Предисловие
Апрель 1798 года, Франция, провинция Нормандия.
Дождь стучал в узкие окна старого особняка, как будто пытался пробудить спящих. В доме царила тишина, нарушаемая лишь тиканьем напольных часов в прихожей и храпом старого бульдога у камина.
– Кого там черти принесли на ночь глядя? – Пьер Бумон, седой мажордом месье Антони-Жана Пуатье, спускался по крутой винтовой лестнице, держа в дрожащей руке подсвечник из позолоченной бронзы. Свеча едва освещала ступени, покрытые пыльным ковром с выцветшим гербом семьи Пуатье. Старик щурился – глаза, воспалённые от бессонницы, слезились, а ноги, скрученные подагрой, едва слушались.
Дверь снова сотряслась от удара, и где-то в глубине дома залаяла собака.
– Господи, за что мне это наказание! – пробормотал Бумон, спускаясь на последнюю ступеньку. – Днём покоя нет, а теперь и ночью спать не дают! Он приоткрыл маленькое окошко, заделанное кованой решёткой, и в лицо ему ударил холодный ветер, пропитанный запахом мокрой земли и сирени.
– Кто там?
– Срочный пакет для месье Пуатье! – голос курьера дрожал от спешки. – Ему завтра нужно быть в Париже! Через решётку просунулась рука в кожаной перчатке, сжимающая конверт с печатью Institut de France. Курьер не стал ждать ответа – поправил сумку на седле взмыленной лошади и исчез в темноте, оставив после себя лишь стук копыт и запах сырой шерсти.
Антони-Жан Пуатье, почётный член Французской академии архитектуры, проснулся от шума и, не зажигая свечи, понял: его вызывают в столицу. Впервые за тридцать лет службы его требовали так срочно. На столе лежал незаконченный чертёж – эскиз портика в египетском стиле, который он готовил для конкурса Академии. Пуатье не знал, что через месяц Наполеон Бонапарт начнёт подготовку к expedition d’Egypte, а его, архитектора, ждёт роль в этой авантюре. Но предчувствие тревожило его, как и тот странный голубоватый отблеск, что мелькнул в окне, когда он брал конверт...
Утром, первым дилижансом, он отбыл в Париж.
В марте тысяча семьсот девяносто восьмого года, Наполеон начал подготовку к expedition d’Egypte. Помня о том, что Александра Великого в его восточных походах сопровождали ученые, Бонапарт решил тоже взять с собой археологов, географов, ботаников, химиков и представителей других наук…
Глава 1. Происшествие в костеле
Наше время. Франция, город Ремменвилль.
Мачту закончили устанавливать только с закатом. Она взметнулась над площадью Независимости, как стрела, устремлённая в небо. Монтажники натягивали стальные тросы, проверяя каждый узел по три раза – у канатоходцев Дюванталь не было права на ошибку. В дальнем углу площади, у облупившегося золотом старого фонтана, смонтировали сцену, укрытую тентом цвета морской волны. Рядом притулились фургоны с оборудованием и два жилых трейлера труппы, украшенные вывесками: «Les Funambules Duvantal»*.
Рабочие в жёлтых куртках двигались слаженно, почти без слов, будто чувствовали: их работа – не просто техника, а подготовка к некому ритуалу. Они закрепили мощные прожекторы, направив их на канат, натянутый между мачтой и башней старого костёла – самой высокой точкой города. Канат казался тонким, но прочным, как нить судьбы, натянутая между землёй и небом. Он едва покачивался на ветру, будто дышал. Свет прожекторов, устремлённый на него, отбрасывал на мостовую дрожащие тени, а ветер нёс запах жареных каштанов от лотков у костёла.
К завтрашнему выступлению было почти всё готово. Площадь напоминала театральную декорацию, где каждый предмет ждал своего часа. В воздухе витала смесь ароматов: металла, свежей древесины, озона от электроприборов и лёгкого весеннего дуновения – травы, которую ещё не успели вытоптать.
На башне костёла, в тени каменных горгулий, застыли голуби. Они тревожно наблюдали за суетой внизу, будто предчувствовали что-то.
В кемпере, припаркованном у сцены, мадам Дюванталь сидела у окна, следя за монтажом. Её лицо было спокойным, но в глазах таилось напряжение. Она чувствовала: этот вечер – начало чего-то, чего не могла объяснить словами.
Марк вошёл в трейлер, стряхивая пыль с куртки. – Завтра наше представление пройдёт, как всегда, гладко и красиво.
– Я знаю, – ответила она. – Но иногда красота требует… жертв.
Марк нахмурился. Ему не понравились слова, сказанные матерью. Они прозвучали слишком зловеще. Тем временем Габриэль сидел на ступеньке автодома, глядя на закат. Глаза Марка выглядели так, будто прожили больше, чем он сам. Сюзен, занятая проверкой оборудования, время от времени бросала на него короткие взгляды.
– Ты заметил, как костёл смотрит на нас? – вдруг сказал Габриэль.
Марк усмехнулся: – Костёл не может смотреть. Он просто себе стоит.
– Мне кажется, он… как будто живой. Словно затаился в ожидании, – произнёс Габриэль, не отводя взгляда от каменных стен.
Сюзен замерла. Его слова прозвучали странно – как предостережение. «Или это только моё воображение?» – подумала она, но сердце уже билось чаще. Воздух вокруг сгустился, будто сам костёл прислушивался. «Глупости, – попыталась убедить себя Сюзен. – Просто старая архитектура». Но тревога уже просочилась внутрь.
Габриэль хотел сказать что-то ещё, но Марк перебил его: – Успокойся! – Он хлопнул брата по плечу. – Костёл просто ждёт нашего выступления.
Около семи вечера на площади появился мэр Ремменвилля – Лоран Бержье. Он шёл так, словно воздух расступался перед ним: высокий, плотный, с аккуратной бородкой и в безупречном шерстяном пиджаке цвета мокрого асфальта. В его походке чувствовалась привычка контролировать всё вокруг – даже если этот контроль распространялся лишь на тихий провинциальный городок.
– Добрый вечер, мадам Дюванталь, – сказал он, останавливаясь у приоткрытой двери кемпера. – Всё идёт по графику?
– Да, господин мэр. Монтаж завершён, техника проверена. Завтра – выступление.
– Прекрасно. – Мэр кивнул, и его лицо озарила отрепетированная улыбка. – Весь город ждёт этого дня. Вы – наша гордость. И, если позволите… – он подался вперёд и понизил голос до заговорщицкого шёпота: – Наша надежда. Людям всегда нужно чудо. Особенно сейчас.
Она кивнула, но в её взгляде, на мгновение устремлённом вдаль, промелькнула тень. Слова мэра задели что-то личное, словно он коснулся раны, которую она тщательно скрывала.
Когда он ушёл, оставив за собой тонкий шлейф дорогого одеколона, мадам Дюванталь опустилась на край кровати, словно её силы покинули. Она опустила голову и закрыла глаза.
Париж, 1979 год. Ей было двадцать, и мир казался её холстом. Первый выход на канат, натянутый между двумя серыми, безликими зданиями. Внизу – пульсирующая толпа, похожая на живой организм, наверху – только небо. Она шла, и ветер трепал её волосы, а сердцебиение сливалось с гулом города. Тогда она впервые поняла: канат – это не просто трюк. Это путь. Тонкая грань между страхом, который пытается сковать, и верой, что дарит крылья.
После выступления, когда ладони ещё помнили шершавость каната, к ней подошёл старик. Незнакомец с морщинами, как у пересохшей реки, и глазами цвета старой меди. «Вы не просто ходите по канату, – сказал он. – Вы соединяете времена. Не забывайте этого».
Она не забыла. Ни одного слова.
Мадам Дюванталь открыла глаза. За окном, в сгущающихся сумерках, башня костёла возвышалась над площадью, освещённая прожекторами. Канат блестел, как струна гигантской лиры, натянутая между её прошлым – полным воспоминаний – и будущим, полным неизвестности.
Она встала, поправила волосы, выбившиеся из-под платка, и вышла. Решительным шагом направилась к сцене, где в это время Марк и Габриэль спорили о технических деталях, а Сюзен – уже по привычке – проверяла оборудование. Все в труппе знали: они никогда не выступали со страховкой.
– Всё готово? – спросила мадам. Её голос был твёрд, как натянутый трос.
– Почти, – ответил Марк, бросив взгляд на канат. – Осталось только поверить, что всё пройдёт гладко. Она посмотрела на него. В её взгляде было то, чего нельзя выразить словами – то, что пришло с годами и что знали только те, кто хоть раз ступал на канат над бездной.
– Главное – не гладко, – поправила она сына. – Главное – честно.
Вечер опускался на город. Свет прожекторов включился, озарив канат, сцену, башню. Всё было готово. Но в воздухе витало нечто, чего не было в списках, чертежах и планах.
Нечто древнее… Нечто живое… Нечто мистическое…
Ночь перед выступлением
Ночь опустилась на Ремменвилль, и когда часы на башне пробили полночь, четыре тени бесшумно отделились от темноты. Они двигались по мощёной площади, и единственным звуком был слабый шорох подошв по камням. Их целью был старый костёл Святого Людовика, его силуэт на фоне звёздного неба казался ещё более внушительным и загадочным. Впереди шла мадам Дюванталь – стройная женщина с тёмными волосами, собранными в тугой узел. За ней следовали её сыновья – Марк, высокий и широкоплечий, со шрамом над бровью (след от падения во время тренировки три года назад), и Габриэль, худощавый и застенчивый, всегда погружённый в мысли. Замыкала процессию Сюзен, помощница семьи, чьи рыжие волосы переливались в лучах фонарей. Она несла корзину со свечами из пчелиного воска – их мадам Дюванталь зажигала только перед статуей Девы Марии.
– Почему мы всегда должны её сопровождать? – Марк пнул камешек, и тот звякнул о чугунную ограду. – Я устал от этих ритуалов. Мы профессионалы, а не какие-то там монахи!
– Потому что перед каждым спектаклем твоя мама молится за нас, – тихо ответила Сюзен, поправляя платок. – Она говорит, что Дева Мария оберегает нас на высоте.
Габриэль молчал. Он знал, что мать верит в знамения – например, в тот голубой свет, что мелькнул вокруг статуи прошлым летом, перед их выступлением в Марселе. Тогда всё прошло очень хорошо.
– Она должна видеть Божью Матерь перед собой, когда произносит молитву! – девушка мягко притронулась к руке Марка: он ей очень нравился.
– Ерунда это! До сих пор всё проходило гладко, без происшествий! – парень одёрнул руку и покосился в сторону матери.
Дверь старого костёла с протяжным стоном впустила их в свою прохладную, пахнущую воском и вечностью тишину. Витражи на окнах, словно осколки закатного неба, разбрасывали по стенам и полу цветные блики. Казалось, воздух внутри застыл, напитавшись чужими надеждами и отчаянием, и теперь тихо дышит в ожидании.
Мадам Дюванталь опустилась на колени так, будто это было её естественным движением, её тёмное платье скользнуло по каменным плитам. Перед ней – статуя Девы Марии. Она сцепила пальцы, и в этом простом жесте была вся её жизнь: сила и… уязвимость. Её глаза, цвета морской волны в пасмурный день, были устремлены на лик Девы. Это была не просто молитва, а тихий разговор, попытка услышать в этой священной тишине ответ на невысказанный вопрос. Марк, Габриэль и Сюзен замерли за её спиной.
…Sancta Maria, Mater Dei**,
Ora pro nobis peccatoribus,
Nunc et hora mortis nostrae…
– Я, например, верю только в то, что видят мои глаза! А они видят перед собой кусок обработанного камня с элементами из дерева! – не унимался Марк, но Сюзанна и Габриэль не отвечали ему: стояли тихо, наклонив головы. – Нет никаких святых на небе! Верю только матери, которая сейчас согнулась в низком поклоне перед этим куском белого гранита! «Верю только тебе, – Марк с любовью смотрел на женщину, давшую ему жизнь, – брату и... верю в себя!»
Лик Святой Девы Марии на миг озарило лёгкое голубое сияние и тут же пропало. По всей видимости, это была просто игра света, проникающего в помещение церкви через витражное окно, расположенное рядом со скульптурой.
…Amen.
_ _ _
Вечером следующего дня площадь заполнили горожане. Мэр Ремменвилля, месье – Лоран Бержье, в трикотажном жилете и с орденом Почётного легиона на лацкане, открыл праздник речью о традициях и смелости. Оркестр заиграл «Le Temps des Cerises»*, а дети пускали мыльные пузыри.
Семейное шоу канатоходцев Дюванталь просто изумляли публику своими опасными трюками, тем более что труппа работала без страховки. Все их движения были отточены и много раз отработаны на тренировках. Когда зажглись прожектора, канат, натянутый между мачтой и башней костёла, засиял, как серебряная нить. Первыми вышли Марк и Габриэль с балансировочными шестами. Их выступление – танец на высоте 30 метров без страховки – встретили овацией. Затем на площадку подняли мотоцикл, модифицированный для канатоходства: колёса были заменены на резиновые диски с углублениями, а по бокам крепились полукольца из нержавеющей стали – опоры для трюков. В свете софитов они блестели, как ледяные крылья.
Мадам Дюванталь обняла сыновей: – Горжусь вами. Но помните – сегодня ветер сильнее, чем вчера.
Отец подошёл к мотоциклу. Он провёл рукой по рулю, как по плечу старого друга. В его глазах – спокойствие, но внутри – воспоминание.
…Много лет назад, в Лионе, он впервые сел на мотоцикл, приспособленный для каната. Тогда это казалось безумием. Он помнил, как стоял перед публикой, слышал их дыхание, чувствовал, как мотор вибрирует под ним. И как в какой-то момент страх исчез – осталась только дорога. Узкая, высокая, настоящая.
Жан-Поль Дюванталь, сел на мотоцикл, а мать и Сюзен заняли места на полукольцах. Мотор взревел – и машина покатилась по канату. Зрители затаили дыхание.
Неожиданно на самой середине каната что-то пошло не так: «железный монстр» вздрогнул и пошатнулся, словно наткнулся на невидимую стену. В самый последний момент мама успела схватиться одной рукой за полукольцо, но тяжёлая машина, потеряв равновесие, стала падать вниз, увлекая за собой оседлавших её людей...
Толпа замерла. Казалось, даже ветер, дразнивший флаги на крышах, остановился в ужасе. Кто-то вскрикнул, кто-то закрыл глаза, не в силах смотреть на происходящее. Дети прижались к родителям, а старики, забыв о своих болячках, вскочили с мест. В этот миг время словно растянулось – падение длилось вечность.
Марк, стоявший у края платформы, не раздумывая, бросился к страховочному механизму, который, по правилам труппы, должен был оставаться неактивным. Он нарушил правило. Он выбрал надежду.
– Габриель, помогай! – крикнул он брату, и тот, не задавая вопросов, уже тянул за рычаг аварийной блокировки.
С треском, с лязгом, с глухим гулом, словно сама сцена протестовала против вмешательства, натянулся вспомогательный трос. Но было поздно. Он не успел – не дотянулся, не поймал, не спас…
Мотоцикл, словно сорвавшийся зверь, рухнул вниз, увлекая за собой мать, отца и девушку. Их фигуры исчезли в темноте под канатом, оставив после себя лишь крик, эхом отразившийся от стен домов.
Апрель 1798 года, Франция, провинция Нормандия.
Дождь стучал в узкие окна старого особняка, как будто пытался пробудить спящих. В доме царила тишина, нарушаемая лишь тиканьем напольных часов в прихожей и храпом старого бульдога у камина.
– Кого там черти принесли на ночь глядя? – Пьер Бумон, седой мажордом месье Антони-Жана Пуатье, спускался по крутой винтовой лестнице, держа в дрожащей руке подсвечник из позолоченной бронзы. Свеча едва освещала ступени, покрытые пыльным ковром с выцветшим гербом семьи Пуатье. Старик щурился – глаза, воспалённые от бессонницы, слезились, а ноги, скрученные подагрой, едва слушались.
Дверь снова сотряслась от удара, и где-то в глубине дома залаяла собака.
– Господи, за что мне это наказание! – пробормотал Бумон, спускаясь на последнюю ступеньку. – Днём покоя нет, а теперь и ночью спать не дают! Он приоткрыл маленькое окошко, заделанное кованой решёткой, и в лицо ему ударил холодный ветер, пропитанный запахом мокрой земли и сирени.
– Кто там?
– Срочный пакет для месье Пуатье! – голос курьера дрожал от спешки. – Ему завтра нужно быть в Париже! Через решётку просунулась рука в кожаной перчатке, сжимающая конверт с печатью Institut de France. Курьер не стал ждать ответа – поправил сумку на седле взмыленной лошади и исчез в темноте, оставив после себя лишь стук копыт и запах сырой шерсти.
Антони-Жан Пуатье, почётный член Французской академии архитектуры, проснулся от шума и, не зажигая свечи, понял: его вызывают в столицу. Впервые за тридцать лет службы его требовали так срочно. На столе лежал незаконченный чертёж – эскиз портика в египетском стиле, который он готовил для конкурса Академии. Пуатье не знал, что через месяц Наполеон Бонапарт начнёт подготовку к expedition d’Egypte, а его, архитектора, ждёт роль в этой авантюре. Но предчувствие тревожило его, как и тот странный голубоватый отблеск, что мелькнул в окне, когда он брал конверт...
Утром, первым дилижансом, он отбыл в Париж.
В марте тысяча семьсот девяносто восьмого года, Наполеон начал подготовку к expedition d’Egypte. Помня о том, что Александра Великого в его восточных походах сопровождали ученые, Бонапарт решил тоже взять с собой археологов, географов, ботаников, химиков и представителей других наук…
Глава 1. Происшествие в костеле
Наше время. Франция, город Ремменвилль.
Мачту закончили устанавливать только с закатом. Она взметнулась над площадью Независимости, как стрела, устремлённая в небо. Монтажники натягивали стальные тросы, проверяя каждый узел по три раза – у канатоходцев Дюванталь не было права на ошибку. В дальнем углу площади, у облупившегося золотом старого фонтана, смонтировали сцену, укрытую тентом цвета морской волны. Рядом притулились фургоны с оборудованием и два жилых трейлера труппы, украшенные вывесками: «Les Funambules Duvantal»*.
Рабочие в жёлтых куртках двигались слаженно, почти без слов, будто чувствовали: их работа – не просто техника, а подготовка к некому ритуалу. Они закрепили мощные прожекторы, направив их на канат, натянутый между мачтой и башней старого костёла – самой высокой точкой города. Канат казался тонким, но прочным, как нить судьбы, натянутая между землёй и небом. Он едва покачивался на ветру, будто дышал. Свет прожекторов, устремлённый на него, отбрасывал на мостовую дрожащие тени, а ветер нёс запах жареных каштанов от лотков у костёла.
К завтрашнему выступлению было почти всё готово. Площадь напоминала театральную декорацию, где каждый предмет ждал своего часа. В воздухе витала смесь ароматов: металла, свежей древесины, озона от электроприборов и лёгкого весеннего дуновения – травы, которую ещё не успели вытоптать.
На башне костёла, в тени каменных горгулий, застыли голуби. Они тревожно наблюдали за суетой внизу, будто предчувствовали что-то.
В кемпере, припаркованном у сцены, мадам Дюванталь сидела у окна, следя за монтажом. Её лицо было спокойным, но в глазах таилось напряжение. Она чувствовала: этот вечер – начало чего-то, чего не могла объяснить словами.
Марк вошёл в трейлер, стряхивая пыль с куртки. – Завтра наше представление пройдёт, как всегда, гладко и красиво.
– Я знаю, – ответила она. – Но иногда красота требует… жертв.
Марк нахмурился. Ему не понравились слова, сказанные матерью. Они прозвучали слишком зловеще. Тем временем Габриэль сидел на ступеньке автодома, глядя на закат. Глаза Марка выглядели так, будто прожили больше, чем он сам. Сюзен, занятая проверкой оборудования, время от времени бросала на него короткие взгляды.
– Ты заметил, как костёл смотрит на нас? – вдруг сказал Габриэль.
Марк усмехнулся: – Костёл не может смотреть. Он просто себе стоит.
– Мне кажется, он… как будто живой. Словно затаился в ожидании, – произнёс Габриэль, не отводя взгляда от каменных стен.
Сюзен замерла. Его слова прозвучали странно – как предостережение. «Или это только моё воображение?» – подумала она, но сердце уже билось чаще. Воздух вокруг сгустился, будто сам костёл прислушивался. «Глупости, – попыталась убедить себя Сюзен. – Просто старая архитектура». Но тревога уже просочилась внутрь.
Габриэль хотел сказать что-то ещё, но Марк перебил его: – Успокойся! – Он хлопнул брата по плечу. – Костёл просто ждёт нашего выступления.
Около семи вечера на площади появился мэр Ремменвилля – Лоран Бержье. Он шёл так, словно воздух расступался перед ним: высокий, плотный, с аккуратной бородкой и в безупречном шерстяном пиджаке цвета мокрого асфальта. В его походке чувствовалась привычка контролировать всё вокруг – даже если этот контроль распространялся лишь на тихий провинциальный городок.
– Добрый вечер, мадам Дюванталь, – сказал он, останавливаясь у приоткрытой двери кемпера. – Всё идёт по графику?
– Да, господин мэр. Монтаж завершён, техника проверена. Завтра – выступление.
– Прекрасно. – Мэр кивнул, и его лицо озарила отрепетированная улыбка. – Весь город ждёт этого дня. Вы – наша гордость. И, если позволите… – он подался вперёд и понизил голос до заговорщицкого шёпота: – Наша надежда. Людям всегда нужно чудо. Особенно сейчас.
Она кивнула, но в её взгляде, на мгновение устремлённом вдаль, промелькнула тень. Слова мэра задели что-то личное, словно он коснулся раны, которую она тщательно скрывала.
Когда он ушёл, оставив за собой тонкий шлейф дорогого одеколона, мадам Дюванталь опустилась на край кровати, словно её силы покинули. Она опустила голову и закрыла глаза.
Париж, 1979 год. Ей было двадцать, и мир казался её холстом. Первый выход на канат, натянутый между двумя серыми, безликими зданиями. Внизу – пульсирующая толпа, похожая на живой организм, наверху – только небо. Она шла, и ветер трепал её волосы, а сердцебиение сливалось с гулом города. Тогда она впервые поняла: канат – это не просто трюк. Это путь. Тонкая грань между страхом, который пытается сковать, и верой, что дарит крылья.
После выступления, когда ладони ещё помнили шершавость каната, к ней подошёл старик. Незнакомец с морщинами, как у пересохшей реки, и глазами цвета старой меди. «Вы не просто ходите по канату, – сказал он. – Вы соединяете времена. Не забывайте этого».
Она не забыла. Ни одного слова.
Мадам Дюванталь открыла глаза. За окном, в сгущающихся сумерках, башня костёла возвышалась над площадью, освещённая прожекторами. Канат блестел, как струна гигантской лиры, натянутая между её прошлым – полным воспоминаний – и будущим, полным неизвестности.
Она встала, поправила волосы, выбившиеся из-под платка, и вышла. Решительным шагом направилась к сцене, где в это время Марк и Габриэль спорили о технических деталях, а Сюзен – уже по привычке – проверяла оборудование. Все в труппе знали: они никогда не выступали со страховкой.
– Всё готово? – спросила мадам. Её голос был твёрд, как натянутый трос.
– Почти, – ответил Марк, бросив взгляд на канат. – Осталось только поверить, что всё пройдёт гладко. Она посмотрела на него. В её взгляде было то, чего нельзя выразить словами – то, что пришло с годами и что знали только те, кто хоть раз ступал на канат над бездной.
– Главное – не гладко, – поправила она сына. – Главное – честно.
Вечер опускался на город. Свет прожекторов включился, озарив канат, сцену, башню. Всё было готово. Но в воздухе витало нечто, чего не было в списках, чертежах и планах.
Нечто древнее… Нечто живое… Нечто мистическое…
Ночь перед выступлением
Ночь опустилась на Ремменвилль, и когда часы на башне пробили полночь, четыре тени бесшумно отделились от темноты. Они двигались по мощёной площади, и единственным звуком был слабый шорох подошв по камням. Их целью был старый костёл Святого Людовика, его силуэт на фоне звёздного неба казался ещё более внушительным и загадочным. Впереди шла мадам Дюванталь – стройная женщина с тёмными волосами, собранными в тугой узел. За ней следовали её сыновья – Марк, высокий и широкоплечий, со шрамом над бровью (след от падения во время тренировки три года назад), и Габриэль, худощавый и застенчивый, всегда погружённый в мысли. Замыкала процессию Сюзен, помощница семьи, чьи рыжие волосы переливались в лучах фонарей. Она несла корзину со свечами из пчелиного воска – их мадам Дюванталь зажигала только перед статуей Девы Марии.
– Почему мы всегда должны её сопровождать? – Марк пнул камешек, и тот звякнул о чугунную ограду. – Я устал от этих ритуалов. Мы профессионалы, а не какие-то там монахи!
– Потому что перед каждым спектаклем твоя мама молится за нас, – тихо ответила Сюзен, поправляя платок. – Она говорит, что Дева Мария оберегает нас на высоте.
Габриэль молчал. Он знал, что мать верит в знамения – например, в тот голубой свет, что мелькнул вокруг статуи прошлым летом, перед их выступлением в Марселе. Тогда всё прошло очень хорошо.
– Она должна видеть Божью Матерь перед собой, когда произносит молитву! – девушка мягко притронулась к руке Марка: он ей очень нравился.
– Ерунда это! До сих пор всё проходило гладко, без происшествий! – парень одёрнул руку и покосился в сторону матери.
Дверь старого костёла с протяжным стоном впустила их в свою прохладную, пахнущую воском и вечностью тишину. Витражи на окнах, словно осколки закатного неба, разбрасывали по стенам и полу цветные блики. Казалось, воздух внутри застыл, напитавшись чужими надеждами и отчаянием, и теперь тихо дышит в ожидании.
Мадам Дюванталь опустилась на колени так, будто это было её естественным движением, её тёмное платье скользнуло по каменным плитам. Перед ней – статуя Девы Марии. Она сцепила пальцы, и в этом простом жесте была вся её жизнь: сила и… уязвимость. Её глаза, цвета морской волны в пасмурный день, были устремлены на лик Девы. Это была не просто молитва, а тихий разговор, попытка услышать в этой священной тишине ответ на невысказанный вопрос. Марк, Габриэль и Сюзен замерли за её спиной.
…Sancta Maria, Mater Dei**,
Ora pro nobis peccatoribus,
Nunc et hora mortis nostrae…
– Я, например, верю только в то, что видят мои глаза! А они видят перед собой кусок обработанного камня с элементами из дерева! – не унимался Марк, но Сюзанна и Габриэль не отвечали ему: стояли тихо, наклонив головы. – Нет никаких святых на небе! Верю только матери, которая сейчас согнулась в низком поклоне перед этим куском белого гранита! «Верю только тебе, – Марк с любовью смотрел на женщину, давшую ему жизнь, – брату и... верю в себя!»
Лик Святой Девы Марии на миг озарило лёгкое голубое сияние и тут же пропало. По всей видимости, это была просто игра света, проникающего в помещение церкви через витражное окно, расположенное рядом со скульптурой.
…Amen.
_ _ _
Вечером следующего дня площадь заполнили горожане. Мэр Ремменвилля, месье – Лоран Бержье, в трикотажном жилете и с орденом Почётного легиона на лацкане, открыл праздник речью о традициях и смелости. Оркестр заиграл «Le Temps des Cerises»*, а дети пускали мыльные пузыри.
Семейное шоу канатоходцев Дюванталь просто изумляли публику своими опасными трюками, тем более что труппа работала без страховки. Все их движения были отточены и много раз отработаны на тренировках. Когда зажглись прожектора, канат, натянутый между мачтой и башней костёла, засиял, как серебряная нить. Первыми вышли Марк и Габриэль с балансировочными шестами. Их выступление – танец на высоте 30 метров без страховки – встретили овацией. Затем на площадку подняли мотоцикл, модифицированный для канатоходства: колёса были заменены на резиновые диски с углублениями, а по бокам крепились полукольца из нержавеющей стали – опоры для трюков. В свете софитов они блестели, как ледяные крылья.
Мадам Дюванталь обняла сыновей: – Горжусь вами. Но помните – сегодня ветер сильнее, чем вчера.
Отец подошёл к мотоциклу. Он провёл рукой по рулю, как по плечу старого друга. В его глазах – спокойствие, но внутри – воспоминание.
…Много лет назад, в Лионе, он впервые сел на мотоцикл, приспособленный для каната. Тогда это казалось безумием. Он помнил, как стоял перед публикой, слышал их дыхание, чувствовал, как мотор вибрирует под ним. И как в какой-то момент страх исчез – осталась только дорога. Узкая, высокая, настоящая.
Жан-Поль Дюванталь, сел на мотоцикл, а мать и Сюзен заняли места на полукольцах. Мотор взревел – и машина покатилась по канату. Зрители затаили дыхание.
Неожиданно на самой середине каната что-то пошло не так: «железный монстр» вздрогнул и пошатнулся, словно наткнулся на невидимую стену. В самый последний момент мама успела схватиться одной рукой за полукольцо, но тяжёлая машина, потеряв равновесие, стала падать вниз, увлекая за собой оседлавших её людей...
Толпа замерла. Казалось, даже ветер, дразнивший флаги на крышах, остановился в ужасе. Кто-то вскрикнул, кто-то закрыл глаза, не в силах смотреть на происходящее. Дети прижались к родителям, а старики, забыв о своих болячках, вскочили с мест. В этот миг время словно растянулось – падение длилось вечность.
Марк, стоявший у края платформы, не раздумывая, бросился к страховочному механизму, который, по правилам труппы, должен был оставаться неактивным. Он нарушил правило. Он выбрал надежду.
– Габриель, помогай! – крикнул он брату, и тот, не задавая вопросов, уже тянул за рычаг аварийной блокировки.
С треском, с лязгом, с глухим гулом, словно сама сцена протестовала против вмешательства, натянулся вспомогательный трос. Но было поздно. Он не успел – не дотянулся, не поймал, не спас…
Мотоцикл, словно сорвавшийся зверь, рухнул вниз, увлекая за собой мать, отца и девушку. Их фигуры исчезли в темноте под канатом, оставив после себя лишь крик, эхом отразившийся от стен домов.
