Карта Империи
Галлиния. Дорн.
В это утро я проснулась как от толчка, и какое-то время не могла понять где я.
Огляделась. Растерла сонные глаза.
Да. Все правильно.
Я сидела посередине оплеванной клетки, кутаясь в ветхий плед, среди грязи и нечистот, разглядывая сквозь толстые прутья решетки базарную площадь.
Вчера днем мы прибыли в Дорн – столицу провинции Галлиния – расположились на центральном базаре и сегодня наше первое здесь выступление. А в клетке я оказалась потому, что была наказана теткой Моргой за «наглость и своеволие».
Солнечные лучи едва-едва щекотали верхушки близстоящих домов, а небо, не набрав еще утренней синевы, отсвечивало всего лишь пронзительной серостью.
Весь город еще сладко спал: спали состоятельные обыватели, нежась в своих удобных кроватях, спали благородные господа – те вообще вставали поздно, ибо вели праздную и веселую жизнь, полную различных развлечений, и редко когда усыпали до полуночи, поэтому такого раннего утра, наверняка, никогда не видали.
Качались в объятиях сна бедные кварталы: трудовые люди, намаявшись за целый день на тяжелой работе, тоже позволяли отдохнуть измученному телу, ловя утренние рассветные часы как манну небесную, потому что подъем был близок, и последние сонные часы и минуты самые сладкие. А потом подъем, и все заново – работа, работа, работа…чтоб ее…
И только жители базарной площади – торговцы и грузчики, зазывалы и шарлатаны-выступальщики, сноровисто шастали туда-сюда, суетились вовсю, готовясь к долгому базарному дню.
Воздух раннего утра, который должен был быть свежим и чистым, – здесь таковым не был. Смрадными испарениями было пропитано все вокруг. Сильнее всего несло из угла той клетки, где я сидела, а виновата в том была дрессированная гаяла (животное семейства кошачьих, напоминающая пантеру со сплюснутой мордой и игольчатыми зубами), которая обреталась тут до меня.
И хотя с вечера, прежде чем укладываться спать, я с помощью скребка и веника очистила от гаяловских экскрементов пол моего невольного ночного пребывания, запах и не думал исчезать. Он так впитался в рассохшиеся доски пола, что моя уборка была чисто номинальной – гаялы уже три дня как на свете не было, а гуаном реально несло на несколько шерлов (длина, соответствующая 1,5 м) вокруг.
Тошнотворный запах витал и вокруг клетки, потому что вчера дядька Досель, не найдя более нигде свободного места, установил и клетку, и нашу перевозную кибитку около рыбных рядов, и теперь внешний запах сгнившей селедки и протухшей рыбы перемешивался с внутренними ароматами моей клетки, и смесь эта была поистине взрывоопасной. Она заставляла мои глаза слезиться, а горло свербеть.
Вчера, умаявшись за день, я особо не принюхивалась и уснула как всегда быстро, а вот сегодня поутру оценила место ночевки в полной мере. Спать хотелось невыносимо, но уже не усну – почти над ухом орали два мужика, перекатывая бочки с рыбой ближе к прилавкам, от тошнотворных запахов на глаза наворачивались слезы, и я пару раз оглушительно чихнула.
Завернулась в старенький плед, подтянула колени к подбородку, и принялась равнодушно следить из своего убежища за всеобщими приготовлениями.
Чужое оживление и суета не трогали меня, меня они не касались, а самой суетиться – зачем? Суетись, не суетись – в моей жизни вряд ли что измениться. Я знала наперед, что сегодня будет: пройдет еще один обычный день, который как всегда не принесет мне ничего хорошего, нового или интересного.
Будет мое выступление (к которому, кстати, нужно еще подготовиться), а может быть, и не одно – смотря сколько народу соберется сегодня на базарной площади и насколько тетку Моргу обуяет жадность. Раньше вместе со мной выступал и дядька Досель с дрессированной гаялой, но третьего дня та благополучно издохла по причине неизвестной болезни, и теперь приходилось отдуваться мне одной.
Отложенных денег на новую живность у нас не было, а поймать в степи что-нибудь дикое, заменяющее гаялу – на это не хватит сил и умения ни у меня (по причине моих слабых рук и маленького веса), ни тем более у дядьки Доселя. У него, вообще, руки тряслись, не переставая (что со стопкой, что без), а ноги еле шкандыбали – где уж ему бегать за дикими животными?
Про тетку Моргу я вообще молчу – та только орать хорошо умела, по поводу и без. Да еще жалостливо рассказать о том, как нужны деньги юному дарованию, то есть мне, когда обходила с кружкой для монет любопытствующую публику.
В обед – в лучшем случае – мне кинут пресную булку и ткнут в морду кружку с травяным отваром. А вечером…. Как я проведу вечер, будет зависеть от сегодняшних сборов.
Если сборов будет мало, или на тетку Моргу нападет очередной приступ жадности, то и на вечер мне нечего рассчитывать. Мне кинут еще одну пресную булку, и придется сбегать из кибитки опять в эту смердящую клетку, чтобы не слышать, как мои хозяева ругаются между собой, а потом еще ждать, когда они, напившись дешевого пойла, уснут. Тогда я незаметно проберусь в кибитку и проверю – не осталось ли чего от их ужина, чтобы поплотнее набить мое брюхо перед сном.
Другое дело – если мое выступление понравится публике и в кружку тетки Морги прилетит достаточно денег, и никто не испортит ей настроение. Тогда мы пойдем в трактир «Брюхо кабана» и там мне дадут чудеснейшей мясной похлебки, а может быть, удастся даже полакомиться карамельными яблоками или пирогами со свежими ягодами. Я их страсть как люблю.
Тетка Морга и дядька Досель закажут себе большой кувшин имбирной браги – ясное дело, можно даже не гадать на этот счет – и, когда отхлебают из него половину, у них сразу улучшится настроение.
Они будут смеяться и, перебивая друг друга, начнут строить планы: тетка Морга – о том, как они отложат денег и купят новую повозку, дядька Досель же будет выпячивать свою худую куриную грудку и настаивать на покупке новой живности для своей дрессировки. Он считает себя величайшим дрессировщиком в мире. В эти моменты я только тихонько хмыкаю, потому что-я-то знаю, кто кормил и обихаживал в последнее время гаялу, когда «великий дрессировщик», налакавшись браги или дешевенького вина, дрых без задних ног, напрочь забыв о своей подопечной.
Когда начнется распитие второй половины кувшина, планы моих хозяев станут еще грандиознее – тетка Морга начнет мечтать о жетоне оседлости и маленьком домике где-нибудь на окраине одного из городов Империи.
«Для этого и денег-то не особо много нужно, – будет приговаривать она, – вон караульщик Деннис за тридцать серебрушек мне такой жетон обещал, если у нас недвижимость появиться. А за пятьдесят серебрушек можно купить домик старухи Моллень, что в пригороде Банена. Помнишь ее хорошенький маленький домик? Мы ж там были недавно», – и она начнет пихать дядьку Доселя локтем в бок, а пьяный старик, которого, как я поняла, все в этой жизни устраивает, начнет вяло отбиваться.
«Что? Что ты говоришь? – начнет орать тетка Морга. – Ну и что, что он на самой окраине Империи и там никто селиться не хочет, даже родственники покойной? Зато – дешево и сердито. Да и много нам по старости нужно? Там земля плодородная, мы и с огорода проживем. Старуха одна там жила и не тужила. Все у нее для беспечной жизни было – и сараи, и выпас, и лес близко – грибы-ягоды задарма. Лошадь у нас уже есть, а повозку вместе с нашим жетоном можно за десять серебрушек продать, а деньги пустить на обзаведение хозяйством – на ремонт, семена и живность мелкую какую-никакую. Жаль, что такой хороший домик ветшает без хозяев. Собрать бы восемьдесят серебрушек – и спокойная старость нам обеспечена».
Вот в такие моменты тетка Морга становилась доброй и ласковой и вспоминала обо мне, то есть о моем желудке тоже. Именно тогда, может быть, она закажет мне любимые сладости, и даже пару раз погладит по голове, приговаривая: «Ты главное – работай на совесть, девочка, и держись нас со стариком. Не пропадешь».
Ага! Конечно! Может быть, и не пропаду, потому что пропадать мне абсолютно некуда. Я полностью завишу от своих работодателей, попутчиков, хозяев – эти названия все верны, ведь в семью меня никто не звал.
Я – «подкидыш», «обуза», «дармоедка» и еще сто эпитетов в подобном роде. Я не знаю своего возраста, я даже не знаю, как меня зовут на самом деле – «Эйты» или «Дрянь»? Потому что хозяева мои сами в этом вопросе до сих пор не определились.
Дядька Досель зовет меня – Эйты, а тетка Морга, в основном – Дрянь.
– Где ты, несносная Дрянь? Беги скорее сюда и вынеси из кибитки мусор.
– Ты почему, неблагодарная Дрянь, порвала рубашку? Она же была почти новая, и года не проносила…
– Сколько тебя можно звать, наглая Дрянь? Ты оглохла? Мало того, что ума нет, так еще и глухая досталась…
С самого раннего детства я живу с этими людьми. После того, как они, по их словам, нашли меня однажды на пустынной дороге в виде пищавшего свертка и спасли от верной смерти, взяв к себе на воспитание, с того самого момента я являюсь полной их собственностью.
В прекраснодушные моменты хороших заработков и ужинов в кабачках или трактирах тетка Морга иногда подробно рассказывает о моем необычном появлении в их жизни и о том, какие чудеса храбрости и самопожертвования проявили они с дядькой Доселем, решив оставить приблудное чадо на своем иждивении.
А если упивается вдрызг, может даже слезу пустить, вспоминая те времена, когда им пришлось выкармливать меня настоящим свежим молоком, потому что скисшее я – неблагодарная Дрянь – есть не хотела.
Ну, что же… Теперь я с лихвой компенсирую свои неправильные детские гурманские пристрастия, так как питаюсь в основном объедками, оставшимися от трапезы своих хозяев. Ну, еще иногда в трактирах, но это только в случае хороших заработков.
Дядька Досель и тетка Морга – бродячие выступальщики. И хотя они вместе уже много лет колесят по дорогам нашей Империи – с ярмарки на ярмарку, с базара на базар – супругами по законам Империи они не являются.
Давным-давно каким-то непонятным образом они получили в собственность вот эту старую кибитку и еще тогда, когда закон не был так строг с закреплением к определенной местности, оформили один переезжий жетон на двоих.
И теперь, хоть они и не женаты, привязаны друг к другу почище некоторых супругов, и даже, если бы очень хотели, теперь с новыми строгими законами разбежаться в разные стороны – увы! – не смогут.
Широкая в размерах, мощная и громкоголосая тетка Морга иногда поколачивает своего тщедушного напарника, ибо так он себя по отношению к ней называет. Она же – как и любая женщина, стремящаяся к более законному статусу – называет его «сожитель» или «мой». Впрочем, не слишком часто, ибо некогда ей «полихтесы» разводить, а нужно думать о хлебе насущном.
Они могут не разговаривать целыми днями, особенно когда мы долго трясемся в кибитке по нескончаемой дороге, переезжая из города в город, а могут за бутылкой дешевого пойла проговорить всю ночь напролет, вспоминая смешные и не очень случаи из своей богатой событий жизни.
И уж точно есть у них одна общая тема – это я. Любят, что он, что она посетовать о том, какая неблагодарная Дрянь в моем лице досталась этим кристально честным и благородным людям.
Я знаю, что я Дрянь, я пытаюсь соответствовать этому гордому имени. Как любое живое существо, я ищу тепла и ласки, а когда не нахожу, то иногда могу даже мстить за неоправданные надежды и ожидания.
Вот и вчера… Мы приехали в очередной город, на очередной базар, и я, давно не видевшая моря, плюнула на то, что нужно помочь с обустройством, сорвалась из душной кибитки и убежала купаться.
Обогнула местный порт, нашла тихое уединенное местечко, сняла с себя ветхие, пыльные и потные тряпки, наплавалась и нанырялась вволю. На душе сразу стало спокойно и чисто.
Лазурная синь моря, шепот прибрежных волн, крики белых чаек над головой – все это поселило во мне тихий восторг и какую-то смутную надежду. И не хотелось возвращаться опять на шумный базар, к вечно ругающимся на меня хозяевам, в пыль, в смрад моей никудышней жизни.
Я долго сидела на берегу, предаваясь каким-то неясным мечтам. Хотя какие мечты могут быть у Дряни? Если бы я могла, я бы давно сбежала от опостылевших мне «благодетелей». Только куда?
Меня никто и нигде не ждал, документов у меня никогда не было. При проверках тетка Морга всегда бережно достает свой жетон «выступальщиков», где вписаны ее с дядькой Доселем имена, с гордостью показывает латаную-перелатаную кибитку, являющуюся средством их передвижения и местом заработка на хлеб насущный, а на меня кивает небрежно и говорит:
– А это дочка наша. Она еще мала для доку?ментов. Как шестнадцать исполнится, так мы сразу ее и впишем. Нешто мы не понимаем, порядок – есть порядок.
И трет пятерней свою могучую грудь, или сморкается смущенно в подол синей линялой юбки.
При проверках стражников и караульщиков, я не поднимаю глаз, я помню наказ тетки – смотреть в пол, а вообще, еще лучше – притвориться спящей. Мои глаза меня выдают. Они нереально темные с яркими вкраплениями золотых искр, они светятся в темноте, они говорят всем, что я не человек, я – нелюдь.
А с нелюдями в Империи строго: чуть кого нашли – сразу взяли в оборот и препроводили в ближайшее гетто для таких вот отщепенцев, чтобы не плодились и не распространялись по миру. Эдак опять заполонят Империю твари-нелюди, захотят равных прав с людьми и развяжут войну.
А кому оно надо? От прошлой еле-еле отошли.
Я, может быть, и сбежала бы от моих благодетелей, мне давно тошно от такой жизни. Но что-что, а дурой я не была. Дрянью была и есть, а дурой – ни-ни. Я прекрасно представляла, что даже если убегу, то этот побег долго не продлиться. До первой стражи или до первого сознательного гражданина Империи.
В гетто для нелюдей мне решительно не хотелось. Страшные слухи ходили по Империи: что и жизнь там как в тюрьме – за колючей проволокой, в холоде, голоде и непосильной работе, что мрут нелюди пачками, потому как долго голодными не проживешь, а еще поговаривают (но это уже шепотом), что убивают их охранники без суда и следствия, ежели кому бежать вздумается. А бегут они, по моему мнению, все от того же голода. С пустым-то брюхом жить грустно…
Поэтому смирилась я со своей участью, со своим окружением, со своей беспросветной безрадостной жизнью. Все лучше на воле. И хоть сытой и привольной жизнью я похвастать не могу, но иногда и у меня бывают праздники. Вот как сегодня.
Я сидела на берегу синего-синего моря, слушала шум прибоя и крики настырных чаек, и мечтала…
Мечтала совсем о другой жизни: где я свободна делать все, что я хочу, где со мною рядом живут люди (или нелюди, мне все равно кто), которые меня жалеют и берегут, и иногда гладят по голове, обнимают за плечи и говорят ласковые слова.
Потом, конечно, я одернула себя от неосуществимых мыслей, и, вздохнув, поплелась назад к кибитке.
Встречена была громкими криками тетки Морги, схвачена за волосы и бита для профилактики, чтобы знала место.
Потом мне был вручен скребок и веник, и я была отправлена убирать клетку от испражнений жившей там ранее, а сейчас издохшей гаялы. В клетке же пришлось и переночевать.
Часть I
Галлиния. Дорн.
Глава 1 (От Дряни)
В это утро я проснулась как от толчка, и какое-то время не могла понять где я.
Огляделась. Растерла сонные глаза.
Да. Все правильно.
Я сидела посередине оплеванной клетки, кутаясь в ветхий плед, среди грязи и нечистот, разглядывая сквозь толстые прутья решетки базарную площадь.
Вчера днем мы прибыли в Дорн – столицу провинции Галлиния – расположились на центральном базаре и сегодня наше первое здесь выступление. А в клетке я оказалась потому, что была наказана теткой Моргой за «наглость и своеволие».
Солнечные лучи едва-едва щекотали верхушки близстоящих домов, а небо, не набрав еще утренней синевы, отсвечивало всего лишь пронзительной серостью.
Весь город еще сладко спал: спали состоятельные обыватели, нежась в своих удобных кроватях, спали благородные господа – те вообще вставали поздно, ибо вели праздную и веселую жизнь, полную различных развлечений, и редко когда усыпали до полуночи, поэтому такого раннего утра, наверняка, никогда не видали.
Качались в объятиях сна бедные кварталы: трудовые люди, намаявшись за целый день на тяжелой работе, тоже позволяли отдохнуть измученному телу, ловя утренние рассветные часы как манну небесную, потому что подъем был близок, и последние сонные часы и минуты самые сладкие. А потом подъем, и все заново – работа, работа, работа…чтоб ее…
И только жители базарной площади – торговцы и грузчики, зазывалы и шарлатаны-выступальщики, сноровисто шастали туда-сюда, суетились вовсю, готовясь к долгому базарному дню.
Воздух раннего утра, который должен был быть свежим и чистым, – здесь таковым не был. Смрадными испарениями было пропитано все вокруг. Сильнее всего несло из угла той клетки, где я сидела, а виновата в том была дрессированная гаяла (животное семейства кошачьих, напоминающая пантеру со сплюснутой мордой и игольчатыми зубами), которая обреталась тут до меня.
И хотя с вечера, прежде чем укладываться спать, я с помощью скребка и веника очистила от гаяловских экскрементов пол моего невольного ночного пребывания, запах и не думал исчезать. Он так впитался в рассохшиеся доски пола, что моя уборка была чисто номинальной – гаялы уже три дня как на свете не было, а гуаном реально несло на несколько шерлов (длина, соответствующая 1,5 м) вокруг.
Тошнотворный запах витал и вокруг клетки, потому что вчера дядька Досель, не найдя более нигде свободного места, установил и клетку, и нашу перевозную кибитку около рыбных рядов, и теперь внешний запах сгнившей селедки и протухшей рыбы перемешивался с внутренними ароматами моей клетки, и смесь эта была поистине взрывоопасной. Она заставляла мои глаза слезиться, а горло свербеть.
Вчера, умаявшись за день, я особо не принюхивалась и уснула как всегда быстро, а вот сегодня поутру оценила место ночевки в полной мере. Спать хотелось невыносимо, но уже не усну – почти над ухом орали два мужика, перекатывая бочки с рыбой ближе к прилавкам, от тошнотворных запахов на глаза наворачивались слезы, и я пару раз оглушительно чихнула.
Завернулась в старенький плед, подтянула колени к подбородку, и принялась равнодушно следить из своего убежища за всеобщими приготовлениями.
Чужое оживление и суета не трогали меня, меня они не касались, а самой суетиться – зачем? Суетись, не суетись – в моей жизни вряд ли что измениться. Я знала наперед, что сегодня будет: пройдет еще один обычный день, который как всегда не принесет мне ничего хорошего, нового или интересного.
Будет мое выступление (к которому, кстати, нужно еще подготовиться), а может быть, и не одно – смотря сколько народу соберется сегодня на базарной площади и насколько тетку Моргу обуяет жадность. Раньше вместе со мной выступал и дядька Досель с дрессированной гаялой, но третьего дня та благополучно издохла по причине неизвестной болезни, и теперь приходилось отдуваться мне одной.
Отложенных денег на новую живность у нас не было, а поймать в степи что-нибудь дикое, заменяющее гаялу – на это не хватит сил и умения ни у меня (по причине моих слабых рук и маленького веса), ни тем более у дядьки Доселя. У него, вообще, руки тряслись, не переставая (что со стопкой, что без), а ноги еле шкандыбали – где уж ему бегать за дикими животными?
Про тетку Моргу я вообще молчу – та только орать хорошо умела, по поводу и без. Да еще жалостливо рассказать о том, как нужны деньги юному дарованию, то есть мне, когда обходила с кружкой для монет любопытствующую публику.
В обед – в лучшем случае – мне кинут пресную булку и ткнут в морду кружку с травяным отваром. А вечером…. Как я проведу вечер, будет зависеть от сегодняшних сборов.
Если сборов будет мало, или на тетку Моргу нападет очередной приступ жадности, то и на вечер мне нечего рассчитывать. Мне кинут еще одну пресную булку, и придется сбегать из кибитки опять в эту смердящую клетку, чтобы не слышать, как мои хозяева ругаются между собой, а потом еще ждать, когда они, напившись дешевого пойла, уснут. Тогда я незаметно проберусь в кибитку и проверю – не осталось ли чего от их ужина, чтобы поплотнее набить мое брюхо перед сном.
Другое дело – если мое выступление понравится публике и в кружку тетки Морги прилетит достаточно денег, и никто не испортит ей настроение. Тогда мы пойдем в трактир «Брюхо кабана» и там мне дадут чудеснейшей мясной похлебки, а может быть, удастся даже полакомиться карамельными яблоками или пирогами со свежими ягодами. Я их страсть как люблю.
Тетка Морга и дядька Досель закажут себе большой кувшин имбирной браги – ясное дело, можно даже не гадать на этот счет – и, когда отхлебают из него половину, у них сразу улучшится настроение.
Они будут смеяться и, перебивая друг друга, начнут строить планы: тетка Морга – о том, как они отложат денег и купят новую повозку, дядька Досель же будет выпячивать свою худую куриную грудку и настаивать на покупке новой живности для своей дрессировки. Он считает себя величайшим дрессировщиком в мире. В эти моменты я только тихонько хмыкаю, потому что-я-то знаю, кто кормил и обихаживал в последнее время гаялу, когда «великий дрессировщик», налакавшись браги или дешевенького вина, дрых без задних ног, напрочь забыв о своей подопечной.
Когда начнется распитие второй половины кувшина, планы моих хозяев станут еще грандиознее – тетка Морга начнет мечтать о жетоне оседлости и маленьком домике где-нибудь на окраине одного из городов Империи.
«Для этого и денег-то не особо много нужно, – будет приговаривать она, – вон караульщик Деннис за тридцать серебрушек мне такой жетон обещал, если у нас недвижимость появиться. А за пятьдесят серебрушек можно купить домик старухи Моллень, что в пригороде Банена. Помнишь ее хорошенький маленький домик? Мы ж там были недавно», – и она начнет пихать дядьку Доселя локтем в бок, а пьяный старик, которого, как я поняла, все в этой жизни устраивает, начнет вяло отбиваться.
«Что? Что ты говоришь? – начнет орать тетка Морга. – Ну и что, что он на самой окраине Империи и там никто селиться не хочет, даже родственники покойной? Зато – дешево и сердито. Да и много нам по старости нужно? Там земля плодородная, мы и с огорода проживем. Старуха одна там жила и не тужила. Все у нее для беспечной жизни было – и сараи, и выпас, и лес близко – грибы-ягоды задарма. Лошадь у нас уже есть, а повозку вместе с нашим жетоном можно за десять серебрушек продать, а деньги пустить на обзаведение хозяйством – на ремонт, семена и живность мелкую какую-никакую. Жаль, что такой хороший домик ветшает без хозяев. Собрать бы восемьдесят серебрушек – и спокойная старость нам обеспечена».
Вот в такие моменты тетка Морга становилась доброй и ласковой и вспоминала обо мне, то есть о моем желудке тоже. Именно тогда, может быть, она закажет мне любимые сладости, и даже пару раз погладит по голове, приговаривая: «Ты главное – работай на совесть, девочка, и держись нас со стариком. Не пропадешь».
Ага! Конечно! Может быть, и не пропаду, потому что пропадать мне абсолютно некуда. Я полностью завишу от своих работодателей, попутчиков, хозяев – эти названия все верны, ведь в семью меня никто не звал.
Я – «подкидыш», «обуза», «дармоедка» и еще сто эпитетов в подобном роде. Я не знаю своего возраста, я даже не знаю, как меня зовут на самом деле – «Эйты» или «Дрянь»? Потому что хозяева мои сами в этом вопросе до сих пор не определились.
Дядька Досель зовет меня – Эйты, а тетка Морга, в основном – Дрянь.
– Где ты, несносная Дрянь? Беги скорее сюда и вынеси из кибитки мусор.
– Ты почему, неблагодарная Дрянь, порвала рубашку? Она же была почти новая, и года не проносила…
– Сколько тебя можно звать, наглая Дрянь? Ты оглохла? Мало того, что ума нет, так еще и глухая досталась…
С самого раннего детства я живу с этими людьми. После того, как они, по их словам, нашли меня однажды на пустынной дороге в виде пищавшего свертка и спасли от верной смерти, взяв к себе на воспитание, с того самого момента я являюсь полной их собственностью.
В прекраснодушные моменты хороших заработков и ужинов в кабачках или трактирах тетка Морга иногда подробно рассказывает о моем необычном появлении в их жизни и о том, какие чудеса храбрости и самопожертвования проявили они с дядькой Доселем, решив оставить приблудное чадо на своем иждивении.
А если упивается вдрызг, может даже слезу пустить, вспоминая те времена, когда им пришлось выкармливать меня настоящим свежим молоком, потому что скисшее я – неблагодарная Дрянь – есть не хотела.
Ну, что же… Теперь я с лихвой компенсирую свои неправильные детские гурманские пристрастия, так как питаюсь в основном объедками, оставшимися от трапезы своих хозяев. Ну, еще иногда в трактирах, но это только в случае хороших заработков.
Дядька Досель и тетка Морга – бродячие выступальщики. И хотя они вместе уже много лет колесят по дорогам нашей Империи – с ярмарки на ярмарку, с базара на базар – супругами по законам Империи они не являются.
Давным-давно каким-то непонятным образом они получили в собственность вот эту старую кибитку и еще тогда, когда закон не был так строг с закреплением к определенной местности, оформили один переезжий жетон на двоих.
И теперь, хоть они и не женаты, привязаны друг к другу почище некоторых супругов, и даже, если бы очень хотели, теперь с новыми строгими законами разбежаться в разные стороны – увы! – не смогут.
Широкая в размерах, мощная и громкоголосая тетка Морга иногда поколачивает своего тщедушного напарника, ибо так он себя по отношению к ней называет. Она же – как и любая женщина, стремящаяся к более законному статусу – называет его «сожитель» или «мой». Впрочем, не слишком часто, ибо некогда ей «полихтесы» разводить, а нужно думать о хлебе насущном.
Они могут не разговаривать целыми днями, особенно когда мы долго трясемся в кибитке по нескончаемой дороге, переезжая из города в город, а могут за бутылкой дешевого пойла проговорить всю ночь напролет, вспоминая смешные и не очень случаи из своей богатой событий жизни.
И уж точно есть у них одна общая тема – это я. Любят, что он, что она посетовать о том, какая неблагодарная Дрянь в моем лице досталась этим кристально честным и благородным людям.
Я знаю, что я Дрянь, я пытаюсь соответствовать этому гордому имени. Как любое живое существо, я ищу тепла и ласки, а когда не нахожу, то иногда могу даже мстить за неоправданные надежды и ожидания.
Вот и вчера… Мы приехали в очередной город, на очередной базар, и я, давно не видевшая моря, плюнула на то, что нужно помочь с обустройством, сорвалась из душной кибитки и убежала купаться.
Обогнула местный порт, нашла тихое уединенное местечко, сняла с себя ветхие, пыльные и потные тряпки, наплавалась и нанырялась вволю. На душе сразу стало спокойно и чисто.
Лазурная синь моря, шепот прибрежных волн, крики белых чаек над головой – все это поселило во мне тихий восторг и какую-то смутную надежду. И не хотелось возвращаться опять на шумный базар, к вечно ругающимся на меня хозяевам, в пыль, в смрад моей никудышней жизни.
Я долго сидела на берегу, предаваясь каким-то неясным мечтам. Хотя какие мечты могут быть у Дряни? Если бы я могла, я бы давно сбежала от опостылевших мне «благодетелей». Только куда?
Меня никто и нигде не ждал, документов у меня никогда не было. При проверках тетка Морга всегда бережно достает свой жетон «выступальщиков», где вписаны ее с дядькой Доселем имена, с гордостью показывает латаную-перелатаную кибитку, являющуюся средством их передвижения и местом заработка на хлеб насущный, а на меня кивает небрежно и говорит:
– А это дочка наша. Она еще мала для доку?ментов. Как шестнадцать исполнится, так мы сразу ее и впишем. Нешто мы не понимаем, порядок – есть порядок.
И трет пятерней свою могучую грудь, или сморкается смущенно в подол синей линялой юбки.
При проверках стражников и караульщиков, я не поднимаю глаз, я помню наказ тетки – смотреть в пол, а вообще, еще лучше – притвориться спящей. Мои глаза меня выдают. Они нереально темные с яркими вкраплениями золотых искр, они светятся в темноте, они говорят всем, что я не человек, я – нелюдь.
А с нелюдями в Империи строго: чуть кого нашли – сразу взяли в оборот и препроводили в ближайшее гетто для таких вот отщепенцев, чтобы не плодились и не распространялись по миру. Эдак опять заполонят Империю твари-нелюди, захотят равных прав с людьми и развяжут войну.
А кому оно надо? От прошлой еле-еле отошли.
Я, может быть, и сбежала бы от моих благодетелей, мне давно тошно от такой жизни. Но что-что, а дурой я не была. Дрянью была и есть, а дурой – ни-ни. Я прекрасно представляла, что даже если убегу, то этот побег долго не продлиться. До первой стражи или до первого сознательного гражданина Империи.
В гетто для нелюдей мне решительно не хотелось. Страшные слухи ходили по Империи: что и жизнь там как в тюрьме – за колючей проволокой, в холоде, голоде и непосильной работе, что мрут нелюди пачками, потому как долго голодными не проживешь, а еще поговаривают (но это уже шепотом), что убивают их охранники без суда и следствия, ежели кому бежать вздумается. А бегут они, по моему мнению, все от того же голода. С пустым-то брюхом жить грустно…
Поэтому смирилась я со своей участью, со своим окружением, со своей беспросветной безрадостной жизнью. Все лучше на воле. И хоть сытой и привольной жизнью я похвастать не могу, но иногда и у меня бывают праздники. Вот как сегодня.
Я сидела на берегу синего-синего моря, слушала шум прибоя и крики настырных чаек, и мечтала…
Мечтала совсем о другой жизни: где я свободна делать все, что я хочу, где со мною рядом живут люди (или нелюди, мне все равно кто), которые меня жалеют и берегут, и иногда гладят по голове, обнимают за плечи и говорят ласковые слова.
Потом, конечно, я одернула себя от неосуществимых мыслей, и, вздохнув, поплелась назад к кибитке.
Встречена была громкими криками тетки Морги, схвачена за волосы и бита для профилактики, чтобы знала место.
Потом мне был вручен скребок и веник, и я была отправлена убирать клетку от испражнений жившей там ранее, а сейчас издохшей гаялы. В клетке же пришлось и переночевать.
