Глава 1. Традиция
– Посуда для битья! Чашки, тарелки, супницы! – выкликал мальчик, идя по нарядным улицам города. – Посуда для битья! Блюдца, вазочки, бокалы! Тарелочки с пожеланиями, заветные, волшебные, на все случаи жизни! Недорогие, красивые! Посуда, посудочка, посудочечка!
Мальчик был чудной, даже странный, и одет не по росту в нелепые одёжки. Чего только стоила накидка из множества разных лоскутов да четыре полосатых шарфа! Был он большеглаз, длинноволос и немножко неумыт, а так, в целом, конечно, славный мальчик. Во всяком случае к его самодельным санкам со всех сторон сбегались люди. Когда мальчик вышел в центр рыночной площади, вокруг него образовалось кольцо покупателей.
Ему уже и не надо было звать да нахваливать, но он продолжал – высоким голосом, ещё не знавшим возрастной ломки. А ведь и без того подбегали хозяюшки да служаночки, брали хрупкий товар, просили ещё захаживать.
Только, пожалуй, дворники были не очень рады мальчику. Стояли, опираясь кто на лопату, кто на метлу, и вполголоса ворчали:
– Опять отовсюду счастливые осколки выметать…
– Традиция!
– Мало мне снега в Новый год… ещё традицию эту из мостовой выколупывать. Обещали же к этой зиме под битьё посуды места отвести!
– Били бы дома, да сами бы и выметали!
Но дворников никто не слушал. Да и ворчали они скорее для порядка, а потом, когда очередь за посудой поредела, и сами купили себе по тарелочке.
Мальчик надел на озябшие пальцы рукавицы и осмотрел свои санки. Вернее даже, и не санки это были, а просто тележка, поставленная на старые деревянные полозья. А сверху плетёный короб. В нём остались лишь пара тарелок да одинокая чашка с уже надколотой ручкой. Чуть дёрни, и тут же хрупнет и отвалится.
Сказать потом помощникам, чтобы смотрели повнимательней. И чтобы заворачивали особо хрупкое в бумагу, чтобы хоть как-то уберечь тонкий товар…
– Постойте, – запыхавшаяся, раскрасневшаяся, молодая женщина подбежала и остановилась возле мальчика, сжав в руке синюю купюру. – Постойте, мальчик, дайте мне десять тарелок! Пожалуйста!
– Осталось только две, – ответил мальчик степенно, – и чашка.
– Вас как зовут, мальчик? Вы… это же вы были в прошлом году?
Мальчик вдруг смутился. А потом улыбнулся улыбкой робкой и неловкой, хотя до того соблюдал серьёзность. И стало видно, что ему и двенадцати нет – просто удался высокий, длинноногий. Голубые глаза потемнели, и мальчик даже отвернулся, чтобы скрыть от молодой женщины слёзы.
– Не я, – сказал он. – Миран меня звать. А тот был… тот был Март.
– А мне кажется, вы похожи на того, прошлогоднего. Завтра придёте? Ах, пожалуйста! Мне очень, очень нужны тарелки!
– И мне нужны тарелки, – подлетел к повозке, откуда ни возьмись, мужчина.
Уже, кажется, и не очень молодой. Только Миран не очень-то умел на первый взгляд определять возраст взрослых!
– Мне очень нужны, чтобы не сразу бились. Потолще, покрепче, – сказала молодая женщина. – Ну, то есть чтобы до Нового года точно пролежали.
– Ох, делла, да ведь Новый год через неделю всего, – фыркнул мужчина.
– Это вы та девушка, у которой всегда всё разбивается? – спросил мальчик.
– А откуда вы знаете, раз это не вы? – быстро спросила молодая женщина.
– Мне передавали, – туманно ответил Миран. – Вы вот что. Забирайте обе тарелки, а вы, дяденька, берите чашку. Просто так берите.
– Вы ему какую-то такую битую чашку дали, мальчик, – нервно сказала девушка, не прикасаясь к тарелкам, которые Миран завернул для неё в кусок холста.
– Ничего, у этого человека никогда ничего не разбивается. Я завтра буду здесь, я теперь до самого Нового года буду каждый день тарелки привозить, – мальчик говорил это, закрывая короб и проверяя, крепко ли он стоит на самодельных санках. – Если до завтра вы не разобьёте тарелки, делла, а вы – разобьёте чашку, делл, то получите каждый по пять тарелок бесплатно.
– Зачем это?
Миран снял рукавицы, подтянул штаны, поправил накидку и по очереди проверил, хорошо ли замотаны на шее и плечах его полосатые шарфы.
– Затем, – сказал он солидно, как взрослый, – что Мирддид всегда хочет, чтобы в праздник все были счастливы. И посуду чтобы били в новогоднюю ночь. Со звоном битой посуды из вашей жизни уходят несчастья и приходит везение.
Мужчина небрежно сунул чашку с надколотой ручкой в карман большой дорожной сумки. Чашка жалко звякнула о связку ключей, но осталась целой.
– Мне никогда не везёт, – сказал мужчина расстроенно.
Женщина взяла одну из тарелок, и та разлетелась на осколки прямо в её руках.
– Мне тоже, – угрюмо произнесла она. – Никогда.
– Позвольте, я возьму эту тарелку, чтобы она осталась целой, – мужчина взял из рук мальчика последнюю тарелку.
Тот неловко выпустил её из озябших пальцев. Мужчина подхватил тарелку, но она выскользнула и ударилась о мостовую, едва прикрытую тонким слоем снега и льда. Правда, лёд был заботливо посыпан песочком.
Дворник, который это сделал, стоял как раз неподалёку. Он с укоризной посмотрел на мужчину и женщину. Бьют посуду заранее, до новогодней ночи, вот неумные! Ведь этак ни одно желание не сбудется, и везения никакого не прибавится!
Но мужчина наклонился к ногам женщины и поднял совершенно целую тарелку.
– Приходите завтра, – сказал он грустно. – Она совершенно точно уцелеет.
– Постойте, но как же так, – заторопилась женщина. – Но ведь… Постойте, мальчик, а так можно?
Она повернулась к месту, где стоял Миран со своей повозкой, но его там не оказалось. Он исчез. Совсем исчез. Рыночная площадь полнилась людьми, товарами, смехом, голосами и звоном монет.
– Не бойтесь, у меня действительно никогда ничего не разбивается, – очень печально ответил мужчина. – Я даже коленок в детстве не разбивал, верите ли?
– Не может быть, – удивилась женщина и поскользнулась на ровном, присыпанном песком месте. – А я только и делала…
– Хотите, я провожу вас домой? – спросил мужчина, укладывая последнюю тарелку в сумку, висевшую у него через плечо.
Она посмотрела на него, словно на одного из Отцов-Хранителей, и кивнула. Он был такой славный мужчина! Неровно отросшие пряди волос и щетина на щеках нисколько этого человека не портили, даже шли ему. У него были печальные светло-зелёные глаза, обрамлённые длинными светлыми ресницами, и грустный рот.
А он смотрел на неё и удивлялся, как это раньше не встречал такой милой женщины! Совсем не юная девочка, но такая хорошая и немного беззащитная. Серые глаза её близоруко щурились, волнистые каштановые волосы растрепались на зимнем ветру. Хотелось укутать её потеплее и тащить домой на руках, словно драгоценную хрупкую добычу. Едва коснувшись пальцев женщины, затянутых в перчатку, мужчина тут же смутился и убрал руки в карманы.
– Проводите, – сказала она и сама взяла его под локоть. – Как вас зовут? Я плохо запоминаю имена, но ваше постараюсь запомнить.
– Крокус Тирсей, – ответил мужчина. – Моя мама очень любила цветы. То есть и сейчас любит, – он ещё сильнее смешался и отвернулся в сторону.
Его толкнул хмурый прохожий, и в сумке на плече звякнуло.
Женщина испуганно вскрикнула, но Крокус успокоил её:
– Не надо, не надо пугаться, ничего не разобьётся. Кстати, вы забыли назвать своё имя.
– Анна-Стина, – сказала женщина.
И, слегка запнувшись, прибавила:
– Анна-Стина Соннет.
Она произнесла это крайне неуверенно. А потом, словно желая отвлечь мужчину, сказала:
– У вас очень хрупкое имя.
– А у вас очень поэтичное, – очень вежливо ответил Крокус. – Ваша мама любила стихи?
– Это фамилия отца, и он больше всего на свете любил стрелять по тарелкам, – пояснила Анна-Стина. – Помню, в новогоднюю ночь нас всегда ждал не только звон битой посуды, но и выстрелы!
Они медленно шли по улице, и снег шёл вместе с ними. До Нового года оставалась всего неделя, и эту неделю, кажется, зима решила провести тихо и даже примерно. Почти не было ветра, стояла довольно тёплая для декабря погода. И мягкие, крупные, пушистые хлопья плавно ложились на любые поверхности. К примеру, на тёмное пальто Крокуса и его фиолетовый шарф, и на его светлые мягкие волосы. Или на коричневую шубку Анны-Стины.
– Помню, отец заставлял меня подбрасывать тарелки в воздух, – говорила женщина, – и ба-бах! Выстрел! Он попадал точно в серединку, и тарелки разлетались на треугольные осколки. Иногда выстрелы звучали так близко, что мне казалось – посуда разбивается прямо у меня в руках. Это было так пугающе и так здорово! Я не могла перестать смеяться, даже когда глохла от выстрелов. И стрелять он меня учил. А потом отца не стало… и с тех пор посуда действительно бьётся сама собой. И ружьё его стоит в кладовке.
Анна-Стина всхлипнула.
– Но позвольте, а как же вы принимаете пищу? – очень вежливо спросил Крокус.
– Ах, пожалуйста, – всхлипнула женщина и вытерла слёзы перчаткой. – Я ем из жестяных мисок и пью из деревянных кружек. Правда, они тоже быстро трескаются или мнутся, но хотя бы обходится без осколков…
– Я вам весьма сочувствую, – сказал Крокус.
Очень вежливо. И всё-таки Анне-Стине показалось, что говорит он отстранённо, даже холодновато. Но она так скучала по общению и в то же время так боялась снова разбить своё сердце, что не стала заострять на этом внимание.
– Вот мы и пришли, – сказала Анна-Стина Соннет, когда они, прогуливаясь, добрались до очень милой нарядной улочки.
Здесь были протянуты во все стороны красивые гирлянды с цветными флажками, развешаны по всем стенам и заборам елово-рябиновые букеты и стеклянные шары. Очень красиво! Но едва женщина задела за невысокую ёлочку, как тут же сломала хрупкую ветку. С неё свалился ярко-синий шар. И, конечно, он бы разбился, если б мужчина не подхватил его.
– Ловко, – сказала Анна-Стина. – Вы не могли бы зайти ко мне? Пожалуйста!
Крокус нахмурился и даже напрягся.
– Для чего же? – спросил он.
– Ух, какой вы, – с упрёком сказала Анна-Стина. – Словно тут же спрятались за толстой стеной!
– Простите, – сказал Крокус. – Я невольно. Это моя раковина, в которую я всегда ухожу при малейшей угрозе.
– Мне жаль, что у меня такой нет, – вздохнула Анна-Стина. – Ах, пожалуйста, Крокус, не уходите! Я всего лишь хочу вас попросить об одной малости: поставьте мою тарелку в буфет, где она простояла бы до завтра. И ещё… я бы очень хотела, чтобы вы пришли утром и отнесли мою тарелку к мальчику. А дальше уж я как-нибудь сама.
– А разве это не жульничество? – спросил Крокус.
– Если и жульничество, то совсем крошечное. Кому от него будет плохо? Ну, кому? – запальчиво потребовала ответа Анна-Стина. – Я ведь ничего от него не хочу – только купить с десяток тарелок покрепче, чтобы они как-то продержались до праздника. Такая малость! Я бы загадала, чтобы моя жизнь перестала трескаться, а сердце – разбиваться. Знаете, как это больно, когда разбивается сердце?
И она положила руку на грудь.
Крокус внимательно посмотрел и на руку в вязаной перчатке, и на грудь, привлекательную даже в тёплой шубке. И медленно покачал головой. Нет, он не знал, что такое разбитое сердце.
– Никто и никогда не сумел бы разбить моего сердца, – сказал он. – Я не знаю, что такое боль. Иногда мне даже кажется, что нет ни боли, ни сердца… ни меня самого. Позвольте вашу руку, Соннет. Я поставлю тарелку, куда скажете.
Конечно же, он продолжал считать, что они немного жульничают. Ведь мальчик дал тарелку женщине не для того, чтобы она перепоручила её сохранность кому-то другому. Целой-то она должна была остаться именно в её руках…
Но Крокусу очень не хотелось, чтобы эта милая и немного нервная женщина подумала, что он какой-нибудь грубиян. Да ещё такой человек, которому нет дела до традиций города. Он всегда отгораживался от других людей, не понимая, что такое эта их боль или разбитые чувства. Впрочем, он и целых чувств не понимал! Пожалуй, он уже давненько сделался чёрствым, сухим и равнодушным к другим людям. Но у него ведь были на то свои причины! И это не то же самое, что всякое там «ба-бах!» по тарелочкам!
Но традиции Крокус всё же чтил. И ещё ему хотелось, чтобы у Анны-Стины Соннет в этот Новый год всё получилось как надо. Каждый человек заслуживает праздника. Разве нет?
Глава 2. Снегурёнок
Мирддид ждала Мирана и сердито насвистывала песенку, которой полагалось быть весёлой и праздничной. Но на губах женщины каждая нотка становилась ледяной, колкой и острой, словно осколок льдинки. Мирддид волновалась за сына. Ей сказали, что снежные тролли снова вышли из ледяного дворца и рыщут по округе.
Миран вернулся почти бегом, таща за собой свои нелепые самодельные санки. Мог бы попросить умельцев, и они смастерили бы ему чудесные сани, которые бегали бы куда быстрее, чем мальчик. Он бы садился на козлы и правил бы этими санями, а не тащил за верёвочку неприглядный короб на тележке, поставленной на толстые неуклюжие полозья!
Но не на это сердилась Мирддид. Такие мелочи её разозлить бы не смогли! Подумаешь – санки… есть ведь вещи и посерьёзнее.
Она поправила белую пушистую шапочку и уперла руки в боки. Миран, издалека заметив мать, залихватски свистнул, оседлал повозку и скатился под горку к дому. На ходу спрыгнул с санок, обнял Мирддид, уткнувшись раскрасневшимся лицом в белый пушистый свитер.
– Хороший был день? – спросила Мирддид, едва сдерживая гнев.
Она знала: стоит не сдержаться – будет лавина. И горе тому, кто под неё попадёт!
– Хороший, – согласился Миран. – А обед есть? Я такой голодный!
Мирддид свела к переносице тонкие брови, но вновь уняла порыв отшлёпать мальчишку. Только ветер колыхнул еловые лапы вокруг дома да поднял злую колючую позёмку. Та взвилась, зашептала в ухо Мирддид. И Миран тоже услышал её слова. Поднял виноватые глаза, голубые, блестящие, и улыбнулся.
– Сегодня встретились двое людей, – сказал он. – Я очень хочу, чтобы они полюбили друг друга.
– Так, – осторожно сказала Мирддид.
– Ты только не сердись. Но это Крокус Тирсей и Анна-Стина Соннет. Последние из родов Четырёх героев. Так хорошо, что они вдруг столкнулись! Если они поженятся, Хлода останется с носом. Мам?
Она молчала. Она знала, что здорово умеет молчать, когда злится. Чуяло её сердце, что рано или поздно произойдёт какая-нибудь такая история. И что потом? Ведь Хлода не успокоится, пока наследники всех четырёх родов не упокоятся.
– Я же здорово придумал? – спросил сын.
– Ты же знаешь, что нет, – ответила ему Мирддид.
– Ну мааааам!
– И не называй меня так, – она попыталась улыбнуться, прогнать дурные мысли. – Ты же есть хочешь? Пойдём, покормлю.
– Я сейчас! Только заказы умельцам передам! – встрепенулся мальчик.
Только и увидела Мирддид, как трепыхнулись на свежем ветру концы четырёх шарфов.
Миран вбежал в дом, потопал для вида ботинками у входа, где лежал полосатый коврик, и понёсся в кухню. Мирддид ждала его. Ей нравилось кормить мальчика: смотреть, как он ест, слушать оживлённую болтовню. Всё это походило на настоящую человеческую жизнь! Как известно, волшебным существам именно её и не хватает. А сын тем временем подробно и весело рассказывал о своём происшествии.
Потом прервался, чтобы надкусить пирожок и охнул.
– Горячо! По-настоящему горячо?
– По-настоящему, а ты как хотел, – усмехнулась Мирддид.
И поняла, что усмешке не хватает тепла. Всё-таки трудно перестать сердиться на мальчика.
