Белые хлопья рассыпаются по хрустальной поверхности, ледяная крошка взлетает фонтаном, обжигая холодом руки. Белая, как моя кожа. Холодная, как моё сердце — теперь и навсегда.
Коньки ударяются о белую поверхность катка. Оседаю в них, как сломанная кукла. Сил больше нет.
— Плохо!
Вздрагиваю, услышав голос, который всегда провожает меня на тренировку. Всегда завершает её. Голос, который я слышу днём и ночью — ночью чаще, чем днём.
Медленно поднимаю глаза. В упор смотрю на мужчину, спешащего ко мне по льду — такого же стройного, как и я, только немножко выше. Его чёрные волосы узкими длинными прядями обрамляют лицо с двух сторон. Тонкий красивый шрам пересекает изогнутую бровь. Чувственные губы, я уверена, так нежны…
Качаю головой, отгоняя наваждение, в котором эти губы уже ласкают мою шею, плечи.
— Я не могу, Борис, — тихо говорю.
Я понимаю прекрасно, что говорить Борису «не могу» не имеет смысла. Он не знал слова «не могу» даже тогда, когда я ещё была для него больше, чем просто куклой, которая подписала контракт.
— Не могу… — повторяю одними губами. Отворачиваюсь в сторону, не в силах выдержать пронзительный взгляд карих глаз.
Борис мечтал о соревнованиях на Кубок Мира так же как и я – но так и не прошёл. Я знаю, это грызёт его изнутри. Я знаю это — но раньше и сама готова была на окровавленных ногах ковылять к победе. Раньше, когда всё это имело смысл… Хоть какой-то.
— До чемпионата остались полтора месяца, Ренэ. Ты должна сделать этот прыжок!
Не оборачиваюсь. Всё ещё гляжу перед собой. Не знаю, чем закончится этот бессмысленный разговор — теперь, когда мы друг для друга никто, принудить меня к чему-то Борис уже не может. Но у Бориса в руках остаётся контракт… И значит, я сама всё ещё у него в руках.
Звонок телефона разрывает наступившую тишину.
— Да… — снова звучит голос Бориса. Совсем другой, мягкий и заботливый… А может, это просто кажется мне?
Чей-то голос щебечет в трубке — так тихо, что толком не разобрать чей. Борис тихо отвечает:
— Хорошо. Иду, — и продолжает, обращаясь уже ко мне: — Ладно. Я всё-таки хотел бы, чтобы ты сделала ещё круг. До завтра. Мне пора.
Он уходит, а я остаюсь сидеть на ледяной поверхности, прислушиваясь к одиночеству, подступившему со всех сторон.
— Вот и всё, — говорю вслух, просто чтобы услышать свой голос. Затем ещё раз, уже громче, запрокинув голову назад и обращаясь к потолку: — Всё! Всё! Всё!
Потолок не отвечает и, посидев так ещё немного, собираюсь с силами. Потом, придерживаясь за бортик, ковыляю к выходу в раздевалку.
Долго стою в душе, пытаясь согреть под горячими струями ледышку, поселившуюся у меня внутри. Лёд не хочет таять. Он больно кололся, но остается там же, где и был.
— Всё… — снова шепот, который не слышу даже я сама.
Тру мочалкой кожу, чтобы заставить себя не помнить, что ласковые руки так недавно прикасались ко мне, но стоит закрыть глаза, как возвращается чувство, что Борис стоит за спиной. Вот-вот приблизится и обнимет, так что обломок льда в груди если не растает, то, по крайней мере, сожмётся в комок.
Рвано выдыхаю и рывком выхожу из душевой. Останавливаюсь перед зеркалом, разглядывая собственное измождённое лицо. Волосы — чуть короче, чем у Бориса, но такие же чёрные и густые — слиплись и повисли по обе стороны от лица некрасивыми сосульками.
— Ну и чёрт с тобой, — шепчу сама себе.
С тех пор, как Бориса нет, я всё чаще ловлю себя на том, что начинаю говорить сама с собой.
Я не привыкла к одиночеству. С четырёх лет, когда я только ступила на лёд, всегда рядом был кто-то — и слишком часто этим кто-то был Борис.
Борис заменил мне всё — мать, отца, братьев и сестёр. Борис учил меня кататься и кормил мороженым после тренировки. Борис отбирал у меня сигареты и заставлял готовиться к экзаменам. И с тех самых пор, как я вообще стала думать о том, что может происходить в постели, с тех пор, как впервые стала гладить себя под одеялом — в моих мыслях всегда был Борис.
Странно представить, что именно теперь, когда мы наконец можем быть вместе – когда мне исполнилось наконец восемнадцать лет, и законы больше не сдерживают нас - Борис решил исчезнуть, остаться лишь тенью из прошлого и суровым наставником, чьи слова теперь могут причинять только боль.
Замечаю, что снова «зависла», как это частенько случается со мной в последнее время. Включаю кран с холодной водой и плещу несколько раз в лицо. Поправляю полотенце на груди и выхожу в раздевалку.
Морщусь. В душе я проторчала слишком долго, и потому не успеваю выбраться из раздевалки до того, как начинает собираться народ для следующей тренировки. Дверь мужской раздевалки находится на другой стороне узкого коридора, ровно напротив нашей двери. Трое крупных парней уже устроились на скамеечке. Один рассказывает что-то, а двое других неприятно гогочут в ответ на удачную шутку.
Молча подхожу к своему шкафчику и начинаю одеваться. Бояться нечего, но от близости шумной компании становится неспокойно — я привыкла, когда вокруг много людей, но те всегда достаточно далеко, отгорожены от меня бортиками и трибунами. Я будто бы одна, а они все — массовка в моём собственном фильме.
Эти же слишком близко. Невольно слышу обрывки разговора, который мне неприятен:
— А Дениска охренел или чё? Он первым должен бы прийти, раз так пролетел.
— Бля, Дим, да ты чё, не знаешь его?
Торопливо натягиваю толстовку, застёгиваю молнию до самого горла и, натянув капюшон поверх мокрых волос, двигаюсь к выходу.
Снаружи цветёт ноябрь. Та, золотая осень, о которой пишут поэты, подошла к концу. Падает мокрый снег; серая и дождливая, осень переходит настоящую зиму.
Дует промозглый ветер, и прохожие в чёрных пальто снуют туда и сюда, пригнув головы, как обиженные быки.
Дохожу до остановки и встаю, привалившись плечом к её стеклянной стенке.
Домой ехать не хочется. Квартира, в которую я переехала, когда появились деньги, находится слишком близко с квартирой Бориса — и кажется теперь слишком пустой.
Жмурюсь, пытаясь справиться с накатившим потоком эмоций.
— Забыть… — шепчу.
Забыть не получается. Борис всё ещё здесь, в моём сердце, превратившемся, как кажется мне самому, в осколок льда.
Подходит маршрутка — одна и ещё одна. Продолжаю стоять неподвижно, пропуская их всех. Ничего не ожидаю — просто не знаю, куда могла бы пойти в этом городе, где всё кажется чужим.
Наконец, когда четвёртая машина останавливается и замирает напротив, решаюсь.
«К фонтану».
Красивый многоярусный фонтан с бронзовой скульптурой Персефоны в самой сердцевине - пожалуй, единственное место, куда я хожу одна.
Шагаю вперёд, собираясь поставить ногу на ступеньку, и тут же едва не лечу на землю, ощутив неслабый удар в плечо. Если бы не выработанная годами привычка контролировать равновесие, я, должно быть, впечаталась бы виском в металлическую дверцу маршрутки, но и так успеваю больно удариться плечом, прежде чем толкнувший меня незнакомец, шумно ругаясь, ловит меня за локоть и спрашивает:
— Ты что творишь?
Поднимаю глаза. Парень ненамного старше меня — может, двадцать или двадцать пять. Волосы у него тоже тёмные, но всё же заметно светлее, чем у меня, а вот глаза — голубые-голубые, почти как лёд.
Замираю на секунду, глядя в эти глаза, а потом качаю головой, отгоняя непрошеное наваждение. В сердце снова колет боль.
— Нет, — говорю тихо.
— Что?
Качаю головой ещё раз, заставляя себя вернуться в мир живых.
— Всё в порядке, — бросаю не глядя и вскакиваю в маршрутку. Падаю на боковое сиденье и прислоняюсь лбом к стеклу — прохладному и делающему боль чуть слабей.
Машина медленно трогается с места, а шатен так и остаётся стоять на остановке. Смотрит в след и пытается понять, отчего и в его груди проснулась тягучая боль.
2.
Замыкаю круг, тонкой линией разрезавший лёд на две части – до и после. До – когда ещё был Борис. Когда ещё было тепло. После – теперь, когда даже здесь, на катке, я одна.
Никогда ещё я не занималась в одиночестве, а теперь, обойдя все знакомые улицы, поняла, что места родней в этом городе нет.
Разгоняюсь ещё раз и готовлюсь к развороту, который не получается у меня уже триста, четыреста раз. Борис так хочет видеть этот прыжок на выступлении… Вот только я больше не понимаю – зачем.
Нога снова подводит. Колено подламывается подо мной. Рухнув на лёд, ощущаю, что слёзы подступают к горлу.
Стискиваю зубы. Плакать нельзя.
Пытаюсь встать. Разгоняюсь ещё раз – но колено не слушается. Ногу терзает боль, и в конце концов, я торможу у бортика. Пинаю его пострадавшей ногой – и вскрикиваю, когда ногу пронзает мучительный спазм.
- Ненавижу… - шепчу про себя. Кого? Бориса? Себя? Или этот каток? Не знаю и сама. Знаю только, что ненависть клокочет во мне, и хочется крушить, стирать в порошок этот лёд, окруживший меня со всех сторон.
Подгибаю под себя больную ногу и, отталкиваясь от бортика, ковыляю к выходу.
Стоят сумерки, и на улице ещё холодней, чем три дня назад, когда я видела Бориса в последний раз. Он уехал, не сказав ничего, и только звонит по утрам, напоминая, что нужно идти на тренировку. Как будто я могу забыть… Кроме этих тренировок у меня нет теперь ничего. И даже если бы Борис запретил, я всё равно приходила бы на лёд, чтобы хоть ненадолго ощутить себя частью чего-то большего.
Когда я катаюсь, весь мир – только мой. Я большее не девчонка-иммигрантка, случайно оказавшаяся в городе, таком холодном и чужом. Я сама - часть льда и воздуха, я тону в этой музыке, играющей только для меня.
Так было…. Когда был Борис.
Музыка всё ещё играет, но она стала грустной – слишком грустной, чтобы я могла танцевать под неё в одиночку.
- Я люблю… - шепчу одними губами и качаю головой, отгоняя слёзы. Снова хочется бить кулаком о стену – но стены нет под рукой. Только холодный ветер, скребущий по коже, бьющий в лицо и заставляющий жмурить глаза. – Я люблю…
Стискиваю зубы и качаю головой. Открываю глаза и вглядываясь в серую хмарь улицы.
Начинается дождь, но мысль о том, чтобы пойти домой, всё равно невыносима. Сворачиваю направо – просто потому, что Борис всегда шёл налево, к стоянке машин – и медленно бреду вдоль улицы, не обращая внимания на прохожих, снующих туда-сюда.
Я всегда плохо вписывалась в этот город. Местные жители крупнее и сильнее, белобрысые и щекастые, как былинные богатыри.
А я щуплая – не потому что слабая, просто такой меня создала природа. Я катаюсь по четыре, по шесть часов в день, но всё равно остаюсь слабей. И глаза у меня раскосые, с похожими на миндаль зрачками тёплого, южного цвета. За эти глаза мне доставалось пару раз – здесь не любят таких, как я. А ещё моё увлечение… Мой спорт, превратившийся в жизнь.
Мысленно возвращаюсь в прошлое и сама не могу сказать: если бы был выбор, хотела бы я заниматься фигурным катанием или нет? Просто так сложилось. Просто однажды я попробовала лёд. Просто однажды меня увидел Борис.
Без Бориса моя жизнь была бы ещё более серой и тоскливой. И даже если не думать о том, какой свет дарит тепло его глаз – без Бориса я так и осталась бы просто иммигранткой.
У меня уже достаточно медалей среди юниоров, но вот на чемпионатах для взрослых мне раз за разом не везёт - я ездила на них дважды, и оба раза оказывалась в самом хвосте.
Борис злился тогда. Ему и так нелегко далась эта моя поездка. Возникли проблемы с документами - как назло истекал срок спортивной визы.
И всё же Борис молчал. Только зыркал тяжело и гонял меня по катку в два раза сильней.
Я злилась и сама. Проигрывать я не люблю.
И тогда, когда у меня были проблемы из-за раскосых, похожих на миндаль глаз, я огрызалась как могла, едва не кусала зубами тех, кому казалась недостаточно «своей». Конечно, не вышло тогда ничего. И остался осадок – нелюбовь к этим мужским компаниям, гогочущим, орущим и матерящимся, говорящим непонятно о чём.
На улицах города мне всегда неуютно одной – я прекрасно знаю, что могу влипнуть опять. Куда надёжней оставаться на трассе квартира – каток. Вот только именно туда я не могу вернуться сейчас.
И я бреду, не глядя, в общем-то, куда. Останавливаюсь у какого-то сквера, почти пустого – только девушка с рыжими как мёд волосами выгуливает питбуля, да парочка влюблённых пристроилась в самом тёмном углу.
Захожу в сквер, прохожу по дорожкам туда и обратно, не зная, куда пойти теперь, и опускаюсь на скамейку.
Делать нечего от слова совсем. Если бы знала заранее, что после тренировки меня потянет гулять, то взяла бы с собой книгу или планшет. Впрочем, откуда я могла знать, что меня потянет гулять… Такого до сих пор не случалось ещё никогда.
Откидываюсь на грязную спинку скамьи и замираю, обнаружив перед собой троих парней – крупных, плечистых, в джинсах, заправленных в берцы.
- Чё, устала, китаёза?
- Своим-то присесть некуда, а тут ещё этих развелось…
Повожу плечами, стряхивая нахлынувшую обиду. Да, я не из этой страны. Я не китаянка - я из Кореи. Но те немногие китайцы, которых я встречала здесь - куда лучше и добрее таких патриотов родной страны.
Что ответить - я не нашла. Собственно, я прекрасно понимаю, что нету смысла говорить. Драться, в общем-то, тоже смысла нет, а бежать не хочется… От слова совсем.
- Свалили, пацаны, - звучит голос где-то сбоку. Мягкий, как бархатная шкурка, скользящая по коже.
Пацаны переглядываются. Смотрят на подошедшего к ним шатена и, к некоторому моему удивлению, главный из них отвечает:
- Ок.
Троица тянется к другой скамейке – к слову сказать, пустой – а я перевожу взгляд на парня, стоящего напротив с сигаретой в зубах.
- Не стоило, - говорю, внимательно разглядывая лицо, почему-то кажущееся мне знакомым. Странное сочетание – каштановые волосы и голубые глаза…
- Они мне вид перегородили, - говорит парень и, запрыгнув на скамейку с ногами, усаживается на спинку.
- Какой ещё вид? – фыркаю, оглядывая кирпичную стену, едва прикрытую кустами, оказавшуюся теперь у нас за спиной.
- На тебя.
Давлюсь воздухом и захожусь кашлем.
Незнакомец наклоняется и не больно, но крепко хлопает меня по спине.
- Всё в порядке, - сиплю, потому что дышать становится ещё трудней.
Незнакомец отворачивается и снова смотрит на сквер, постепенно заполняюшийся народом.
Теперь я понимаю, почему не приходила сюда никогда. Слишком много людей. И слишком близко. Не для мея.
- Огонька не найдётся? – слышу голос из-за спины.
Вздрагиваю.
- Я не курю, - отвечаю машинально, но по спине пробегают мурашки.
- Я тоже, - парень вздыхает и выплёвывает так и не раскуренную сигарету на заснеженный газон. Опершись на руки, соскакивает на нижнюю часть скамейки и, не обращая внимания на пятна, оставшиеся от его же ботинок, протягивает мне руку: - Денис.
- Ренэ.
Снова тишина.
Денис видимо жалеет, что сигарета утонула в пожухлой траве – её можно было покручивать в пальцах, делая вид, что он занят хоть чем-то, а не просто подсел в сквере к незнакомой девушке и не знает теперь, что сказать.
- Чем занимаешься? – придумывает он наконец вопрос. – Учишься где-нибудь?
Киваю.
- Физкультурный колледж.
- А-а… Точно. Так вот что ты на остановке делала?
В недоумении смотрю на него. Колледж мой находится на другом конце города, и бываю я там очень редко, только чтобы сдать экзамены – так договаривались с Борисом с самого начала. Главное – это спорт.
Коньки ударяются о белую поверхность катка. Оседаю в них, как сломанная кукла. Сил больше нет.
— Плохо!
Вздрагиваю, услышав голос, который всегда провожает меня на тренировку. Всегда завершает её. Голос, который я слышу днём и ночью — ночью чаще, чем днём.
Медленно поднимаю глаза. В упор смотрю на мужчину, спешащего ко мне по льду — такого же стройного, как и я, только немножко выше. Его чёрные волосы узкими длинными прядями обрамляют лицо с двух сторон. Тонкий красивый шрам пересекает изогнутую бровь. Чувственные губы, я уверена, так нежны…
Качаю головой, отгоняя наваждение, в котором эти губы уже ласкают мою шею, плечи.
— Я не могу, Борис, — тихо говорю.
Я понимаю прекрасно, что говорить Борису «не могу» не имеет смысла. Он не знал слова «не могу» даже тогда, когда я ещё была для него больше, чем просто куклой, которая подписала контракт.
— Не могу… — повторяю одними губами. Отворачиваюсь в сторону, не в силах выдержать пронзительный взгляд карих глаз.
Борис мечтал о соревнованиях на Кубок Мира так же как и я – но так и не прошёл. Я знаю, это грызёт его изнутри. Я знаю это — но раньше и сама готова была на окровавленных ногах ковылять к победе. Раньше, когда всё это имело смысл… Хоть какой-то.
— До чемпионата остались полтора месяца, Ренэ. Ты должна сделать этот прыжок!
Не оборачиваюсь. Всё ещё гляжу перед собой. Не знаю, чем закончится этот бессмысленный разговор — теперь, когда мы друг для друга никто, принудить меня к чему-то Борис уже не может. Но у Бориса в руках остаётся контракт… И значит, я сама всё ещё у него в руках.
Звонок телефона разрывает наступившую тишину.
— Да… — снова звучит голос Бориса. Совсем другой, мягкий и заботливый… А может, это просто кажется мне?
Чей-то голос щебечет в трубке — так тихо, что толком не разобрать чей. Борис тихо отвечает:
— Хорошо. Иду, — и продолжает, обращаясь уже ко мне: — Ладно. Я всё-таки хотел бы, чтобы ты сделала ещё круг. До завтра. Мне пора.
Он уходит, а я остаюсь сидеть на ледяной поверхности, прислушиваясь к одиночеству, подступившему со всех сторон.
— Вот и всё, — говорю вслух, просто чтобы услышать свой голос. Затем ещё раз, уже громче, запрокинув голову назад и обращаясь к потолку: — Всё! Всё! Всё!
Потолок не отвечает и, посидев так ещё немного, собираюсь с силами. Потом, придерживаясь за бортик, ковыляю к выходу в раздевалку.
Долго стою в душе, пытаясь согреть под горячими струями ледышку, поселившуюся у меня внутри. Лёд не хочет таять. Он больно кололся, но остается там же, где и был.
— Всё… — снова шепот, который не слышу даже я сама.
Тру мочалкой кожу, чтобы заставить себя не помнить, что ласковые руки так недавно прикасались ко мне, но стоит закрыть глаза, как возвращается чувство, что Борис стоит за спиной. Вот-вот приблизится и обнимет, так что обломок льда в груди если не растает, то, по крайней мере, сожмётся в комок.
Рвано выдыхаю и рывком выхожу из душевой. Останавливаюсь перед зеркалом, разглядывая собственное измождённое лицо. Волосы — чуть короче, чем у Бориса, но такие же чёрные и густые — слиплись и повисли по обе стороны от лица некрасивыми сосульками.
— Ну и чёрт с тобой, — шепчу сама себе.
С тех пор, как Бориса нет, я всё чаще ловлю себя на том, что начинаю говорить сама с собой.
Я не привыкла к одиночеству. С четырёх лет, когда я только ступила на лёд, всегда рядом был кто-то — и слишком часто этим кто-то был Борис.
Борис заменил мне всё — мать, отца, братьев и сестёр. Борис учил меня кататься и кормил мороженым после тренировки. Борис отбирал у меня сигареты и заставлял готовиться к экзаменам. И с тех самых пор, как я вообще стала думать о том, что может происходить в постели, с тех пор, как впервые стала гладить себя под одеялом — в моих мыслях всегда был Борис.
Странно представить, что именно теперь, когда мы наконец можем быть вместе – когда мне исполнилось наконец восемнадцать лет, и законы больше не сдерживают нас - Борис решил исчезнуть, остаться лишь тенью из прошлого и суровым наставником, чьи слова теперь могут причинять только боль.
Замечаю, что снова «зависла», как это частенько случается со мной в последнее время. Включаю кран с холодной водой и плещу несколько раз в лицо. Поправляю полотенце на груди и выхожу в раздевалку.
Морщусь. В душе я проторчала слишком долго, и потому не успеваю выбраться из раздевалки до того, как начинает собираться народ для следующей тренировки. Дверь мужской раздевалки находится на другой стороне узкого коридора, ровно напротив нашей двери. Трое крупных парней уже устроились на скамеечке. Один рассказывает что-то, а двое других неприятно гогочут в ответ на удачную шутку.
Молча подхожу к своему шкафчику и начинаю одеваться. Бояться нечего, но от близости шумной компании становится неспокойно — я привыкла, когда вокруг много людей, но те всегда достаточно далеко, отгорожены от меня бортиками и трибунами. Я будто бы одна, а они все — массовка в моём собственном фильме.
Эти же слишком близко. Невольно слышу обрывки разговора, который мне неприятен:
— А Дениска охренел или чё? Он первым должен бы прийти, раз так пролетел.
— Бля, Дим, да ты чё, не знаешь его?
Торопливо натягиваю толстовку, застёгиваю молнию до самого горла и, натянув капюшон поверх мокрых волос, двигаюсь к выходу.
Снаружи цветёт ноябрь. Та, золотая осень, о которой пишут поэты, подошла к концу. Падает мокрый снег; серая и дождливая, осень переходит настоящую зиму.
Дует промозглый ветер, и прохожие в чёрных пальто снуют туда и сюда, пригнув головы, как обиженные быки.
Дохожу до остановки и встаю, привалившись плечом к её стеклянной стенке.
Домой ехать не хочется. Квартира, в которую я переехала, когда появились деньги, находится слишком близко с квартирой Бориса — и кажется теперь слишком пустой.
Жмурюсь, пытаясь справиться с накатившим потоком эмоций.
— Забыть… — шепчу.
Забыть не получается. Борис всё ещё здесь, в моём сердце, превратившемся, как кажется мне самому, в осколок льда.
Подходит маршрутка — одна и ещё одна. Продолжаю стоять неподвижно, пропуская их всех. Ничего не ожидаю — просто не знаю, куда могла бы пойти в этом городе, где всё кажется чужим.
Наконец, когда четвёртая машина останавливается и замирает напротив, решаюсь.
«К фонтану».
Красивый многоярусный фонтан с бронзовой скульптурой Персефоны в самой сердцевине - пожалуй, единственное место, куда я хожу одна.
Шагаю вперёд, собираясь поставить ногу на ступеньку, и тут же едва не лечу на землю, ощутив неслабый удар в плечо. Если бы не выработанная годами привычка контролировать равновесие, я, должно быть, впечаталась бы виском в металлическую дверцу маршрутки, но и так успеваю больно удариться плечом, прежде чем толкнувший меня незнакомец, шумно ругаясь, ловит меня за локоть и спрашивает:
— Ты что творишь?
Поднимаю глаза. Парень ненамного старше меня — может, двадцать или двадцать пять. Волосы у него тоже тёмные, но всё же заметно светлее, чем у меня, а вот глаза — голубые-голубые, почти как лёд.
Замираю на секунду, глядя в эти глаза, а потом качаю головой, отгоняя непрошеное наваждение. В сердце снова колет боль.
— Нет, — говорю тихо.
— Что?
Качаю головой ещё раз, заставляя себя вернуться в мир живых.
— Всё в порядке, — бросаю не глядя и вскакиваю в маршрутку. Падаю на боковое сиденье и прислоняюсь лбом к стеклу — прохладному и делающему боль чуть слабей.
Машина медленно трогается с места, а шатен так и остаётся стоять на остановке. Смотрит в след и пытается понять, отчего и в его груди проснулась тягучая боль.
Прода от 03.01.2019, 11:44
2.
Замыкаю круг, тонкой линией разрезавший лёд на две части – до и после. До – когда ещё был Борис. Когда ещё было тепло. После – теперь, когда даже здесь, на катке, я одна.
Никогда ещё я не занималась в одиночестве, а теперь, обойдя все знакомые улицы, поняла, что места родней в этом городе нет.
Разгоняюсь ещё раз и готовлюсь к развороту, который не получается у меня уже триста, четыреста раз. Борис так хочет видеть этот прыжок на выступлении… Вот только я больше не понимаю – зачем.
Нога снова подводит. Колено подламывается подо мной. Рухнув на лёд, ощущаю, что слёзы подступают к горлу.
Стискиваю зубы. Плакать нельзя.
Пытаюсь встать. Разгоняюсь ещё раз – но колено не слушается. Ногу терзает боль, и в конце концов, я торможу у бортика. Пинаю его пострадавшей ногой – и вскрикиваю, когда ногу пронзает мучительный спазм.
- Ненавижу… - шепчу про себя. Кого? Бориса? Себя? Или этот каток? Не знаю и сама. Знаю только, что ненависть клокочет во мне, и хочется крушить, стирать в порошок этот лёд, окруживший меня со всех сторон.
Подгибаю под себя больную ногу и, отталкиваясь от бортика, ковыляю к выходу.
Стоят сумерки, и на улице ещё холодней, чем три дня назад, когда я видела Бориса в последний раз. Он уехал, не сказав ничего, и только звонит по утрам, напоминая, что нужно идти на тренировку. Как будто я могу забыть… Кроме этих тренировок у меня нет теперь ничего. И даже если бы Борис запретил, я всё равно приходила бы на лёд, чтобы хоть ненадолго ощутить себя частью чего-то большего.
Когда я катаюсь, весь мир – только мой. Я большее не девчонка-иммигрантка, случайно оказавшаяся в городе, таком холодном и чужом. Я сама - часть льда и воздуха, я тону в этой музыке, играющей только для меня.
Так было…. Когда был Борис.
Музыка всё ещё играет, но она стала грустной – слишком грустной, чтобы я могла танцевать под неё в одиночку.
- Я люблю… - шепчу одними губами и качаю головой, отгоняя слёзы. Снова хочется бить кулаком о стену – но стены нет под рукой. Только холодный ветер, скребущий по коже, бьющий в лицо и заставляющий жмурить глаза. – Я люблю…
Стискиваю зубы и качаю головой. Открываю глаза и вглядываясь в серую хмарь улицы.
Начинается дождь, но мысль о том, чтобы пойти домой, всё равно невыносима. Сворачиваю направо – просто потому, что Борис всегда шёл налево, к стоянке машин – и медленно бреду вдоль улицы, не обращая внимания на прохожих, снующих туда-сюда.
Я всегда плохо вписывалась в этот город. Местные жители крупнее и сильнее, белобрысые и щекастые, как былинные богатыри.
А я щуплая – не потому что слабая, просто такой меня создала природа. Я катаюсь по четыре, по шесть часов в день, но всё равно остаюсь слабей. И глаза у меня раскосые, с похожими на миндаль зрачками тёплого, южного цвета. За эти глаза мне доставалось пару раз – здесь не любят таких, как я. А ещё моё увлечение… Мой спорт, превратившийся в жизнь.
Мысленно возвращаюсь в прошлое и сама не могу сказать: если бы был выбор, хотела бы я заниматься фигурным катанием или нет? Просто так сложилось. Просто однажды я попробовала лёд. Просто однажды меня увидел Борис.
Без Бориса моя жизнь была бы ещё более серой и тоскливой. И даже если не думать о том, какой свет дарит тепло его глаз – без Бориса я так и осталась бы просто иммигранткой.
У меня уже достаточно медалей среди юниоров, но вот на чемпионатах для взрослых мне раз за разом не везёт - я ездила на них дважды, и оба раза оказывалась в самом хвосте.
Борис злился тогда. Ему и так нелегко далась эта моя поездка. Возникли проблемы с документами - как назло истекал срок спортивной визы.
И всё же Борис молчал. Только зыркал тяжело и гонял меня по катку в два раза сильней.
Я злилась и сама. Проигрывать я не люблю.
И тогда, когда у меня были проблемы из-за раскосых, похожих на миндаль глаз, я огрызалась как могла, едва не кусала зубами тех, кому казалась недостаточно «своей». Конечно, не вышло тогда ничего. И остался осадок – нелюбовь к этим мужским компаниям, гогочущим, орущим и матерящимся, говорящим непонятно о чём.
На улицах города мне всегда неуютно одной – я прекрасно знаю, что могу влипнуть опять. Куда надёжней оставаться на трассе квартира – каток. Вот только именно туда я не могу вернуться сейчас.
И я бреду, не глядя, в общем-то, куда. Останавливаюсь у какого-то сквера, почти пустого – только девушка с рыжими как мёд волосами выгуливает питбуля, да парочка влюблённых пристроилась в самом тёмном углу.
Захожу в сквер, прохожу по дорожкам туда и обратно, не зная, куда пойти теперь, и опускаюсь на скамейку.
Делать нечего от слова совсем. Если бы знала заранее, что после тренировки меня потянет гулять, то взяла бы с собой книгу или планшет. Впрочем, откуда я могла знать, что меня потянет гулять… Такого до сих пор не случалось ещё никогда.
Откидываюсь на грязную спинку скамьи и замираю, обнаружив перед собой троих парней – крупных, плечистых, в джинсах, заправленных в берцы.
- Чё, устала, китаёза?
- Своим-то присесть некуда, а тут ещё этих развелось…
Повожу плечами, стряхивая нахлынувшую обиду. Да, я не из этой страны. Я не китаянка - я из Кореи. Но те немногие китайцы, которых я встречала здесь - куда лучше и добрее таких патриотов родной страны.
Что ответить - я не нашла. Собственно, я прекрасно понимаю, что нету смысла говорить. Драться, в общем-то, тоже смысла нет, а бежать не хочется… От слова совсем.
- Свалили, пацаны, - звучит голос где-то сбоку. Мягкий, как бархатная шкурка, скользящая по коже.
Пацаны переглядываются. Смотрят на подошедшего к ним шатена и, к некоторому моему удивлению, главный из них отвечает:
- Ок.
Троица тянется к другой скамейке – к слову сказать, пустой – а я перевожу взгляд на парня, стоящего напротив с сигаретой в зубах.
- Не стоило, - говорю, внимательно разглядывая лицо, почему-то кажущееся мне знакомым. Странное сочетание – каштановые волосы и голубые глаза…
- Они мне вид перегородили, - говорит парень и, запрыгнув на скамейку с ногами, усаживается на спинку.
- Какой ещё вид? – фыркаю, оглядывая кирпичную стену, едва прикрытую кустами, оказавшуюся теперь у нас за спиной.
- На тебя.
Давлюсь воздухом и захожусь кашлем.
Незнакомец наклоняется и не больно, но крепко хлопает меня по спине.
- Всё в порядке, - сиплю, потому что дышать становится ещё трудней.
Незнакомец отворачивается и снова смотрит на сквер, постепенно заполняюшийся народом.
Теперь я понимаю, почему не приходила сюда никогда. Слишком много людей. И слишком близко. Не для мея.
- Огонька не найдётся? – слышу голос из-за спины.
Вздрагиваю.
- Я не курю, - отвечаю машинально, но по спине пробегают мурашки.
- Я тоже, - парень вздыхает и выплёвывает так и не раскуренную сигарету на заснеженный газон. Опершись на руки, соскакивает на нижнюю часть скамейки и, не обращая внимания на пятна, оставшиеся от его же ботинок, протягивает мне руку: - Денис.
- Ренэ.
Снова тишина.
Денис видимо жалеет, что сигарета утонула в пожухлой траве – её можно было покручивать в пальцах, делая вид, что он занят хоть чем-то, а не просто подсел в сквере к незнакомой девушке и не знает теперь, что сказать.
- Чем занимаешься? – придумывает он наконец вопрос. – Учишься где-нибудь?
Киваю.
- Физкультурный колледж.
- А-а… Точно. Так вот что ты на остановке делала?
В недоумении смотрю на него. Колледж мой находится на другом конце города, и бываю я там очень редко, только чтобы сдать экзамены – так договаривались с Борисом с самого начала. Главное – это спорт.
