Часть Первая
Глава 1 - ВОДОРОСЛЯ
У окна спать холодно. Оттуда поддувает. В холодное время его утепляют, а пока лето, никому нет до этого дела. Кровать маленькая и неудобная. Я слишком велик для неё. Мои длинные ноги, худые и слабые, вынуждены поджиматься и проводить в таком положении всю ночь, пока не поднимается солнце. Но я люблю спать у окна и следить, как начинает светать. Сколько себя помню, наблюдаю за этим, сколько себя помню, мне это не надоедает.
Небо всегда одно. Одно и то же небо над головой, которое не меняется. Только облака, птицы, туман, луна, звёзды, солнце… Небо показывает то, что внутри, что оно чувствует, а само оно неизменно висит над головами.
Каждый рассвет новый. Каждый рассвет красивый. И я люблю наблюдать, как спальня, где спят ещё шесть мальчишек, вдруг становится розовой или красной, как виднеется тень на противоположной стене, как рано начинают петь птицы.
Я плохо сплю. Ведьма говорит, что это ненормально и пытается меня лечить, но я слишком слаб, чтобы лечиться. Мой организм – предатель, я выше всех остальных мальчишек, словно натянутая струна укулеле Аквамарина. Мне нравится его укулеле. Я даже пробовал играть на ней, но ничего не вышло. Пальцы моих рук тоже длинные и слабые. И мой позвоночник тоже. Он такой слабый, что ему тяжело носить прямо мою голову, и я часто горблюсь. Ведьма боится, что у меня будет горб, когда я вырасту. А я боюсь вырасти. Куда мне ещё расти?
Я аккуратно ставлю свои ноги на пол. Выпрямляю их и спиной чувствую солнечное тепло. Сижу так, зажмурившись, как кот, несколько минут, а потом вдеваю ноги в ботинки без шнурков и шуршу к Пустому.
Пустой спит прямо напротив окна, и солнце должно ослеплять его своим появлением, но в отличие от меня Пустой спит как в последний раз. Я сажусь на его кровать, в которой предательски поскрипывают пружины, и тихо расталкиваю его:
-Давай в следующий раз, - мямлит он.
-Ты и в прошлый раз так говорил, - шепчу я.
-В следующий раз обязательно. Ну, Водоросля!
Я его не слушаюсь: хватаю его за подмышки и привожу в сидячее положение.
-Смотри, какая красота!
Он приоткрывает один сонный глаз и смотрит в окно напротив:
-Да, - и пытается завалиться назад, но я ему не даю.
-Надевай свои ботинки, или они окажутся у тебя на кровати. Один, два…
Пустой бывает брезглив. Я держу его ботинки за шнурки над пожелтевшей простынёю. Они едва раскачивается, и песок со вчерашней прогулки крошится на кровать.
-Водоросля! – он выхватывает ботинки и резко, с нескрываем недовольством надевает их. Я тем временем стряхиваю песок с кровати на пол.
Мы встаём. Я выше его на целую голову. Мы идём к моей кровати и перелезаем через окно, оставляя каждый по одному следу от правого ботинка. Мы проходим по широкому подоконнику, держась за трубу, и залезаем на крышу. Третий этаж, утро только началось, холодно. Пустой ёжится и что-то бурчит под нос. Мне холодно и тепло одновременно. Люблю, когда и холодно, и тепло. В такие моменты чувствую себя невероятно живым и красивым.
-В какой стороне кладбище? – вдруг спрашивает Пустой. – В этой? – он указывает прямо перед собой.
-Нет, там заброшенная стройка. Кладбище в противоположной стороне. Отсюда невидно, надо лезть выше.
-Не полезем.
-Не полезем.
Нас окружают дома. Сплошные высотные дома, поэтому неудивительно, что Пустой путается в направлениях.
-А что за стройкой? – спрашивает он.
-Не знаю, не бывал, но говорят, что там есть озеро.
-Кто говорит?
-Ну, Тёмный так говорит.
-Он там бывал?
-Может, и бывал.
-А я думаю, что не бывал. Тёмный врёт, - Пустой не любит Тёмного и боится его.
-Можем сходить, проверить.
-А оно далеко?
Я пожимаю плечами.
-Спасибо, что разбудил.
-Мне нравится это место, потому что отсюда видно рассвет. Видишь ту пустошь? Вот если бы не она, рассвета не увидать.
Мы молчим. Пустой неразговорчив и по-своему нелюдим. Я хожу с ним за компанию. Парни не часто берут меня с собой играть, потому что я хилый, а Пустой любит проводить время с собой. Однажды я просто увязался за ним, и мы так с самого завтрака и до обеда провели время вместе, не проронив ни слова. Я просто шёл за ним. Почему он тогда не испугался? Я бы испугался. Наверное, потому что знал, что я слаб и ничего не смогу ему сделать.
Мы можем молчать с ним часами. Можем собирать камни у границы дома и молчать. Можем строить башни из песка и молчать. Можем рисовать мелом на асфальте и молчать. Ему нравится, когда с ним молчат. А мне нравится проводить с ним время. Оно всегда спокойное и размеренное. А ещё он ни разу не назвал меня дылдой и слабаком.
-Давай обратно, я замёрз, - Пустой аккуратно встаёт, боясь упасть с крыши. Я тоже поднимаюсь. Мы возвращаемся тем же путём. Пустой возвращается кровать, ворча, заворачиваясь в одеяло, что она теперь холодная. Я беру зубную щётку и иду чистить зубы.
Разбудят нас ещё только часа через три. Летом светает очень рано. Я натягиваю рубашку, большую мужскую, которая лишь чуть велика мне по рукам, но слишком широкая, поэтому я её никогда не застёгиваю. Всё равно под ней майка. И натягиваю штаны, которые малы мне по длине и закрывают голень только на половину.
Спускаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Каждый прыжок громко раздаётся эхом в коридоре и поднимает маленький столб пыли. На первом этаже я провожу большим пальцем по ботинку и собираю пыль. Я, конечно, вытираю его о свою майку, оставляя на ней пятно.
У входа на стульчике за партой сидит Пастух. Он уже старый. Ему, наверное, сорок пять лет. У него седые короткие волосы, седая бородка и седые усы. Это его рубашку я ношу. Он делится со мной вещами. За это я люблю его.
-Ну, что за лягушонок! Почему бы не спуститься по-человечески? Весь дом разбудишь!
Я беру стул, предназначенный для посетителей, и ставлю его рядом с Пастухом. Теперь мы оба за одной партой. Пастух любит разгадывать кроссворды, читать и писать письма. Я люблю разгадывать с ним кроссворды, но больше всего я люблю переписывать его письма в тетрадь. У него очень красивый почерк, ровный, каждая буква как на подбор! А я пишу коряво, буквы расползаются то вверх, то в низ, и исписанные мною листы становятся похожими на морскую гладь. Мне трудно уверенно держать ручку. Но я стараюсь, хоть каждый раз выходит плохо.
Я старательно вывожу каждую буковку, чтобы сделать её максимально похожей на оригинал. Пастух говорит, что у меня прогресс.
Пастух не спал всю ночь. Это видно по его глазам. Он устал, хоть и рад мне. Я знаю, что как только кто-то ещё из взрослых войдёт в наш дом, он пойдёт по своим делам. Наверное, спать, или читать, или искать новые кроссворды. Но больше всего я люблю представлять, как он отдаёт кому-то свои письма. Никто вообще уже не пишет письма. А Пастух пишет. Романтик.
-Нажимай на ручку сильней, силу-то приложи!
Я трясу уставшей рукой:
-Сегодня было тихо?
-Тихо-тихо. Как всегда. Спите как мыши.
-И на крышу даже никто не лазил?
-Ах, ты негодяй! И откуда в тебе только это шило в заднице?
-Не знаю. А ты в детстве какой был?
-Не помню. Не был.
Его лицо вдруг выпрямляется, и он смотрит на меня. Я резко приступаю выводить буквы.
-На, хватит, - он подталкивает мне кроссворд.
-Но я даже половину не написал!
-Отдохни, - говорит он заботливо, и я уступаю. Нечасто со мной так заботливо говорят. В такие минуты будто солнечное тепло окутывает и целует в лоб.
Потом приходит Ведьма. Старая, широкая в груди и бёдрах, с пышными седыми волосами, убранными назад, в сером балахонистом платье, простом и дешёвом и в чёрных туфлях-лодочках, пыльных и поношенных.
-Мешает? – спрашивает она чуть хриплым голосом.
-Нет, спокойный, - Пастух закрывает кроссворд, в котором я ещё не успел дописать слово и забирает себе. – В следующий раз допишешь, - и он уходит.
Я следую за Ведьмой, а она, не оборачиваясь, произносит:
-Стул на место верни.
Бегу назад и ставлю стул в ряд к остальным, а затем догоняю её. Она любит порядок.
На кухне Ведьма готовит всем завтрак. Она не разрешает помогать, не разрешает бродить по кухне, трогать продукты и посуду, поэтому я молча сижу в углу у двери и наблюдаю за её движениями. Она старая, но ловкая: у неё всё так легко и складно получается. Её движения как музыка, красивая, отточенная, лёгкая. Я знаю, что мои движения не такие: широкие, нелепые, вполсилы. Поэтому мне нравится за ней наблюдать. Я б тоже хотел, чтобы у меня всё так просто получалось.
Ведьма протягивает мне гранёный стакан с чем-то мутным.
-Пей, для мышщ полезно.
Я делаю глоток и невольно выплёвываю эту гадость на пол. А рот сковывает оскомина.
-Ишь что удумал! – он хлопает меня полотенцем по голове. – А затирать за тебя кто будет? Сам и затрёшь.
Я недовольно сползаю со стула, но она останавливает меня:
-Сначала допей, потом затрёшь.
-Я не буду это пить, - я протягиваю ей стакан.
-А это не обсуждается. Ну-ка, кто быстрее управится: ты с содержимым стакана или я с завтраком? – она делает паузу. – Кто последний, тот и затирает.
Я понимаю, чего она добивается, и решаю подыграть. В конце концов, это мне во благо. Я сажусь обратно на стул и, деля по большому глотку раз в пару минут, выпиваю содержимое.
-Вот и умница! А теперь бери себе поднос и иди в зал. Скоро и остальные подтянутся.
Остальные подтягиваются нескоро. Свой завтрак из овсяной каши, хлеба и яйца с какао я растягиваю как можно больше, но всё равно всегда получается так, что все остальные приходят, когда я допиваю уже остывшее какао. Я всегда пью его последним, хоть он и становится невкусным.
Ко мне никто не подсаживается. Даже Пустой. И я допиваю свой приторное какао в одиночестве. И даже с пустым стаканом не спешу уносить поднос. Я наблюдаю. В доме нас живёт не так много, но особая радость для меня, когда появляется новенький. Всегда интересно, какой он или она.
Постепенно столовая пустеет, и я бегу на улицу. У нас есть маленький внутренний двор, прямо перед крыльцом, где часто играют девочки, а есть большой задний. На нём есть футбольное поле с воротами, шведская стенка и немного деревьев. Я пробегаю мимо Тихой, которая рисует на асфальте классики, аж от самой качели, заворачиваю за угол и влетаю в Рыжую. Я падаю. Она падает.
Она вскакивает, пробегает мимо на своих тоненьких ножках-спичках. В её две рыжие косы будто вставлена проволока: они забавно изогнуты в разные стороны. На секунду она замирает. Её плечи высоко поднимаются, потом опускаются, а затем она разворачивается и широким шагом возвращается в мою сторону.
-Если я из-за тебя не успею, - она дробит предложение и помогает мне встать. Всё её лицо и руки покрыто веснушками, словно кто-то разбрызгал с помощью кисточки краской. У неё красивые зелёные глаза и острый взгляд. – Это всё потому, что у тебя обувь без шнурков, - и убегает за поворот.
Я вытягиваю то одну, то вторую конечность, пытаясь понять, сломал ли я себе чего. Но, вроде, всё цело.
-Подорожник приложи, - кричит Дикий. Он тащится с мячом в сторону поля, а вокруг него прыгает Рыжая:
-Возьми меня в команду, Дикий! А? Ну, возьми!
-Девочек не берём.
-Но я в шортах и в ботинках, а не в туфлях. Возьми, а?
-Иди к своим в куклы играть!
-С девочками неинтересно!
Дикий останавливается прямо напротив неё:
-Вот именно! – и пинает мяч в сторону группы мальчишек, приветствующих его громким «ура!». Дикий уходит, а я вижу, как лицо Рыжей багровеет. Она собирает все свои силы в свои кулаки и кричит ему в спину:
-Ну, ты и урод!
Она решительно проходит мимо меня, заправляя косы за уши:
-Дурацкие косы, дурацкая юбка, и Дикий дурак!
-Рыжая, Рыжая! Иди к нам! – кричат ей девчонки на качелях, но она даже не смотрит на них.
Я прохожу мимо поля и смотрю, как Дикий и Тёмный выбирают себе в команду игроков. Представляю, что кто-то однажды выберет и меня. Когда игра начинается, я иду к деревьям и сажусь под крону одного из них. Я сижу почти без движения, почти засыпаю. По моей тыльной стороне ладони ползёт муравей. Я чувствую его крошечные лапки. Они щекочут меня. Я поднимаю руку. Муравей доползает до рукава и останавливается: не знает, стоит ли ему лезть дальше. Внутри рубашки темно и неизведанно. Полез бы я?
-Водоросля! Водоросля! – голос Пустого я узнаю, где угодно. Звонкий и настойчивый.
Стряхиваю муравья. Пустой слезает с дерева. Я подставляю две руки, потому что он долго не может найти опору.
-Мы ведь идём сегодня на стройку? – шепчет он.
-А ты прям хочешь?
-Да, - ещё тише отвечает он. – А ты нет?
-Да не особо, - я смотрю в сторону футбольного поля и вздыхаю.
-Конечно, ты же там уже был.
-Хорошо, идём. Только давай досмотрим, кто сегодня победит.
Мы садимся под дерево. Если победит Дикий, то будет драка, потому что Тёмный не любит проигрывать, а если победит Тёмный, то, наверное, ничего не будет, хотя, возможно, что Дикий решит отомстить и тоже устроит драку.
Пустого игра не интересует. Он ковыряет палочкой мягкую землю и чертит какие-то закорючки. Даже когда мяч прилетает в нашу сторону, он не шолохается. Сидит, как ни в чём не бывало. Парни с поля кричат, чтобы пнули мяч. Я встаю и пинаю, что есть сил, но мяч только докатывается до самого края поля. Дикий толкает Серого в плечо, и тот бежит за мячом:
-Чего берёшься, если не можешь? – кричит он мне. – Рохля! – а потом обращается к безучастному Пустому: - Ты-то не могу пнуть, что ли?
Я привык, что со мной так, но всякий раз немного обидно. Я поворачиваюсь к Пустому:
-Ну, эту игру! Сегодня скучно. Идём!
Он вскакивает сразу, и мы идём. Проходим мимо шведской стенки, на которой вверх ногами висит Рыжая. Она приподнимается, завидев нас, цепляется руками за ту же перекладину, через которую свисают её ноги, и говорит:
-Наплюй на них. Это не ты рохля, это они косые: вон, даже по мячу попасть не могут! – она вытаскивает ноги и как обезьянка взбирается на самый верх.
Значит, весь двор слышал. Прекрасно!
Опять вздыхаю. Пустой терпеливо ждёт меня, и я веду его к кустам. Там, за кустами я отодвигаю доску в заборе и пролажу в щель. Пустой идёт следом.
Мы идём мимо высотных, заброшенных зданий. Все они одного неприглядного цвета – сине-серые с налипшим песком, грязью, заросшим вьюном до второго этажа, с выбитыми, пустыми окнами как чёрными глазницами. От них падает и тянется длинная холодная тень, и я чувствую, как мурашки пробегают по коже.
Я боюсь таких домов. Страшно думать, что тут кто-то жил раньше, а теперь это абсолютно бесполезные строения, только закрывающие горизонт и мешающие мне наблюдать рассветы.
Пустой идёт за мной, и, кажется, ему страшней, чем мне. Он идёт с приоткрытым ртом, его глаза округлены, и он жадно впитывает пустоту и тишину этого длинного коридора из домов. Он тут впервые. Под ногами шуршит гравий и осколки стёкол. Пустой останавливается у выбитого на первом этаже окна и смотрит внутрь: палки, балки, серая лестница. Вообще не похоже, чтобы тут кто-то жил. Из окна веет сыростью и плесенью. Я беру Пустого за руку, крепко сжимаю, и мы идём так до самой стройки. Молча.
Стройка – это большая площадка с тремя недостроенными домами.
