Правда, когда мы заняли места в первом ряду и стали смотреть постановку, я немного прониклась сочувствием к этому бедному человеку. Дело в том, что некоторые номера зачем-то сделали музыкальными. Но у Джульетты, которая напоминала юную Олю Беседину, не было ни слуха, ни голоса, да и Ромео пел как лось в брачный период.
Я долго сдерживалась, но потом закрыла лицо руками и стала беззвучно смеяться.
- Тебе что, не нравится постановка? - с серьезным лицом спросил Морозов. Я сидела с правой стороны от него, а Беседина – с левой.
- Почему же, она великолепна, - задыхаясь от смеха, выдавила я, - прямо в соответствии с традицией.
- Какой еще традицией, что ты несешь, Горячева? – влезла Беседина. – Это – трагедия, а они цирк устроили.
- Есть гипотеза, что «Ромео и Джульетта» - не трагедия, а пародия на трагедию. В таком случае – действительно, ставят правильно, - объяснил ей Морозов, а потом снова обратился ко мне. – Так ты считаешь эту гипотезу верной?
- Считаю, что в этом… - я не успела договорить, потому что мы вдруг оказались в центре внимания нервного режиссера.
- Эй, вы, эксперты! – крикнул он нам, - чего там трындите? Ну-ка, быстро сюда!
- Мы? – переспросил Морозов.
- Да, вы! Покажите этим юным блеющим овечкам, как играть настоящую страсть.
Морозов хмыкнул, но встал, за ним поднялась и Беседина.
- Нет, не ты! – замахал руками режиссер и кивнул на меня, - она!
- Почему – она? Я уже игра…
- По кочану, - перебил ее режиссер. - Девчонка похожа на мадонну эпохи Возрождения, а ты – дылда, да и патлы у тебя крашеные.
Беседина надула губы и села на место.
- Так, эксперты, пошевеливайтесь!
Мы поднялись на сцену.
- Слова знаете?
- Перевод? – машинально уточнила я.
- Нет, блин, оригинал! – съязвил режиссер. – Конечно, перевод!
- А какой – Радловой или Пастернака?
Режиссер с сочувствием посмотрел на Морозова:
- Она больная, да?
- Нет, - улыбнулся тот. – Она – филолог.
- Один хрен. Ладно, приступайте. «Любовь меня на поиски толкнула…»
- «Любовь меня на поиски толкнула…», - начал Морозов, и в глазах его блеснули озорные искры. Было видно - он еле сдерживается, чтоб не засмеяться.
Черт! Я почему-то так растерялась, что язык прилип к нёбу. То есть начала я еще более-менее бодро, но слова: «Милый мой Ромео! Скажи мне, вправду любишь ли меня?» промямлила уже совсем невразумительно.
- Стооооп! – заорал режиссер. - Тьфу. Отстой. Но есть ты – еще ладно, - он кивнул Морозову. – А ты – повернулся ко мне, - отстой. Идите отсюда, толку от вас никакого.
- Ну вот, Горячева, режиссер сказал, что ты – отстой, - громко повторила Беседина, когда мы вернулись на места. - Я ж говорила, что лучше могу!
- Я просто половину слов забыла! Если б он предупредил, дал возможность подготовиться, я бы нормально сыграла, я бы смогла! – почему-то я стала оправдываться, будто больше заняться нечем.
- Не-а, не смогла бы, - Морозов снова стал усмехаться.
- Это почему же?
- Потому что, - он наклонился к моему уху, - ты меня… как там было? - ненавидишь-ненавидишь.
- Я умею разделять профессиональное и личное.
- Неужели? Что-то не заметил.
- Чего вы там шепчетесь? – Беседина чуть голову не вывернула, пытаясь услышать, о чем мы говорим, но Морозов уже отвернулся от меня и, улыбаясь, смотрел на сцену.
В общем, как вы понимаете, жилось мне в то время несладко. Но самое поразительное в этой истории было то, что я все-таки пошла на эту глупую «Студенческую осень». Хотя обычно подобные действа обхожу за километр.
Надо сказать, что за очень короткий срок режиссеру удалось добиться невозможного – постановка выглядела почти прилично. После нее было еще несколько небольших выступлений, а затем актовый зал превратили в подобие диско-бара.
Я умом понимала, что пора бы уходить, но всё не уходила, тем более, что Машка вцепилась мертвой хваткой – без меня ей, видите ли, было скучно.
- Викуль, я коньячок припасла, пошли тяпнем, повеселее станет, - уговаривала она меня.
- Нет, спасибо, мне твоего вина хватило.
- Да что же там за вино такое, о котором столько разговоров! - повернув голову, я увидела Андрея.
Ну и ну. Похоже, не только я изменила сегодня своим принципам. Андрей тоже никогда не посещал подобное – не было его и на спектакле, а вот сейчас вдруг появился.
- Значит, так… - начала Мария, но замерла с открытым ртом. Я проследила за ее взглядом и увидела, что в зал вошел Морозов, а с ним – Беседина. Но удивителен был не этот факт, а то, что на Бесединой были кожаные шорты, лакированные туфли на диких шпильках и полупрозрачная блузка с невероятным вырезом. При том, что еще совсем недавно, на спектакле, она была вполне прилично одета.
- Святааая Агнесса, спаси нас от такого стыдобища! – наконец отмерла Проценко.
Андрей, кажется, тоже потерял дар речи. Но потом пришел в себя и снова обратился к Машке.
- Вино. Ты не договорила.
- Ах, да, - продолжила вредная Мария, - значит, я умею заговаривать вино. Ну и вообще всякие напитки. Люди, которые это выпьют, воспылают страстью друг к другу.
- Ну и бред, - хмыкнул Андрей.
- И вовсе не бред! Совсем не бред! – Машка завопила так, будто ее обвинили в каком-то преступлении. – Не бред, я докажу тебе! Вот давай, на коньяке!
- Ну давай, давай, докажи!
- Боже мой, - вмешалась я, - взрослые люди, с высшим образованием, а какими глупостями занимаетесь!
- А ты… - начала Машка, но не договорила – к нам подбежала Журавлева:
- Видели Морозова, да? Беседина пыталась его танцевать вытянуть, но он сказал, что не танцует. Совсем. Зачем тогда пришел, а? Я собиралась… - но тут Татьяну окликнула какая-то девушка и она упорхнула. Мы так и не узнали, что она там собиралась.
- Ну как это – зачем пришел, - задумчиво проговорила Машка. – Пришел следить за Горячевой. Вон, как коршун, глаз с нее не сводит. Внимание, вопрос – почему? Может, он всё-таки…
Развернувшись, я увидела, что Морозов скорее смотрит на бесединское декольте, чем на меня. Мне вдруг показалось, что в зале очень душно. Я перебила Марию:
- Хватит чушь молоть!
- Нет, правда-правда!
- Перестань, кому сказала!
- Ладно, где там твой коньяк? – спросил Андрей.
- Пошли на кафедру. Вик, ты с нами?
- Нет. Наверное, всё-таки домой поеду.
- Ой! Пожалуйста, дождись нас, мы скоро! – сказав это, они удалились.
В этот момент меня окликнула одна из учениц.
- Виктория Владимировна, не могли бы вы мне минутку уделить? Я тут делала одно задание…
- Что? – в зале было довольно шумно, и мы вышли в коридор. Там я потратила битых полчаса, пытаясь понять, чего же она от меня хочет, но так и не смогла сосредоточиться. К тому же сильно разболелась голова.
Я поднялась на кафедру к Машке, но там все было закрыто. «Вы где?». На сообщение никто не ответил. Что за дела? Я спустилась в зал – может, мы разминулись? Может, они вернулись, а из-за шума ничего не слышат? Но в зале их тоже не было.
Зато начался медляк.
«Виктория Владимировна! Можно вас пригласить?» - меня тронули за плечо. Как оказалось, - один из моих бывших учеников – я занималась с ним латынью год назад.
Но рядом кто-то вдруг произнес:
- Виктория Владимировна не танцует, Виктория Владимировна едет домой.
И это был Морозов. От такой наглости я чуть с ума не сошла.
- Чего? Никуда я не еду! – возмущенно произнесла я.
Мне вдруг совсем расхотелось домой.
- Надо, Виктория, надо. К тому же я тебе уже такси вызвал, - он стал слегка подталкивать меня к выходу.
- Что за самоуправство? Я пришла отдыхать и буду отдыхать!
- Наотдыхалась уже, - я и не заметила, как мы оказались на улице. – Завтра много работы, снова начнешь ныть, что устала, не выспалась, а ты мне нужна бодрая.
- А вот вы мне вообще не нужны, когда уже отстанете! – я пыталась вырваться, но он все-таки запихнул меня в такси.
Возвращаясь в тот вечер домой, я мысленно обрушивала на голову Морозова полное содержание словаря Колесникова-Корнилова. И даже не догадывалась, что скоро произойдет событие, которое полностью изменит всю мою жизнь. Но только вряд ли к лучшему.
- Маш, у тебя совесть есть? Ну вот хоть чуть-чуть, а? Куда вы вчера пропали? Знаешь, что мне пришлось пережить? – отчитывала я Марию на следующий день.
- Мы… э-э… не нашли стаканы и… э-э… пошли на кафедру к Андрею, а телефоны забыли и… - Машка странно мялась, заикалась и отводила глаза.
- Стаканы не нашли? Серьезно? Маш, что за бред?
– А что тебе пришлось пережить? – она попыталась перевести тему.
При воспоминании о вчерашнем вечере меня снова охватил гнев. Это ж надо, совсем обнаглел этот тип.
- Ничего, проехали.
- Это… как-то с Морозовым связано?
- Что? Почему ты сразу про него заговорила? – я еще больше рассердилась и даже повысила голос. – Больше людей на факультете нет, что ли? Сколько можно? Еще хоть раз при мне о нем вспомнишь, я с тобой больше общаться не буду, так и знай!
- Э, Вик, да ты чего? Да я так… я ж не подразумевала ничего такого!
- Еще не хватало, чтоб подразумевала!
Мда. Уж что-что, а тему перевести ей явно удалось. Я вернулась на кафедру и с трудом принялась за работу. Все-таки так больше продолжаться не может. Надо выяснить, когда закончится мое рабство. И узнать, что означали слова «нет будущего». Он не даст мне писать диссер? Я на всю жизнь останусь лаборантом?
Вообще-то, даже без Морозова дела обстояли не очень хорошо. На сегодняшний день у меня был один доступный вариант научника – Валерий Николаевич Анисимов. Но он обладал двумя большими недостатками – часто болел и был редким болваном (например, до сих пор верил в существование права первой ночи). Поэтому я все тянула с решением этого вопроса.
Тем временем Беседина-старшая едва не подкинула мне новую проблему.
- А знаешь, - заявила она как раз в тот момент, когда на кафедре почти все были в сборе, - скоро начнется всероссийский конкурс переводов сонетов Шекспира. Думаю, вам с Денисом Сергеевичем нужно поучаствовать.
- Что? – я в ужасе замахала руками. – Ой, неееет! Ой, нееет! Нет, нет, нет!
Все вокруг засмеялись, даже Морозов.
- Вика, - сказал Томашевский, - ты так реагируешь, будто тебя заставляют потерять невинность. А ведь переводы сонетов – это совсем не больно!
Да что вы знаете о боли? Переводить? Сонеты? Да еще и с Морозовым? Такое даже в кошмаре не приснится!
- Ну вы же знаете, что стихи в принципе невозможно перевести! В любом случае переводчик выражает себя, а не душу автора.
- Да, все мы знаем фразу - «переводчик в прозе - раб, в поэзии – соперник». Ну так возьми и попытайся сломать эту систему.
- Нет, спасибо, даже пытаться не хочу.
- А вообще-то это была неплохая идея, - заявил Морозов, когда мы остались наедине.
- Денис Сергеевич, хватит уже ходить вокруг да около, - я все же решила прояснить ситуацию. – Вы сказали, что у меня нет будущего. Теперь говорите про «неплохую идею». Как это понимать?
- Виктория, я сказал, что у тебя нет будущего с твоими нынешними исследованиями. Займись другим – возможно, что-нибудь и получится.
Другим? Серьезно? Это же все равно как перестать дышать.
- А если я не хочу чем-то другим заниматься – тогда что? Между прочим, я диссер могу и без научника написать.
- Написать ты можешь, что угодно. Защитить – нет.
- Денис Сергеевич, - я снова рассердилась, - а почему бы вам просто не оставить меня в покое?
- Не могу.
- Почему?
- Считай, что мне тебя жаль.
- Чего? – уж такого ответа я не ожидала и чуть не задохнулась от негодования. Ему меня жаль? - Ну, знаете ли…
- Погоди. Возможно, я неправильно выразился.
- Так выражайтесь правильно! Вы же филолог!
- Я вот думаю - не зря же Тамара Михайловна в тебя верила. Может, есть какая-то перспектива... если будешь делать что-то другое. И как раз переводы сонетов – не самый плохой способ занять твой беспокойный ум хоть на время.
- Даже не мечтайте об этом. Я не отступлю.
- Отступишь, Виктория.
- Нет! И лучше вам от меня отстать. Вот это, кстати, тоже, - я кивнула на его листы, - мне уже порядком надоело. Когда все закончится?
- Когда-нибудь.
- Это не ответ.
- Другого пока нет.
Похоже, Морозов и впрямь не отстал бы от меня в ближайшее время, если бы не случай, который, который…. А впрочем, не буду забегать вперед, расскажу по порядку.
Многие в круговороте событий уже бы и думать забыли о листе иллюминированного Евангелия из Кентербери. Но только не я, поверьте. Я мечтала, как подловлю идеальный момент, добуду ключ от стеллажа и наконец-то пощупаю манускрипт.
Пока это было невозможно - Беседина-старшая постоянно носила ключ с собой. Но я знала, когда она может потерять бдительность – в свой день рождения. А родилась она в один день с нашим деканом. Что означало – на факультете намечаются сразу две грандиозные пьянки, и грех таким не воспользоваться.
В тот знаменательный (злополучный?) день я с самого утра вертелась около Бесединой. Но до самого вечера никакой возможности добраться до ключа у меня не было.
После работы на кафедре собралась толпа – фуршет, поздравления и т.д. Замечу, что Ольга Беседина, естественно, была тут как тут, и я еще подумала, что она весьма странно одета – не по-осеннему. На ней было непонятное платье с запАхом, похожее на черный шелковый халат, - моя сестра дома в таком ходит.
Но потом я забыла про Ольгу, полностью сосредоточившись на своей цели. Хотя я не пила ни капли алкоголя, мне становилось все жарче и жарче, пришлось даже расстегнуть две верхние пуговицы на блузке. Когда я это делала, то перехватила взгляд Морозова, но потом этот тип сразу же отвернулся. А еще я заметила, что он почему-то тоже совсем ничего не пьет.
Однако ж остальные знатно поднабрались. Я не сводила глаз с сумки Бесединой-старшей – Любовь Константиновна время от времени вытаскивала оттуда разные предметы – пудреницу, помаду… Наконец-то вытащила и заветный ключ… повертела его в руках, а потом ее кто-то отвлек и она сунула ключ в ящик стола. Ура! Кажется, я почти добилась желаемого.
Когда на улице стемнело, вся компания начала перемещаться в деканат. Я заверила Беседину, что все тут уберу, закрою кафедру и тогда уже поеду домой. Как она меня благодарила, чуть ли не обнимала!
Когда все разошлись, я убрала мусор, протерла столы и приступила к намеченному плану. Закрыла дверь изнутри, достала ключ от стеллажа, выключила везде свет – ибо хотя наша кафедра и находилась на втором этаже, с улицы могло быть заметно, что я творю что-то неладное.
К счастью, на небе была полная луна. Я прошла в соседнее помещение – на окнах там висели плотные занавеси, - и открыла одну из них. Лунный свет залил комнату, я подождала, пока глаза привыкнут к такому освещению, затем приблизилась к стеллажу, вставила ключ в замок, еще миг, и…
И в этот время в коридоре, совсем близко, я услышала приглушенные голоса, а затем кто-то подергал дверную ручку. Короткая заминка – я уже почти вздохнула с облегчением, и вдруг – звук открывающейся двери. У Бесединой был свой ключ – она вернулась?
Машинально, не задумываясь о последствиях, я спряталась в щель между стеллажом и стеной – она как раз была почти полностью закрыта занавесью – и притаилась.
- Вот, я же говорила, что все уже ушли, - это и вправду была Беседина, только младшая.
- Да что за разговор такой секретный? – а это уже Морозов.
Я долго сдерживалась, но потом закрыла лицо руками и стала беззвучно смеяться.
- Тебе что, не нравится постановка? - с серьезным лицом спросил Морозов. Я сидела с правой стороны от него, а Беседина – с левой.
- Почему же, она великолепна, - задыхаясь от смеха, выдавила я, - прямо в соответствии с традицией.
- Какой еще традицией, что ты несешь, Горячева? – влезла Беседина. – Это – трагедия, а они цирк устроили.
- Есть гипотеза, что «Ромео и Джульетта» - не трагедия, а пародия на трагедию. В таком случае – действительно, ставят правильно, - объяснил ей Морозов, а потом снова обратился ко мне. – Так ты считаешь эту гипотезу верной?
- Считаю, что в этом… - я не успела договорить, потому что мы вдруг оказались в центре внимания нервного режиссера.
- Эй, вы, эксперты! – крикнул он нам, - чего там трындите? Ну-ка, быстро сюда!
- Мы? – переспросил Морозов.
- Да, вы! Покажите этим юным блеющим овечкам, как играть настоящую страсть.
Морозов хмыкнул, но встал, за ним поднялась и Беседина.
- Нет, не ты! – замахал руками режиссер и кивнул на меня, - она!
- Почему – она? Я уже игра…
- По кочану, - перебил ее режиссер. - Девчонка похожа на мадонну эпохи Возрождения, а ты – дылда, да и патлы у тебя крашеные.
Беседина надула губы и села на место.
- Так, эксперты, пошевеливайтесь!
Мы поднялись на сцену.
- Слова знаете?
- Перевод? – машинально уточнила я.
- Нет, блин, оригинал! – съязвил режиссер. – Конечно, перевод!
- А какой – Радловой или Пастернака?
Режиссер с сочувствием посмотрел на Морозова:
- Она больная, да?
- Нет, - улыбнулся тот. – Она – филолог.
- Один хрен. Ладно, приступайте. «Любовь меня на поиски толкнула…»
- «Любовь меня на поиски толкнула…», - начал Морозов, и в глазах его блеснули озорные искры. Было видно - он еле сдерживается, чтоб не засмеяться.
Черт! Я почему-то так растерялась, что язык прилип к нёбу. То есть начала я еще более-менее бодро, но слова: «Милый мой Ромео! Скажи мне, вправду любишь ли меня?» промямлила уже совсем невразумительно.
- Стооооп! – заорал режиссер. - Тьфу. Отстой. Но есть ты – еще ладно, - он кивнул Морозову. – А ты – повернулся ко мне, - отстой. Идите отсюда, толку от вас никакого.
- Ну вот, Горячева, режиссер сказал, что ты – отстой, - громко повторила Беседина, когда мы вернулись на места. - Я ж говорила, что лучше могу!
- Я просто половину слов забыла! Если б он предупредил, дал возможность подготовиться, я бы нормально сыграла, я бы смогла! – почему-то я стала оправдываться, будто больше заняться нечем.
- Не-а, не смогла бы, - Морозов снова стал усмехаться.
- Это почему же?
- Потому что, - он наклонился к моему уху, - ты меня… как там было? - ненавидишь-ненавидишь.
- Я умею разделять профессиональное и личное.
- Неужели? Что-то не заметил.
- Чего вы там шепчетесь? – Беседина чуть голову не вывернула, пытаясь услышать, о чем мы говорим, но Морозов уже отвернулся от меня и, улыбаясь, смотрел на сцену.
В общем, как вы понимаете, жилось мне в то время несладко. Но самое поразительное в этой истории было то, что я все-таки пошла на эту глупую «Студенческую осень». Хотя обычно подобные действа обхожу за километр.
Прода от 25.10.2019, 09:50
Надо сказать, что за очень короткий срок режиссеру удалось добиться невозможного – постановка выглядела почти прилично. После нее было еще несколько небольших выступлений, а затем актовый зал превратили в подобие диско-бара.
Я умом понимала, что пора бы уходить, но всё не уходила, тем более, что Машка вцепилась мертвой хваткой – без меня ей, видите ли, было скучно.
- Викуль, я коньячок припасла, пошли тяпнем, повеселее станет, - уговаривала она меня.
- Нет, спасибо, мне твоего вина хватило.
- Да что же там за вино такое, о котором столько разговоров! - повернув голову, я увидела Андрея.
Ну и ну. Похоже, не только я изменила сегодня своим принципам. Андрей тоже никогда не посещал подобное – не было его и на спектакле, а вот сейчас вдруг появился.
- Значит, так… - начала Мария, но замерла с открытым ртом. Я проследила за ее взглядом и увидела, что в зал вошел Морозов, а с ним – Беседина. Но удивителен был не этот факт, а то, что на Бесединой были кожаные шорты, лакированные туфли на диких шпильках и полупрозрачная блузка с невероятным вырезом. При том, что еще совсем недавно, на спектакле, она была вполне прилично одета.
- Святааая Агнесса, спаси нас от такого стыдобища! – наконец отмерла Проценко.
Андрей, кажется, тоже потерял дар речи. Но потом пришел в себя и снова обратился к Машке.
- Вино. Ты не договорила.
- Ах, да, - продолжила вредная Мария, - значит, я умею заговаривать вино. Ну и вообще всякие напитки. Люди, которые это выпьют, воспылают страстью друг к другу.
- Ну и бред, - хмыкнул Андрей.
- И вовсе не бред! Совсем не бред! – Машка завопила так, будто ее обвинили в каком-то преступлении. – Не бред, я докажу тебе! Вот давай, на коньяке!
- Ну давай, давай, докажи!
- Боже мой, - вмешалась я, - взрослые люди, с высшим образованием, а какими глупостями занимаетесь!
- А ты… - начала Машка, но не договорила – к нам подбежала Журавлева:
- Видели Морозова, да? Беседина пыталась его танцевать вытянуть, но он сказал, что не танцует. Совсем. Зачем тогда пришел, а? Я собиралась… - но тут Татьяну окликнула какая-то девушка и она упорхнула. Мы так и не узнали, что она там собиралась.
- Ну как это – зачем пришел, - задумчиво проговорила Машка. – Пришел следить за Горячевой. Вон, как коршун, глаз с нее не сводит. Внимание, вопрос – почему? Может, он всё-таки…
Развернувшись, я увидела, что Морозов скорее смотрит на бесединское декольте, чем на меня. Мне вдруг показалось, что в зале очень душно. Я перебила Марию:
- Хватит чушь молоть!
- Нет, правда-правда!
- Перестань, кому сказала!
- Ладно, где там твой коньяк? – спросил Андрей.
- Пошли на кафедру. Вик, ты с нами?
- Нет. Наверное, всё-таки домой поеду.
- Ой! Пожалуйста, дождись нас, мы скоро! – сказав это, они удалились.
В этот момент меня окликнула одна из учениц.
- Виктория Владимировна, не могли бы вы мне минутку уделить? Я тут делала одно задание…
- Что? – в зале было довольно шумно, и мы вышли в коридор. Там я потратила битых полчаса, пытаясь понять, чего же она от меня хочет, но так и не смогла сосредоточиться. К тому же сильно разболелась голова.
Я поднялась на кафедру к Машке, но там все было закрыто. «Вы где?». На сообщение никто не ответил. Что за дела? Я спустилась в зал – может, мы разминулись? Может, они вернулись, а из-за шума ничего не слышат? Но в зале их тоже не было.
Зато начался медляк.
«Виктория Владимировна! Можно вас пригласить?» - меня тронули за плечо. Как оказалось, - один из моих бывших учеников – я занималась с ним латынью год назад.
Но рядом кто-то вдруг произнес:
- Виктория Владимировна не танцует, Виктория Владимировна едет домой.
И это был Морозов. От такой наглости я чуть с ума не сошла.
- Чего? Никуда я не еду! – возмущенно произнесла я.
Мне вдруг совсем расхотелось домой.
- Надо, Виктория, надо. К тому же я тебе уже такси вызвал, - он стал слегка подталкивать меня к выходу.
- Что за самоуправство? Я пришла отдыхать и буду отдыхать!
- Наотдыхалась уже, - я и не заметила, как мы оказались на улице. – Завтра много работы, снова начнешь ныть, что устала, не выспалась, а ты мне нужна бодрая.
- А вот вы мне вообще не нужны, когда уже отстанете! – я пыталась вырваться, но он все-таки запихнул меня в такси.
Возвращаясь в тот вечер домой, я мысленно обрушивала на голову Морозова полное содержание словаря Колесникова-Корнилова. И даже не догадывалась, что скоро произойдет событие, которое полностью изменит всю мою жизнь. Но только вряд ли к лучшему.
ГЛАВА 13
- Маш, у тебя совесть есть? Ну вот хоть чуть-чуть, а? Куда вы вчера пропали? Знаешь, что мне пришлось пережить? – отчитывала я Марию на следующий день.
- Мы… э-э… не нашли стаканы и… э-э… пошли на кафедру к Андрею, а телефоны забыли и… - Машка странно мялась, заикалась и отводила глаза.
- Стаканы не нашли? Серьезно? Маш, что за бред?
– А что тебе пришлось пережить? – она попыталась перевести тему.
При воспоминании о вчерашнем вечере меня снова охватил гнев. Это ж надо, совсем обнаглел этот тип.
- Ничего, проехали.
- Это… как-то с Морозовым связано?
- Что? Почему ты сразу про него заговорила? – я еще больше рассердилась и даже повысила голос. – Больше людей на факультете нет, что ли? Сколько можно? Еще хоть раз при мне о нем вспомнишь, я с тобой больше общаться не буду, так и знай!
- Э, Вик, да ты чего? Да я так… я ж не подразумевала ничего такого!
- Еще не хватало, чтоб подразумевала!
Мда. Уж что-что, а тему перевести ей явно удалось. Я вернулась на кафедру и с трудом принялась за работу. Все-таки так больше продолжаться не может. Надо выяснить, когда закончится мое рабство. И узнать, что означали слова «нет будущего». Он не даст мне писать диссер? Я на всю жизнь останусь лаборантом?
Вообще-то, даже без Морозова дела обстояли не очень хорошо. На сегодняшний день у меня был один доступный вариант научника – Валерий Николаевич Анисимов. Но он обладал двумя большими недостатками – часто болел и был редким болваном (например, до сих пор верил в существование права первой ночи). Поэтому я все тянула с решением этого вопроса.
Тем временем Беседина-старшая едва не подкинула мне новую проблему.
- А знаешь, - заявила она как раз в тот момент, когда на кафедре почти все были в сборе, - скоро начнется всероссийский конкурс переводов сонетов Шекспира. Думаю, вам с Денисом Сергеевичем нужно поучаствовать.
- Что? – я в ужасе замахала руками. – Ой, неееет! Ой, нееет! Нет, нет, нет!
Все вокруг засмеялись, даже Морозов.
- Вика, - сказал Томашевский, - ты так реагируешь, будто тебя заставляют потерять невинность. А ведь переводы сонетов – это совсем не больно!
Да что вы знаете о боли? Переводить? Сонеты? Да еще и с Морозовым? Такое даже в кошмаре не приснится!
- Ну вы же знаете, что стихи в принципе невозможно перевести! В любом случае переводчик выражает себя, а не душу автора.
- Да, все мы знаем фразу - «переводчик в прозе - раб, в поэзии – соперник». Ну так возьми и попытайся сломать эту систему.
- Нет, спасибо, даже пытаться не хочу.
- А вообще-то это была неплохая идея, - заявил Морозов, когда мы остались наедине.
- Денис Сергеевич, хватит уже ходить вокруг да около, - я все же решила прояснить ситуацию. – Вы сказали, что у меня нет будущего. Теперь говорите про «неплохую идею». Как это понимать?
- Виктория, я сказал, что у тебя нет будущего с твоими нынешними исследованиями. Займись другим – возможно, что-нибудь и получится.
Другим? Серьезно? Это же все равно как перестать дышать.
- А если я не хочу чем-то другим заниматься – тогда что? Между прочим, я диссер могу и без научника написать.
- Написать ты можешь, что угодно. Защитить – нет.
- Денис Сергеевич, - я снова рассердилась, - а почему бы вам просто не оставить меня в покое?
- Не могу.
- Почему?
- Считай, что мне тебя жаль.
- Чего? – уж такого ответа я не ожидала и чуть не задохнулась от негодования. Ему меня жаль? - Ну, знаете ли…
- Погоди. Возможно, я неправильно выразился.
- Так выражайтесь правильно! Вы же филолог!
- Я вот думаю - не зря же Тамара Михайловна в тебя верила. Может, есть какая-то перспектива... если будешь делать что-то другое. И как раз переводы сонетов – не самый плохой способ занять твой беспокойный ум хоть на время.
- Даже не мечтайте об этом. Я не отступлю.
- Отступишь, Виктория.
- Нет! И лучше вам от меня отстать. Вот это, кстати, тоже, - я кивнула на его листы, - мне уже порядком надоело. Когда все закончится?
- Когда-нибудь.
- Это не ответ.
- Другого пока нет.
Похоже, Морозов и впрямь не отстал бы от меня в ближайшее время, если бы не случай, который, который…. А впрочем, не буду забегать вперед, расскажу по порядку.
Многие в круговороте событий уже бы и думать забыли о листе иллюминированного Евангелия из Кентербери. Но только не я, поверьте. Я мечтала, как подловлю идеальный момент, добуду ключ от стеллажа и наконец-то пощупаю манускрипт.
Пока это было невозможно - Беседина-старшая постоянно носила ключ с собой. Но я знала, когда она может потерять бдительность – в свой день рождения. А родилась она в один день с нашим деканом. Что означало – на факультете намечаются сразу две грандиозные пьянки, и грех таким не воспользоваться.
В тот знаменательный (злополучный?) день я с самого утра вертелась около Бесединой. Но до самого вечера никакой возможности добраться до ключа у меня не было.
После работы на кафедре собралась толпа – фуршет, поздравления и т.д. Замечу, что Ольга Беседина, естественно, была тут как тут, и я еще подумала, что она весьма странно одета – не по-осеннему. На ней было непонятное платье с запАхом, похожее на черный шелковый халат, - моя сестра дома в таком ходит.
Но потом я забыла про Ольгу, полностью сосредоточившись на своей цели. Хотя я не пила ни капли алкоголя, мне становилось все жарче и жарче, пришлось даже расстегнуть две верхние пуговицы на блузке. Когда я это делала, то перехватила взгляд Морозова, но потом этот тип сразу же отвернулся. А еще я заметила, что он почему-то тоже совсем ничего не пьет.
Однако ж остальные знатно поднабрались. Я не сводила глаз с сумки Бесединой-старшей – Любовь Константиновна время от времени вытаскивала оттуда разные предметы – пудреницу, помаду… Наконец-то вытащила и заветный ключ… повертела его в руках, а потом ее кто-то отвлек и она сунула ключ в ящик стола. Ура! Кажется, я почти добилась желаемого.
Когда на улице стемнело, вся компания начала перемещаться в деканат. Я заверила Беседину, что все тут уберу, закрою кафедру и тогда уже поеду домой. Как она меня благодарила, чуть ли не обнимала!
Когда все разошлись, я убрала мусор, протерла столы и приступила к намеченному плану. Закрыла дверь изнутри, достала ключ от стеллажа, выключила везде свет – ибо хотя наша кафедра и находилась на втором этаже, с улицы могло быть заметно, что я творю что-то неладное.
К счастью, на небе была полная луна. Я прошла в соседнее помещение – на окнах там висели плотные занавеси, - и открыла одну из них. Лунный свет залил комнату, я подождала, пока глаза привыкнут к такому освещению, затем приблизилась к стеллажу, вставила ключ в замок, еще миг, и…
И в этот время в коридоре, совсем близко, я услышала приглушенные голоса, а затем кто-то подергал дверную ручку. Короткая заминка – я уже почти вздохнула с облегчением, и вдруг – звук открывающейся двери. У Бесединой был свой ключ – она вернулась?
Машинально, не задумываясь о последствиях, я спряталась в щель между стеллажом и стеной – она как раз была почти полностью закрыта занавесью – и притаилась.
- Вот, я же говорила, что все уже ушли, - это и вправду была Беседина, только младшая.
- Да что за разговор такой секретный? – а это уже Морозов.
