В один прекрасный день Роган не выдержал своего затяжного пребывания в месте, которое ему осточертело, и решился на отважный, смелый, но крайне глупый, непродуманный поступок: он вознамерился исчезнуть, да так, чтобы его никто не смог найти.
Сей заморский принц выменял всю свою дорогущую одёжу на какую-то бесформенную робу, и осла в придачу. Решил этот молодчик скитаться, ходить-бродить по белу свету да настоящего житейского опыта набираться. В нём совершенно не было вельможеской гордыни и нелицеприятных замашек властолюбца, но человеческая гордость имелась. Роган посчитал, что всего нужно достичь самому, а не почивать на лаврах деяний своей монаршей родословной. Прежде всего, конечно же, парень бежал из-под венца, ибо не захотел обручаться против своей воли, к тому же с нелюбимым ему человеком. Он знал, что если прислушается к отцу, то будет всю жизнь жалеть, и будет крайне несчастен. Роган был твёрд в своём намерении и был уверен, что не пожалеет о своём выборе.
Беглец устроился работником в морском порту и вначале ему поручали самую тяжёлую, самую чёрную работу. А надо отметить, что наш герой не обладал особой физической силой и на королевских соревнованиях между рыцарями не всегда мог постоять за себя; не любил он насилие, бежал от него, если это было возможно.
Три месяца уж позади, и сошёл с юноши всякий румянец, и некогда белоснежная кожа покрылась грязью и несмываемым загаром. Трудился парень день и ночь, спины своей не разгибая. Что ему только не приходилось делать: и мешки таскал, и палубы стоящих на причале суден драил, и кочегарил, и кашеварил, и даже за просто так битым ходил. Если он чего и боялся, то того лишь, чтобы не признали в нём сына короля соседнего государства, ибо снаряжена была великая погоня, и искали-проверяли каждый угол.
Вот и новая мозоль, а то и рана; ноготь, как назло, сломался. Колет в левом боку от постоянной беготни и суеты. Гоняют, точно каторжника какого, но молчит, крепко стиснув зубы.
Но мир не без добрых людей, и проникся начальник порта к труженику своему большим доверием, большой симпатией; заприметил он его великое рвение и старательность. Стал поручать не менее ответственные, но более чистые дела, а потом и вовсе будто усыновил, поскольку Роган мог теперь замещать своего милостивого покровителя.
К сожалению, не бывает доброты без худа, и подвергся однажды порт морской большому ограблению со стороны морских пиратов, людей низких и крайне алчных. Покровителя Рогана убили в страшной схватке, а его самого и многих других (тех, что помоложе) заковали в тяжёлые оковы из прочного чёрного металла. Их всех согнали на какую-то посудину, и заставили грести.
Так и гребли несчастные в два ряда, на большом гребном вёсельном шлюпе о тридцати вёслах с носом в виде головы дракона, и парусом ему служила чёрная материя.
До короля дошли известия о том, что приключилось в порту, и королевский флот поплыл, дабы мстить, и мстить жестоко.
Галера, на которой как раб грёб Роган, отплыла от берега уже достаточно далеко, но тридцать уставших, обессиленных трудяг, согласно стратегам короля, рано или поздно должны были выдохнуться и выбыть из строя. Так и случилось — галера, в конце концов, встала, как вкопанная, посреди моря-океана, а первоклассный королевский флот окружил ту бедолагу, точно львиный прайд больную антилопу.
Однако и пираты были далеко не лыком шиты, ожесточённо, остервенело обороняясь. Адмирал же короля медлил с абордажем и палил в воздух крайне редкими, одиночными залпами, для видимости, не особо целясь, прекрасно зная о том, что патроны у пиратов на исходе. Он не ошибся — стрельба на галере, на которой находился закованный Роган, вскоре прекратилась, ибо пираты перестали тщетно палить из ружей.
Флотилия короля сто раз могла потопить несчастную, одинокую галеру, но не делала этого, потому что ранее был дан приказ не атаковать, а просто догнать и доставить пиратов живыми и невредимыми для суда и следствия и дальнейшего заключения либо публичной казни в зависимости от персональных прегрешений того или иного пирата перед королевством, на честь и достоинство которого он посмел посягнуть.
И случилось непредвиденное, явно не предусмотренное одной из сторон: на горизонте показалась такая армада, по сравнению с которой военная эскадра короля, состоящая всего-то из двух мощных галеонов, одной громадной каракки, пары-тройки изящных фрегатов, с десяток галер, шхун и судов поменьше (скорее, для береговой обороны) показалась ничтожной.
Да, именно так: нападение на порт явно было провокацией; своего рода мелким хулиганством, за которым стояло другое, большее деяние, целью которого было выманить весь королевский флот как можно дальше от побережья и затопить его, а золото и драгоценности, соответственно, присвоить. Конечно, можно было бы взять флагман на абордаж, посечь саблями команду и завербовать корабль себе, сменив белый парус на чёрный, но всё это не входило в планы Главного пирата и злодея, который желал именно уничтожить флотилию, все корабли до единого. Месть ли это какая была, или ещё что-то очень личное, но в любом случае ничего хорошего эта встреча не предвещала!
Армада о чёрных парусах пошла на сближение и устроила дымовую завесу. Глядь — а они уже рядышком, тут как тут!
Началось тут великое морское сражение, огромное побоище, потому что флот короля был верен своему монарху и своему отечеству. Делом чести стало дать отпор тем, кто зарабатывает себе на жизнь грабежом и разбоем; тем, чьи имена вписаны в историю кровавыми штрихами.
От грохота пушек и мортир, пуляющих большими круглыми ядрами, на галере, где грёб Роган, громко раскудахтались куры, особенно одна злая и мокрая курица, Даша Куд-Кудаша. Гул стоял невыносимый, а тут ещё ноги стали холодеть, потому что в результате одного из непрямых попаданий галера дала течь, и ступни уже были в воде. Вопрос времени, как долго продержится прохудившаяся посудина, это чёртово деревянное корыто. А вдобавок ещё и сырость в целом, и на море — сильнейший туман. На душе тоскливо, взгляду — брезгливо, ногам — немило и сыро; руки — крюки, голова — сплошная вава.
Ввиду тумана противники порой стреляли наобум, но рано или поздно исход бы произошёл любой. Так, удача отвернулась от королевской эскадры. Не случай, но вполне ожидаемое провидение привело пиратов к победе, ведь их корабли оказались лучше и манёвренней, да и количеством, бесспорно, брали, чего уж тут.
Пристыженные матросы, верноподданные моряки короля угрюмо плыли на шлюпках обратно к берегу, на свой страх и риск, ведь туман и не думал рассеиваться. А матёрые пираты не стали преследовать эти жалкие остатки некогда хвалёного и непобедимого, несокрушимого флота, посчитав, что они всё равно не жильцы. И действительно: одни разбились о скалы, другие пропали навсегда, третьих настиг крутой водоворот и утянул на самое дно. Большая волна дошла и до пиратской армады, но мелкое судёнышко — не чета большому, посему суда устояли, вдобавок бросив якорь.
Каким-то образом Рогану удалось освободиться — не от оков, правда, но хотя бы бежать с галеры (ему посчастливилось отодрать себя от прогнивших застенков; так и плавал в цепях подле тонущего корабля). Всё же его подобрали, схватили и приволокли к главарю пиратской банды, этой шайки морских разбойников.
Его освободили, окунули головой в бочку с пресной водой и надавали по лицу, после чего он немного пришёл в себя.
«Качает, как на палубе», в бреду подумал Роган и вдруг понял, что он произнёс это вслух, ибо гогот раздался несусветный.
— Бугага, его штормит! Мать его ети и колоти. — Послышался едкий смешок.
— Вах-вах-вах, штормит изрядно. — Вторил голосок второй.
— Соплежуй и обалдуй не видывал настоящего шторма. — Изрёк кто-то негромко, но внятно, чётко, ясно и понятно. Да так сказанул, что на борту притихли разом все. До единого.
Проморгавшись, уже снова связанный Роган увидел перед собой сброд каких-то нищих и припадочных, убогих, но ретивых, вооружённых до зубов пиратов, людей низкого сословия, но высокого духа приключений и наживы.
Ободранцы, голодранцы; кто во что одет, вплоть до рваной парусины. Стеклянный взор пропойц-головорезов, гнилые зубы, вонь изо рта и подмышек, прочая всякая разная неопрятность... На одном лишь матроска, другой и вовсе голышом. Кто-то вливал в себя очередную бутылку рому, кто-то писал очередное письмо неизвестно кому и бросал его далеко за борт, закупоренное в бутылку.
Один всё время сидел на палубе и нюхал свои ноги. У другого было явное помутнение рассудка, ибо он разговаривал сам с собой. Третий покачивался на тросе от нечего делать. Четвёртый лежал и чесался.
Был там и попугай. Даже злая и проворная обезьянка. Весёлый, беззаботный юнга на марсе.
И над всеми ними возвышался коренастый, плотного телосложения человек с достаточно благородными чертами лица, что выгодно выделяло его среди прочей команды. У него отсутствовали глаз, рука, нога; во рту золотой зуб, в ухе — серьга. Но по всему было видно, что выглядел этот тип так далеко не всегда. Некогда вполне сносный и добротный, а ныне изрядно полинявший костюм, треуголка с костями и черепом на ней; усы, бородка... Бесспорно, это и был Главный пират, капитан этого корабля и глава всем этим ужасным созданиям; измученным, переболевшим цингой и морской болезнью.
— Нейссон, к вашим услугам. — С ухмылкой представился пират.
— Роган. — Выдавил из себя заморский принц.
Нейссон приставил к горлу Рогана кинжал.
— Что-то мне подсказывает, малец, что никакой ты не раб на галерах. Больно рожа твоя хороша для каторжника, да и ручки лишь недавно забугрились от работы.
— По-вашему, каторжником может быть лишь тот, кто обделён приятной внешностью? — Осмелился огрызнуться Роган.
— О-о-о... Ты, часом, не борец за справедливость? Какая бравада и тирада.
Тот промолчал, ибо не знал, что на это ответить.
— Вот что, юнец: что-то ты мне наскучил. — Зевнув, сказал Нейссон. — Уведите его в трюм и усадите рядом с бочками, в которых лежит солёная рыба. Пусть как следует, пропахнет нами, тогда и будем с ним болтать!
И злой смех служил ему одобрением.
На следующий день пленник вновь предстал пред капитаном.
— Итак, — Начал Нейссон, забивая трубку некогда отменным, а ныне малость отсыревшим табаком. — Какой работе велишь тебя засватать?
— Любая работа — работа. — Уклончиво ответил Роган, но в глубине своей души искренне надеялся, что чернухи с него уже хватит, и ему предложат что попроще да получше. Не то, чтобы он увиливал когда-либо от чего-либо; просто он был сейчас не в лучшей форме, и заядлый пахарь с него был, что с принцессы крестьянка.
— Да что ты говоришь? — Изумился Нейссон, округлив зеньки. — А в гальюн ты спустишься, людской стыд и нечистоты убирать, если любая работа — работа?
— На всё воля Создателя. — Спокойно ответил ему Роган.
— Какого создателя? — Не поняв, спросил тот. — Я сам себя и создал, и сделал.
Беглый принц понял, что такому человеку бессмысленно что-либо объяснять, и решил отмолчаться, от греха подальше.
— Ты, конечно, извини, но сам-то рассуди. — Смягчился тут главный пират. — У каждого из нас своя задача: кто-то управляет судном, так? Кто-то в дозоре землю нам указывает; кто-то убирает, стирает, готовит стряпню и надраивает палубу дресвой до блеска. Кто-то штопает прохудившиеся сапожищи, а кто-то натягивает парус. Нечего сидеть в трюме сложа руки! Пленник пленником, а рабочие руки нужны всегда. Тем более я ещё не решил, что дальше с тобой делать. Толку с тебя никакого — кто за тебя выкуп заплатит? Раз твердишь, что никого за твоей никчёмной душонкой нет. Убивать — да что-то лень, кровищи с меня пока хватит (в это время года), а вздёрнуть на дыбе я тебя всегда успею. Так что иди-ка ты и вкалывай, как проклятый, на моей каракке, равно как и все! Здесь не отлынивает никто, даже корабельные крысы...
Рогана развязали и принудили, заставили драить палубу — пол, деревянный настил, по которому все ходят.
— Не дай чёрт — не до блеска! Розгой выпорю, отколошмачу. — Рявкнул Рогану приставленный в качестве надсмотрщика один из матросов, размахивая плёткой, кошкой-девятихвосткой. — Смотри мне! А то ишь, сорванец... Поколочу!
Но принц перенёс и эту жизненную невзгоду, а уже дня через три его назначили кормчим, а посему Рогану представилась возможность, как следует рассмотреть судно, на котором он плыл, ибо кормчему иногда можно ненадолго отлучаться.
Корма у этого корабля была массивна и сильно приподнята — ей-ей, натуральная каракка, самый большой из всех видов кораблей!
Нос был красиво изрезан каким-то особым орнаментом, и капитанский мостик, на котором сейчас стоял боцман, тоже впечатлял.
Рулевых было всего трое, но одного за что-то наказали и усадили в трюм, поэтому принц наблюдал лишь двоих.
Нейссон пиршествовал на юте, хотя стряпня их кока оставляла желать лучшего.
Ближайшей к носу высилась фок-мачта; она была самой маленькой, и на ней висел косой парус (разумеется, чёрного цвета).
Далее стояла самая большая, самая высокая мачта — грот-мачта. Именно отсюда, с вершины марса разглядывал водную гладь юнга через подзорную трубу. На грот-мачте, на самом её верху трепался злополучный, пресловутый вымпел с черепом и со скрещёнными под ним костями — м-да, зрелище было ещё то; зловещее, предостерегающее. На этой мачте надувалось много парусов.
Последней стояла бизань-мачта, не намного ниже грота.
Роган всё время ловил себя на мысли, что корабль, на котором он сейчас находился, сочетал в себе качества и свойства, как корабля военного, так и корабля торгового. Каюты, пушки, мачты — настоящий «Летучий Голландец»; такого же свирепого вида, разве что люди здесь призраками не являлись.
Команда страшно пьянствовала — во всяком случае, в сравнении командами тех кораблей, на которых принц наплавался к этому моменту за всю свою жизнь, а море он любил, даже обожал, и плавал много. Но на таком корабле он не плавал никогда!
Нейссон всё же держал команду в узде, строгости и бесспорном подчинении; сам выпивал мало и нечасто.
За провинность (уронил пищу, разлил пресную воду, порвал парус и тому подобное) матроса, как правило, привязывали к мачте во время шторма, в то время как львиная доля команды пряталась внутри судна. Если же шторма не предвиделось, проказнику могли всыпать хороших люлей, за «будь здоров», по мягкому месту. За бунт мелкотню расстреливали либо вешали, «офицеров» — лишали головы, поскольку тому же боцману было бы слишком низко пройти казнь через повешение; это удел всяких там крестьян, а не дворян. Насчёт «дворян»: таковым Роган безошибочно распознал лишь Нейссона — по его осанке, поведению, манерам и всему прочему, свойственному только людям такого склада и происхождения — некая степенность, меньшая горячность, обороты речи и многое другое. Все остальные являлись сбродом каких-то морально-нравственных калек да гнусных мерзопакостников, на которых даже просто обижаться было как-то некрасиво; уж такие они, эти «пираты».
Однажды принц невольно услышал тайну (или часть её) о капитане: оказывается, он был незаслуженно обвинён в государственной измене и совершил побег. С ним ушли верные ему люди, и было это лет двадцать назад. Как результат, в живых из того состава лишь сам Нейссон, зато пираты обогатились и смогли позволить себе хорошие судна.
Сей заморский принц выменял всю свою дорогущую одёжу на какую-то бесформенную робу, и осла в придачу. Решил этот молодчик скитаться, ходить-бродить по белу свету да настоящего житейского опыта набираться. В нём совершенно не было вельможеской гордыни и нелицеприятных замашек властолюбца, но человеческая гордость имелась. Роган посчитал, что всего нужно достичь самому, а не почивать на лаврах деяний своей монаршей родословной. Прежде всего, конечно же, парень бежал из-под венца, ибо не захотел обручаться против своей воли, к тому же с нелюбимым ему человеком. Он знал, что если прислушается к отцу, то будет всю жизнь жалеть, и будет крайне несчастен. Роган был твёрд в своём намерении и был уверен, что не пожалеет о своём выборе.
Беглец устроился работником в морском порту и вначале ему поручали самую тяжёлую, самую чёрную работу. А надо отметить, что наш герой не обладал особой физической силой и на королевских соревнованиях между рыцарями не всегда мог постоять за себя; не любил он насилие, бежал от него, если это было возможно.
Три месяца уж позади, и сошёл с юноши всякий румянец, и некогда белоснежная кожа покрылась грязью и несмываемым загаром. Трудился парень день и ночь, спины своей не разгибая. Что ему только не приходилось делать: и мешки таскал, и палубы стоящих на причале суден драил, и кочегарил, и кашеварил, и даже за просто так битым ходил. Если он чего и боялся, то того лишь, чтобы не признали в нём сына короля соседнего государства, ибо снаряжена была великая погоня, и искали-проверяли каждый угол.
Вот и новая мозоль, а то и рана; ноготь, как назло, сломался. Колет в левом боку от постоянной беготни и суеты. Гоняют, точно каторжника какого, но молчит, крепко стиснув зубы.
Но мир не без добрых людей, и проникся начальник порта к труженику своему большим доверием, большой симпатией; заприметил он его великое рвение и старательность. Стал поручать не менее ответственные, но более чистые дела, а потом и вовсе будто усыновил, поскольку Роган мог теперь замещать своего милостивого покровителя.
К сожалению, не бывает доброты без худа, и подвергся однажды порт морской большому ограблению со стороны морских пиратов, людей низких и крайне алчных. Покровителя Рогана убили в страшной схватке, а его самого и многих других (тех, что помоложе) заковали в тяжёлые оковы из прочного чёрного металла. Их всех согнали на какую-то посудину, и заставили грести.
Так и гребли несчастные в два ряда, на большом гребном вёсельном шлюпе о тридцати вёслах с носом в виде головы дракона, и парусом ему служила чёрная материя.
До короля дошли известия о том, что приключилось в порту, и королевский флот поплыл, дабы мстить, и мстить жестоко.
Галера, на которой как раб грёб Роган, отплыла от берега уже достаточно далеко, но тридцать уставших, обессиленных трудяг, согласно стратегам короля, рано или поздно должны были выдохнуться и выбыть из строя. Так и случилось — галера, в конце концов, встала, как вкопанная, посреди моря-океана, а первоклассный королевский флот окружил ту бедолагу, точно львиный прайд больную антилопу.
Однако и пираты были далеко не лыком шиты, ожесточённо, остервенело обороняясь. Адмирал же короля медлил с абордажем и палил в воздух крайне редкими, одиночными залпами, для видимости, не особо целясь, прекрасно зная о том, что патроны у пиратов на исходе. Он не ошибся — стрельба на галере, на которой находился закованный Роган, вскоре прекратилась, ибо пираты перестали тщетно палить из ружей.
Флотилия короля сто раз могла потопить несчастную, одинокую галеру, но не делала этого, потому что ранее был дан приказ не атаковать, а просто догнать и доставить пиратов живыми и невредимыми для суда и следствия и дальнейшего заключения либо публичной казни в зависимости от персональных прегрешений того или иного пирата перед королевством, на честь и достоинство которого он посмел посягнуть.
И случилось непредвиденное, явно не предусмотренное одной из сторон: на горизонте показалась такая армада, по сравнению с которой военная эскадра короля, состоящая всего-то из двух мощных галеонов, одной громадной каракки, пары-тройки изящных фрегатов, с десяток галер, шхун и судов поменьше (скорее, для береговой обороны) показалась ничтожной.
Да, именно так: нападение на порт явно было провокацией; своего рода мелким хулиганством, за которым стояло другое, большее деяние, целью которого было выманить весь королевский флот как можно дальше от побережья и затопить его, а золото и драгоценности, соответственно, присвоить. Конечно, можно было бы взять флагман на абордаж, посечь саблями команду и завербовать корабль себе, сменив белый парус на чёрный, но всё это не входило в планы Главного пирата и злодея, который желал именно уничтожить флотилию, все корабли до единого. Месть ли это какая была, или ещё что-то очень личное, но в любом случае ничего хорошего эта встреча не предвещала!
Армада о чёрных парусах пошла на сближение и устроила дымовую завесу. Глядь — а они уже рядышком, тут как тут!
Началось тут великое морское сражение, огромное побоище, потому что флот короля был верен своему монарху и своему отечеству. Делом чести стало дать отпор тем, кто зарабатывает себе на жизнь грабежом и разбоем; тем, чьи имена вписаны в историю кровавыми штрихами.
От грохота пушек и мортир, пуляющих большими круглыми ядрами, на галере, где грёб Роган, громко раскудахтались куры, особенно одна злая и мокрая курица, Даша Куд-Кудаша. Гул стоял невыносимый, а тут ещё ноги стали холодеть, потому что в результате одного из непрямых попаданий галера дала течь, и ступни уже были в воде. Вопрос времени, как долго продержится прохудившаяся посудина, это чёртово деревянное корыто. А вдобавок ещё и сырость в целом, и на море — сильнейший туман. На душе тоскливо, взгляду — брезгливо, ногам — немило и сыро; руки — крюки, голова — сплошная вава.
Ввиду тумана противники порой стреляли наобум, но рано или поздно исход бы произошёл любой. Так, удача отвернулась от королевской эскадры. Не случай, но вполне ожидаемое провидение привело пиратов к победе, ведь их корабли оказались лучше и манёвренней, да и количеством, бесспорно, брали, чего уж тут.
Пристыженные матросы, верноподданные моряки короля угрюмо плыли на шлюпках обратно к берегу, на свой страх и риск, ведь туман и не думал рассеиваться. А матёрые пираты не стали преследовать эти жалкие остатки некогда хвалёного и непобедимого, несокрушимого флота, посчитав, что они всё равно не жильцы. И действительно: одни разбились о скалы, другие пропали навсегда, третьих настиг крутой водоворот и утянул на самое дно. Большая волна дошла и до пиратской армады, но мелкое судёнышко — не чета большому, посему суда устояли, вдобавок бросив якорь.
Каким-то образом Рогану удалось освободиться — не от оков, правда, но хотя бы бежать с галеры (ему посчастливилось отодрать себя от прогнивших застенков; так и плавал в цепях подле тонущего корабля). Всё же его подобрали, схватили и приволокли к главарю пиратской банды, этой шайки морских разбойников.
Его освободили, окунули головой в бочку с пресной водой и надавали по лицу, после чего он немного пришёл в себя.
«Качает, как на палубе», в бреду подумал Роган и вдруг понял, что он произнёс это вслух, ибо гогот раздался несусветный.
— Бугага, его штормит! Мать его ети и колоти. — Послышался едкий смешок.
— Вах-вах-вах, штормит изрядно. — Вторил голосок второй.
— Соплежуй и обалдуй не видывал настоящего шторма. — Изрёк кто-то негромко, но внятно, чётко, ясно и понятно. Да так сказанул, что на борту притихли разом все. До единого.
Проморгавшись, уже снова связанный Роган увидел перед собой сброд каких-то нищих и припадочных, убогих, но ретивых, вооружённых до зубов пиратов, людей низкого сословия, но высокого духа приключений и наживы.
Ободранцы, голодранцы; кто во что одет, вплоть до рваной парусины. Стеклянный взор пропойц-головорезов, гнилые зубы, вонь изо рта и подмышек, прочая всякая разная неопрятность... На одном лишь матроска, другой и вовсе голышом. Кто-то вливал в себя очередную бутылку рому, кто-то писал очередное письмо неизвестно кому и бросал его далеко за борт, закупоренное в бутылку.
Один всё время сидел на палубе и нюхал свои ноги. У другого было явное помутнение рассудка, ибо он разговаривал сам с собой. Третий покачивался на тросе от нечего делать. Четвёртый лежал и чесался.
Был там и попугай. Даже злая и проворная обезьянка. Весёлый, беззаботный юнга на марсе.
И над всеми ними возвышался коренастый, плотного телосложения человек с достаточно благородными чертами лица, что выгодно выделяло его среди прочей команды. У него отсутствовали глаз, рука, нога; во рту золотой зуб, в ухе — серьга. Но по всему было видно, что выглядел этот тип так далеко не всегда. Некогда вполне сносный и добротный, а ныне изрядно полинявший костюм, треуголка с костями и черепом на ней; усы, бородка... Бесспорно, это и был Главный пират, капитан этого корабля и глава всем этим ужасным созданиям; измученным, переболевшим цингой и морской болезнью.
— Нейссон, к вашим услугам. — С ухмылкой представился пират.
— Роган. — Выдавил из себя заморский принц.
Нейссон приставил к горлу Рогана кинжал.
— Что-то мне подсказывает, малец, что никакой ты не раб на галерах. Больно рожа твоя хороша для каторжника, да и ручки лишь недавно забугрились от работы.
— По-вашему, каторжником может быть лишь тот, кто обделён приятной внешностью? — Осмелился огрызнуться Роган.
— О-о-о... Ты, часом, не борец за справедливость? Какая бравада и тирада.
Тот промолчал, ибо не знал, что на это ответить.
— Вот что, юнец: что-то ты мне наскучил. — Зевнув, сказал Нейссон. — Уведите его в трюм и усадите рядом с бочками, в которых лежит солёная рыба. Пусть как следует, пропахнет нами, тогда и будем с ним болтать!
И злой смех служил ему одобрением.
На следующий день пленник вновь предстал пред капитаном.
— Итак, — Начал Нейссон, забивая трубку некогда отменным, а ныне малость отсыревшим табаком. — Какой работе велишь тебя засватать?
— Любая работа — работа. — Уклончиво ответил Роган, но в глубине своей души искренне надеялся, что чернухи с него уже хватит, и ему предложат что попроще да получше. Не то, чтобы он увиливал когда-либо от чего-либо; просто он был сейчас не в лучшей форме, и заядлый пахарь с него был, что с принцессы крестьянка.
— Да что ты говоришь? — Изумился Нейссон, округлив зеньки. — А в гальюн ты спустишься, людской стыд и нечистоты убирать, если любая работа — работа?
— На всё воля Создателя. — Спокойно ответил ему Роган.
— Какого создателя? — Не поняв, спросил тот. — Я сам себя и создал, и сделал.
Беглый принц понял, что такому человеку бессмысленно что-либо объяснять, и решил отмолчаться, от греха подальше.
— Ты, конечно, извини, но сам-то рассуди. — Смягчился тут главный пират. — У каждого из нас своя задача: кто-то управляет судном, так? Кто-то в дозоре землю нам указывает; кто-то убирает, стирает, готовит стряпню и надраивает палубу дресвой до блеска. Кто-то штопает прохудившиеся сапожищи, а кто-то натягивает парус. Нечего сидеть в трюме сложа руки! Пленник пленником, а рабочие руки нужны всегда. Тем более я ещё не решил, что дальше с тобой делать. Толку с тебя никакого — кто за тебя выкуп заплатит? Раз твердишь, что никого за твоей никчёмной душонкой нет. Убивать — да что-то лень, кровищи с меня пока хватит (в это время года), а вздёрнуть на дыбе я тебя всегда успею. Так что иди-ка ты и вкалывай, как проклятый, на моей каракке, равно как и все! Здесь не отлынивает никто, даже корабельные крысы...
Рогана развязали и принудили, заставили драить палубу — пол, деревянный настил, по которому все ходят.
— Не дай чёрт — не до блеска! Розгой выпорю, отколошмачу. — Рявкнул Рогану приставленный в качестве надсмотрщика один из матросов, размахивая плёткой, кошкой-девятихвосткой. — Смотри мне! А то ишь, сорванец... Поколочу!
Но принц перенёс и эту жизненную невзгоду, а уже дня через три его назначили кормчим, а посему Рогану представилась возможность, как следует рассмотреть судно, на котором он плыл, ибо кормчему иногда можно ненадолго отлучаться.
Корма у этого корабля была массивна и сильно приподнята — ей-ей, натуральная каракка, самый большой из всех видов кораблей!
Нос был красиво изрезан каким-то особым орнаментом, и капитанский мостик, на котором сейчас стоял боцман, тоже впечатлял.
Рулевых было всего трое, но одного за что-то наказали и усадили в трюм, поэтому принц наблюдал лишь двоих.
Нейссон пиршествовал на юте, хотя стряпня их кока оставляла желать лучшего.
Ближайшей к носу высилась фок-мачта; она была самой маленькой, и на ней висел косой парус (разумеется, чёрного цвета).
Далее стояла самая большая, самая высокая мачта — грот-мачта. Именно отсюда, с вершины марса разглядывал водную гладь юнга через подзорную трубу. На грот-мачте, на самом её верху трепался злополучный, пресловутый вымпел с черепом и со скрещёнными под ним костями — м-да, зрелище было ещё то; зловещее, предостерегающее. На этой мачте надувалось много парусов.
Последней стояла бизань-мачта, не намного ниже грота.
Роган всё время ловил себя на мысли, что корабль, на котором он сейчас находился, сочетал в себе качества и свойства, как корабля военного, так и корабля торгового. Каюты, пушки, мачты — настоящий «Летучий Голландец»; такого же свирепого вида, разве что люди здесь призраками не являлись.
Команда страшно пьянствовала — во всяком случае, в сравнении командами тех кораблей, на которых принц наплавался к этому моменту за всю свою жизнь, а море он любил, даже обожал, и плавал много. Но на таком корабле он не плавал никогда!
Нейссон всё же держал команду в узде, строгости и бесспорном подчинении; сам выпивал мало и нечасто.
За провинность (уронил пищу, разлил пресную воду, порвал парус и тому подобное) матроса, как правило, привязывали к мачте во время шторма, в то время как львиная доля команды пряталась внутри судна. Если же шторма не предвиделось, проказнику могли всыпать хороших люлей, за «будь здоров», по мягкому месту. За бунт мелкотню расстреливали либо вешали, «офицеров» — лишали головы, поскольку тому же боцману было бы слишком низко пройти казнь через повешение; это удел всяких там крестьян, а не дворян. Насчёт «дворян»: таковым Роган безошибочно распознал лишь Нейссона — по его осанке, поведению, манерам и всему прочему, свойственному только людям такого склада и происхождения — некая степенность, меньшая горячность, обороты речи и многое другое. Все остальные являлись сбродом каких-то морально-нравственных калек да гнусных мерзопакостников, на которых даже просто обижаться было как-то некрасиво; уж такие они, эти «пираты».
Однажды принц невольно услышал тайну (или часть её) о капитане: оказывается, он был незаслуженно обвинён в государственной измене и совершил побег. С ним ушли верные ему люди, и было это лет двадцать назад. Как результат, в живых из того состава лишь сам Нейссон, зато пираты обогатились и смогли позволить себе хорошие судна.
