Запах добычи сводит с ума, доведя все чувства до предела. Скорость. Зрение. Нюх. В ушах набатом отдаётся бешенный стук сердца. Он стремительно несется сквозь ночной лес, подгоняемый жгучим азартом погони. Впереди вильнул круп загнанного оленя, чующего скорую смерть. Зверь понимает, что силы его на исходе, и в панике начинает бешено метаться из стороны в сторону.
Запах оленьего страха кружит волку голову, доводит его до неистовства. Еда. Скоро. Близко. Добыча вот-вот попадет в зубы, польется в пасть горячая кровь. Он предвкушающее зарычал, обнажая зубы.
Отголоском человеческого сознания он вдруг ощутил далекую мольбу о помощи. Волк же лишь дернул ухом, отгоняя мысли, как назойливую муху. Сейчас охота. Сейчас его время.
Призыв повторился. Отчаянный, страшный, заставляющий холодеть от ужаса человеческую часть души. Волк раздраженно зарычал, не сбавляя темпа. Добыча уже почти стала его, вот-вот попадет в пасть. Он не может сейчас отвлечься и упустить ее, слишком долго выслеживал, слишком долго подбирался ближе.
И вновь в голове зазвучала отчаянная мольба, полная животного страха, безысходности и... уверенности, что он придет. Человеческое сознание, наконец, с огромным усилием, словно прорывалось через тугую, плотную, неподдающуюся завесу, взяло верх над впавшим в неистовство волком. Зверю пришлось уйти на второй план, от досады лишь клацнув зубами, провожая взглядом убегающую добычу.
Азарт погони стал утихать. За ним медленно сползла кровавая пелена, туманящая сознание зверя. Волк сел, фыркнул, и настороженно замер, поводя ушами и прислушиваясь. Мысленно дотянулся до источника мольбы. И жутко завыв, резко подскочил, черной молнией понесся назад.
Он стремительно летел сквозь бурелом чащи, с бешенной скоростью преодолевая расстояние. «Только бы успеть» — думала человеческая часть сознания. «Пор-рву-у» — мысленно выл волк, предвкушая, как разорвет предателей на куски.
Версты за три он ощутил удушливый запах гари, и над темным лесом разнесся жуткий, холодящий душу, волчий вой, полный отчаянья и угрозы. Вдалеке на ночном небе мерцало огненное зарево пожара.
Он вылетел к заимке, когда изба уже вовсю полыхала. Двор был утоптан следами тяжелых ног и пропитан знакомыми запахами. Окна заколочены, двери накрепко заперты снаружи, подперты тяжелым бревном. А внутри тишина, заглушаемая лишь треском пылающих бревен. И больше не доносится мольба до его сознания. Не ощущается боле мягкое касание ее разума.
Огромный волк ринулся к избе, снес в прыжке тяжелое бревно, развернулся, опустил широкую голову, и, не глядя на пляшущее пламя, вышиб запертую дверь. В морду тут же метнулись обжигающие языки пожара, опаляя шерсть. Он нырнул вперед, сквозь огонь, заметался по горящей избе в поисках семьи. Раскаленные доски обжигали чувствительные лапы, едкий густой дым перебивал нюх, изъедал глаза и глотку.
Жена нашлась у печи — накрытая плотным пологом, она безжизненно лежала на полу. Волк схватил зубами края полотна и быстро вытянул ее из горящей избы. Развернул носом обгоревшую ткань и, не обнаружив внутри дочь, метнулся назад, в смертельное полымя, гадая, куда мог в страхе забиться ребенок. Полыхающая изба уже начинала рушиться, падали обгоревшие потолочные балки, проседал чердак — вот-вот обвалится. Быстро осознав, как мать могла попытаться спасти дитя, он кинулся обратно к печи. Очаг был плотно закрыт заслонкой и занавешен поверх уже изрядно прокоптившейся тканью. Он сдвинул мордой обжигающе-горячую пластину и обнаружил внутри свернувшуюся калачиком на горстке соломы трехлетнюю дочь, всю перепачканную сажей. Не обращая внимания на свою тлеющую шкуру, он бережно, помогая себе мордой и неудобными широкими лапами, завернул ребенка в ткань, взял зубами узелок и, пригнув голову с прижатыми ушами, прыгнул в огонь.
Вылетев из разваливающейся избы, волк уложил ребенка рядом с матерью, откидывая подальше загоревшуюся ткань, и бросил быстрый взгляд на дымоход — завален. Предусмотрительные уроды. Поскуливая и нервно тычась горячей опаленной мордой в тела, он пытался их разбудить, еще теша себя угасающей надеждой. Но они не собирались просыпаться.
Волк принюхался, тихо поскуливая и мягко касаясь носом их лиц. Понимающе замер. Вскинул к предрассветному небу огромную голову. И на всю округу раздался полный болезненной скорби вой, продирающий до мурашек, жуткий, отчаянный. А через мгновенье рядом с женщиной и ребенком, упал на колени черноволосый рыдающий молодой мужчина. Он прижимал их к себе, качал, беспорядочно целовал безвольные тела, уговаривал очнуться, надрывно рыдая и шепча слова любви. Он молил о прощении, и снова целовал, снова прижимал, вновь и вновь умоляя Мару вернуть их, умоляя взять его жизнь в откуп. Ведь это из-за него они погибли! Из-за него пришли прогнившие ублюдки! А он не почуял опасность! Не успел вовремя! Пошел на поводу у зверя!
Мара молчала, не желая расставаться со своей добычей и менять ее на опаленного пса. А мужчина все качал погибшую семью, вжимаясь лицом в их безжизненные руки, целуя, рыдая, коря себя и моля о прощении. А его иссиня-черные волосы, словно инеем, медленно покрывались проседью.
«Если бы не ушел так далеко! Если бы услышал! Если бы сразу повернул назад!» — мысленно сокрушался он, ненавидя себя, чувствуя себя предателем. Она ведь до последнего звала его! Ждала! Верила! Он же обещал, что с ним ей нечего бояться, что он всегда сможет защитить... Не услышал, не защитил, не уберег... Их смерть на его совести.
Когда он пришел в себя, небом уже завладел рассвет. Изба все еще полыхала багровым адским пламенем, пожирающим все, что осталось от развалившегося дома.
Мужчина мрачно посмотрел на просыпающееся солнце — «Как же ты допустил это, Великий? Разве не тебе подчиняется пламя, разве не ты покровитель огня?».
Ублюдки выбрали самое грязное время — ночь, когда Колыбель Богов скрыта за горизонтом, — говорят, ночью Боги не ведают о том, что творится внизу. Эти твари лишь с одним просчитались — он был на охоте, а не внутри, и они поплатятся за свою ошибку.
Он не стал осквернять память о семье скоропалительной местью. Сначала он попрощается с любимыми, как положено отправит их в последний путь.
Мужчина бережно уложил остывшее тело дочери на груди у матери, так, словно она нежно обнимает свое дитя и, аккуратно взяв их на руки, понес в лес. Весь день он готовил для своей семьи их последнюю в этой жизни колыбель, готовясь провожать их в чертоги Мары, откуда начнется их новый путь — в обитель Той, Что Дарует Жизнь. Он выбрал самое тихое и отдаленное место, куда не захаживают обычные селяне — окраину небольшого луга, где почти все лето цветет небесно-голубой лен, так любимый его нежной супругой.
Он уложил их бережно, как самое дорогое сокровище. Поцеловал безмятежно спящих жену и крохотную, словно фарфоровая куколка, дочь. В последний раз провел по светлым шелковым волосам супруги. Прощаясь. Оплакивая.
Когда отзвучали последние слова погребальной песни, на землю опустился огромный сивый волк. Его некогда черная шерсть теперь навечно перемешалась с сединой и местами сильно спеклась, оголяя голые обожженные участки кожи.
Он не стал дожидаться ночи. В отличии от суеверных селян, он знал — Боги видят все и всегда. И он идет собирать свою кровавую жатву под их взором открыто, не таясь. Волк вернулся к тлеющей избе, принюхался, и глаза его налились кровью, а сознание подернулось безумной дымкой.
Они знали, что он придет, знали еще с того момента, как поняли, что его нет в доме, как услышали его душераздирающий вой в лесу от которого всех, кто был у горящей избы, прошибло холодной дрожью.
Он шел тяжело, медленно ступая по земле, переполненный клокочущей яростью и жаждой крови. Черная смерть для тех, кто посмел посягнуть на самое дорогое. Для тех, кто посмел предать его доверие. Он чуял их страх еще за долго до того, как показались первые дома селения — вся округа провоняла им на несколько верст вокруг, будоража чувствительный звериный нюх. Волк довольно зарычал. Пусть добыча боится, пусть трясется от ужаса, разжигая в нем азарт охоты, застилая разум кровавой пеленой.
Волкодлак зашел в село не таясь и сразу дал о себе знать пронзительным воем. Пусть они знают, что он пришел за ними. Пусть трясутся от страха. Пусть испытывают предсмертный ужас, питая его темной вязкой силой.
Первым он посетил Войцеха. Худощавый бледный мужчина перекрыл все входы и выходы из избы, накрепко заколотил окна, подпер изнутри дверь. Наивный. Их это не убережет. Никто не останется безнаказанным.
Волк с легкостью преодолел установленные барьеры и медленно прошел по пустой избе, скрипя деревянными половицами под огромными лапами. Мысленно усмехаясь человеческой глупости, он остановился у квадратного тяжелого люка. Войцех вместе со своей семье прятался в холодном подполе. Подпол... Если бы у них в избе был подпол, возможно они смогли бы укрыться от едкого дыма, дождаться его... Он бы успел спасти их, вытащить из пылающей избы живыми...
Подонок дрожал, как осиновый лист, уже понимая, что его ждет. Едва завидев волка, он пал перед ним ниц, тотчас став белым и умоляя простить его, сохранить ему жизнь. Даже не семье. Ему.
"Какой же ты мерзкий, ничтожный ублюдок..." — с омерзением подумал волк.
— За что? — прорычал он, глядя в глаза бывшему другу. Это было последнее на что, хватило его сознания, прежде чем волк вгрызся в его печень и без разбора порвал всех до единого в этом доме.
Следующим был Болеслав — грузный неприятный мужчина с козлячей редкой бородкой. Он не прятался. Нет, он ждал его, сидя на крыльце с наточенными вилами в руках, и злорадно скалился, упиваясь причиненной болью.
— За что? — вновь прорычал волк.
— Ты задрал мою Анежку, — мрачно проговорил мужчина, исподлобья глядя на огромного зверя.
— Я не трогал ее! – вновь прорычал волк, вздыбливая на обожженном загривке шерсть и оскалив клыки. — Я уже говорил тебе, я не трогал ее!
— Я знаю, это был ты. Ты! — с лихорадочно блестящими глазами твердил мужик. Он замахнулся вилами, целясь волку в череп, но тот опередил его. Прыгнул вперед, вгрызаясь ему в шею, разрывая ее, выпуская горячую кровь на холодную землю. Он так и остался лежать у крыльца с вилами в руках, толчками извергая кровь из разодранной шеи и глядя пустыми, безжизненными глазами в небо.
Следующий забился в красном углу своей избы и судорожно теребил охапку оберегов от нечисти, читая молебные славословия Многоликому. Волк довольно осклабился, наслаждаясь его страхом.
Двуличные ублюдки. Так значит нечисть. И как давно он стал для них проклятой нежитью!? Или они всегда считали его грязью, но помалкивали, пока был нужен? Помнится они не раз являясь на заимку с просьбами помочь в охоте или найти заплутавших в лесу детей. Приходили, ели за его столом, улыбались, просили помощи. Мрази.
Одичавший волк медленно, упиваясь ужасом добычи, подошел к трясущемуся жирному мужику с масляными глазками. Зарычал, ощерившись, вздыбил прожженную шкуру, и капая кровавой слюной на протертый деревянный пол, одним движением вгрызся в лицо подонка, чувствуя, как трескаются в его пасти чужие кости.
— Нет! Прошу, оставь ее! — в ужасе закричала рыдающая женщина, несущаяся через село к дому.
Волк медленно перевел затуманенный взгляд на бесстрашно бегущую на него молодую безоружную женщину. Дернул губой, обнажая багровые клыки, и очнулся от кровавого наваждения. Перед ним, забившись в угол под крыльцом, замерла перепуганная маленькая девочка лет пяти с красным от слез лицом. А он стоял перед ней ощетинив жуткую прожженную шкуру и с его пасти капала тягучая кровь.
— Она тоже просила пощадить ее, — прорычал волк, вздыбливая загривок и вытягивая в оскале окровавленную морду. Слова давались ему с трудом. — Она умоляла не губить хотя бы дитя! — рычал он, все сильнее обнажая клыки.
— Я не знала о том, что они собираются сделать, — рыдала женщина, подбежав и упав перед ним на колени, закрывая собой ребенка, — оставь ее, умоляю, оставь. Не трогай. Она не виновата.
Волк вздыбился, обнажил клыки в утробном рыке, готовясь кинуться вперед. И вдруг вспомнил, с каким ужасом смотрела на него девочка, так похожая на его фарфоровую дочь. Встрепенулся, прижал уши как побитый щенок и, в ужасе от самого себя бросился прочь, оставляя за собой кровавый след, опустевшего почти на два десятка людей села.
Он мчал не разбирая дороги, жалобно поскуливая и сходя с ума от раздирающей его боли. А после очень долго отмывался в реке от чужой крови, от чужого липкого предсмертного страха, прежде чем вернуться на могилу своей семьи, чтобы так и остаться лежать на ней, более не возвращаясь к своему человеческому обличью.
Оставшиеся жители села еще несколько долгих недель слышали холодящий душу вой, полный боли и скорби. Пока однажды не поняли, что волк ушел.
Запах оленьего страха кружит волку голову, доводит его до неистовства. Еда. Скоро. Близко. Добыча вот-вот попадет в зубы, польется в пасть горячая кровь. Он предвкушающее зарычал, обнажая зубы.
Отголоском человеческого сознания он вдруг ощутил далекую мольбу о помощи. Волк же лишь дернул ухом, отгоняя мысли, как назойливую муху. Сейчас охота. Сейчас его время.
Призыв повторился. Отчаянный, страшный, заставляющий холодеть от ужаса человеческую часть души. Волк раздраженно зарычал, не сбавляя темпа. Добыча уже почти стала его, вот-вот попадет в пасть. Он не может сейчас отвлечься и упустить ее, слишком долго выслеживал, слишком долго подбирался ближе.
И вновь в голове зазвучала отчаянная мольба, полная животного страха, безысходности и... уверенности, что он придет. Человеческое сознание, наконец, с огромным усилием, словно прорывалось через тугую, плотную, неподдающуюся завесу, взяло верх над впавшим в неистовство волком. Зверю пришлось уйти на второй план, от досады лишь клацнув зубами, провожая взглядом убегающую добычу.
Азарт погони стал утихать. За ним медленно сползла кровавая пелена, туманящая сознание зверя. Волк сел, фыркнул, и настороженно замер, поводя ушами и прислушиваясь. Мысленно дотянулся до источника мольбы. И жутко завыв, резко подскочил, черной молнией понесся назад.
Он стремительно летел сквозь бурелом чащи, с бешенной скоростью преодолевая расстояние. «Только бы успеть» — думала человеческая часть сознания. «Пор-рву-у» — мысленно выл волк, предвкушая, как разорвет предателей на куски.
Версты за три он ощутил удушливый запах гари, и над темным лесом разнесся жуткий, холодящий душу, волчий вой, полный отчаянья и угрозы. Вдалеке на ночном небе мерцало огненное зарево пожара.
Он вылетел к заимке, когда изба уже вовсю полыхала. Двор был утоптан следами тяжелых ног и пропитан знакомыми запахами. Окна заколочены, двери накрепко заперты снаружи, подперты тяжелым бревном. А внутри тишина, заглушаемая лишь треском пылающих бревен. И больше не доносится мольба до его сознания. Не ощущается боле мягкое касание ее разума.
Огромный волк ринулся к избе, снес в прыжке тяжелое бревно, развернулся, опустил широкую голову, и, не глядя на пляшущее пламя, вышиб запертую дверь. В морду тут же метнулись обжигающие языки пожара, опаляя шерсть. Он нырнул вперед, сквозь огонь, заметался по горящей избе в поисках семьи. Раскаленные доски обжигали чувствительные лапы, едкий густой дым перебивал нюх, изъедал глаза и глотку.
Жена нашлась у печи — накрытая плотным пологом, она безжизненно лежала на полу. Волк схватил зубами края полотна и быстро вытянул ее из горящей избы. Развернул носом обгоревшую ткань и, не обнаружив внутри дочь, метнулся назад, в смертельное полымя, гадая, куда мог в страхе забиться ребенок. Полыхающая изба уже начинала рушиться, падали обгоревшие потолочные балки, проседал чердак — вот-вот обвалится. Быстро осознав, как мать могла попытаться спасти дитя, он кинулся обратно к печи. Очаг был плотно закрыт заслонкой и занавешен поверх уже изрядно прокоптившейся тканью. Он сдвинул мордой обжигающе-горячую пластину и обнаружил внутри свернувшуюся калачиком на горстке соломы трехлетнюю дочь, всю перепачканную сажей. Не обращая внимания на свою тлеющую шкуру, он бережно, помогая себе мордой и неудобными широкими лапами, завернул ребенка в ткань, взял зубами узелок и, пригнув голову с прижатыми ушами, прыгнул в огонь.
Вылетев из разваливающейся избы, волк уложил ребенка рядом с матерью, откидывая подальше загоревшуюся ткань, и бросил быстрый взгляд на дымоход — завален. Предусмотрительные уроды. Поскуливая и нервно тычась горячей опаленной мордой в тела, он пытался их разбудить, еще теша себя угасающей надеждой. Но они не собирались просыпаться.
Волк принюхался, тихо поскуливая и мягко касаясь носом их лиц. Понимающе замер. Вскинул к предрассветному небу огромную голову. И на всю округу раздался полный болезненной скорби вой, продирающий до мурашек, жуткий, отчаянный. А через мгновенье рядом с женщиной и ребенком, упал на колени черноволосый рыдающий молодой мужчина. Он прижимал их к себе, качал, беспорядочно целовал безвольные тела, уговаривал очнуться, надрывно рыдая и шепча слова любви. Он молил о прощении, и снова целовал, снова прижимал, вновь и вновь умоляя Мару вернуть их, умоляя взять его жизнь в откуп. Ведь это из-за него они погибли! Из-за него пришли прогнившие ублюдки! А он не почуял опасность! Не успел вовремя! Пошел на поводу у зверя!
Мара молчала, не желая расставаться со своей добычей и менять ее на опаленного пса. А мужчина все качал погибшую семью, вжимаясь лицом в их безжизненные руки, целуя, рыдая, коря себя и моля о прощении. А его иссиня-черные волосы, словно инеем, медленно покрывались проседью.
«Если бы не ушел так далеко! Если бы услышал! Если бы сразу повернул назад!» — мысленно сокрушался он, ненавидя себя, чувствуя себя предателем. Она ведь до последнего звала его! Ждала! Верила! Он же обещал, что с ним ей нечего бояться, что он всегда сможет защитить... Не услышал, не защитил, не уберег... Их смерть на его совести.
Когда он пришел в себя, небом уже завладел рассвет. Изба все еще полыхала багровым адским пламенем, пожирающим все, что осталось от развалившегося дома.
Мужчина мрачно посмотрел на просыпающееся солнце — «Как же ты допустил это, Великий? Разве не тебе подчиняется пламя, разве не ты покровитель огня?».
Ублюдки выбрали самое грязное время — ночь, когда Колыбель Богов скрыта за горизонтом, — говорят, ночью Боги не ведают о том, что творится внизу. Эти твари лишь с одним просчитались — он был на охоте, а не внутри, и они поплатятся за свою ошибку.
Он не стал осквернять память о семье скоропалительной местью. Сначала он попрощается с любимыми, как положено отправит их в последний путь.
Мужчина бережно уложил остывшее тело дочери на груди у матери, так, словно она нежно обнимает свое дитя и, аккуратно взяв их на руки, понес в лес. Весь день он готовил для своей семьи их последнюю в этой жизни колыбель, готовясь провожать их в чертоги Мары, откуда начнется их новый путь — в обитель Той, Что Дарует Жизнь. Он выбрал самое тихое и отдаленное место, куда не захаживают обычные селяне — окраину небольшого луга, где почти все лето цветет небесно-голубой лен, так любимый его нежной супругой.
Он уложил их бережно, как самое дорогое сокровище. Поцеловал безмятежно спящих жену и крохотную, словно фарфоровая куколка, дочь. В последний раз провел по светлым шелковым волосам супруги. Прощаясь. Оплакивая.
Когда отзвучали последние слова погребальной песни, на землю опустился огромный сивый волк. Его некогда черная шерсть теперь навечно перемешалась с сединой и местами сильно спеклась, оголяя голые обожженные участки кожи.
Он не стал дожидаться ночи. В отличии от суеверных селян, он знал — Боги видят все и всегда. И он идет собирать свою кровавую жатву под их взором открыто, не таясь. Волк вернулся к тлеющей избе, принюхался, и глаза его налились кровью, а сознание подернулось безумной дымкой.
Они знали, что он придет, знали еще с того момента, как поняли, что его нет в доме, как услышали его душераздирающий вой в лесу от которого всех, кто был у горящей избы, прошибло холодной дрожью.
Он шел тяжело, медленно ступая по земле, переполненный клокочущей яростью и жаждой крови. Черная смерть для тех, кто посмел посягнуть на самое дорогое. Для тех, кто посмел предать его доверие. Он чуял их страх еще за долго до того, как показались первые дома селения — вся округа провоняла им на несколько верст вокруг, будоража чувствительный звериный нюх. Волк довольно зарычал. Пусть добыча боится, пусть трясется от ужаса, разжигая в нем азарт охоты, застилая разум кровавой пеленой.
Волкодлак зашел в село не таясь и сразу дал о себе знать пронзительным воем. Пусть они знают, что он пришел за ними. Пусть трясутся от страха. Пусть испытывают предсмертный ужас, питая его темной вязкой силой.
Первым он посетил Войцеха. Худощавый бледный мужчина перекрыл все входы и выходы из избы, накрепко заколотил окна, подпер изнутри дверь. Наивный. Их это не убережет. Никто не останется безнаказанным.
Волк с легкостью преодолел установленные барьеры и медленно прошел по пустой избе, скрипя деревянными половицами под огромными лапами. Мысленно усмехаясь человеческой глупости, он остановился у квадратного тяжелого люка. Войцех вместе со своей семье прятался в холодном подполе. Подпол... Если бы у них в избе был подпол, возможно они смогли бы укрыться от едкого дыма, дождаться его... Он бы успел спасти их, вытащить из пылающей избы живыми...
Подонок дрожал, как осиновый лист, уже понимая, что его ждет. Едва завидев волка, он пал перед ним ниц, тотчас став белым и умоляя простить его, сохранить ему жизнь. Даже не семье. Ему.
"Какой же ты мерзкий, ничтожный ублюдок..." — с омерзением подумал волк.
— За что? — прорычал он, глядя в глаза бывшему другу. Это было последнее на что, хватило его сознания, прежде чем волк вгрызся в его печень и без разбора порвал всех до единого в этом доме.
Следующим был Болеслав — грузный неприятный мужчина с козлячей редкой бородкой. Он не прятался. Нет, он ждал его, сидя на крыльце с наточенными вилами в руках, и злорадно скалился, упиваясь причиненной болью.
— За что? — вновь прорычал волк.
— Ты задрал мою Анежку, — мрачно проговорил мужчина, исподлобья глядя на огромного зверя.
— Я не трогал ее! – вновь прорычал волк, вздыбливая на обожженном загривке шерсть и оскалив клыки. — Я уже говорил тебе, я не трогал ее!
— Я знаю, это был ты. Ты! — с лихорадочно блестящими глазами твердил мужик. Он замахнулся вилами, целясь волку в череп, но тот опередил его. Прыгнул вперед, вгрызаясь ему в шею, разрывая ее, выпуская горячую кровь на холодную землю. Он так и остался лежать у крыльца с вилами в руках, толчками извергая кровь из разодранной шеи и глядя пустыми, безжизненными глазами в небо.
Следующий забился в красном углу своей избы и судорожно теребил охапку оберегов от нечисти, читая молебные славословия Многоликому. Волк довольно осклабился, наслаждаясь его страхом.
Двуличные ублюдки. Так значит нечисть. И как давно он стал для них проклятой нежитью!? Или они всегда считали его грязью, но помалкивали, пока был нужен? Помнится они не раз являясь на заимку с просьбами помочь в охоте или найти заплутавших в лесу детей. Приходили, ели за его столом, улыбались, просили помощи. Мрази.
Одичавший волк медленно, упиваясь ужасом добычи, подошел к трясущемуся жирному мужику с масляными глазками. Зарычал, ощерившись, вздыбил прожженную шкуру, и капая кровавой слюной на протертый деревянный пол, одним движением вгрызся в лицо подонка, чувствуя, как трескаются в его пасти чужие кости.
— Нет! Прошу, оставь ее! — в ужасе закричала рыдающая женщина, несущаяся через село к дому.
Волк медленно перевел затуманенный взгляд на бесстрашно бегущую на него молодую безоружную женщину. Дернул губой, обнажая багровые клыки, и очнулся от кровавого наваждения. Перед ним, забившись в угол под крыльцом, замерла перепуганная маленькая девочка лет пяти с красным от слез лицом. А он стоял перед ней ощетинив жуткую прожженную шкуру и с его пасти капала тягучая кровь.
— Она тоже просила пощадить ее, — прорычал волк, вздыбливая загривок и вытягивая в оскале окровавленную морду. Слова давались ему с трудом. — Она умоляла не губить хотя бы дитя! — рычал он, все сильнее обнажая клыки.
— Я не знала о том, что они собираются сделать, — рыдала женщина, подбежав и упав перед ним на колени, закрывая собой ребенка, — оставь ее, умоляю, оставь. Не трогай. Она не виновата.
Волк вздыбился, обнажил клыки в утробном рыке, готовясь кинуться вперед. И вдруг вспомнил, с каким ужасом смотрела на него девочка, так похожая на его фарфоровую дочь. Встрепенулся, прижал уши как побитый щенок и, в ужасе от самого себя бросился прочь, оставляя за собой кровавый след, опустевшего почти на два десятка людей села.
Он мчал не разбирая дороги, жалобно поскуливая и сходя с ума от раздирающей его боли. А после очень долго отмывался в реке от чужой крови, от чужого липкого предсмертного страха, прежде чем вернуться на могилу своей семьи, чтобы так и остаться лежать на ней, более не возвращаясь к своему человеческому обличью.
Оставшиеся жители села еще несколько долгих недель слышали холодящий душу вой, полный боли и скорби. Пока однажды не поняли, что волк ушел.
