Алла закурила сигарету, жадно сделала затяжку, словно ей не хватало не воздуха – дыма, и сказала:
- Неправда.
Ей не хотелось верить. Разве так бывает? Ведь Максим – её муж. Он должен постоянно находиться с ней рядом. Подставлять плечо. Поддерживать. Целовать пальцы её ног. Алла поневоле покосилась на ноги – как там педикюр? В полном порядке. Хоть что-то в полном порядке.
- Нет, неправда, неправда! Неправда!
Алла дёрнула головой, из причёски выпали шпильки. Локоны упали на плечи, на лоб. "У девушки должны быть длинные волосы". Кому должны и зачем? Зачем вообще – всё, если Максим ушёл от неё? Ушёл прямо с работы, не зайдя домой, не поговорив с Аллой по телефону. Только и сделал, что послал Мирона с тем, чтобы передал ей на прощание:
- Он вышел в зону отчуждения в шесть утра, не хотел тебя будить. Просил сказать, что вернётся. Чтобы ты ждала.
- Неправда!
Мирон досадливо поморщился.
- Ну что ты заладила? Сказать больше нечего?
Алла встала, одёрнула шёлковую сорочку и воздушно-белопенный пеньюар. С досадой заметила, что не произвела на Мирона сильного впечатления. Может быть, забыл надеть линзы. Или снял после напряжённой работы? Скорее всего. Иначе бы хоть как-то отреагировал на то, что женщина рядом, в неглиже, между прочим.
Погасила сигарету в синей стеклянной пепельнице, зябко запахнулась в пеньюар – кружево, увы, не грело. Поискала глазами домашние пухленькие тапочки, не нашла, перешла на ковёр. Мелкие, суетливые, непривычные движения – алгоритм утра Аллы нарушился внезапно и фатально. Не помогут ни записи в электронном ежедневнике, ни всегдашняя дисциплинированность – ритм дня сбился.
- Что ещё он сказал? – требовательно, повышая голос почти до визга, спросила Алла.
Мирон надавил на уголки глаз, отошёл от окна – широкого белого окна. Оно открывалось на побережье, которое ещё не проснулось и не обзавелось людьми. Только чайки зачастили что-то с утра – тревожный знак.
- Он сказал, что любит тебя, но его долг – спасать людей.
- Не понимаю, - взбивая пальцами тёмные локоны, пробормотала Алла. – А я не человек, что ли? Вот так просто взять и выйти за оцепление с сывороткой, которая даже не помогает…
- Это сыворотка от "гриппа зомби", там штамм очень близок к "гриппу ангелов", - терпеливо сказал Мирон. – Положительная динамика имеется в том случае, если человек ещё не заражён…
- Мирон! Мироша! – вскричала Алла. – Ты себя сам слышишь? Там все заражены!
- Вовсе нет. Эпидемиологический порог только-только пройден, там тысячи ещё здоровых людей. Инкубационный период короткий… но он есть. Если привить сывороткой-Z тех, кто ещё не заразился, они хотя бы выживут после того, как заболеют.
- Он себе сделал вакцинацию? – жадно спросила Алла.
- Не знаю, - ответил Мирон. – Я не видел.
- Он сам в эту сыворотку не верит, - проворчала Алла. – Вы же там у себя должны придумать новую!
- Мы придумываем, - подтвердил Мирон. – Я сам работаю день и ночь. Но Макс сказал, что ждать некогда. Да и панацеи не будет. Мы предполагаем, что сыворотка-А поможет выжить только что заболевшим и предотвратить заражение у тех, кто ещё не заражён, но на последней стадии, увы…
Алла почувствовала, что у неё горят веки. Девочки, конечно же, могут плакать, сколько захочется. Они же не мальчики. Но плакать не хотелось.
- У меня есть деньги. Много денег. Если это ускорит вашу работу…
Мирон взял сигарету со стеклянного столика изящным, тонким жестом. У него были пальцы пианиста. Алла когда-то сходила с ума по нему и Максу, но выбрала второго – за основательность и надёжность. А Мирон вместе с пальцами получил отставку, но до сих пор иногда Алла заглядывалась на его руки и представляла вещи, которые порядочная женщина, воспитанная четырьмя поколениями матерей и бабушек, представлять не должна. Но сейчас Алла смотрела рассеянно, молча, ждала, пока он закурит, затянется и потом сможет отвечать.
- Ускорит, но незначительно. Люди есть люди, нам надо иногда отдыхать.
- А вот Макс не отдыхает, - зло сказала Алла. Глаза и нос отчаянно щипало – слёзы стояли в горле так близко, что вот-вот хлынут. – Почему, кстати, ты не пошёл с ним, друг-не-разлей-вода?!
Мирон пожал плечами.
- У меня несколько иной профиль, - сказал он. – Я мыслитель и творец, а Макс твой – человек действия. Боец. Солдат.
- Он эпидемиолог! – возразила Алла. Впервые без запинки сказала это слово. Оно ей никогда не давалось с первого раза.
- Это не отменяет того, что он боец. Слушай, налей мне чаю и дай пару бутербродов, и я пойду обратно в Центр.
"Алла, ты же девочка! Настоящие девочки не дерутся! Фу, как не стыдно быть похожей на мальчишку!"
Алла приходит домой в синяках – ей очень хотелось дать сдачи тем ненастоящим девочкам, которые били её по ногам и щипали ей руки. Бабушки с двух сторон налетали клушами – рыжей и белой, прабабушка квохтала с гнезда, а мать из главного курятника – детской. Там она укладывала своего внука, сына Аллиной старшей сестры. Алле девять лет, и она точно знает, что если дать сдачи, то Иркина бабушка и Олькина бабушка непременно пожалуются белой и рыжей клуше. И тогда не миновать ей нескончаемых нравоучений. А так, придёшь побитая, и тебя будут жалеть, закармливать, холить и лелеять, а Ирке и Ольке влетит куда как больше, чем влетело только что ей, Алле Мусиной. Девочке, похожей на испуганную домашнюю кошечку, впервые попавшую на улицу. Девочке с жёлто-зелёными глазами и тёмными локонами, которые бабушки завивают на папильотки.
Ты же девочка, ты должна быть красивой. И не драться, никогда не драться!
"Алла, ты же девушка! Порядочные девушки не целуются с парнями в подъезде. И возле дома. И на улице. Порядочные девушки вообще не целуются! Алла, как ты можешь – за тобой ухаживают сразу два мальчика, и ты целуешься то с одним, то с другим! Фу, как не стыдно быть похожей на развратницу!"
Прабабушка умерла. Мама нянчит внучку – дочку средней дочери. Она поддакивает из детской. Если бы Инга не целовалась с мальчиками возле дома, если бы Инга не походила на развратницу, маме не пришлось бы взять на себя заботу о её дочке, а ведь Инге еще год учиться…
Рыжая и белая клуша пьют на кухне чай и говорят про Мирона и Макса гнусности. И про Аллу заодно. Они говорят такие вещи, которые не положено знать порядочным бабушкам, но Алле в семнадцать лет просто не приходит в голову спросить – откуда они знают об этом так много. Самой ей до смерти хочется, чтобы Макс обнимал её ещё крепче, у него такое тренированное, мускулистое тело. И чтобы Мирон трогал её ещё нежнее, ещё чувственней… Но нельзя даже думать об этом. Белая и рыжая клуши увидят, как блестят Аллины глаза и как краснеют Аллины щёки. И не миновать наказания. Бабушки будут встречать её из школы и запирать в комнате, как арестантку.
Ты же девушка, ты должна быть невинной.
"Алла! Ты ведь женщина! Ты должна терпеть, ты должна стать хранительницей очага, должна жертвовать для мужа и детей всем! Кстати, почему у вас с Максом до сих пор нет детей? Я вон в твои годы уже двоих родила".
Бабушки умерли. Мама и сёстры правят в доме. В детской слышны голоса: маленькие и не очень дети отвоёвывают себе клочок комнаты в собственное пользование. Слышен голос младшей Аллиной сестры: "Тут нет ничего твоего!" Средняя, Инга похожа на прабабушку, старшая, Арина – на белую клушу, а младшая, Сесилия, – на рыжую. И только Алла "вся в отца". У неё отдельный от других отец, "ошибка молодости". Вот скажите, можно ли быть второй дочерью и тут же – ошибкой? Значит, мама пожертвовала мужу не всю себя, а часть, стало быть, оставила ещё для кого-то?
А ты, Алла, порядочная женщина, тебе нельзя ошибаться. Ты должна пожертвовать для мужа всем, что у тебя есть.
Звонок среди ночи. Он способен убить вернее яда или "гриппа ангелов". Он превращает мозги в желе, а сердце – в трепыхающуюся на берегу рыбку. Алла с трудом нашла телефон, хотя он лежал на прикроватном столике совсем рядом. Не глядя, мазнула по экрану, промычала "алло".
- Алечка, Аля! Мы её создали! Мы сделали!
Мирон назвал её "Алечкой". Как, наверно, не называл уже лет шесть. Алла поняла, что никто не умер и ничего непоправимого не произошло, только после того, как Мирон крикнул:
- Алло? Аля, ты слышишь? Алла!
Сердце набирало обороты, словно хотело заставить Аллу взлететь.
- Что сделали? – не понимая, но догадываясь, спросила она.
- Сыворотку! Алечка, мы спасены! Недели две-три испытаний – и мы сможем выехать в зону отчуждения, понимаешь?! Мы уже выслали Максу сообщение и передали с грузовиком ещё два контейнера сывороткы от зомби-гриппа, шестнадцать тысяч доз. Людям осталось продержаться ещё немного!
- Подожди, - Алла потянулась за сигаретой, зажала губами фильтр. – Пофему не фефяф?
Торопливо закурила, передвинула сигарету в уголок рта.
- Почему не сейчас, Мироша?
- Так ещё проверить надо, - пояснил Мирон. – У нас только сегодня привезут обезьян, пока проверяли на крысах и на свинье.
Алла закричала:
- Но Макс там! Почему ты не думаешь о Максе?
- Я не думаю о Максе? – заорал в ответ Мирон. – Я не думаю? Я вот этими руками сделал сыворотку! Я уже неделю не сплю больше, чем по два часа подряд и питаюсь через раз! Я не думаю о Максе? Ты сидишь и сутки напролёт ноешь – это называется "думать о Максе", да? Дёрнутая баба! Трёхнулась от безделья, что ли?
- Я отдала тебе все деньги, - возразила Алла, переходя на визг, - я продала акции, чтобы дать ещё! Я тоже не спала эту неделю, между прочим, думая, как заработать ещё!
- Да иди ты! – выкрикнул Мирон. – Там, кроме Макса, двести тысяч людей, там рук не хватает, сыворотку возят грузовиками, а ты… ты…
Джентльмен от природы, он никак не мог дать волю словам. Алла сама высказала ему всё, разложила по полочкам такими словами, от которых и белая, и рыжая клуши-бабушки полысели бы в секунду. Девочка не должна знать таких слов.
Мирон тоже так считал. Так и сказал:
- Аля, я не думал, что ты материться умеешь. Я в тебе сейчас даже разочаровался. Продолжай в том же духе, если хочешь испортить моё мнение о тебе, как об идеальной женщине.
Только что была "трёхнутая баба", а тут вдруг - "идеальная женщина"? Смешно! Если бы у Аллы был телефон подешевле, она бы его шваркнула об стену. А так только выключила. Совсем. Потом подумала – а вдруг Макс решит позвонить? Как у него там, в зоне отчуждения, есть связь? А возможность зарядить телефон? Как там вообще?
Зона отчуждения, район, оцепленный военной полицией и гвардией, и просто полицией, представлялся ей чуть ли не как разрушенный войной город – дымящиеся развалины и горы трупов на улицах. Время от времени там ходят люди в химзащите и сжигают мёртвые тела.
Представив себе тело Макса, с характерными для заболевших "ангельскими" чертами лица, Алла, наконец, зарыдала. Уже неделя, как она жила одна. Стоило родне узнать, куда уехал Макс, как её объявили парией. Почему-то сёстры и особенно мать стали считать Аллу заразной.
- Ты бы сдала анализы, - звонила Сесилия, - а то ещё передашь нам свою заразу. И езжай уже на пункт, подай документы, пусть тебя переселят туда. Тем, у кого подозрение на "ангельский грипп", положено подавать документы на переселение!
- Уезжай! Ты подвергаешь опасности наших детей! – голосила Арина.
- Не смей даже из дома выходить, а к нам дорогу забудь, - шипела мать. – Слышишь? Там в их Центре все уже заболели давно. Как ты могла скрывать, что Макса выселили? Почему не уехала с ним?
Алла слушала, потом уставала от обвинений и подозрений, прерывала связь. Женщина должна любить свою семью и ценить то, что дала ей мать. Женщина должна быть терпеливой и вежливой. Чёрт, кажется, она уже устала соответствовать чужим представлениям о женщинах.
Если у Аллы будет когда-нибудь дочь, она никогда не услышит подобных слов. Пусть девочка растёт свободной от этого. Алла клялась себе, что будет хорошей матерью и отличной бабушкой, и даже научит дочку драться, ругаться, пачкаться и ошибаться, и не жертвовать никому ничего без особой на то причины, и вообще быть человеком.
- Алла? Алла!
Она уронила телефон, схватила его обеими руками, уставилась на экран. Незнакомый номер.
- Макс?
- Алла, у меня всё хорошо. Тут неплохая медицинская станция, я не заболел, очень скучаю, - как обычно, Макс говорил беспорядочно и очень быстро. – По телевизору сказали, что количество заражённых перевалило за пятьдесят тысяч, так ты не верь. Тут довольно сносно, подожди, поступил больной, я сейчас… да! Да! Нет! В бокс! Сыворотку-Z сейчас приняли, скажи Мирону, что мы ждём сыворотку-А, очень ждём, я знаю, ты вся извелась там, но старайся не выходить из дома. В городе были случаи заражения? Мирон передавал, что были. Из наших никто не заболел? Из Центра переехали две медсестры, они заражены! Там ещё двое больны. Скажи Мирону, пусть получше дезинфицируется и носит полную защиту! Хотя он не будет носить, я знаю.
- Макс, - Алла всхлипнула. – Можно, я приеду?
- Ты что, ты что! Сиди дома, еду заказывай только через "Проверенные продукты", старайся принимать витамины, не забывай прививаться каждую неделю!
- Маааакс!
- Алла! Всё очень серьёзно, пойми! – вот опять он с ней как с ребёнком. За что?
- Мирон сказал, что сыворотку-А ещё тестировать надо, надо ждать, - сказала Алла. – Я не могу тут одна. Я лучше с тобой. Ты хотя бы в маске, Макс?
- Да, конечно, - Макс чуть заметно запнулся. – Алла, всё в порядке, осталось подождать только чуть-чуть! Всё, новый больной поступил, большие глаза, белая кожа, я тебя люблю, не вздумай приезжать!
И тут же, через секунду, поступило сообщение, что звонил Мирон. Алла его стёрла.
Мирон перезвонил спустя минуту. Алла скинула звонок. Может идеальная женщина позволить себе обидеться?
Через двадцать минут настырный Мирон уже звонил в дверной звонок.
- Алечка, ты дура! – вскричал он. – И обидки твои – дурацкие! Вот, смотри.
Он поставил на стол контейнер-чемоданчик – на взгляд не больше, чем на тысячу ампул.
- Сыворотка-А, экспериментальная, - сказал Мирон, сияя. – Проверил. Вчера заболел сторож, мы на свой страх и риск…
- Выздоровел?
- Это не так работает, но в целом да, динамика положительная. Вот, везу на пункт, пусть пускают в оборот.
- Сколько тут? – зачарованно спросила Алла.
- Полторы тысячи. Это пока треть того, что у нас есть. Давай вбрызгивай себе, пока я здесь. Свинья, помещённая в один бокс с инфицированными поросятами, не заразилась в течение всего инкубационного периода. Мы уже все воспользовались. Нарушили целый свод правил, между прочим…
Алла вытащила ампулу, вставила её во флакон с наконечником, впрыснула сыворотку в рот. Вода как вода. Пожалуй, чуть сладковатая.
- Быстро действует?
- Должна быстро, - ответил Мирон. – В течение часа. У сторожа характерные симптомы прошли за шестьдесят две минуты, у шимпанзе – за пятьдесят одну. Тут следует учитывать стадию заражения и вес…
- Сыворотка зомби-вируса у заражённых четырёхкратная, - вспомнила Алла.
Мирон кивнул и вытащил из кармана ещё две ампулы, протянул ей. Они были тёплые, согрелись в брючном кармане.
- Эта трёхкратная, но цикл мы ещё только устанавливаем. Скорее всего, для уже инфицированных раз в сутки, а для тех, кто в инкубационном периоде, то есть всем остальным – раз в неделю. Но тем, кто в зоне отчуждения, наверно, лучше тоже троекратно через сутки прививаться. Я бы выехал, проверил…
