Нет у нас выхода.
- Нет у нас выхода, кроме дальнейшего нравственного самосовершенствования.
- Чё нет-то, када есть. За стенкой вон - шуруй. И какое на хер совершенствование? Дерьмом жили, в нём и подохнем. Батя меня малого учил: «не ври – человеком вырастешь». И чё? Вырос, смотрю на морды зажратые и думаю, на хера батю слушал? Как все надо было.
- А вы, сударь, нонконформист - это стразу чувствуется, не изменяйте своей природе. К слову, наблюдение вы сделали верное - ложь способствует социальному продвижению, однако и отец ваш был прав. Обман, неспроста всегда стресс, противоречащий глубинному желанию неприкрытой близости. Согласитесь, вы ощущаете потребность, быть понятым и любимым вместе со всеми своими несовершенствами?
- Ну, вроде.
- Оттого многим неприятна, даже мелкая ложь и бунтуем мы, видя лицемерие иерархов и политиков. Тем самым хотим навести порядок, распространить внутреннюю потребность в правде на весь мир.
- Это ж анреал! Сейчас, конечно, социалки, всеобщая связанность и все дела, но мы ж никогда, не узнаем, что наверху творится. Какая-нибудь тупенькая любовница или избалованная дочка выложит в сеть, такое, что всем пуканы разорвет, а самое важное один фиг за кадром останется.
- Пусть остаётся, главное уже случилось, мы увидели друг друга, стена, разделяющая небожителей и плебс, рухнула. Мы знаем, что по ту сторону не посланники богов, озарённые светом мудрости, а люди, порой хуже нас. Теперь мы хотим, чтоб жили они по тем же правилам.
- Чё впарят, так жить и будем.
- Ну да, телик уже неприлично смотреть, все в инет ушли, а там то же самое, только сбоку. Войны, изнасилования, вечные кризисы, чужое богатство, скандалы - тупняк адовый - страшно. Вот и хавает пипл, всё от сериалов с экстрасенсами, до сказок про стабильность.
- От части, вы оба правы, но есть нюанс…
- Прикол! Как в анекдоте про Чапаева?
- Если угодно. Суть в том, что «жить так, как впарят» - едва ли не важнейшая сила человечества.
- Рехнулся, ёпт! Баранов плодить?
- Нонконформисты, как вы, необходимы, но вдумайтесь: восприятие общественных норм, как своих, делает возможным существование общества. Что стало бы, если б каждый жил по радикально отличающимся от прочих правилам?
- Ясно чё. Без понятий - полегли бы все.
- Вы предельно точно улавливаете суть. Отсутствие общих ценностей не оставило бы и малейшей возможности для объединения людей и зарождения цивилизации. Впрочем, морально-нравственная адаптивность дорого оплачена. В двадцатом веке конструкт национализма, пришедший на смену подданству и вероисповеданию, показал себя во всей красе. С тех пор возможности наши выросли несоизмеримо и без должной мудрости, вновь будут обращены во зло. Потому без дальнейшего нравственного развития нам никак нельзя.
- Чё ты лепишь? Кругом крысы одни.
- Крыс больше не стало, они, знаете ли, не от света заводятся. Представьте: зашел в подвал, вроде и нет никого; выключателем щёлкнул, глядь, хвосты по углам или морда усатая торчит. О чём это говорит?
- Переломку б взял, херанул бы ща!
- Ваше желание противостоять проблемам похвально. Вы не читали «Бедность» Зощенко? При свете мы стали полнее видеть окружающее несовершенство, однако это не значит, что мир стал хуже. Новая информационная прозрачность - зажженный свет, а скандалы, в сути своей, всегда срез актуальной повестки, наглядный индикатор изменений, даже если раздуты на пустом месте и герои выдуманы. Что нынче на слуху?
- Самый хайп коррупция, про изнасилования много, крипта попёрла.
- Вот, сдвинулись рамки! Неужели раньше было меньше принуждения к сексу или всё же об этом предпочитали молчать? И может коррупция только вчера стала проблемой нашего общества?
- За баб не знаю, а с лапотниками этими показуха голимая!
- Ага, видосики поснимают, картинку покажут и по домам всех распустят.
- Даже если и так, то, что изменилось?
- Ну, иногда отбирать что-то у них стали, а раньше про борьбу с коррупцией, вообще, только лозунгами говорили…
- Именно, а ещё раньше замалчивали, будто нет её вовсе, и грести в карман было нормально, порой гордились этим.
- Ну, ок. А с криптой что?
- Клондайк нашего времени. В мечтах о легких деньгах авантюристы всех мастей устремились за криптовалютами, как некогда устремлялись за золотом. Казалось бы, повторяется старая история. Tulpenmanie - разбитые судьбы, случайное богатство и надкусанные локти зевак. А под шелухой жадности: распределённые данные, защищённые от подделки, всеобщая связанность и личная приватность, скорость и надгосударственность. Разве не это ключевые запросы нашего времени?
- Наверно. А выносить не пора?
- Осади, батюшка топает. Ща скажет.
В комнату вальяжно вплыл ухоженный мужчина в рясе; только полноватые щёки и тронутая лишним весом фигура, не позволяли назвать его красавцем.
- Деньги положите на стол. Кто желает, чтоб за усопшего помолились в храме, пожертвование и записку с информацией об умершем оставьте там же, - поставленным бархатом произнес священник. – Нательные кресты у всех есть?
- В бане не сымаю.
- Я атеист.
- А у меня нету. Хоть и крещёный, но как бы агностик.
- Коли крещёный, крест у меня купишь, куда деньги положить знаешь уже. Негоже без защиты духовной по миру ходить.
- Может не…
- Бери, не перечь, - отрезал священник, протягивая заготовленный крестик.
- Безбожник, в стороне стой, пока чин отпевания идет, и в дела не мешайся. А ты, коли правоверный, как закончим, сделаешь богу угодное дело, в автосервис меня отвезёшь и затем в церковь. На чём ездишь?
- Равчик у меня.
- Сгодится. Можно и приступать, - батюшка решительно направился в соседнюю комнату; трое мужчин двинулись за ним. Широкая спина в рясе заслоняла покойника: «Как усопшего звали?» – деловито осведомился её обладатель и сделал шаг в сторону, открыв серое лицо.
- Это же я! – пронзённая ужасом, взвыла шедшая позади троица.
Вскрикнув от неожиданности, священник всплеснул руками – тяжёлое кадило громыхнуло о деревянный борт гроба.
В голове ревел раскатистый отголосок набата, вторя ему, чугунными ядрами едва перекатывались мысли. Я поднял болезненные веки, опасаясь, что пульсирующие глаза лопнут лишенные их сдерживающей силы. Мутный мир медленно кренился куда-то в бок. Сквозь колышущуюся хмарь разглядел знакомые очертания своей комнаты. Жив. Дома. Слава богу. Попытался приподняться на локте – неторопливый крен вмиг сменился стремительным вращением. Кровать подо мной встала на дыбы, пришлось ухватиться покрепче.
За помощью не дойду. Надо позвать. Борясь с круговертью, потерявшего четкость мира, и силясь, не дать ему утянуть меня в неведомую пучину, я разлепил рот. В скомканном мычании узнал свой голос. Вот влип.
Позвонить жене. Телефон. Где-то рядом. На тумбочке. Шаря непослушной рукой, судорожно коснулся холодной поверхности и на пол отправилась электронная книга. «В кожаном чехле, ничего с ней не будет», - унял себя, отмечая что, несмотря на состояние, меня беспокоит судьба этой вещи. Наконец, кончики пальцев ткнулись в гладкий корпус. Рука вроде бы начала обретать твёрдость. Я сжал тонкие грани аппарата, он тут же выскользнул. Раздался хлёсткий щелчок, но удара о пол не последовало. Зацепившись за угол тумбочки, телефон повис на шнуре. Точно! Вечером поставил его на зарядку. Аккуратно, боясь выдернуть из разъема, потянул за провод. К счастью, способность двигаться всё же возвращалась ко мне, а взбунтовавшийся было мир, вернулся к уже банальному крену, так что с задачей справился без дополнительных приключений.
Повозившись с разблокировкой, набрал номер.
- Я у соседки, ну чего ты звонишь? Уже проснулся? – приветливый голос жены, с привычной ноткой укоризны, помог мне успокоиться.
- Мээ бээ фээфо, - попытался объяснить я.
- О, господи! Уже бегу! – моментально сменилась её интонация. Какая она все-таки у меня умница.
Меньше чем через минуту щёлкнули замки входной двери. В комнату влетела жена, в сопровождении Анны Алексеевны – медсестры с шестидесятилетним стажем, работающей, несмотря на почётный возраст, и готовой в любой миг ринуться на помощь. В присутствии столь героической женщины невольно подбираешься и как-то забываешь про свои хвори. Стоило ей присесть рядом, как всё ещё взбрыкивающая кровать пристыжено успокоилась. Анна Алексеевна извлекла из потёртого чемоданчика тонометр, и тугая манжета стянула мою руку.
- Давление? Какое? – болтливая обычно жена, от волнения заговорила отрывисто.
- Зашкаливает, - и, обращаясь ко мне, - сейчас укол тебе сделаю, на твое счастье, у меня есть всё необходимое.
Хотел пошутить: «если меня ткнуть иглой, могу и лопнуть». Но сквозь гул в голове пробилась здравая мысль - с текущей дикцией шутка не зайдет.
Анна Алексеевна углубилась в недра своего ридикюля. Волна слабости, родившаяся без её поддерживающего взгляда, переросла в тошноту, поршнем, ударившую в горло. Вскочил и, болтаясь точно одинокий носок в стиральной машине, ринулся в ванну. Растолкав локтями дверные косяки, с удивительной трезвостью отметил, как стыд придал сил; то расстояние, что минуту назад казалось непреодолимым, я проскочил в считаные секунды, лишь от того, что не хотел забрызгать содержимым своего желудка, сидящую рядом даму. Благо, стыдливость моя не распространялась на фарфоровый кубок унитаза, стоически принявшего на себя удар коварного недуга. Несколько жестких приступов и меня чуть отпустило. Попытался встать. Покачнулся и, влетев носом в шкафчик над раковиной, оставил жирный отпечаток на зеркале. Кровь хлынула «вниз стремительным домкратом», как волна, у незабвенного героя «Двенадцати стульев».
Умылся. Ощупал нос. И о чудо! Исцелился, хоть нормы ГТО беги сдавать.
- Так и должно быть, - Анна Алексеевна усадила меня и, чуть улыбнувшись, вновь измерила давление.
Через несколько минут женщины уже болтали на кухне. Соседка рассказывала жене, что теперь со мной делать и насколько необходимо убедить меня посетить врача. Я же, предоставленный сам себе, вышел на балкон – проветриться. Привычным движением извлек из кармана пачку сигарет. В сознании всплыли слова: «нет у нас выхода…», - как же там было?
Вспомнил.
Я скомкал пачку вместе с содержимым и бросил в пепельницу.
- Нет у нас выхода, кроме дальнейшего нравственного самосовершенствования.
- Чё нет-то, када есть. За стенкой вон - шуруй. И какое на хер совершенствование? Дерьмом жили, в нём и подохнем. Батя меня малого учил: «не ври – человеком вырастешь». И чё? Вырос, смотрю на морды зажратые и думаю, на хера батю слушал? Как все надо было.
- А вы, сударь, нонконформист - это стразу чувствуется, не изменяйте своей природе. К слову, наблюдение вы сделали верное - ложь способствует социальному продвижению, однако и отец ваш был прав. Обман, неспроста всегда стресс, противоречащий глубинному желанию неприкрытой близости. Согласитесь, вы ощущаете потребность, быть понятым и любимым вместе со всеми своими несовершенствами?
- Ну, вроде.
- Оттого многим неприятна, даже мелкая ложь и бунтуем мы, видя лицемерие иерархов и политиков. Тем самым хотим навести порядок, распространить внутреннюю потребность в правде на весь мир.
- Это ж анреал! Сейчас, конечно, социалки, всеобщая связанность и все дела, но мы ж никогда, не узнаем, что наверху творится. Какая-нибудь тупенькая любовница или избалованная дочка выложит в сеть, такое, что всем пуканы разорвет, а самое важное один фиг за кадром останется.
- Пусть остаётся, главное уже случилось, мы увидели друг друга, стена, разделяющая небожителей и плебс, рухнула. Мы знаем, что по ту сторону не посланники богов, озарённые светом мудрости, а люди, порой хуже нас. Теперь мы хотим, чтоб жили они по тем же правилам.
- Чё впарят, так жить и будем.
- Ну да, телик уже неприлично смотреть, все в инет ушли, а там то же самое, только сбоку. Войны, изнасилования, вечные кризисы, чужое богатство, скандалы - тупняк адовый - страшно. Вот и хавает пипл, всё от сериалов с экстрасенсами, до сказок про стабильность.
- От части, вы оба правы, но есть нюанс…
- Прикол! Как в анекдоте про Чапаева?
- Если угодно. Суть в том, что «жить так, как впарят» - едва ли не важнейшая сила человечества.
- Рехнулся, ёпт! Баранов плодить?
- Нонконформисты, как вы, необходимы, но вдумайтесь: восприятие общественных норм, как своих, делает возможным существование общества. Что стало бы, если б каждый жил по радикально отличающимся от прочих правилам?
- Ясно чё. Без понятий - полегли бы все.
- Вы предельно точно улавливаете суть. Отсутствие общих ценностей не оставило бы и малейшей возможности для объединения людей и зарождения цивилизации. Впрочем, морально-нравственная адаптивность дорого оплачена. В двадцатом веке конструкт национализма, пришедший на смену подданству и вероисповеданию, показал себя во всей красе. С тех пор возможности наши выросли несоизмеримо и без должной мудрости, вновь будут обращены во зло. Потому без дальнейшего нравственного развития нам никак нельзя.
- Чё ты лепишь? Кругом крысы одни.
- Крыс больше не стало, они, знаете ли, не от света заводятся. Представьте: зашел в подвал, вроде и нет никого; выключателем щёлкнул, глядь, хвосты по углам или морда усатая торчит. О чём это говорит?
- Переломку б взял, херанул бы ща!
- Ваше желание противостоять проблемам похвально. Вы не читали «Бедность» Зощенко? При свете мы стали полнее видеть окружающее несовершенство, однако это не значит, что мир стал хуже. Новая информационная прозрачность - зажженный свет, а скандалы, в сути своей, всегда срез актуальной повестки, наглядный индикатор изменений, даже если раздуты на пустом месте и герои выдуманы. Что нынче на слуху?
- Самый хайп коррупция, про изнасилования много, крипта попёрла.
- Вот, сдвинулись рамки! Неужели раньше было меньше принуждения к сексу или всё же об этом предпочитали молчать? И может коррупция только вчера стала проблемой нашего общества?
- За баб не знаю, а с лапотниками этими показуха голимая!
- Ага, видосики поснимают, картинку покажут и по домам всех распустят.
- Даже если и так, то, что изменилось?
- Ну, иногда отбирать что-то у них стали, а раньше про борьбу с коррупцией, вообще, только лозунгами говорили…
- Именно, а ещё раньше замалчивали, будто нет её вовсе, и грести в карман было нормально, порой гордились этим.
- Ну, ок. А с криптой что?
- Клондайк нашего времени. В мечтах о легких деньгах авантюристы всех мастей устремились за криптовалютами, как некогда устремлялись за золотом. Казалось бы, повторяется старая история. Tulpenmanie - разбитые судьбы, случайное богатство и надкусанные локти зевак. А под шелухой жадности: распределённые данные, защищённые от подделки, всеобщая связанность и личная приватность, скорость и надгосударственность. Разве не это ключевые запросы нашего времени?
- Наверно. А выносить не пора?
- Осади, батюшка топает. Ща скажет.
В комнату вальяжно вплыл ухоженный мужчина в рясе; только полноватые щёки и тронутая лишним весом фигура, не позволяли назвать его красавцем.
- Деньги положите на стол. Кто желает, чтоб за усопшего помолились в храме, пожертвование и записку с информацией об умершем оставьте там же, - поставленным бархатом произнес священник. – Нательные кресты у всех есть?
- В бане не сымаю.
- Я атеист.
- А у меня нету. Хоть и крещёный, но как бы агностик.
- Коли крещёный, крест у меня купишь, куда деньги положить знаешь уже. Негоже без защиты духовной по миру ходить.
- Может не…
- Бери, не перечь, - отрезал священник, протягивая заготовленный крестик.
- Безбожник, в стороне стой, пока чин отпевания идет, и в дела не мешайся. А ты, коли правоверный, как закончим, сделаешь богу угодное дело, в автосервис меня отвезёшь и затем в церковь. На чём ездишь?
- Равчик у меня.
- Сгодится. Можно и приступать, - батюшка решительно направился в соседнюю комнату; трое мужчин двинулись за ним. Широкая спина в рясе заслоняла покойника: «Как усопшего звали?» – деловито осведомился её обладатель и сделал шаг в сторону, открыв серое лицо.
- Это же я! – пронзённая ужасом, взвыла шедшая позади троица.
Вскрикнув от неожиданности, священник всплеснул руками – тяжёлое кадило громыхнуло о деревянный борт гроба.
В голове ревел раскатистый отголосок набата, вторя ему, чугунными ядрами едва перекатывались мысли. Я поднял болезненные веки, опасаясь, что пульсирующие глаза лопнут лишенные их сдерживающей силы. Мутный мир медленно кренился куда-то в бок. Сквозь колышущуюся хмарь разглядел знакомые очертания своей комнаты. Жив. Дома. Слава богу. Попытался приподняться на локте – неторопливый крен вмиг сменился стремительным вращением. Кровать подо мной встала на дыбы, пришлось ухватиться покрепче.
За помощью не дойду. Надо позвать. Борясь с круговертью, потерявшего четкость мира, и силясь, не дать ему утянуть меня в неведомую пучину, я разлепил рот. В скомканном мычании узнал свой голос. Вот влип.
Позвонить жене. Телефон. Где-то рядом. На тумбочке. Шаря непослушной рукой, судорожно коснулся холодной поверхности и на пол отправилась электронная книга. «В кожаном чехле, ничего с ней не будет», - унял себя, отмечая что, несмотря на состояние, меня беспокоит судьба этой вещи. Наконец, кончики пальцев ткнулись в гладкий корпус. Рука вроде бы начала обретать твёрдость. Я сжал тонкие грани аппарата, он тут же выскользнул. Раздался хлёсткий щелчок, но удара о пол не последовало. Зацепившись за угол тумбочки, телефон повис на шнуре. Точно! Вечером поставил его на зарядку. Аккуратно, боясь выдернуть из разъема, потянул за провод. К счастью, способность двигаться всё же возвращалась ко мне, а взбунтовавшийся было мир, вернулся к уже банальному крену, так что с задачей справился без дополнительных приключений.
Повозившись с разблокировкой, набрал номер.
- Я у соседки, ну чего ты звонишь? Уже проснулся? – приветливый голос жены, с привычной ноткой укоризны, помог мне успокоиться.
- Мээ бээ фээфо, - попытался объяснить я.
- О, господи! Уже бегу! – моментально сменилась её интонация. Какая она все-таки у меня умница.
Меньше чем через минуту щёлкнули замки входной двери. В комнату влетела жена, в сопровождении Анны Алексеевны – медсестры с шестидесятилетним стажем, работающей, несмотря на почётный возраст, и готовой в любой миг ринуться на помощь. В присутствии столь героической женщины невольно подбираешься и как-то забываешь про свои хвори. Стоило ей присесть рядом, как всё ещё взбрыкивающая кровать пристыжено успокоилась. Анна Алексеевна извлекла из потёртого чемоданчика тонометр, и тугая манжета стянула мою руку.
- Давление? Какое? – болтливая обычно жена, от волнения заговорила отрывисто.
- Зашкаливает, - и, обращаясь ко мне, - сейчас укол тебе сделаю, на твое счастье, у меня есть всё необходимое.
Хотел пошутить: «если меня ткнуть иглой, могу и лопнуть». Но сквозь гул в голове пробилась здравая мысль - с текущей дикцией шутка не зайдет.
Анна Алексеевна углубилась в недра своего ридикюля. Волна слабости, родившаяся без её поддерживающего взгляда, переросла в тошноту, поршнем, ударившую в горло. Вскочил и, болтаясь точно одинокий носок в стиральной машине, ринулся в ванну. Растолкав локтями дверные косяки, с удивительной трезвостью отметил, как стыд придал сил; то расстояние, что минуту назад казалось непреодолимым, я проскочил в считаные секунды, лишь от того, что не хотел забрызгать содержимым своего желудка, сидящую рядом даму. Благо, стыдливость моя не распространялась на фарфоровый кубок унитаза, стоически принявшего на себя удар коварного недуга. Несколько жестких приступов и меня чуть отпустило. Попытался встать. Покачнулся и, влетев носом в шкафчик над раковиной, оставил жирный отпечаток на зеркале. Кровь хлынула «вниз стремительным домкратом», как волна, у незабвенного героя «Двенадцати стульев».
Умылся. Ощупал нос. И о чудо! Исцелился, хоть нормы ГТО беги сдавать.
- Так и должно быть, - Анна Алексеевна усадила меня и, чуть улыбнувшись, вновь измерила давление.
Через несколько минут женщины уже болтали на кухне. Соседка рассказывала жене, что теперь со мной делать и насколько необходимо убедить меня посетить врача. Я же, предоставленный сам себе, вышел на балкон – проветриться. Привычным движением извлек из кармана пачку сигарет. В сознании всплыли слова: «нет у нас выхода…», - как же там было?
Вспомнил.
Я скомкал пачку вместе с содержимым и бросил в пепельницу.
