ПРОЛОГ
В Северное Царство в тот год пришла ласковая, необычайно тёплая зима. Время, когда долгими вечерами можно рассказывать долгие, протяжные сказки. Растягивая особенно длинные на целые недели! В семействе Белых, которое в селе Овсянники прозывали «Найдёнышами», в такие вечера вкусно пахло пирогами да разными травяными чаями. Уютно сопел самовар, и маленькие внучата окружали бабушку Лесняну, которая с улыбкой обнимала всех по очереди и сажала на толстый лоскутный коврик поближе к печке.
Много ей боги дали детей, много и внучат! Хвала богине Милоладе: всегда был мир в её семье. В один вечер, когда за окошком тихо падал крупными хлопьями снег, затеплила Лесняна по старинке лампу керосиновую – уж очень резал обычный электрический свет её старые глаза, да и уютнее с керосинкой-то сидеть! – и спросила малышей, какую историю им рассказать.
– С продолжением, – попросили внуки и внучки. – Длинную! Чтоб на всю зиму хватило!
– На всю зиму не знаю, да и прискучит, – улыбнулась Лесняна.
Засмеялись внучата. Прискучит! Бабушка Леся интересные сказки умела рассказывать, такие, что заслушаешься! И про Горе Луковое, и про лесных сестричек, и про многое другое!
– А ты расскажи про себя да про дедушку Таислава, – попросил самый старший внук, Радей. – Как он с мечами против ружья дрался, или как поезд от грабителей спасал. Расскажи, ага? Даже я только отдельные рассказы слышал, а чтобы всю историю от начала до конца – ни разу! А меньшие и вовсе ничего не знают…
– Страшная это сказка, – подумав, сказала бабушка Лесняна. – Вот, может, дедушка сам вам расскажет?
– Да он совсем нелюдим стал, – огорчённо сказала маленькая Белолика. – Часами может с тенями разговаривать, а с нами почти никогда!
И шмыгнула носом: обиженно.
Да, было такое с дедушкой Таиславом, которого бабушка Лесняна называла обычно молочным именем – Найдён, или ещё ласковее: «Мой Найдёныш». Сделался он на старости лет угрюмым, мало с людьми общался и, как волк, всё в лес глядел. Будто вспоминал своё бесприютное, трудное детство да отрочество, будто хотел вернуться туда, забыв о мире остальном. Лесняна его понимала. А ребятишки, конечно, нет.
– Вы на него обиду-то не держите, – вздохнув, попросила бабушка Леся. – Много ему пришлось вытерпеть да выстрадать на веку своём.
– Вот и расскажи, – оживился Радей.
– Хорошо, – подумав, кивнула бабушка. – Расскажу! Но только начало у этой сказки очень уж тёмное да страшное. Зато кончается она хорошо.
– Хорошо-прехорошо или просто хорошо? – уточнила Белолика.
– Лучше и не бывает, – с улыбкой Лесняна ответила.
– Тогда ничего, если страшно начинается, мы потерпим! – наперебой загомонили внучата. – Рассказывай, бабушка Леся!
Прикрыла Лесняна глаза морщинистыми веками, всё, что было, вспоминая. Всё, что она сама знала да пережила, да всё, что ей рассказывали. Вспомнилась и юность, и то, как она настаивала отдельно от матери в избушке лесной жить, и как в одно лето вся жизнь вдруг у неё переменилась. Вспомнила и то, каким был Найдён-Таислав раньше. «Мой найдёныш, – подумала с нежностью. – Любый мой!»
И стала рассказывать.
ЧАСТЬ 1.
ГЛАВА 1. Чёрный клинок
Паланг Юм-Ямры вышел на след беглецов на пятый день пути. Они уже миновали лесостепи Южного Края, пересекли границу там, где не было стражей и ушли через село Дубравники в Северный Предел. У них ещё был выбор, когда они стояли на развилке, а Паланг видел, что стояли долго, топтались, потом Юмжан села, а Милко, видимо, отходил в сторону. Возможно, по нужде. Норхат (неважно). Они могли выбрать и уйти в большой город. Там он бы их искал долго. Пришлось бы сперва прятать Анлаг, чтобы не привлекать лишнего внимания, и искать среди тьмы запахов путеводный, тонкий аромат Юмжан. Они могли бы, пройдя все южные земли, взять сильно к западу, к Железному Царству, и там сесть на поезд. В Железном Царстве магия под запретом, и там Палангу пришлось бы туго.
Но парочка свернула к речке Чистянке и пошла через лес. И тем самым определила свою судьбу.
Анлаг устала, но Юм-Ямры безжалостно поднял её в воздух. Гарпия недовольно каркнула и взмахнула тяжёлыми крыльями, отталкиваясь мускулистыми ногами от влажной земли. Здесь, на севере, воздух был совсем другой, свежий и влажный, не то что в горячих степях Гёрдес, где дуют жаркие ветра. Ближе к здешним местам климат Южного Края незаметно менялся, но лесов там всё ещё было мало, сухой воздух и запах трав соседствовал с миазмами болот.
А здесь дышалось легко. Только вот Анлаг не привыкла и мёрзла. К тому же ей требовалась горячая кровь и свежее мясо. А Паланг Юм-Ямры, спеша по следу дочери и её так называемого мужа, кормил её пресными лепёшками да жёстким сузуком. Сам рвал сухое мясо зубами, морщась то ли от его твёрдости, то ли с досады.
Дочь, родная дочь предала его! Сначала спуталась с рабом-северянином, потом обошла с ним вокруг алтарного камня, забеременела от него, а после и вовсе сбежала из дома. А ведь как он радовался, узнав, что будет наследник! Надо было запереть эту неверную и неразумную женщину в башне! А мальчишку убить и скормить гарпиям.
Паланг не привык сдерживать горячих чувств. Он ударил пятками в тощие бока Анлаг. Пусть почувствует его гнев и страсть! Но этого оказалось ничтожно мало! Хотелось весь лес поджечь или зарубить кривым мечом пару селян, что тащились внизу по дороге, рассекающей чащу пополам. Старые, ни на что не годные клячи тащили телегу с добром, а старые, ни на что не годные люди шли рядом. Паланг даже заставил Анлаг снизиться. Дорога рассекала чащу светлой извилистой лентой. Гарпия села прямо перед мордами измученных лошадей. Те отшатнулись, подали назад, с телеги посыпались глиняные горшки. Старики опрометью кинулись в лес, крича: «Шишик, шишик!» или что-то в этом роде. Юм-Ямры двинулся за старухой, которая, хромая, отставала от старика, а Анлаг оставил разбираться с лошадьми. Клячи кричали, гарпия радостно ухала. От убегающих людей веяло страхом. Норхат, Палангу встречались и более вонючие. Старуху он настиг быстро. Она повалилась в жгучую траву, от которой на её лице тут же забелели волдыри. От Паланга кусты и трава старались отшатнуться, и даже комары в испуге разлетались, но глупая женщина тянула к нему руки.
К нему! Не видя его лица, закрытого на южный манер белой тканью «мата», видя лишь глаза, которые, как знал Паланг, пугают своей чернотой, не понимая, что за человек перед нею…
– Почему убегать больше не стала? Беги, – предложил он, обводя рукой лес. – Догонять интересно!
– Убей меня, ворожбин, только деда моего не трогай, – сказала старуха. – Никого у меня больше не осталось!
– Он разве дед тебе? – удивился Паланг Юм-Ямры.
Но старуха не ответила. Она упала лицом вниз и зарыдала.
– Не трогай старика моего, не трогай, – повторяла она невнятно.
У Юм-Ямры уже и ярость в душе улеглась, но тут с дороги призывно закричала Анлаг. Он сам её обучил этому крику. То был призыв, а значит, верная гарпия увидела настоящую добычу. Не глядя, чиркнул Паланг чёрным клинком по спине старухи, по тёмному пятну пота на выгоревшем коричневом платье. Ткань разошлась, густая кровь нехотя заструилась из раны. Старуха дёрнулась и сдавленно завыла. Меч втянул в себя её жизнь почти мгновенно. Женщине и без того оставалось жить считанные дни, так что могла бы и поблагодарить за лёгкую и быструю смерть. К тому же небесполезную для него, колдуна.
Паланг Юм-Ямры зашагал обратно к дороге, следуя зову Анлаг. Она кричала надрывно, с клёкотом, и он знал – Юмжан где-то близко. Если бы гарпия не увидала её, не стала бы звать хозяина. Ветви и травы, боясь задеть даже край его одежд, расступались, пропускали Паланга, спеша расстаться с ним.
– Где они? – спросил маг у гарпии.
Та вытянула морщинистую шею, повернув птицечеловеческое лицо на северо-запад. В лес уходила узкая тропка. Вела вниз – с неба Паланг видел в той стороне заводь Чистянки, что означало – Милко и Юмжан можно настичь внезапно и быстро, если напасть с воздуха.
К несчастью, Анлаг наелась и сделалась медлительной. Боги словно насмехались над Палангом Юм-Ямры, внуком великого чародея Кангука и потомком ужасного Арагнуса. Гневно раздувая ноздри и ударяя шпорами в сыто раздавшиеся бока Анлаг, Паланг в нетерпении оглядывал лес и заводь.
– Вот они, – сказал он, увидев молодых людей.
Они остановились попить и умыться. Вне себя от ярости, маг заставил Анлаг спикировать прямо на спину Милко. Когти гарпии вцепились в светловолосую макушку. Юнец тут же завопил:
– Юмжан, Юмжан, беги!
Но дочка оскользнулась на мокрой траве, съехала к кромке воды и так села там, схватившись за огромный живот. Паланг выскочил из седла и пошёл по мелководью к дочери. Та с ужасом смотрела, как Анлаг топит Милко в воде.
– Юмжан Юм-Ямры! – рявкнул Паланг.
– Отец! Прости его! Оставь его в живых! – взмолилась дочь на проклятом северном наречии. – Молю тебя! Всеми богами заклинаю! Вели Анлаг отпустить Милко!
– Нет, – отрезал Паланг.
– Тогда я убью себя, и твой внук не увидит свет, – закричала Юмжан, рыдая.
Истинная дочь своих отца и матери! Не умела сдерживать чувств!
– Я оставлю его в живых, но ты пойдёшь со мной, – нехотя буркнул Паланг. – Да?
– Да!
Он отозвал гарпию, и она с хриплым недовольным криком взлетела над заводью. Поздно! По воде разливалась кровь. Милко покачивался на мелких волнах лицом вниз, а Юмжан, видя это, плакала и стонала, раздирая тонкую ткань накидки на голове. Вдруг в руке её оказался длинный острый нож. Откуда только взяла? Но чтобы заколоть себя, нужны силы. А у Юмжан их было немного. Даже лёгкий нож – и тот держала двумя руками.
– У тебя больше нет так называемого мужа, – сказал Паланг и, сев на корточки, взял дочь за запястья, пытаясь заставить её выпустить нож из рук. – Пойдём домой, Юмжан, молю! Остановись!
Она сдавленно всхлипнула и оттолкнула отца прочь.
– Милко, Милко!
– Он умер!
– Нет! Ты жесток! Ты зверь, настоящий зверь! Я потому и бежала, чтобы ты ничего не сделал нашему сыну! – рыдая, кричала Юмжан.
Паланг поднялся на ноги и кинулся к дочери в попытке избавить её от клинка. Но поздно: глупая женщина вонзила его в ключичную ямку изо всех сил, а затем упала на живот, головой в воду. Растрепавшиеся волосы – чёрные, с окрашенными в рыжий цвет кончиками – стали похожи на водоросли.
– Мать всех чародеев, – выругался Паланг.
Потеря дочери причинила ему боль. Такую, что от ярости он мог лишь сыпать проклятиями да жаловаться богам.
– Как посмела ты, неразумная дочь, ослушаться отца своего и соединиться с чужеземцем, а потом убить себя? Почему дух Зюмран не охранил тебя и дал ножу путь к твоей крови? Будь проклята сама твоя тень, сам твой дух! Да не отправится твоё последнее дыхание в прохладные кущи вечно цветущего сада…
Последние слова привели Паланга в чувство. В его голове появилась идея, как спасти наследника. Маг сел возле тела дочери. Вернуть Юмжан к жизни, так снова будет пытаться убежать. Положил руку на живот – ребёнок толкнулся изнутри. Живой, о дух Зюмран, ребёнок был ещё живой. Глупая баба! Если уж решила убиться, так сначала б родила ему внука, а потом бы резала себе что угодно! В гневе Паланг ударил дочь по раскрытой ладонью лицу раз, другой. Затем его посетила гениальная мысль, достойная чародеев глубокой древности.
– Эй, Анлаг! Анлаг! Сюда!
Гарпия подлетела к берегу, оскалив зубы на страшном лице, чёрном, лишь слегка подобном человеческому.
– Найди поблизости укрытие. Дом, шалаш, всё, что угодно.
Гарпия улетела, а Паланг сел поудобнее, взял Юмжан на руки и принялся укачивать, вливая в дочь магию – ровно столько, чтоб дышала и жила. Внутри толкался ребёнок, и чародей не сразу понял, что ощущает сразу три потока крови и три запаха, свой, дочери и внука. Только поток Юмжан был медленный, готовый вот-вот свернуться и остановиться навсегда. Её тело уже никогда не будет по-настоящему живым. Да и не надо. Надо ровно столько, чтобы ребёнок дожил до срока, а затем Паланг вскроет чрево дочери и достанет оттуда своего внука!
– Тебе скоро родиться, – сказал он на родном языке, – ты появишься на свет, а она уйдёт в темноту.
Такой, неживой и не мёртвой, по легендам, оставалась мать Паланга, пленница из северных земель. Она зачала и выносила дитя, находясь на границе жизни и смерти. А Юмжан предстояло провести в таком состоянии всего пару месяцев. Какой пустяк!
Гарпия вернулась. По её невнятному карканью, только условно похожему на человеческую речь, Паланг понял: дом есть, но полнейшая развалюха.
– Норхат, – сказал он. – Пусть развалюха.
Неважно. Главное, близко. И главное, крыша над головой. Нельзя долго держать тело на открытом воздухе, под ветром и лучами солнца. В темноте, лучше всего в гробнице, держать не живую и не мёртвую. Иначе она станет или слишком живой, или слишком мёртвой, в любом случае – непригодной для осуществления идеи Паланга.
ГЛАВА 2. (20 лет спустя)
– Леська, выходь.
Судя по всему, в дверь не стукнули, а пнули. Лесняна наскоро вытерла лицо рушником и метнулась к окну, ставни отворять. С той стороны стоял, переминаясь с ноги на ногу, Калентий Нося, первый в Овсянниках красавец. Широк в плечах, с густыми волосами, по обычаю северников заплетёнными в косицы, был он пригож и всем девкам Овсянников нравился.
Но Леське-то, Леське он был без надобности!
– Выходь, кому говорят-то. Чай, не пастушок за тобою-то бегать, да и ты не коза.
– Не выйду, – сказала Лесняна. – И дверь не отопру.
– Так я в окно!
– Да попробуй, – девушка коротко засмеялась. – Сказала не выйду, значит, не выйду. Медведь этакий, – сказала она уже тише, но при открытом окне всё было слыхать.
Калентий и впрямь в окошко влезть попытался, да только куда ему? Избёнка у Леси была по старому обычаю срублена, окошки ради сбережения тепла крошечные. Парень едва голову просунул – да и тут чуть ушами не застрял. Стали они у него от натуги красными, да и к щекам кровь прилила. Засмеялась Лесняна:
– Может быть, маслица дать, чтобы вылезти смог?
Но Калентий пару раз дёрнулся и высвободил бедовую свою головушку.
– Выходь, – сказал уже жалобно, просительно.
– Ты меня обидел. Не буду с тобой гулять. И взамуж не пойду, хоть что теперь говори.
Вчера Нося от заката и до самых коровяк с Леськой по главной деревенской улице прохаживался. Всем показывал, какой он молодец – травницу в жёны позвал, не испугался. Лестно было девушке с ним под руку ходить! Парень он видный, многие по нему вздыхали, да вбил вот себе в голову, что женится не на простой девице, а на особенной. Только особенных в их селе было трое, и все мимо Калентия глядели. Самую красивую матушка с батюшкой уже сговорили за другого жениха. Самая умная да грамотная смотрела только на синеглазого парня из другой деревни. Оставалась лишь непростая добыча: ведьма да травница. «Травинина дочка» её звали, Лесняна.
Сама-то Травина второй раз вышла замуж да уехала в соседнее село, а Леся осталась. Такая же, как мать: невысокая, ладная да складная, коса опять же русая, в руку толщиной. Глаза ясные, зелёные, лицо круглое, весёлое – точь-в-точь в матушку! И родовая ведьмина отметина на всю правую щеку, как у Травины. Только Лесняна моложе. Оттого в сложном зеленом узоре пока что меньше листиков. Про те листочки шепчутся суеверные, глупые люди, что ведьмы таким образом отмечают загубленные души.
