ГЛАВА 1. Город Чистый Лист
Если свернуть по шоссе от Морковников к северу, туда, где на указателе красуются белые буквы «Урочище Чистый Лист», вы удивитесь.
Никакого урочища там давным-давно нет. А название восходит к давним временам, когда в этих краях были сплошные болота. Конечно, тут ещё встречаются лесистые островки. И там вы можете даже найти старые таблички «костры разжигать запрещено» и «не сходите с тропы, опасно!» В этих лесах давно уже не живут ведьмы, упыри оттуда вроде бы все выгнаны, полянки очищены от нечисти, а для ходячих мертвецов создан профсоюз. Да-да, вы правильно подумали: его возглавляет местный некромант. По прозвищу Тот-самый.
В общем, если вы всё-таки свернули к Чистому Листу, миновали леса и поля, раскинувшиеся на плодородных торфянистых почвах, и выехали к долине – то увидите довольно уютный город. Он светел и действительно чист. И в нём четыре пожарных части, одна из которых сформирована из магических существ. Главным у них дракон-огнетушитель. А что вы хотели? Места уж больно пожароопасные: торф.
Вы можете направить свой автомобиль по Кленовому проспекту и увидеть из окна почти весь город. Уж так он устроен: словно тетрадка в клетку, дополнительно расчерченная на несколько квадратов. Одни улицы, понимаете ли, параллельны другим, а другие перпендикулярны первым. Запутались? Да, градостроители тоже когда-то путались. Иногда возникает впечатление, что они строили город по плану, перевёрнутому вверх ногами. С другой стороны, если город спроектирован как тетрадный лист в клетку, то не всё ли равно, откуда было начинать?
Жители Чистого Листа тоже чистенькие, опрятные, даже Тот-Самый ходит нынче в отутюженных шапочке, фартуке и нарукавниках. Он очень любит возделывать огороды, особенно чужие. Прополка, поливка и удобрение земли Тем-самым не всеми воспринимаются достаточно позитивно. Но бороться с этим никак не получается. К тому же на огородах, которыми занимался Тот-самый лично, всегда отличные корнеплоды, а уж помидоры и кабачки так вкусны, что за ними приезжают из самой столицы. Арбузы, тыквы и дыни Тому-самому удаются не всегда, но, говорят, он не теряет надежды.
До недавних пор у горожан имелась лишь одна претензия к властям Чистого Листа: отсутствие крематория и колумбария. Всё было прекрасно в городе! Водопровод, электричество, отлично оборудованные стоянки и газовые заправки для транспорта, телефон и радио. А крематория не построили. Единственный, кто по этому поводу не горевал, был, конечно же, Тот-самый, потому что время от времени ходячих приходилось упокаивать, а притока свеженьких не предвиделось. В связи с активной деятельностью Того-самого многие горожане подписывали Официальное Несогласие на жизнь после смерти. И страстно желали, чтобы городские власти прислушались к их просьбам построить рядом с чистеньким опрятным кладбищем такой же чистенький и милый крематорий.
И вот летом девятнадцатого года от начала правления императрессы Прунапризмии Второй, а от создания мира в году 6789-м, господин мэр Чистого Листа под радостные аплодисменты разрезал красно-чёрную ленту возле ступеней похожего на торт здания.
Поодаль, на посыпанной белым щебнем дорожке чистенького кладбища, стоял Тот-самый, опираясь на лопату. По его угрюмому виду было понятно, что он ужасно не в духе и размышляет, как составить Протестную Петицию от лица профсоюза ходячих мертвецов. Его зелёный фартук с белыми ромашками, такие же нарукавники и панама резко контрастировали с длинным чёрным одеянием и длинными седыми, а некогда чёрными волосами. Нос у некроманта был красный, так что сочетался с цветочками на фартуке чуть лучше.
На кладбище шла своя жизнь, там кто-то копошился, но это в здешних краях считалось делом обычным. Поэтому мало кто обратил внимание на перемазанного землёй мальчишку, который усердно возился над безымянной могилой в дальнем углу погоста.
Из толпы горожан выбрался парень с гитарой – высокий, нескладный. Солнце играло на струнах и лаке дешёвой жёлтой гитары.
– Песню! – сказал он юным, звонким голосом. – Заказывайте! Могу исполнить любую – заупокойную, колыбельную или даже радостно-торжественную оду. Чтобы успокоить горе скорбящих.
И взял аккорд на гитаре, от которого у присутствующих пробежали по телам мурашки нехорошего предчувствия.
Мэр, который едва отошёл от микрофона после краткой вступительной речи, выставил перед собой ножницы на тот случай, если перед ним оказался один из членов профсоюза ходячих мертвецов. Но его секретарь и телохранитель похлопал хозяина по плечу и указал поверх голов горожан на кладбище. Там пожимал плечами Тот-самый. Похоже, он был ни при чём.
– Песню! – повторил настырный юнец, ступая на бело-розовый мрамор ступенек крематория.
– Только не длинную, – предупредил мэр.
– О! Тогда я знаю одну подходящую случаю! Торжественно-печальный плач по усопшему, два куплета, три припева, рыдать всем, – бодро заявило молодое дарование и острым плечом потеснило мэра от микрофона.
Потенциальные слушатели заворчали.
У ступеней стояли два пышных гроба с телами, предназначенными для первого огненного погребения, разгоралась жара – был в разгаре весьма тёплый для этих краёв Розовый месяц, – и покойные начинали весьма ощутимо пахнуть. Разумеется, это скорее относилось к компетенции бальзамировщиков, но сейчас между похоронами и хоронящими стоял парень с гитарой. Против него и направилось народное негодование.
– Я вас приветствую, дорогие жители Чистого Листа, – опрометчиво принимая ропот толпы за возгласы одобрения, сказало дарование. – Меня зовут Трундеваль Фодросский. Фодрос – это на границе Шмутцваальда и нашей Великой Империи.
Великоимперцы, они же чистолистогодцы, на сей раз отреагировали более сдержанно.
Видимо, смирились с необходимостью песни.
Трынькнули дискантные струны, солидно, но нестройно буркнули басовые, тревожно взвизгнул микрофон, и на собравшихся полилась песня.
О, моя прекрасная леди,
На кого ты покинула меня?
Не съели тебя в лесу дикие медведи,
Не выпили твою кровь вампиры на исходе дня.
Сгубила тебя лихорадка,
От которой ты вся покрылась коростой,
И так тебе было умирать несладко,
Но ты окончила жизнь свою на погосте!
Молодое дарование исполняло песню с небывалым энтузиазмом. Оно ни разу не попало в ноты, если, конечно, допускать возможность того, что они вообще были задуманы в произведении. Оно не сделало ни единого верного аккорда из трёх им освоенных. Оно сбивалось с боя на перебор без малейшей логики. Но, разумеется, хуже всего был голос. Трундеваль Фодросский не обладал сколько-нибудь приятным тембром. Напротив: его вокал был из тех, что бьют наповал, сшибают с деревьев ни в чём не повинных пташек и заставляют лопаться бокалы и перегорать электроприборы.
Ближайшие к нему слушатели зажали уши руками и попятились. Мэр резко побледнел и попытался опереться на руку телохранителя, но тот тянулся к шее певца. Поэтому мэру ничего не оставалось, как сесть и обхватить разрывающуюся от какофонии на части голову обеими руками.
В певца полетели различные предметы: комья земли с травой, остатки бутербродов, куски поминального пирога и варёные яйца. Но Трундеваль бодро перешёл к припеву:
И вот теперь без тебя
Жизнь моя – не моя,
Как мне жить без тебя,
О прекрасная леди моя?!
– Ааааа! – раздался истошный крик от подножия лестницы.
Передние ряды пошатнулись и рассыпались. Все поспешили прочь, подальше от гробов. Потому что из кружев и шелков медленно поднимались покойники: пожилая женщина с жёлтой морщинистой шеей и старик, весь в голубоватых прожилках и багровых пятнах. Кто-то зарыдал, поняв, что его родня стала жертвой некроманта, кто-то уже начал по привычке осторожно ругать Того-самого.
Мертвецы трясли головами, протягивали руки и что-то шипели зашитыми ртами. Распахнулись их белёсые жуткие глаза, заскребли по стенкам гробов желтоватые ногти…
– Прочь, – закричал мэр. – Убирайся, ты! Гнусный поющий некромант!
– Но я не некромант, – оборвав на полуслове второй куплет, возразил Трундеваль. – Я всего лишь менестрель! Если вам не по нраву эта песня, я могу исполнить другую!
– Да выключите же микрофон, – завопил мэр. – Кто-нибудь!
Его телохранитель схватил микрофонную стойку и согнул дугой, а провод дёрнул так, что он порвался. Мертвецы глухо застонали и попытались вылезти из гробов.
– Работников крематория сюда! Срочно! – заорал мэр, с трудом поднимая своё тучное тело.
Телохранитель и секретарь почтительно поддержал его.
– Упокой их немедленно! – прошипел мэр, брызгая слюной на юное дарование.
Трундеваль захлопал длинными ресницами. Его карие глаза стали огромными и жалобными, как у собаки, которая выпрашивает у хозяина вкусный кусочек.
– Я не виноват! Я их не поднимал! И не умею упокоивать... упаковывать... упокачивать... не умею я!
Тогда взор мэра устремился на Того-самого. Некромант подошёл ближе, благо основная толпа уже разбежалась, и сказал угрюмо:
– А чего сразу я? Это он. Я бы не стал.
– Ой да ладно, – завопил мэр. – Как будто я не знаю! Вы всегда были против и крематория, и колумбария!
Некромант пожал плечами.
– И тем не менее…
Прибежали работники крематория и попытались уложить мертвецов да прихлопнуть их крышками. Телохранитель-секретарь тем временем боролся с Трундевалем за его новенькую жёлтую гитару. Пока никто не победил.
– Так, стоп, – запротестовал Тот-самый. – Эти гм, люди находятся под протекторатом Некромантского Союза!
Беспорядочно охлопал свои бока, грудь и живот, нашарил на грудке фартука карман с аппликацией в виде божьей коровки и вытащил два потрёпанных профсоюзных билета, которые тут же сунул в руки покойникам. Старика уже почти захлопнули, только пальцы наружу и торчали. Трундеваль, отвоевав, наконец-то, гитару, кинулся бежать, сшиб с ног одного из работников крематория. Тот выпустил из рук гробовую крышку. Освобождённый старик высунулся из гроба и схватил профсоюзный билет.
– Как зовут? – крикнул Тот-самый, зная, что у восставших мертвецов всегда плоховатый слух.
И речь, прямо скажем, тоже не очень. Особенно с зашитыми ртами.
– Плым-плым-плям, – проплямкал старикан.
– Шоф-фуш-шеф, – прошамкала старуха.
Тот-самый махнул рукой, и билеты раскрылись сами собой. И в них проступили написанные синими чернилами имена. Вернее, не имена, а то, что прошамкали покойные.
– Вот, смотрите, – сказал некромант, – Плым и Шоф теперь мои подопечные. Их голоса принадлежат государству, и следовательно – у них есть права почивших граждан на достойную послесмертную жизнь!
Свою речь он выпалил единым духом.
– Стервятник, – огорчённо сказал мэр. – Тогда знайте: я не пущу вас в огород полоть мою клубнику!
– Но ведь это вы тогда останетесь без клубники, а не я, – огорчился и удивился Тот-самый.
– Я готов на эту жертву! Ради города и горожан!
– Господин мэр, прикажете стрелять или догонять? – вклинился в их беседу секретарь-телохранитель.
– А? Кого? Менестреля? Нет! – ответил мэр. – Живым брать!
– Нет? Не стреляааать! – преданно проорал телохранитель.
Тот-самый постоял, помялся, и вдруг вырвал из рук старика и старушки профсоюзные билеты.
– Ну хорошо, – сказал он, – я тоже готов на жертвы. Но не ради горожан! Просто клубника не должна пропасть!
И подошёл к Шоф.
– Начнём с дамы, – со вздохом произнёс он.
Одной рукой взял покойницу за основание затылка, а вторую положил на давно увядшую левую грудь. При этом сделал движение, словно собирался повести старушку в танце. Она слегка хрустнула хребтом, а затем обмякла.
– Вот так, моя хорошая, – сказал некромант грустно, и проследил взглядом, как работники крематория уложили покойную обратно в белопенное кружево. – А теперь вы, молодой человек!
Плым, однако, выкарабкался из гроба и теперь заковылял прочь. Ему не хотелось становиться горсткой пепла. Но дюжие работники догнали его, с должным почтением подхватили под локти и поставили перед Тем-самым. Спустя полминуты под действием чар старик упокоился.
Стерев при помощи заклинания имена из потрёпанных профсоюзных билетов, некромант повернулся к крематорию спиной. К месту происшествия, словно птицы к разорённым гнёздам, сбирались мирные горожане. У некоторых при себе были фотоаппараты, блокноты для заметок и карандаши. А ведь когда-то и о Том-самом делали репортажи! И даже на радио его приглашали… Эх, где теперь былая слава!
Тот-самый окинул долгим взором кладбище, отметил про себя, что и там придётся наводить порядок. Кажется, кто-то из мертвецов пытался пробиться наружу. Некромант поискал глазами щуплую фигурку подростка, давеча копошившегося среди могил, не увидел, но лишь пожал плечами. У него и так оказалось немало непредвиденных забот сегодня!
Немного поколебавшись между желанием похозяйничать на огороде мэра и необходимостью отыскать парня с гитарой, некромант направился в сторону города. Всё равно менестрель далеко не уйдёт. На выходе из Чистого Листа его наверняка встретят недремлющие стражи. Поэтому Тот-самый ограничился тем, что призвал мёртвого ворона, нацарапал записочку и привязал её к лапке вещей птицы. Крылатый посланец сделал круг над головой некроманта и полетел к границе города. Можно было не беспокоиться, что парень пойдёт другой дорогой, так как другой дороги попросту не было. Чистый Лист заканчивался так же неожиданно, как оборвавшаяся песня Трундеваля. Красивый парк переходил в негустой и не страшный лес, который быстро хирел, худел и превращался в настоящее урочище.
«Держитесь подальше от торфяных болот!» – гласили надписи в той части города. Но официально это был уже другой район, и потому чистолистогородцы попросту обозначили границу забором и иногда выбрасывали за него мусор. Куда он девается, их уже не интересовало. Главное, чтобы Чистый Лист оставался на редкость опрятным и аккуратным городком!
ГЛАВА 2. Искусство не продаётся
Жёлтый глаз рампы застил всё, кроме чёрных силуэтов на самом заднем плане. Зал затих, ожидая представления. Менестрель вышел на сцену как был – в дорожной одежде, то есть в брюках, заправленных в порыжелые высокие ботинки, не слишком чистой рубахе и жилете с кучей карманов. Ну а что, каждый раз переодеваться в концертное? Это с собою, что ли, костюм отдельный таскать?
– Песня! – звонко заявил Трундеваль, расчехляя гитару.
И едва не ахнул с досады. Проклятый хранитель мэрского мяса оставил на лакированной жёлтой деке две глубоких царапины.
Он пришёл сюда не случайно! Увидел на фонарном столбе надпись: «живое прослушивание в ресторане «Азалия» сегодня вечером» – и поспешил по указанному адресу. Вот как раз вечер, а вот прослушивание, и вот пустая сцена с микрофоном, который свисает с потолка и тускло отблескивает серебристой решёткой…
– Песня! Разгульно-удалая! Просьба прослушать до конца!
Сцена была невысокая. Но Трундеваль не мог рассмотреть, сколько там в зале сидит обычных горожан, пришедших отобедать, а сколько – суровых нанимателей на должность ресторанного певца.
А должность, надо сказать, завидная. Ради неё стоило унять и дрожь в голосе, и подёргивание правого колена. Это у Трундеваля давно: с четырнадцати лет, с того времени, как соседка из квартиры напротив на него наорала. А чего было орать? Он пел. Надо же человеку как-то и где-то репетировать…
