Глава 1.
Едва увидев новое жилище, Алексей с матерью лишь переглянулись и одновременно развели руками. Ну, что же... Они знали на что идут, оставляя пусть скромный, но чистый и уютный домик в родном городке Павловске. А это Петербург, столица — здесь у семьи Самойловых хватило средств лишь на маленькую комнатку, сдававшуюся «от жильцов» в большом и мрачном доходном доме. В комнате располагались три койки, почти вплотную друг к другу, стол с изрезанной предыдущими жильцами столешницей, старый рассохшийся комод, сундук и печь-голландка. Комнатка выглядела неопрятно: занавеска на небольшом пыльном окошке пожелтела, давно не мытый пол покрывали царапины, по углам валялись смятые бумажки, какое-то тряпьё, у порога — позабытые кем-то рваные башмаки...
— Алёшенька, ты бы поговорил, голубчик, с хозяйкой, где бы тут тебе поупражняться немного? Может, чего подскажет? — со вздохом напомнила матушка. — А то ты три дня уже совсем не играл! Ты ж всё забудешь!
— Не переживайте, мама, не забуду, вот сегодня же спрошу её! Нам бы только убраться немного, верно? — Алексей подмигнул младшим.
Он старался говорить весело и бодро, хотя сердце его сжималось от этого неприветливого дома, убогой комнатушки, окно которой выходило в тёмный, двор-колодец, грязной, гадко пахнущей лестницы, шумных, не слишком вежливых соседей... Младшие сестра и брат, притихшие, немного испуганные незнакомой обстановкой, оглядывались по сторонам.
— Нет, Алёша, ты уж пойди и сейчас спроси! — велела мать. — Незачем время тратить, без тебя справимся! Вот Маняша сейчас веник возьмёт да подметёт, а мы с Васечкой мусор соберём.
Девятилетняя Маняша и шестилетний Вася лишь дружно вздохнули. Они прекрасно знали, зачем им пришлось переехать в Петербург, оставить свой знакомый дворик, друзей, привычные забавы... Всё это было ради него, Алексея.
***
Семь лет назад, ещё жизни папеньки, к ним изредка заходили гости — его сослуживцы и друзья с семьями. Как-то среди них оказался пожилой, седой, с лохматыми бакенбардами, господин, что непрестанно курил трубку и почти всё время молчал. Пока длился обед, Алёша, не обращал на этого гостя никакого внимания. Но после, когда матушка подала кофе, господин вдруг подошёл к старенькому скромному фортепиано в их небольшой гостиной. Не оглядываясь на гостей, он сел за инструмент и заиграл — тихо, проникновенно, так что смех и разговоры в гостиной постепенно смолкли. Алексей слушал, сам не замечая, что вплотную приблизился к гостю, едва ли не навис над ним. Господин доиграл одно из любимых произведений самого Алёши — Французскую сюиту Баха до минор — и с улыбкой взглянул на мальчика.
— Тоже музыку любите, сударь? Рад, что оценили моё скромное выступление! — шутливо воскликнул он.
— Очень, очень любит! Играет на пианино каждый день: маменька моя, пока жива была, его учила, — встрял отец. — Только вот куда он с этой музыкой, разве что в кафешантанах бренчать?!
— Зачем же в кафешантанах? Если есть талант и усердие, можно и хорошим музыкантом сделаться, в консерваторию поступить.
Мать и отец одновременно махнули руками, а Алёша всеми силами постарался, чтобы слёзы не выступили у него на глазах. Его отец был из обедневших безземельных дворян, служил в конторе на железной дороге и получал весьма скромное жалованье. Какая там консерватория! Господин с бакенбардами, однако, заметил его огорчение.
— Ну вот что я тебе скажу, друг мой. Теперь уже поздно, а завтра приходите с матушкой ко мне, коли угодно. Сыграешь, а я тебя послушаю, может, и посоветовать что смогу.
Больше всего Алёша Самойлов боялся, что папенька или маменька откажут, но те, как видно, пожалев старшего сына, согласились. На следующий день, после уроков, они с матерью вошли в аккуратный двухэтажный дом, стоявший в конце главной улицы. Горничная отворила им двери и приняла у матушки пальто и шляпу, а свою тесную курточку он даже постеснялся отдать ей в руки и запихал куда-то в угол... В этот пасмурный дождливый день в кабинете, где стоял чёрный рояль, для них зажгли все свечи и керосиновую лампу. Сам хозяин в тёплом голубом шлафроке, с неизменной трубкой, встретил их добродушно и приветливо.
— Ну-с, сударь мой, сыграете что-нибудь? Или согреетесь для начала? Может, чаю или кофею желаете?
— Нет, благодарю вас, я не замёрз!
Алёша и сам не понимал, чего ожидал от этого визита. Ясно, что его новый знакомый — прекрасный музыкант, но чем он ему поможет? Папенька ни за что не найдёт денег, чтобы отправить сына в Петербург. К тому же из разговоров взрослых Алёша уже знал, что в их семействе скоро ожидается прибавление. А когда у него появится новая сестра или брат, расходов ведь станет ещё больше!
Господин, сдвинув лохматые брови, слушал, как этот худенький подросток с испуганными глазами исполнял несложный классический репертуар: прелюдию Баха, фантазию Моцарта ре-минор, сонатину Скарлатти. Он играл чисто, уверенно, бегло, с безошибочно найденными интонациями. Видно было, что мальчишка работал много, и готов был работать ещё и ещё...
— Ну, а кроме этого играете что-нибудь? — с улыбкой предположил хозяин, когда Алёша Самойлов снял руки с рояля.
Мальчик немного подумал и принялся импровизировать, отчаянно и страстно, точно последний раз в жизни. Под его руками рождались раскаты грома, удары морских волн, чистое пение жаворонков в отблесках утренней зари — сам он представлял себе эти зрительные образы, которые тотчас переносил в музыку. Он не заметил, что прошло уже полчаса... Маменька со волнением и неясной надеждой вглядывалась в лицо хозяина.
— Ну-с... Всё, что вы разучили, конечно, неплохо, но... Не то. Не ваше. Вам бы подошёл Бетховен, Шопен, а то и кто-нибудь поновее, — произнёс хозяин дома.
Алёша, опустив голову, смотрел на свои длинные ловкие пальцы. Значит, всё не то?! А его сочинения, выходит тоже не то? Он поднял голову и увидел, как о стекло ударяются капли дождя, а потом, точно крупные слёзы, стекают вниз. И не поверил своим ушам, когда человек с бакенбардами сказал, что станет обучать мальчика бесплатно несколько лет, чтобы подготовить его к консерватории, куда он сможет поступить сразу в класс композиции.
Отец скоропостижно скончался за несколько месяцев до рождения Васечки. И мать, испуганная, растерянная, теперь во всём полагалась на советы Алёшиного учителя музыки. Тот продолжал настаивать, чтобы Алексей занимался ещё усерднее, и говорил, что он сможет получить бесплатное место в консерватории благодаря своему таланту. И теперь, когда Алёше шёл восемнадцатый год, учитель вручил им с матерью деньги, предложив вернуть их, когда смогут. Он снабдил семью Самойловых советами по переезду в Петербург, и даже — неслыханное дело! - рекомендательным письмом к самому господину Давыдову, директору консерватории. Алеша должен был претендовать на бесплатную вакансию, а если не получится — то на субсидию за обучение.
***
Алексей вышел из комнаты — слава Богу, не проходной, а особой. Вся квартира их хозяев состояла из таких вот комнатушек. Это был большой четырёхэтажный доходный дом близ Сенной площади, принадлежащий вдове какого-то лесоторговца. В первом этаже там располагалась портерная, молочная лавка, и не слишком приличный на вид кабачок. Самойловы попали сюда совершенно случайно. По приезду в Петербург они, по совету учителя музыки, дошли до Сенной и обратились к первому встречному дворнику: не знает ли он, где здесь поблизости можно за недорого получить комнату внаймы?
Комнаты сдавались в трёх домах. Они обошли их все — и выбрали наиболее приличное, что можно было нанять за подходящую цену. Разумеется, Алексей не чаял получить жильё с роялем и отлично понимал, с какими трудностями ему придётся столкнуться, чтобы возобновить занятия. Разрешить этот вопрос требовалось как можно скорее.
Навстречу Алексею вышли хозяева квартиры, вернее, её наниматели — сапожник с супругой. Они оставили себе одну большую угловую комнату и ещё одну под мастерскую, а остальные три крошечные каморки сдавали прочим жильцам, пытаясь выжать из них сколько могли дополнительного дохода.
— Ну что, Алексей Алексеевич, устроились? Всё путём? — поинтересовался сапожник.
Его жена, глазастая и бойкая бабенка, в ладном ситцевом платье, с тёплым платком на плечах, на несколько лет моложе супруга, заулыбалась, увидев Алёшу и принялась оправлять причёску. Впрочем, он лет с шестнадцати привык, что девушки и молодые женщины провожают его ласковыми взглядами. Маменька говорила, что Алексей настоящий красавец, точная копия своего батюшки: высокий, худощавый, но широкий в плечах, с высоким лбом, прекрасными чёрными кудрями и тёплыми тёмно-карими глазами. Алёша же, глядя на себя в зеркало, вовсе так не думал. Он казался себе тощим, угловатым, длинноруким и даже длинноносым... Впрочем, собственная внешность покуда его не слишком занимала, а вот женское кокетство приводило в смущение.
— Благодарю вас, комната нам полностью подходит. Теперь я желал бы знать, нет ли тут... — Алёша замялся, а сапожникова супруга так и впилась в него глазами. — Нет ли тут поблизости, э-э-э, какого-нибудь помещения с фортепиано?
— Че-го?!
— Мне нужно фортепиано. Пианино то есть. Инструмент музыкальный, — терпеливо пояснил Алексей. — Чтобы заниматься музыкой.
Сапожник прыснул со смеху, а его жена подтолкнула супруга локтем.
— Ну чего ржать-то, музыка, оно для души всегда хорошо! Я-то думала, вы по казённой части идёте, а вы вот оказывается, какие! — прощебетала она.
— Да. Я вам был бы очень признателен, Фёкла Пафнутьевна, если бы вы подсказали, где бы найти возможность для моих занятий. Я готов платить, лишь бы не слишком дорого.
***
Сапожник с женой думали довольно долго. Алёша уже было отчаялся получить хоть какой-нибудь совет, пока, наконец Фёкла не воскликнула:
— Ох, да я ж совсем забыла! Мансарда-то! Там вроде как рояля эта, брошенная, всё стоит себе!
— Какая мансарда? — оживился Алёша.
Перебивая друг друга, супруги принялись рассказывать, что им было известно. Оказалось, много лет назад — тридцать, а то и все пятьдесят — в мансарде поселились брат с сестрой. Сироты, совсем юные: брату было не более восемнадцати лет. По свидетельству дворника, родились они где-то в маленьком уездном городке, отца и мать их забрала холера, а насчёт прочих родственников было непонятно. Ходили слухи, что с петербургской роднёй брат с сестрой не поладили, так что те выгнали их из дома. Несчастные юноша и девушка нашли себе недорогую, но уютную квартиру в мансарде дома на Сенной. Брат был вынужден бросить военное училище и искать место, а ещё он выписал из дома фортепиано их маменьки, дабы сестра могла заниматься музыкой. Фортепиано установили в их квартире-мансарде, и с тех пор сверху часто лилась прекрасная музыка...
— И что же с ними теперь? — спросил растроганный Алексей.
— А разное там болтали... Кто говорил, что девица влюбилась в братниного приятеля без памяти, а тот поигрался с ней, да и бросил... Ну, она и наложила на себя руки, отравилась, а брат её помер с горя. А другие рассказывали, что убил её лихой человек, прямо там, в мансарде! — делая круглые глаза, говорила Фёкла Пафнутьевна. — А брат её тогда...
— Да брехня это всё! — перебил сапожник. — Никто её не убивал! Дворник мне самолично докладывал: принялась она, мол, полы натирать, гостей они ждали... Поскользнулась, бедняжка, да так расшиблась неудачно, что спасти нельзя было! А ты: убили, отравили...
Супруги принялись спорить; Алёша же, которому наскучил этот вздор, повторил свой вопрос про мансарду, и собственно, пианино.
— Да так-то оно так, есть там пианино. Там, как при них было, так и бросили всё, никто ничего прибирать не стал... — немного смущённо пояснил сапожник. — Только, это, вы идти-то туда точно не боитесь?
— Чего же бояться? Вы сами говорите, мансарда пустая, — не понял Алексей.
— То-то и оно, что... Не пустая она! — это супруги проговорили уже в один голос.
Алексей рассмеялся.
— Так вы же только что сказали: никто эту квартиру уж сколько лет не нанимал! Кто же там живёт, пауки что ли? Так они мне музыкой заниматься не запретят!
Фёкла Пафнутьевна взглянула на собеседника уже не ласково, как раньше, а сердито.
— Вам бы всё шутить! А я вот туда, в мансарду эту, даже и днём подниматься побоюсь! Там ведь по ночам... — Она понизила голос до шёпота: — Вот как мне матушка покойная говорила: если кто не своей смертью умер, так душа успокоиться не может, покуда обидчика не накажут! Видать жив ещё, убивец-то тот, что девицу несчастную задушил! А она там всё ходит да ходит, особливо по ночам! Мне прежняя жилица сказала, она как-то с ней на лестнице лицом к лицу столкнулась!
— Да всё ты не так рассказываешь! — не утерпел сапожник. — Вовсе это не та девица, что на рояле играла, а дочь нынешней хозяйки. Мы с дворником как-то выпимши сидели, вот он и проболтался, что у нашей хозяйки, даром что богатая она да красивая, дочь родная рассудком скорбна. Барыня поэтому её никому не показывает, стыдится. А недавно та померла, и барыня её тайком похоронила без отпевания, потому как никто из её друзей и не знал про доченьку ту, бедняжку! Вот душа у неё и нудится теперь, по мансарде разгуливает... А иногда клавиши той рояли нажимает, будто играть хочет, а не умеет...
Алексей зевнул. Он ужасно устал за последние три дня. Долгие сборы, потом дорога, поиски подходящего пристанища отняли у него почти все силы, и только мысль о занятиях музыкой поддерживала его сейчас. Ведь иначе их с матерью усилия не будут иметь никакого смысла! Он остановил поток сапожникова красноречия:
— Буду очень признателен, если мне кто-нибудь покажет вход в эту самую мансарду с роялем. Или просто объясните, как туда пройти.
Сапожник, поворчав немного, согласился проводить нового жильца до мансарды, хотя «работы имеется просто пропасть». Алёша не стал напоминать ему, что минуту назад они с супругой охотно стояли без дела и мололи всякие глупости про убитых девиц и привидения. Фёкла Пафнутьевна же идти наверх не решилась и скрылась в собственной комнате, напоследок одарив Алёшу долгим многозначительным взглядом.
***
Квартира в мансарде показалась ему уютной и даже симпатичной, разумеется, если бы она была жилой. Когда сапожник толкнул входную дверь, на них пахнуло холодом и тем особым запахом, который всегда ощущается в заброшенных жилищах. Хотя после лестничных «ароматов» — там несло помоями, кошками и тухлой рыбой — запах мансарды вовсе не казался таким уж отталкивающим. Сапожник прихватил с собой шандал с четырьмя свечами: осенний день клонился к вечеру и скоро на город должны были опуститься сумерки. Теперь он сунул подсвечник в руки Алеши и заторопился обратно.
— Ну, я пойду, Алексей Алексеевич, уж не обессудьте. Работы много. Денежку за свечи отдадите потом, когда расплачиваться станете.
Алёша с любопытством прошёлся по квартире. Он никогда не верил в страшные рассказы о неприкаянных душах, привидениях или призраках убиенных: почти во всех книгах и газетах, что он читал, подобные выдумки высмеивались мыслящими людьми. И уж тем более не стоило обращать внимание на россказни сапожниковой четы! Но здесь, в мансарде и правда царила какая-то непривычная тишина.
