабушкин сундук. Огни рампы больно бьют в глаза, и конферансье визгливо и отвратительно бодро выкрикивает:
- Известный фокусник, господин Вайсман, готов продемонстрировать вам свое мастерство…
Я достаю из рукава букет и кидаю его, не глядя, в толпу. Жиденькие хлопки и перешептывания. Не верите? Конечно, какая же это магия!.. Да я бы и сам не поверил, увидь себя сейчас со стороны! Жалкое зрелище. Пара десятков банальных трюков: «выберите карту», «кажется, ваши часы у меня в кармане»… Это даже детям не нравится! Фокусник, не умеющий удивить – хуже, чем несмешной клоун. Приятель, ты достоин разве что гнилой капусты о глупую башку. И в 1653 году так бы и было, ну, может, еще колесовали бы...
Полтора часа я пытаюсь изобразить Дэвида Копперфилда и Гарри Гуддини, но увы. Увы!
Мое позорное выступление заканчивается вялыми аплодисментами. Все встают и торопливо, как-то виновато расходятся, и только одна девушка чуть неловко забирается на сцену, чтобы подарить мне цветок – эх, и зачем ты на него тратилась, милая, я не достоин и пары грошей, и мой агент обязательно порвет контракт… После такого провала. Правда, подписал я его на выступления до самого Нового года… Вот тогда я не только в компании сухого красного буду праздновать, а в компании водки, пожалуй. Я поднимаю глаза, все еще натянуто улыбаясь, и вижу знакомые глаза, зеленые-зеленые. Роза в руках. Ярко-алая, свежая.
Роза. Смущенная, немного неуклюжая в свитере крупной вязки и теплых штанах.
- Спасибо, - я кланяюсь и вынимаю из ее уха монетку. И Роза смеется, будто это не глупый фокус, а что-то настоящее.
Чудо.
* * *
Роза была очень тихой и застенчивой. Меня тоже компанейским не назовешь, иногда я совершенно похож на клоуна в депрессии из книги Бёлля. Даже мою бывшую зовут Марией – забавное совпадение, которое меня всегда веселило. И вот иногда такая тоска находит – хочется сидеть и Бёлля читать до рассвета или совсем упиться, чтобы не думать, какое я ничтожество, не способное на мало-мальски стоящий номер…
По утрам я репетировал в своей комнатушке, и если у Розы выдавалась минутка – она всегда приходила посмотреть. Сначала я постоянно путал последовательность трюков, когда она садилась на край стула, сложив руки на коленях, так спокойно, как греческая статуя. А потом я привык. И у меня стало выходить даже ловчее, чем раньше.
Розе нравился Пират, которому она таскала с кухни морковку и капусту. За это Пират пару раз чуть не оттяпал ей палец – такие они, белые кролики. А потом – ничего, давал ей себя чесать за ухом.
Роза была неизменно добра со мной, так добра, что во мне что-то таяло, согретое ее теплыми руками и взглядами без слов. Мне нравилось рассказывать ей о больших городах и чужих странах, когда она приносила горячий глинтвейн, а я вспоминал поезда, паромы, попутки, самолеты и автобусы, мили и мили дорог, и лица – множество лиц!
Роза своим молчанием и умением слушать так, как будто я говорю важные вещи, делала мои одинокие дни ярче.
* * *
Тридцать первого декабря вечером в маленьком полуподвальном ресторанчике тесно от праздничной толпы.
Поздравления, музыка, серебряный шар под потолком, от которого разбегаются по стенам юркие «зайчики». Танцы, шампанское, речи, тосты. Пират напуган и трюки делает неохотно, карты валятся из рук. Снова неудача! Хорошо, что добрые горожане уже порядком пьяны…
Мне тошно.
Те же лица, те же смешки, демонстративное поддергивание рукавов – мол, ты слишком глуп, куда тебе!
И вдруг… Я замечаю у барной стойки одинокую фигурку в том же мешковатом свитере с широким воротом. Роза. Ее волосы стрижены коротко, широкоскулое лицо совсем без косметики, и красавицей ее назвать трудно. Но она чувствует мой взгляд и ободряюще улыбается.
- Прошу вас, мадам, - я улыбаюсь ей в ответ. – Подойдите.
Она осторожно подходит – такая неправильная и лишняя среди нарядной толпы. Я беру ее за руку – она смущается, отводит взгляд. У нее шершавые грубые ладони.
- Вы верите в магию, мадам? – спрашиваю, а потом, полушепотом: - Веришь мне?
Она кивает.
Я вынимаю длинную ленту из рукава, повязываю полоску алого шелка ей на голову. Шепчу:
- Закрой глаза. И сделай шаг.
Она доверчиво шагает за занавеску.
Алый шелк брызжет во все стороны, закручивается вокруг ее немного угловатой, но стройной фигурки. Роза ахает удивленно, приседает, ее глаза становятся огромными, а щеки розовеют. Алый платок переливается в ее руках, как обещание близких перемен.
Мне так хочется ее поцеловать!
А потом – огонь, фейерверк! И карты летают под потолком, из цилиндра – фонтан цветов и лент, и предметы пропадают и появляются в неожиданных местах, и руки как будто сами знают, что делать. И - свет, гром, тишина.
И взгляды. Удивленные. Радостные. Счастливые?..
Получилось! У меня все вышло, не так глупо, как раньше, и все хлопают, и в их глазах искрами бенгальских огней скачет детское восхищение.
И что-то огромное и горячее растет в груди. И я улыбаюсь.
Сегодня, в эту ночь, я – настоящий волшебник.
А утром, когда рассветет, мы вместе с Розой пойдем по безлюдным улочкам, мимо гирлянд, мотающихся на ветру, мимо церкви и ратуши, мимо пустых лотков рынка, и воздух будет пахнуть серой, хвоей и морозом. Мы поднимемся к старому рыцарскому замку, седеющему на холме, и увидим, как на востоке сквозь белую метель светит алый краешек солнца.
