Кот #уБаюн 'Лавка сказок'
Под ольхой задремал
Есаул молоденький,
Наклонил голову
К доброму седлу.
Возвращение... отцовский дом
Старенькая ставня тихонечко скрипнула и качнувшись, ударилась о ветку рябины. Алым пожарищем полыхнули гроздья спелых ягод, отсвет их разорвался вспышкой в усталых глазах и вновь исчез, растворился в сини небес.
Ветер...
Он вертелся вокруг, крутился сумасшедшей детской юлой, ликовал, радовался старой подруге.
Старой...
Подруге...
Ставенька, уж давненько одинокая, сейчас привычно им подхваченная, вновь заметалась из стороны в сторону, словно бы приветливо замахала гостье ручкой. Лишь ...
Гостье...
А где же вторая? Почему так? Почему одна-то, а мам?
А в ответ пустая тишина.
Тишина.
— Мам?
Пустота...
— боже мой, зачем же, кого я спрашиваю?
И никого рядом, лишь ветерок.
— Как же давно тебя не было, подруга. Я соскучился по тебе, давай поиграем. Помнишь, как тогда, в детстве?
Помнишь...
Она помнила. Помнила всё. Балки, Царёва лука и петля Дона - батюшки. И ветер свежий, сплетающий воедино, в косы тугие, гриву лошадиную да волосы девичьи, в лицо бьющий и грозящий вознести к небесам. И ноги стройные в стременах, сарафаном от случайного взора чужого укрытые. Запах взмокшей от бега шеи Забавы, мчащей вдаль по степи вольной Донской и ковыль стегающий по ступням бо?сым.
Счастье в глазах, и маманькины окрики, возвращающие её домой, опускающие со счастья на землю...
— Янка, а ну домой, оторва казачья, завтра до гуляешь своё сегодня.
— Мама, я слышу, мам. Сейчас.
Мама...
Она не видела маму много лет, долгих лет. Обе давно не помнили, что стало причиной тому и утеряли нить тех, потерянных в бездне, прожитых порознь лет, событий.
Что поделать, Донские казачки, огонь в крови. Сказала - отрезала... то было навсегда. Но, никогда не говори никогда.
Она бы и сейчас не вернулась. Если бы, если бы не тот ночной звонок.
Они с мужем готовились ко сну.
Мобильный зазвонил уже за полночь. Вначале неуверенно, словно пробуя себя на прочность, затем...
На втором куплете 'Казачьего Дона' она сдалась и подняла трубку.
— Яночка, здравствуй.
— Здравствуйте, а кто это?
— Яночка, то я, Агафия Митривна
— Баба Гаша, вы? Как вы узнали мой номер. Хотя о чем я, что-то случилось?
— Да, ми?ла моя, ты уж прости дуру старую, шо звоню тебе да ещё в ночь глухую. Но так уж вышло, не могла я не позвонить. Не могла.
— Да что случилось-то? Говорите.
— Ты только это, слышь, милая, маманьке своей не говори ничего про звоночек-то мой. Бешаная она у тебя даже годы не смогли её исправить, - коротким старческим смешком, хмыкнула трубка, - ежели шо, сживёт меня потом со свету, а у меня внучат полон дом. Да о чем я, ведь ты ж и сама такая.
— Баб Гаш, говори, не томи душу.
— Да шо говорить то, милая. Говорить особо то и нечего... Годы поганые, будь они неладны, берут свое. Стареем мы от них, вот и маманька твоя постарела. Она, конечно, держится бодрячком и никому ничего не показывает, но...
— Баба Гаша, все стареем. Не вернусь я в дом отцовский, если о том ты - слово дала, - в голосе переплелись тоска и лёд, - А раз дала, значится сдержу.
— Шо ж, девка, выросла ты давно, воля твоя. Вот токо... хотя, да ладно, не моё то дело. Не стану я тебя принуждать да неволить, своя головушка на плечах имеется. Прощай, Яна.
— Постойте, подождите... постойте.
Постойте...
Что-то кольнуло внутри, там, глубоко, где-то около самого сердца. Полыхнул небесной синью, подняло в беЗдоной пустоте всполох острых снежинок... и повисло морозной тяжестью не желая отпускать душу, грозя уже никогда не дать ей распахнуть свои крылья. Муж, видя это её состояние, лишь вздохнул. Обнял молча и направился на кухню заваривать чай...
— Постойте, Агафья Дмитриевна. Не вешайте трубку...
— Да тута я, ро?дная - раздался тихий и усталый вздох, - пока?мест тута, бох ещё не прибрал.
— Договаривайте уже, шо только, - от волнения, Яна даже сбилась и заговорила по-простому, - не томите душу.
— Сдала твоя маманька, сильно сдала. Никому не признается, не говорит. Но мне, по-соседски, видно всё, чай сама ж такая. Не часто я в хату ейную забегаю, но вот давеча, на днях... Беспорядок там сильный, слышь меня, родненькая? И сама она бледная, шо извёстка.
— У мамы? Беспорядок? Да бох с Вами, теть Гаша, быть тово не может.
— По?няла значитца, шо я те гутарю. А снаружи - то, хата батьки твово, уж давненько рассыпается. А какая ж ладненькая, помню, была, - запричитала Агафья, - ну да ладно, то не главное. Скорая вчера в ночи к ей прилетала. Долго там были, ой долго, я даже к оградке вышла. Так вот, милая, врачи то, как вышли, увидели, так сразу ко мне и направились. А я-то, старая перешница, даже потерялась во словах их мудреных и язык напрочь отнялся.
Когда муж принёс кружку горячего чая, Яна сидела уткнувшись пустым отрешенным взглядом в стену их городской квартиры и словно бы была целиком была в телефонной трубке, которую продолжала держать у самого уха.
— Так вот, доченька, спрошали врачи у меня, есть ли родня у Аксиньи. Слухаешь меня? Ну вот и славно. Ты токмо не нервничай раньше времени, увезти мамку твою в больницу собирались. Но, врачи хотели, а она ни в какую. Так и не поехала, сказала им, шо завтрева, ну по утру сама в больничку придёт.
— Да, Агафья Дмитриевна, я все слышу, конечно... А что врачи у мамы нашли, сказали? Диагноз какой?
— Сказали, - вздохнула старуха, - вот токо я ничо не поняла. Ты уж прости, с возрастом, говорят, люди глупеют, про меня это. Сообразила токо, с сердцем у ей совсем туго, да оно и не мудрёно... Переживает она сильно, после разрыва тово вашего, так и не смогла в себя придти да успокоиться. Да и внучат боится не увидеть.
Янка давно думала о детишках, но всё как-то не получалось у них с мужем. Уж и проверились оба, а все ни в зуб ногой. Вот у всех вроде 'только глянул и залетела', а у них никак, словно... Да нет такого не бывает.
Бывает...
...
... продолжение следует ...
Под ольхой задремал
Есаул молоденький,
Наклонил голову
К доброму седлу.
Возвращение... отцовский дом
Старенькая ставня тихонечко скрипнула и качнувшись, ударилась о ветку рябины. Алым пожарищем полыхнули гроздья спелых ягод, отсвет их разорвался вспышкой в усталых глазах и вновь исчез, растворился в сини небес.
Ветер...
Он вертелся вокруг, крутился сумасшедшей детской юлой, ликовал, радовался старой подруге.
Старой...
Подруге...
Ставенька, уж давненько одинокая, сейчас привычно им подхваченная, вновь заметалась из стороны в сторону, словно бы приветливо замахала гостье ручкой. Лишь ...
Гостье...
А где же вторая? Почему так? Почему одна-то, а мам?
А в ответ пустая тишина.
Тишина.
— Мам?
Пустота...
— боже мой, зачем же, кого я спрашиваю?
И никого рядом, лишь ветерок.
— Как же давно тебя не было, подруга. Я соскучился по тебе, давай поиграем. Помнишь, как тогда, в детстве?
Помнишь...
Она помнила. Помнила всё. Балки, Царёва лука и петля Дона - батюшки. И ветер свежий, сплетающий воедино, в косы тугие, гриву лошадиную да волосы девичьи, в лицо бьющий и грозящий вознести к небесам. И ноги стройные в стременах, сарафаном от случайного взора чужого укрытые. Запах взмокшей от бега шеи Забавы, мчащей вдаль по степи вольной Донской и ковыль стегающий по ступням бо?сым.
Счастье в глазах, и маманькины окрики, возвращающие её домой, опускающие со счастья на землю...
— Янка, а ну домой, оторва казачья, завтра до гуляешь своё сегодня.
— Мама, я слышу, мам. Сейчас.
Мама...
Она не видела маму много лет, долгих лет. Обе давно не помнили, что стало причиной тому и утеряли нить тех, потерянных в бездне, прожитых порознь лет, событий.
Что поделать, Донские казачки, огонь в крови. Сказала - отрезала... то было навсегда. Но, никогда не говори никогда.
Она бы и сейчас не вернулась. Если бы, если бы не тот ночной звонок.
Они с мужем готовились ко сну.
Мобильный зазвонил уже за полночь. Вначале неуверенно, словно пробуя себя на прочность, затем...
На втором куплете 'Казачьего Дона' она сдалась и подняла трубку.
— Яночка, здравствуй.
— Здравствуйте, а кто это?
— Яночка, то я, Агафия Митривна
— Баба Гаша, вы? Как вы узнали мой номер. Хотя о чем я, что-то случилось?
— Да, ми?ла моя, ты уж прости дуру старую, шо звоню тебе да ещё в ночь глухую. Но так уж вышло, не могла я не позвонить. Не могла.
— Да что случилось-то? Говорите.
— Ты только это, слышь, милая, маманьке своей не говори ничего про звоночек-то мой. Бешаная она у тебя даже годы не смогли её исправить, - коротким старческим смешком, хмыкнула трубка, - ежели шо, сживёт меня потом со свету, а у меня внучат полон дом. Да о чем я, ведь ты ж и сама такая.
— Баб Гаш, говори, не томи душу.
— Да шо говорить то, милая. Говорить особо то и нечего... Годы поганые, будь они неладны, берут свое. Стареем мы от них, вот и маманька твоя постарела. Она, конечно, держится бодрячком и никому ничего не показывает, но...
— Баба Гаша, все стареем. Не вернусь я в дом отцовский, если о том ты - слово дала, - в голосе переплелись тоска и лёд, - А раз дала, значится сдержу.
— Шо ж, девка, выросла ты давно, воля твоя. Вот токо... хотя, да ладно, не моё то дело. Не стану я тебя принуждать да неволить, своя головушка на плечах имеется. Прощай, Яна.
— Постойте, подождите... постойте.
Постойте...
Что-то кольнуло внутри, там, глубоко, где-то около самого сердца. Полыхнул небесной синью, подняло в беЗдоной пустоте всполох острых снежинок... и повисло морозной тяжестью не желая отпускать душу, грозя уже никогда не дать ей распахнуть свои крылья. Муж, видя это её состояние, лишь вздохнул. Обнял молча и направился на кухню заваривать чай...
— Постойте, Агафья Дмитриевна. Не вешайте трубку...
— Да тута я, ро?дная - раздался тихий и усталый вздох, - пока?мест тута, бох ещё не прибрал.
— Договаривайте уже, шо только, - от волнения, Яна даже сбилась и заговорила по-простому, - не томите душу.
— Сдала твоя маманька, сильно сдала. Никому не признается, не говорит. Но мне, по-соседски, видно всё, чай сама ж такая. Не часто я в хату ейную забегаю, но вот давеча, на днях... Беспорядок там сильный, слышь меня, родненькая? И сама она бледная, шо извёстка.
— У мамы? Беспорядок? Да бох с Вами, теть Гаша, быть тово не может.
— По?няла значитца, шо я те гутарю. А снаружи - то, хата батьки твово, уж давненько рассыпается. А какая ж ладненькая, помню, была, - запричитала Агафья, - ну да ладно, то не главное. Скорая вчера в ночи к ей прилетала. Долго там были, ой долго, я даже к оградке вышла. Так вот, милая, врачи то, как вышли, увидели, так сразу ко мне и направились. А я-то, старая перешница, даже потерялась во словах их мудреных и язык напрочь отнялся.
Когда муж принёс кружку горячего чая, Яна сидела уткнувшись пустым отрешенным взглядом в стену их городской квартиры и словно бы была целиком была в телефонной трубке, которую продолжала держать у самого уха.
— Так вот, доченька, спрошали врачи у меня, есть ли родня у Аксиньи. Слухаешь меня? Ну вот и славно. Ты токмо не нервничай раньше времени, увезти мамку твою в больницу собирались. Но, врачи хотели, а она ни в какую. Так и не поехала, сказала им, шо завтрева, ну по утру сама в больничку придёт.
— Да, Агафья Дмитриевна, я все слышу, конечно... А что врачи у мамы нашли, сказали? Диагноз какой?
— Сказали, - вздохнула старуха, - вот токо я ничо не поняла. Ты уж прости, с возрастом, говорят, люди глупеют, про меня это. Сообразила токо, с сердцем у ей совсем туго, да оно и не мудрёно... Переживает она сильно, после разрыва тово вашего, так и не смогла в себя придти да успокоиться. Да и внучат боится не увидеть.
Янка давно думала о детишках, но всё как-то не получалось у них с мужем. Уж и проверились оба, а все ни в зуб ногой. Вот у всех вроде 'только глянул и залетела', а у них никак, словно... Да нет такого не бывает.
Бывает...
...
... продолжение следует ...
