Я опоздала на 7:42, и это оказалось лучшим, что со мной случилось за долгое время. Следующий поезд я взяла назло привычке — не «по делу», а чтобы проверить, можно ли сдвинуть жизнь хотя бы на миллиметр.
Утро началось, как всегда: будильник, горький кофе, зеркало, в котором я всё больше похожа на человека, умеющего делать вид, что всё в порядке. В офисе лампы горят одинаково — что в январе, что в июле; к вечеру от них остаётся тупая усталость за глазами. Сегодня эта усталость вдруг не поместилась внутрь. Я вышла раньше, чем нужно, и вместо остановки автобуса дошла до вокзала. Там пахло дождём и кофе из круглосуточного киоска, табло мигало зелёными строками, людей было много — и у каждого было куда ехать.
У меня — нет. Но я купила билет. Не глядя, куда он меня везёт. Хотелось не правильности — движения.
В вагоне «Ласточки» свет был тёплым, кресла — прохладными, в проходе кто-то сидел на чемодане, переписывался, кусал губу. Из соседнего ряда тянуло апельсиновым чаем — крышка термоса тихо звякала о пластик. Моё место — у окна. На соседнем сидел парень с книгой в мягкой обложке; обложка затёрта так, будто её давно носят с собой. Он приподнялся, пропуская меня, и коротко кивнул — без того сканирующего взгляда, от которого хочется спрятаться. Просто вежливо. И почему-то от этой обычной вежливости стало легче…
— Билеты, пожалуйста, — проводница двигалась по проходу, сканер негромко «пикал». Она взяла мой телефон, вернула с привычной скороговоркой:
— Спасибо, Анна.
Имя осталось между нами, как маленький огонёк: достаточно, чтобы заметить друг друга.
Поезд мягко двинулся. Город потёк за стеклом — вывески резались линиями рельсов, дворники на станции рисовали полукружьями, а дальше — тёмная зелень, речка, серое небо. На стыке путей вагон качнуло; телефон выскользнул у меня из ладони. Парень поймал его до того, как корпус ударился о пол.
— Спасибо, — выдохнула я.
— Здесь всегда качает, — он улыбнулся уголком рта, словно извинился за рельсы.
Мы одновременно улыбнулись — как люди, узнавшие общий секрет.
Какое-то время мы молчали. Я слушала ровный тук-тук рельсов, будто кто-то простукивал меня изнутри и напоминал: «Живи». Внутри было ощущение подоконника тёплого окна — мир по-прежнему снаружи, но там больше нет холода.
Смс от начальницы вспыхнула: «Скинешь сводку по партнёрам ДО 19:00?» Я посмотрела, как экран гаснет, и перевела телефон в режим «Не беспокоить». Точка стала запятой.
Я поймала себя на том, что смотрю в тёмное стекло не как в стену, а как в экран, где можно увидеть черновик другой жизни. В отражении — то же лицо после рабочего дня, но уголки губ уже не тянут вниз, а взгляд держится увереннее, будто кто-то внутри поставил плечо. Я вдруг поняла, что не обязана прямо сейчас менять всё радикально; иногда достаточно повернуть голову и признать: можно иначе, и это «иначе» уже началось.
— Часто ездите этим рейсом? — спросила я, когда вагон нырнул в короткий тоннель и свет стал чуть жёлтее.
— Реже, чем хотелось бы, — он постучал пальцем по корешку книги. — Иногда поезд — лучший способ поставить запятую в дне.
— Запятую?
— Не точку. Чтобы было куда продолжать.
Фраза попала точно в цель.
— Сегодня я решила заменить все точки на запятые, — сказала я.
— Меня зовут Максим, — представился он, будто мы оба этого ждали.
— Аня, — ответила я, хотя проводница уже сказала за меня.
Разговор пошёл сам собой — без попыток понравиться и без этих искусственных «А чем вы занимаетесь?». Он работает инженером, живёт «на две линии»: маленький город и мегаполис; иногда специально садится не на тот поезд, чтобы застать рассвет на мосту. Я сказала, что встаю рано, но не помню, когда в последний раз вставала ради чего-то, кроме расписания. Мы обменялись парой смешных историй: он — как в институте проспал экзамен и случайно попал на другой поток, где нашёл своих людей; я — как однажды купила билет не на тот день и успела на последний вечерний — и от этого всё устроилось лучше, чем могло.
Между репликами было много воздуха. Мы вместе смотрели в окно, где отражения держались скошенными тенями. Иногда плечи едва касались — поезд шёл ровно, но ощущение близости всё равно было. И это казалось правильным: будто кто-то тихо подвинул стул и сказал: «Сядь. Поживи рядом с собой».
— А книга о чём? — кивнула я на обложку.
— О том, что людей спасают не громкие решения, а маленькие выборы, — ответил он. — И ещё — что иногда надо сесть на «не тот» поезд.
— Похоже, сегодня мы сделали именно так, — сказала я.
Проводница снова прошла — на этот раз проверяла, как закреплены сумки на верхних полках. На промежуточной станции вошла женщина с огромным букетом — лаванда пахла югом; в другом конце вагона мальчик шептал: «Мы скоро?» — и тут же уснул. Мир вёл себя как мир, и от этого становилось спокойно.
Мы разговорились глубже — уже не про маршруты.
Максим рассказывал, как ездил в горы и слушал тишину: «Она там не пустая, а как вода — пьётся». Как однажды шёл пешком от станции к своему посёлку два часа под дождём и был счастлив, потому что никто не требовал от него ответов. Как в детстве любил стоять у линии и считать вагоны, пока мама не крикнет из окна: «Домой!» Его голос был негромким, но в нём было движение — будто он шёл рядом и подставлял плечо, когда грунт становился вязким.
Я тоже постепенно отогревалась. Поймала себя на том, что вместо привычного «да всё нормально» говорю: «Иногда мне страшно, что так и останется — всегда одинаково».
— Не останется, — сказал он. — Потому что вы уже сели не туда, куда «надо».
И вот это «вы уже» оказалось важнее любых мотивационных цитат.
Тележка с напитками звякнула рядом. Максим спросил:
— Чай? Кофе?
— Чай, если можно. Чёрный, без сахара, — сказала я, а затем неожиданно добавила: — С лимоном.
— Отличный выбор, — он улыбнулся и взял два стаканчика с крышками и маленький бумажный пакетик печенья.
Мы пили горячее, осторожно поддувая сквозь отверстие в крышке, и я вдруг поняла, что мне вкусно — и чай, и разговор, и эта дорога, которую я давно разучилась любить.
Где-то посреди пути поезд замедлил ход — перед мостом он всегда тормозит, сказал Максим. Мы встали и прошли в тамбур, где окно больше и ближе, и можно смотреть на реку так, будто на неё решился. За стеклом шёл дождь — мягкий, нескучный. Вода внизу принимала воду сверху; в этом было много смысла, и не нужно было произносить его вслух.
За нами вошла проводница:
— Уважаемые пассажиры, просьба не задерживаться в тамбуре. Скоро станция.
— Уже возвращаемся, — спокойно ответил Максим. Мне понравилось, как спокойно он это сказал — без раздражения. Способность не шипеть на мир — это тоже выбор.
Мы вернулись на места. Рядом с нами пожилой мужчина разворачивал газету; на первой полосе было крупное «СЕГОДНЯ». Забавно — у меня «сегодня» наконец случилось.
— Вы часто бываете в Приволье? — спросила я. Голос по громкой связи мягко предупредил: «Следующая — Приволье».
— Почти каждую неделю, — кивнул Максим. — У меня там мама. После операции с огородом тяжело, так что езжу по выходным, помогаю.
— Это… — я не нашла слово, которое не будет звучать «правильно». — Это важно.
— Это — ровно то, что надо мне, — сказал он просто. — Помогать тому, кто помогал тебе, — как раз та запятая, о которой я говорил.
Я кивнула. В этом разговоре кто-то всё время ставил метки на карте: «Здесь было сказано правдиво».
Я рассказала, как мы с папой ездили к бабушке в другой город, когда мне было семь, и я впервые видела море: бежала по пляжу в кепке, которая всё время слетала, и собирала гладкие камушки — доказательства, что счастье бывает твёрдым и тёплым. А потом, уже в университете, я перестала уезжать «просто так» — всегда «по делу», «по графику», «по согласованию».
— Сегодня вы сделали «просто так», — улыбнулся он. — Видите, как сработало.
Сработало. Во мне словно прорезалась тропинка, которую я сама себе замела за годы. Поезд качал ровно, но тишина внутри меня уже не была той сухой пустыней, где хочется лечь и не вставать. Там звучали шаги.
— Следующая — Приволье. Стоянка — две минуты, — повторил динамик.
Максим взглянул на часы и улыбнулся:
— Всегда кажется, что до остановки ещё далеко. А потом — раз, и пора.
— Похоже на жизнь, — сказала я.
— Потому и ценны запятые, — ответил он.
Он поднялся, снял рюкзак, привычно перекинул лямку через плечо. Я тоже встала — не мешать и… не упустить. В этот момент я поняла, что боюсь именно «упустить». Не человека — момент, в котором я вдруг совпала сама с собой.
— Спасибо за компанию, Анна, — его голос стал тише, и моё имя прозвучало так, будто оно у него давно на языке.
— Это я должна сказать спасибо, — ответила я. — Вы вернули воздух моему дню.
Он коротко улыбнулся. Помолчал. И, чуть замявшись, обнял — осторожно, как обнимают тех, кого боятся спугнуть. Он пах дождём и хвойным, и этого объятия хватило, чтобы понять: я не придумала. Я здесь, я — живая, меня можно держать за плечи, и это нормально.
Двери с шипением разошлись. Ночной воздух вкатился в вагон прохладной волной. На пустой платформе горел одинокий фонарь. Максим спрыгнул, обернулся и поднял ладонь — не «прощай», а «да».
— До встречи, — сказал он так, будто не сомневался.
Я стояла на ступеньке тамбура, держась за поручень, пока поезд не тронулся. Когда вернулась на место, заметила у себя в ладони тонкую бумажную полоску — закладку из его книги, с ровно оторванным краем. На ней аккуратным почерком было написано:
«7:42. Завтра — там же».
Я рассмеялась сквозь слёзы. Это была не вежливая просьба «позвонить» и не красивый жест из кино. Это было расписание, вписанное в наш общий день. Я провела пальцем по чернилам — они уже подсохли.
Телефон завибрировал — начальница прислала ещё одно «СРОЧНО ДО 19:00». Я набрала: «Сделаю утром. Сегодня не успею». И нажала «Отправить». Не из дерзости — из правды. Потом открыла будильник и поставила 6:30.
Я представила утро: куплю кофе и чай с лимоном — на случай, если вдруг захочется. Завтрак — дома, шарф — потуже, поезд — 7:42. Я даже увидела себя со стороны: женщина с бумажными стаканчиками на платформе, которая впервые за долгое время опаздывает не к жизни, а из неё — в неё возвращается.
Оставшуюся дорогу я слушала вагоны. В соседнем ряду женщина с лавандой аккуратно поправляла ленту; парень у окна задремал, прислонившись к стеклу; кто-то шептал по телефону: «Да, уже еду». Я достала из сумки маленький блокнот — тот самый, который таскаю «на всякий случай» и почти не заполняю. На чистой странице написала: «Запятая». Ниже: «7:42». Сложила лист и вложила рядом к закладке Максима — как ответ, который он не увидит сегодня, но который уже есть.
Перед моей станцией я надела шарф, поднялась, ещё раз посмотрела на его закладку — убедиться, что надпись не смазалась. Нет, всё чётко: «7:42. Завтра — там же». Поезд остановился, двери распахнулись. Я ступила на платформу и вдохнула прохладный воздух. Где-то невидимо рассвет собирался в кулак — это чувствовалось по воздуху, как по обещанию.
Дома я поставила чайник и записала три короткие вещи: «Уволиться — не завтра. Но перестать жить как “потом” — прямо сейчас», «Купить кроссовки — чтобы утром было куда идти, даже если никуда не надо», «7:42 — быть». Потом сняла часы, положила рядом с телефоном и закладкой, погладила бумагу. Я боялась уснуть — не проспать, а вдруг — разобидеть это хрупкое «да», которое мне сегодня сказали. Но уснула быстро, впервые за долгое время — не от усталости, а от тихого счастья.
Мне снилось, что мы стоим на мосту и смотрим, как рассвет двигает границу между ночью и днём. Рассвет никогда не говорит громко — он просто делает своё. Как поезда. Как люди, которые однажды решают жить дальше.
Утром я проснусь до будильника. Заварю кофе. Возьму два стаканчика. Завяжу шарф. Приду на платформу, где пахнет дождём и тем самым киоском.
И если там будет человек с книгой и улыбкой в уголке губ — я скажу: «Спасибо за запятую».
А если его не будет — всё равно сяду в 7:42. Потому что теперь у меня есть движение. И у движения — адрес.
Иногда судьба не стучит в дверь.
Иногда она просто садится напротив, ловит твой телефон до падения — и оставляет на ладони бумажку с временем.
Утро началось, как всегда: будильник, горький кофе, зеркало, в котором я всё больше похожа на человека, умеющего делать вид, что всё в порядке. В офисе лампы горят одинаково — что в январе, что в июле; к вечеру от них остаётся тупая усталость за глазами. Сегодня эта усталость вдруг не поместилась внутрь. Я вышла раньше, чем нужно, и вместо остановки автобуса дошла до вокзала. Там пахло дождём и кофе из круглосуточного киоска, табло мигало зелёными строками, людей было много — и у каждого было куда ехать.
У меня — нет. Но я купила билет. Не глядя, куда он меня везёт. Хотелось не правильности — движения.
В вагоне «Ласточки» свет был тёплым, кресла — прохладными, в проходе кто-то сидел на чемодане, переписывался, кусал губу. Из соседнего ряда тянуло апельсиновым чаем — крышка термоса тихо звякала о пластик. Моё место — у окна. На соседнем сидел парень с книгой в мягкой обложке; обложка затёрта так, будто её давно носят с собой. Он приподнялся, пропуская меня, и коротко кивнул — без того сканирующего взгляда, от которого хочется спрятаться. Просто вежливо. И почему-то от этой обычной вежливости стало легче…
— Билеты, пожалуйста, — проводница двигалась по проходу, сканер негромко «пикал». Она взяла мой телефон, вернула с привычной скороговоркой:
— Спасибо, Анна.
Имя осталось между нами, как маленький огонёк: достаточно, чтобы заметить друг друга.
Поезд мягко двинулся. Город потёк за стеклом — вывески резались линиями рельсов, дворники на станции рисовали полукружьями, а дальше — тёмная зелень, речка, серое небо. На стыке путей вагон качнуло; телефон выскользнул у меня из ладони. Парень поймал его до того, как корпус ударился о пол.
— Спасибо, — выдохнула я.
— Здесь всегда качает, — он улыбнулся уголком рта, словно извинился за рельсы.
Мы одновременно улыбнулись — как люди, узнавшие общий секрет.
Какое-то время мы молчали. Я слушала ровный тук-тук рельсов, будто кто-то простукивал меня изнутри и напоминал: «Живи». Внутри было ощущение подоконника тёплого окна — мир по-прежнему снаружи, но там больше нет холода.
Смс от начальницы вспыхнула: «Скинешь сводку по партнёрам ДО 19:00?» Я посмотрела, как экран гаснет, и перевела телефон в режим «Не беспокоить». Точка стала запятой.
Я поймала себя на том, что смотрю в тёмное стекло не как в стену, а как в экран, где можно увидеть черновик другой жизни. В отражении — то же лицо после рабочего дня, но уголки губ уже не тянут вниз, а взгляд держится увереннее, будто кто-то внутри поставил плечо. Я вдруг поняла, что не обязана прямо сейчас менять всё радикально; иногда достаточно повернуть голову и признать: можно иначе, и это «иначе» уже началось.
— Часто ездите этим рейсом? — спросила я, когда вагон нырнул в короткий тоннель и свет стал чуть жёлтее.
— Реже, чем хотелось бы, — он постучал пальцем по корешку книги. — Иногда поезд — лучший способ поставить запятую в дне.
— Запятую?
— Не точку. Чтобы было куда продолжать.
Фраза попала точно в цель.
— Сегодня я решила заменить все точки на запятые, — сказала я.
— Меня зовут Максим, — представился он, будто мы оба этого ждали.
— Аня, — ответила я, хотя проводница уже сказала за меня.
Разговор пошёл сам собой — без попыток понравиться и без этих искусственных «А чем вы занимаетесь?». Он работает инженером, живёт «на две линии»: маленький город и мегаполис; иногда специально садится не на тот поезд, чтобы застать рассвет на мосту. Я сказала, что встаю рано, но не помню, когда в последний раз вставала ради чего-то, кроме расписания. Мы обменялись парой смешных историй: он — как в институте проспал экзамен и случайно попал на другой поток, где нашёл своих людей; я — как однажды купила билет не на тот день и успела на последний вечерний — и от этого всё устроилось лучше, чем могло.
Между репликами было много воздуха. Мы вместе смотрели в окно, где отражения держались скошенными тенями. Иногда плечи едва касались — поезд шёл ровно, но ощущение близости всё равно было. И это казалось правильным: будто кто-то тихо подвинул стул и сказал: «Сядь. Поживи рядом с собой».
— А книга о чём? — кивнула я на обложку.
— О том, что людей спасают не громкие решения, а маленькие выборы, — ответил он. — И ещё — что иногда надо сесть на «не тот» поезд.
— Похоже, сегодня мы сделали именно так, — сказала я.
Проводница снова прошла — на этот раз проверяла, как закреплены сумки на верхних полках. На промежуточной станции вошла женщина с огромным букетом — лаванда пахла югом; в другом конце вагона мальчик шептал: «Мы скоро?» — и тут же уснул. Мир вёл себя как мир, и от этого становилось спокойно.
Мы разговорились глубже — уже не про маршруты.
Максим рассказывал, как ездил в горы и слушал тишину: «Она там не пустая, а как вода — пьётся». Как однажды шёл пешком от станции к своему посёлку два часа под дождём и был счастлив, потому что никто не требовал от него ответов. Как в детстве любил стоять у линии и считать вагоны, пока мама не крикнет из окна: «Домой!» Его голос был негромким, но в нём было движение — будто он шёл рядом и подставлял плечо, когда грунт становился вязким.
Я тоже постепенно отогревалась. Поймала себя на том, что вместо привычного «да всё нормально» говорю: «Иногда мне страшно, что так и останется — всегда одинаково».
— Не останется, — сказал он. — Потому что вы уже сели не туда, куда «надо».
И вот это «вы уже» оказалось важнее любых мотивационных цитат.
Тележка с напитками звякнула рядом. Максим спросил:
— Чай? Кофе?
— Чай, если можно. Чёрный, без сахара, — сказала я, а затем неожиданно добавила: — С лимоном.
— Отличный выбор, — он улыбнулся и взял два стаканчика с крышками и маленький бумажный пакетик печенья.
Мы пили горячее, осторожно поддувая сквозь отверстие в крышке, и я вдруг поняла, что мне вкусно — и чай, и разговор, и эта дорога, которую я давно разучилась любить.
Где-то посреди пути поезд замедлил ход — перед мостом он всегда тормозит, сказал Максим. Мы встали и прошли в тамбур, где окно больше и ближе, и можно смотреть на реку так, будто на неё решился. За стеклом шёл дождь — мягкий, нескучный. Вода внизу принимала воду сверху; в этом было много смысла, и не нужно было произносить его вслух.
За нами вошла проводница:
— Уважаемые пассажиры, просьба не задерживаться в тамбуре. Скоро станция.
— Уже возвращаемся, — спокойно ответил Максим. Мне понравилось, как спокойно он это сказал — без раздражения. Способность не шипеть на мир — это тоже выбор.
Мы вернулись на места. Рядом с нами пожилой мужчина разворачивал газету; на первой полосе было крупное «СЕГОДНЯ». Забавно — у меня «сегодня» наконец случилось.
— Вы часто бываете в Приволье? — спросила я. Голос по громкой связи мягко предупредил: «Следующая — Приволье».
— Почти каждую неделю, — кивнул Максим. — У меня там мама. После операции с огородом тяжело, так что езжу по выходным, помогаю.
— Это… — я не нашла слово, которое не будет звучать «правильно». — Это важно.
— Это — ровно то, что надо мне, — сказал он просто. — Помогать тому, кто помогал тебе, — как раз та запятая, о которой я говорил.
Я кивнула. В этом разговоре кто-то всё время ставил метки на карте: «Здесь было сказано правдиво».
Я рассказала, как мы с папой ездили к бабушке в другой город, когда мне было семь, и я впервые видела море: бежала по пляжу в кепке, которая всё время слетала, и собирала гладкие камушки — доказательства, что счастье бывает твёрдым и тёплым. А потом, уже в университете, я перестала уезжать «просто так» — всегда «по делу», «по графику», «по согласованию».
— Сегодня вы сделали «просто так», — улыбнулся он. — Видите, как сработало.
Сработало. Во мне словно прорезалась тропинка, которую я сама себе замела за годы. Поезд качал ровно, но тишина внутри меня уже не была той сухой пустыней, где хочется лечь и не вставать. Там звучали шаги.
— Следующая — Приволье. Стоянка — две минуты, — повторил динамик.
Максим взглянул на часы и улыбнулся:
— Всегда кажется, что до остановки ещё далеко. А потом — раз, и пора.
— Похоже на жизнь, — сказала я.
— Потому и ценны запятые, — ответил он.
Он поднялся, снял рюкзак, привычно перекинул лямку через плечо. Я тоже встала — не мешать и… не упустить. В этот момент я поняла, что боюсь именно «упустить». Не человека — момент, в котором я вдруг совпала сама с собой.
— Спасибо за компанию, Анна, — его голос стал тише, и моё имя прозвучало так, будто оно у него давно на языке.
— Это я должна сказать спасибо, — ответила я. — Вы вернули воздух моему дню.
Он коротко улыбнулся. Помолчал. И, чуть замявшись, обнял — осторожно, как обнимают тех, кого боятся спугнуть. Он пах дождём и хвойным, и этого объятия хватило, чтобы понять: я не придумала. Я здесь, я — живая, меня можно держать за плечи, и это нормально.
Двери с шипением разошлись. Ночной воздух вкатился в вагон прохладной волной. На пустой платформе горел одинокий фонарь. Максим спрыгнул, обернулся и поднял ладонь — не «прощай», а «да».
— До встречи, — сказал он так, будто не сомневался.
Я стояла на ступеньке тамбура, держась за поручень, пока поезд не тронулся. Когда вернулась на место, заметила у себя в ладони тонкую бумажную полоску — закладку из его книги, с ровно оторванным краем. На ней аккуратным почерком было написано:
«7:42. Завтра — там же».
Я рассмеялась сквозь слёзы. Это была не вежливая просьба «позвонить» и не красивый жест из кино. Это было расписание, вписанное в наш общий день. Я провела пальцем по чернилам — они уже подсохли.
Телефон завибрировал — начальница прислала ещё одно «СРОЧНО ДО 19:00». Я набрала: «Сделаю утром. Сегодня не успею». И нажала «Отправить». Не из дерзости — из правды. Потом открыла будильник и поставила 6:30.
Я представила утро: куплю кофе и чай с лимоном — на случай, если вдруг захочется. Завтрак — дома, шарф — потуже, поезд — 7:42. Я даже увидела себя со стороны: женщина с бумажными стаканчиками на платформе, которая впервые за долгое время опаздывает не к жизни, а из неё — в неё возвращается.
Оставшуюся дорогу я слушала вагоны. В соседнем ряду женщина с лавандой аккуратно поправляла ленту; парень у окна задремал, прислонившись к стеклу; кто-то шептал по телефону: «Да, уже еду». Я достала из сумки маленький блокнот — тот самый, который таскаю «на всякий случай» и почти не заполняю. На чистой странице написала: «Запятая». Ниже: «7:42». Сложила лист и вложила рядом к закладке Максима — как ответ, который он не увидит сегодня, но который уже есть.
Перед моей станцией я надела шарф, поднялась, ещё раз посмотрела на его закладку — убедиться, что надпись не смазалась. Нет, всё чётко: «7:42. Завтра — там же». Поезд остановился, двери распахнулись. Я ступила на платформу и вдохнула прохладный воздух. Где-то невидимо рассвет собирался в кулак — это чувствовалось по воздуху, как по обещанию.
Дома я поставила чайник и записала три короткие вещи: «Уволиться — не завтра. Но перестать жить как “потом” — прямо сейчас», «Купить кроссовки — чтобы утром было куда идти, даже если никуда не надо», «7:42 — быть». Потом сняла часы, положила рядом с телефоном и закладкой, погладила бумагу. Я боялась уснуть — не проспать, а вдруг — разобидеть это хрупкое «да», которое мне сегодня сказали. Но уснула быстро, впервые за долгое время — не от усталости, а от тихого счастья.
Мне снилось, что мы стоим на мосту и смотрим, как рассвет двигает границу между ночью и днём. Рассвет никогда не говорит громко — он просто делает своё. Как поезда. Как люди, которые однажды решают жить дальше.
Утром я проснусь до будильника. Заварю кофе. Возьму два стаканчика. Завяжу шарф. Приду на платформу, где пахнет дождём и тем самым киоском.
И если там будет человек с книгой и улыбкой в уголке губ — я скажу: «Спасибо за запятую».
А если его не будет — всё равно сяду в 7:42. Потому что теперь у меня есть движение. И у движения — адрес.
Иногда судьба не стучит в дверь.
Иногда она просто садится напротив, ловит твой телефон до падения — и оставляет на ладони бумажку с временем.
