ПРОЛОГ

       Ночь неохотно отступала перед рассветом, когда с лязгом и грохотом цепей опустился мост, ворота открылись, и из замка выехал всадник на крепкой гнедой кобыле. Из-под его суконного плаща поблёскивала кольчуга, на поясе висел меч, за спиной – щит. Воин, не просто посыльный. Гнедая артачилась, не желая покидать тёплую конюшню, но человек натянул узду, покрепче сдавил коленями лошадиные бока, и кобыла подчинилась, покорно затрюхала по подмёрзшей дороге. Всадник позволил ей немного размяться, а после пришпорил, и гнедая припустила рысью, возмущённо всхрапывая. Стража закрыла за всадником ворота, но мост поднимать не стала.
       Сверху, с донжона ^[1] замка Баллиан, следила за уезжающим женщина. Когда всадник скрылся за холмом и дорога опустела, наблюдательница не ушла, так и стояла, ожидая чего-то. Она зябко куталась в подбитый мехом тёмный плащ, из-под которого выглядывал подол чёрного траурного платья. Где-то она потеряла покрывало, и пряди рыжих волос, казавшихся красными в неверном свете зимнего утра, полоскал резкий ледяной ветер. Только эти выбившиеся из кос пряди и блеск глаз казались настоящими, не нарисованными углем на белёной стене. Женщина была ещё молода, но бледное лицо и тени под глазами добавляли ей добрый десяток лет. Верно, не выспалась. Над замком стояла тишина, лишь ветер низко свистел, иногда взвывая, словно злобная ведьма.
       – Сестрица Анна! – донёсся тревожный девичий голос откуда-то снизу, с лестницы, скрытой в башне, и женщина на площадке встрепенулась. – Сестрица Анна, скажи, не едут ли наши братья?
       – Нет, сестрица Энид, – ответила женщина, отрывая взор от дороги, к которой от ворот замка Баллиан вёл отвилок. – На дороге никого.
       – Скорее бы! – воскликнула невидимая Энид.
       – Молись, сестрица, – сурово сказала Анна, с некоторым раздражением глянув на люк в полу. – Молись, чтобы они успели раньше твоего супруга.
       Короткий стон был ей ответом, а после загремели, удаляясь, шаги по деревянным ступеням: Энид спускалась вниз. Анна знала, что не пройдёт и получаса, как Энид явится снова.
       Анна набросила на голову капюшон плаща, закуталась поплотнее и словно позабыла о сестре. Женщина вновь повернулась лицом к дороге, растворяясь в запахе снега и мокрого камня, в порывах пронизывающего ветра. Серые сумерки медленно переходили в такой же серый день, а она всё стояла и смотрела вдаль.
       

ГЛАВА 1

       В начале зимы темнеет рано. Уже часам к четырём пополудни в замке Баллиан зажгли факелы, и молодой Лоркан на дозорной башне тихо ругался на пляшущее пламя. Свет факелов ослеплял наблюдателя, а темнота за кругом света становилась ещё гуще, не позволяя разглядеть в темноте даже короткий мощёный отрезок пути от замка до большой дороги, соединяющей город Скарриф и многолюдный Эннис, столицу графства.
       Впрочем, группу всадников, сопровождавших крытый возок и два или три фургона, Лоркан не мог не заметить; вернее, раньше он увидел пляшущее пламя фонарей и факелов, а после уже разглядел чёрные силуэты на заснеженной дороге.
       – Едут! Едут! – заорал стражник, почти распластавшись по парапету. Внизу, во дворе замка, поднялась суета, но Лоркану некогда было наблюдать за беготнёй слуг, он вновь обернулся к дороге, разглядывая приближающихся путников.
       Накануне к барону прибыл гонец с сообщением, что его свояченица, вдовствующая баронесса Литрим, остановилась в Скаррифе на ночь, а к нынешнему вечеру её стоит ждать уже в Баллиане. Так что люди на дороге, должно быть, как раз баронесса со свитой, но пост оставлять никак нельзя: господин замка Баллиан суров, и провинившийся стражник может быть выпорот или даже изгнан. Потому молодой Лоркан очень внимательно следил за приближением поезда ^[2] , не забывая поглядывать окрест, и пропустил саму встречу благородных господ.
       Встреча же прошла… странно. Вроде бы всё по правилам, но что-то не так. Может, оттого, что Крейг Кавана, барон Баллиан, стоявший на ступенях господского дома, хмурился, глядя на въезжающих в ворота всадников? Жевал длинный ус, пальцы правой руки крепко вцепились в серебряный пояс с агатовыми бляхами, полосатыми, оранжевыми с серым. Левая рука барона захвачена была его супругой, прелестной Энид. И слово «прелестная» никто не использовал для лести, нет, Энид Кавана воистину была прелестна. Юность сама по себе исполнена очарования, а если добавить изящную фигурку, правильные черты лица и белую кожу, огромные синие глаза, алые губы, подобные бутону розы – разве можно остаться равнодушным? Крейг Кавана ценил красоту жены и не скупился на наряды, Энид же не беспокоилась о цене и одевалась так, что указ о роскоши ^[3] не нарушала только чудом.
       Вот и сейчас было на ней тёмно-зелёное платье-киртл ^[4] из плотной парчи, поверх – малиновое сюрко, отороченное куницей по вырезу и рукавам, и наряд этот нарочито подчёркивал округлившийся живот баронессы. Плащ она не стала перехватывать поясом, дабы побыстрее похвастать перед сестрой своей беременностью, а ещё – чтобы все видели тяжёлую связку ключей, подвешенную к поясу. Вообще в ожидании наследника дама сделалась капризной, то и дело плакала, и супруг с трудом выносил перепады её настроения. В иное время женщина была бы наказана, но не теперь, когда непраздна ^[5] . Когда Энид попросила дозволения на приезд сестры, Крейг Кавана только порадовался: глядишь, развлечётся жена, перестанет дурить. Энид и в самом деле повеселела, заблестели синие глаза, улыбка то и дело цвела на алых губах. Пусть порадуется, заодно и барон познакомится с Анной. Прежде барон свояченицу не встречал: когда он брал за себя Энид, её сестра уже была замужем и на свадьбу прибыть не смогла.
       Но сейчас барон усомнился в своём решении. Очень уж большая свита оказалась у Анны Бёрк; она что, собирается поселиться в замке до самых родов сестры? Десяток охранников – ладно, это понятно, хоть и придётся кормить лишние рты. Зимой оголодавшее быдло, бывает, выходит на большую дорогу пограбить. Но четыре повозки?! Не гостинцы же привезла свояченица, да и личных вещей сколько может быть? Сундук, два… Что она задумала?
       Небольшой возок с застеклёнными окнами на дверцах, со слюдяными фонарями, подвешенными к крюкам, остановился перед ступенями. Один из спутников дамы Литрим соскочил с коня и поспешил помочь госпоже. Дверь открылась, и из тёмного, тёплого нутра возка появилась одетая в чёрное гостья. Опершись на руку охранника, выбралась на свет факелов, выпрямилась и расправила плечи, словно бабочка, выбравшаяся из кокона. Барон Баллиан позабыл о своём недовольстве. Он вообще обо всём позабыл, глядя на свояченицу. Если его жена была юна и прелестна, то зрелая красота её старшей сестры заставляла сердце замереть, а после дико биться. Анна Бёрк прекрасно понимала всю силу своей красоты, и вдовство не мешало её тщеславию. Подбитый чёрной лисой бархатный плащ, в который баронесса закуталась, едва выбравшись из возка, не скрывал очертаний её тела, но взгляд невольно обращался к греховно прекрасному лицу. Синие, как у Энид, глаза её сестры были бездонны и исполнены тайн; взор, казалось, обещал неземное блаженство тому, кто отважится погрузиться в их глубины. Полные губы изгибались в чуть насмешливой улыбке, и Крейгу Каване внезапно захотелось стереть эту улыбку, смять нежный розовый рот жадным поцелуем. Сорвать белый чепец-крузелер, скрывающий волосы – наверно, такие же рыжие кудри, как у Энид. Увидеть, как самоуверенное выражение на прекрасном лице сменяется покорностью и желанием, как туманится дерзкая синева глаз. Он уже почти видел тело Анны распростёртым под собой на меховом одеяле ^[6] , почти слышал её сладкие стоны…
       – Анна! Сестрица Анна! – радостное восклицание жены разбило порочную грёзу, как ледяную корку на ведре с водой. – Наконец-то!
       Гостья ответила Энид быстрой улыбкой, но тут же перевела взор на хозяина замка.
       – Приветствую, дорогой зять! Рада, наконец, познакомиться, – пропела Анна, и голос её был сладок и тягуч, как стекающий с ложки мёд.
       Крейгу Каване пришлось призвать всё самообладание, чтобы ответить должным образом.
       – Добро пожаловать, дорогая сестра!
       Барон шагнул вперёд, вежливо протянул руку, на которую и оперлась Анна. Перчатки она носила дорогие, из тончайшей кожи, и ограничилась лишь парой колец. Но баронесса Литрим не была бедна: золотая цепь поблёскивала под плащом, подбитым куницей, золотом же сверкал длинный пояс с подвешенным к нему парчовым кошелём. Служанка баронессы, незаметно выскользнувшая из повозки, с таким беспокойством прижимала к груди увязанный в плотную ткань ларец, что последний дурень бы понял, где лежат украшения госпожи. Впрочем, Крейг Кавана и сам был весьма состоятелен, и его больше волновала красота гостьи, чем её богатство.
       – Пойдёмте же, дамы, – поторопил он жену и свояченицу. – Энид не стоит мёрзнуть на ветру, к тому же и снег вот-вот пойдёт.
       – О, помедлите чуть, дорогой зять, – сверкнула улыбкой Анна. – Я проявила своеволие и привезла с собой циркачей. Простите мою дерзость, господин мой. Они всё равно ехали в столицу графства, и я подумала, что эти люди развлекут нас всех. Энид не помешает немножко посмеяться в такую хмурую пору. Я сама заплачу им, пусть это будет одним из моих подарков сестре. Прошу вас!
       Так вот что за люди со свояченицей! Своевольна, однако, баронесса Литрим. Барон Баллиан и сам нахмурился было, не менее мрачного неба, но жена радостно пискнула и защебетала:
       – Умоляю, супруг мой, дозвольте им выступить!
       Энид молитвенно сложила ладони перед грудью, лукаво улыбаясь, и животик её показался будущему отцу особенно круглым и большим. А! Что эти циркачи съедят? Кашу да репу. Платить будет гостья, коль уж есть лишнее серебро, а развлечение из разряда дозволенных.
       – Капитан Бойл!
       Из толпы встречающих вынырнул капитан Баллиана, высокий крепкий мужчина лет тридцати.
       – Господин?
       – Пусть циркачей разместят в сарае, дадут дров и еды. Да чтоб не шлялись по двору попусту.
       – Да, господин. Лично поставлю присмотреть кого понадёжнее, – коротко поклонился воин, и его льняные волосы, ниспадавшие из-под бобрового боннета ^[7] , вспыхнули в свете факелов закатным золотом.
       Барон Баллиан кивнул капитану с одобрением, отвернулся и тут же позабыл о циркачах. Всем его вниманием завладели беременная жена и красавица Анна Бёрк. Теперь, когда гостья находилась настолько близко, Крейг Кавана смог насладиться и ощущением её лёгких пальцев на руке, и головокружительным ароматом благовоний, и собственным манящим запахом женщины. Пока барон вёл дам в холл и выше, на второй этаж, он не раз порадовался, что надел свободную котту до колен ^[8] , а не узкий дублет ^[9] ; только это позволило ему избежать неловкости. Проводив женщин до покоев баронессы Энид, он оставил их, дабы те могли подготовиться к ужину. Мясо будет готово уже часа через два, а Анне надо сменить дорожную одежду на нарядное платье.
       Спускаясь в главный зал, где уже заменили солому и расставляли столы, Крейг Кавана решил, что совершенно не против, если свояченица и в самом деле задержится в замке Баллиан до родов Энид. Или, возможно, до лета.
       А в замковом дворе в это время царила суета. Стража закрыла ворота и опускала решётку; цепи грохотали. Охранников дамы Бёрк разместили в казармах вместе с воинами барона Баллиана, слуги перенесли вещи гостьи в отведённую ей комнату, а конюхи позаботились о лошадях и повозках. На голубятню отправилась клетка с привезёнными баронессой Литрим птицами, а её личную служанку отвели к госпоже.
       Циркачи же отогнали свои повозки к указанному им дальнему сараю, в который и завели распряжённых лошадок – той крепкой мохноногой породы, которая при всей неспешности может вытянуть гружёную телегу из любой ямы. Пока мужчины обихаживали лошадей, женщины развели огонь в печурке, обмазанной глиной, и повесили над пламенем котёл с водой, бросив туда пару горстей сушёных грибов. Старшая циркачка ловко резала на деревянной доске кусок сала, а младшая принесла ещё воды и промывала в маленьком котелке ячмень. Кто знает, когда хозяева накормят бродяг, и накормят ли?
       Впрочем, как оказалось, слуги замка Баллиан весьма рьяно и поспешно выполняли приказы своего господина. С кухни в самом деле прислали еду: голову сыра, несколько вяленых колбас и хлеб. Повезло ещё, что хлеб пекли этим утром, и он был мягок и сладок; редко приходилось бродячей труппе лакомиться таким. Хлеб съели с грибной похлёбкой, сыр же и колбасы оставили про запас.
       Но сразу после еды пришлось переодеваться, рассиживаться было некогда: когда господа отужинают, они захотят зрелища, тут-то и начнётся работа. В щели пробирался сквозняк, поэтому внутри сарая пришлось собрать из привезённых жердей и досок нечто вроде домика; стенами ему служили одеяла и полотнища плотной ткани, обычно бывшие задниками для сцены. Там-то циркачи по очереди и переоделись в яркие наряды. Рукава и полы их одежды украшали фестоны и медные бубенчики, а у танцовщицы Мэйв на платье и вовсе нашиты были медные пластинки и кусочки перламутра из раковин-беззубок. Мэйв всё лето собирала их в реках и по пути, сидя на облучке, обтачивала о кусок гранита. Теперь чёрный лиф её платья сверкал и переливался, как будто вышит был настоящими драгоценностями, а в чёрных волосах нежно светилась нить белых мраморных бус, которые подарил ей скульптор из Килкарна после нескольких проведённых вместе ночей. Верхняя алая юбка – вернее, юбки, ибо было их штук пять или шесть – была распашной и навязывалась поверх чёрных чулок, сшитых воедино и подвязанных к лифу.
       
       .Глава труппы Олифф бросил одобрительный взгляд на Мэйв, звезду его труппы (эта яркая девица не растеряется и ломаться не будет, если вдруг господин позовёт её в постель).