Аннотация к эпизоду
Профессор Шушкевич рассказывает Паскалю о необъяснимых смертях, произошедших на выставке фовистов. Александра не желает покидать бригаду, хотя будущее страшит ее. Аякс и Серафим пытаются разгадать загадку Стоунхенджа, после чего Паскаль и Аякс снова отправляются в музей. Только теперь уже - ночью...Серафим остановился у высоких дверей, с каждой створки которых смотрел золотой Уаджет*. «Музей мирового искусства» - значилось на элегантной вывеске из черного стекла.
- Был здесь? – спросил Паскаль, берясь за дверную ручку в форме головы сфинкса, держащего в пасти кольцо.
- Собирался, но не дошел, - ответил Серафим.
*Древнеегипетский символ, обозначающий глаз бога Гора.
Паскаль потянул створку на себя и оказался в просторном холле. Бежевые стены отражались в блестящем, «под мрамор» полу, люстры в марокканском стиле отбрасывали на потолок и стены изящные световые арабески. За стойкой слева от входа сидел дюжий охранник, впереди, за другой, приятная дама в костюме песочного цвета и неожиданно цветастом, хитроумно повязанном на шее платке.
- Кречетов, мы к профессору Шушкевичу, - сообщил Паскаль охраннику, прошел вперед и остановился у стеклянной витрины, в которой лежала копия «Книги мертвых» - одного из самых известных экспонатов Британского музея.
Охранник, кинув подозрительный взгляд на белоснежного Серафима, куда-то позвонил, после чего окликнул Паскаля:
- Вам на третий…
- Спасибо, я знаю, - кивнул тот, поманил спутника за собой и повернул направо, в рекреацию с лестницей.
- Был здесь? – сыронизировал Серафим.
- Неоднократно, - серьезно ответил Паскаль.
- По делу? – изумился Серафим.
- Видишь ли, - Паскаль усмехнулся, - мы с профессором как-то сцепились на одном форуме по культуре древних царств. Жестокий был бой. После него подружились, если можно так сказать. Но вчера он позвонил не ради словесных баталий…
«Страх…».
Серафим остановился, поднес пальцы к вискам.
Паскаль оглянулся.
«Смерть…».
- В этом здании два дня назад умер человек, - прикрыв веки, сообщил блондин. – Синяя форма, внизу на охраннике такая же.
- Отчего? – спросил Паскаль.
- Гипертонический криз. Но он был не первым…
- Паша! Ну что же ты не идешь? – раздался оклик.
Серафим вздрогнул, открыл глаза и с силой потер виски.
- Добрый день, Александр Раильевич, - жизнерадостно ответил Паскаль и пошел вверх по ступенькам к стоящему на лестничной площадке пожилому мужчине в элегантном темном костюме.
Серафим, на всякий случай держась за поручень, медленно поднимался следом.
Мужчины обменялись рукопожатием.
- Это Серафим, - представил спутника Паскаль, - его помощь может нам понадобиться.
- А он кто? – с каким-то детским интересом спросил профессор.
- Кулинар, - не моргнув глазом ответил Паскаль, доставая из кармана куртки пластмассовый контейнер, - такие шарлотки печет, пальчики оближешь! Вот, я вам привез к чаю. Пойдемте в ваш кабинет.
- И правда, - кинув на Серафима изумленный взгляд, ответил профессор и скрылся в коридоре.
Заскрежетав зубами, Серафим поплелся за ними.
Кабинет профессора представлял из себя уменьшенную копию музея древностей. За стеклянными дверцами шкафов и витрин виднелись какие-то черепки, фигурки, загадочно белели манускрипты, древние талмуды выставляли на обзор потемневшие от времени корешки. Серафим мог бы поклясться, что каждому из находившихся здесь предметов не менее пары сотен лет, однако интуиция нашептывала добавить нолик.
На зеленом сукне старинного стола в центре кабинета лежали стопки книг и альбомы с зарисовками, стоял канцелярский набор из яркого малахита и папье-маше в виде скарабея. К удивлению Серафима, на широком подоконнике позади стола он увидел дорогую кофемашину, чайник и фарфоровый сервиз на деревянной подставке.
- Вам, молодой человек, что?
- А? – Серафим так увлекся изучением обстановки, что не заметил направленного на него интереса профессора.
- Пить будете кофе или чай? – доброжелательно улыбнулся Александр Раильевич и указал на подоконник. – Можно выбрать.
- Зеленый чай, спасибо, - смутился Серафим.
- Присаживайтесь, пожалуйста. Паша, тебе как обычно?
- Да, - кивнул Паскаль, опускаясь на стул для посетителей и оглядываясь. – А это что? – воскликнул он спустя несколько минут. Встал, подошел к одному из шкафов: - Новая?
За стеклом стояла бронзовая статуэтка менады. Одной рукой она придерживала на голове плоскую чашу, а другую прихотливо изогнула в танце.
- Да, Паша, новая. Эту курильницу привез мой ученик из последней экспедиции.
Профессор поставил на стол фарфоровую пару и Серафим дрогнул ноздрями: в чаях он разбирался отлично. Чай был настоящим, японским и даже свежим. Не из тех, что месяцами хранятся в морских контейнерах без соответствующего температурного режима.
Рядом с парой появилась вторая, с дымящимся кофе.
Паскаль вернулся на место, кивком поблагодарил хозяина за напиток, выпил его одним глотком. Впервые увидев, как Паскаль пьет кофе, видом напоминающий дымящийся гудрон, Серафим страшно перепугался. С тех пор он пугался каждый раз, когда черная лава лениво перетекала из чашки в паскалеву пасть. Но, по крайней мере, он научился не показывать вида, что пугается.
Профессор обошел стол и сел на свое место. Постучал пальцами по столешнице, словно не зная, с чего начать разговор.
Паскаль ждал, разглядывая красочную птицу на ветке сакуры, изображенную на чашке. Фарфор тоже был японским и таким тонким, что чашка светилась изнутри вместе с нежными розовыми лепестками нарисованной ветки. Наблюдая за Паскалем, Серафим вдруг заметил диковатый огонек в глубине его непостижимых, почти черных глаз. Однажды он уже видел такой – три года назад, на пепелище, на котором нестерпимо воняло жженой плотью. Именно этот блеск заставил Серафима поверить Паскалю, убедив в том, что Паскаль безумен не менее, чем он сам, накануне вечером покинувший психиатрическую больницу, в которой провел несколько месяцев после очередного срыва.
- Люди у нас умирают, - как-то неуверенно произнес профессор. – Прямо здесь, в музее.
- Сколько? – лаконично спросил Паскаль.
- За последний месяц трое. Двое охранников, один посетитель.
- Причину смерти установили?
- Федотов – охранник, тромбоз. Посетитель, кажется, Бурковский, был тяжело болен, просто остановилось сердце на выставке, не выдержало. И вот, неделю назад, Марков, тоже охранник. Жаловался на повышенное давление, умер от кровоизлияния в мозг.
Александр Раильевич вздохнул:
- Ты как-то упоминал, Паша, что интересуешься оккультными науками. Зная, - примерно! - твой уровень знаний, я полагаю, что и в этой области твои компетенции впечатляют. Прошу…
Паскаль поднялся. Сразу стало видно, как он высок, и как, оказывается, мал кабинет, прежде казавшийся просторным.
- Я сделаю, что смогу, профессор. Для начала покажите нам места, где умерли эти люди.
Александр Раильевич смотрел на Паскаля снизу вверх, как карлик на гиганта. Затем через силу встал.
- Место, Паша, - это зал на пятом этаже.
- Пустой?
- Нет, что ты, конечно, нет. Там сейчас размещена экспозиция фовистов*. Мы с таким трудом пробивали эту выставку, не хотелось бы, чтобы ее закрыли!
- Вы нас проводите?
- Да, конечно.
Профессор заторопился вперед.
Выходя, Серафим оглянулся, встретился глазами с танцующей менадой и ему стало жутко: на ее губах играла до боли знакомая ухмылка. Ухмылка Паскаля.
*Первое художественное течение авангардизма, зародившееся во Франции с 1898 по 1908 год.
Квадратный зал был разделен экспозиционными щитами таким образом, что посередине образовывалось очерченное визуальным кругом пространство. В промежутках между пятью обозначающими стороны круга щитами виднелись другие щиты, на каждом из которых расположили по единственному полотну. Стеклянная крыша, присыпанная снегом, изменяла яркость дневного света на сумерки, разбавляемые подсветкой самих картин, отчего они казались не изображениями, а дверями в иные миры. Ощущение было таким сильным, что Серафим застыл, пытаясь определить, какая из картин – ненастоящая.
Народу в утреннее время было немного.
- Матисс, - между тем говорил профессор, указывая на портрет женщины в серой маске и шляпке с пером, - вон там де Вламинк, видите, деревья, торчащие из воды? В том углу – Дерен. В центральной рекреации выставлены самые яркие представители течения, а дальше – их последователи.
- Разберусь, - коротко сказал Паскаль, шагнул куда-то в сторону и пропал.
- Это портрет жены художника? - негодуя про себя из-за невежливого поведения спутника, поинтересовался Серафим у профессора, взгляд которого выражал полнейшую растерянность.
- А? Что? – переспросил тот, пытаясь понять, куда подевался Паскаль. – Да, вы совершенно правы, это портрет Амели. Здесь Матисс сочетает схему традиционного парадного портрета с нехарактерным для него цветовым наполнением. Взгляните на зеленую люминесценцию мазков…
Серафим не слушал. Его опалило горячим ветром, в чувствительную кожу впились острые песчинки. По краю сознания прошел отдаленный рев…
Резко обернувшись, Серафим кинул взгляд на одну из картин между щитами. В белых, желтых и коричневых пятнах не сразу угадывалась мощь бури, стремящейся к человеку, которого обозначала черная точка на ладони пустыни. Но чем дольше он смотрел на полотно под мерный, как журчание реки, голос Александра Раильевича, тем больше понимал, что на путника боевой колесницей несется сама смерть. Только на этот раз на ней было не черное одеяние: белое, желтое, коричневое.
Паскаль шагнул в амальгаму и замер, прислушиваясь. Тихо, спокойно и никаких следов опасности. Стены и щиты исчезли, как и некоторые картины, зато другие парили в пустоте, покачиваясь, словно от сквозняка, источая свечение разного спектра. Стекая на пол, цвета смешивались в безумную палитру, устремлялись прочь, исчезали из поля зрения.
Он прошел вперед, останавливаясь перед каждой из картин. По-птичьи склоняя голову то к одному плечу, то к другому, смотрел и слушал, улыбался или хмурился.
Люди не могли стать богами, но изредка дар богов ставил одаренных практически на один уровень с дарителями. И тогда их гений становился видимым в амальгаме, а иногда не просто видимым – осязаемым. Самые сильные художественные эманации создавали собственные отражения: ответвления реальности, которые, спустя некоторое время, начинали существовать без привязки к создавшему их полотну.
- Вот я открываю Дуат, - прошептал Паскаль, закрывая глаза и более не полагаясь на привычные органы чувств. – Вот я отверзаю очи, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Явись, похититель душ, поговори со мной!
Прождав безрезультатно несколько минут, Паскаль улыбнулся пустоте.
- Я же знаю, что ты есть, - негромко сказал он, - я тебя чувствую. Покажись, сволочь.
Разноцветные светопады все так же били в янтарный пол, несли волны прочь, в другие миры. С портрета справа смотрел на Паскаля высокомерный азиат, пряча усмешку в прорезях глаз и губ. В пейзаже слева, изображающим мрачную деревушку в горах, туман раскладывал призрачное таро. Позади, в другом - библейский змей, свесившийся с единственного древа в оазисе, дразнился, высовывая черный раздвоенный язык. Впереди, на краю крыши сидел, обнимая колени, сумрачный юноша с горящими глазами и буйными кудрями, на кого-то поразительно похожий…
В кармане куртки прожужжал виброзвонок. Достав телефон, Паскаль прочитал сообщение в мессенджере: «Не забудь, моя очередь». Набрал короткое: «Помню». Убрал телефон и покинул амальгаму, выйдя сразу за Серафимом. Профессора видно не было.
Блондин застыл у картины, изображающей песчаную бурю. Надо признать, изображение было правдивым, несмотря на какофонию цветовых пятен, которые изо всех сил скрывали от глаз смотрящего замысел художника.
Светотени сдвинулись. Паскаль посмотрел вверх – сквозь потолочное стекло пробился солнечный луч, мазнул по краю одного из щитов и исчез бесплотным призраком лета.
- Что-то чувствуешь? – наклонившись, прошептал он блондину на ухо.
Серафим от неожиданности зашипел, как змей на древе, и подскочил. После чего обернулся и заорал шепотом:
- Ты, что, совсем того? Да что б тебя!.. - и матерно выругался, мастерски сочетая русский мат с латышскими крепкими выражениями.
Не обращая на него внимания, Паскаль смотрел в телефон, на открытую на экране карту и цифры, обозначающие географические координаты.
- Вот вы где! – раздался громкий голос.
Профессор спешил к ним, вытирая взмокший лоб платком.
- Куда вы пропали? Я зал обошел несколько раз! Паша?..
- Простите, Александр Раильевич, нужно было оглядеться, - поднимая глаза от карты, ответил Паскаль. - Я мог бы попросить у вас снять одну из картин и унести в подсобку, чтобы осмотреть более тщательно, но понимаю, что это невозможно. Нам придется прийти еще раз – после закрытия музея. Сможете организовать?
- Сегодня? – растерялся профессор.
- Скоро буду знать. Пока могу сказать только, что вы обратились ко мне не зря. Запретите охранникам ночью заходить в этот зал. Лучше всего, если вы запрете все входы и выходы отсюда, а ключи заберете с собой.
Александр Раильевич побледнел.
- Хо… хорошо. Но что?..
- Тшш… - приложил палец к губам Паскаль. – Все потом, сейчас нам надо идти. До свидания, профессор!
Он, не оглядываясь, направился к выходу.
- Прекрасная выставка, спасибо большое! – скороговоркой выпалил Серафим и поторопился за Паскалем.
Но, как не бежал, догнал его только на улице.
Паскаль стоял, запрокинув лицо и закрыв глаза. Редкие снежинки падали на его кожу и не таяли. Шедшие по тротуару люди обходили Паскаля машинально, будто не замечая.
- Что ты там почувствовал, Ангел? – спросил Паскаль, не открывая глаз.
- Там что-то есть, - Серафим остановился рядом, наматывая на тонкую шею длинный шарф. – Оно голодное и злое. Если его не остановить – быть беде. Я сказал бы точнее, если бы мог дотронуться до картины, но там сигнализация везде.
- Вот именно, - Паскаль посмотрел на него, - сигнализация… Я спросил у охранников – скачков в энергосети не было, значит, дело не в картине.
- А в чем? – поднял брови Серафим.
- Отправляйся в офис. Поднимите с Аяксом все, что раскопаете по духам пустынь.
- А ты?
- Мне надо кое-с-кем встретиться. Я позвоню.
Серафим хотел было кивнуть, но не обнаружил Паскаля рядом.
- Вот ненавижу, когда он так делает! – сообщил он проходящему мимо мужику, и тот от неожиданности отшатнулся.
В офис, так в офис.
Серафим достал из кармана берет, натянул и пошел к метро.
Пушкина сидела в самом углу милой кафешки на Третьяковской.
Здесь бывало людно – спешили выпить кофе по-венски любители самой известной картинной галереи Москвы. Но не сегодня. Официанты – молодежь в строгих белых рубашках и бордовых передниках, скучала. Поэтому, когда Паскаль вошел, ребята оживились.
- Эспрессо без сливок и сахара, - проходя мимо, сообщил он.
Увидев его, Александра замахала рукой, хотя могла бы этого не делать.
- Здравствуй, - сказал он, опуская напротив. – Ты как?
- Здравствуй, Паша, - ответила она и отвела глаза.
Паскаль заметил и осунувшееся лицо, и набрякшие веки, и синюю жилку на виске, которой не было раньше, спросил:
- Так плохо?
- Гораздо хуже, - она криво улыбнулась уголком тщательно накрашенного рта. – Почему ты мне его подсунул, почему не Серафиму?
- Серафима он бы убил, - просто сказал Паскаль. – Малыш пока не умеет ставить защиту, как ты.
- Моя защита сгорела дотла, - качнула головой Александра. – Теперь я не знаю, когда смогу…
- Был здесь? – спросил Паскаль, берясь за дверную ручку в форме головы сфинкса, держащего в пасти кольцо.
- Собирался, но не дошел, - ответил Серафим.
*Древнеегипетский символ, обозначающий глаз бога Гора.
Паскаль потянул створку на себя и оказался в просторном холле. Бежевые стены отражались в блестящем, «под мрамор» полу, люстры в марокканском стиле отбрасывали на потолок и стены изящные световые арабески. За стойкой слева от входа сидел дюжий охранник, впереди, за другой, приятная дама в костюме песочного цвета и неожиданно цветастом, хитроумно повязанном на шее платке.
- Кречетов, мы к профессору Шушкевичу, - сообщил Паскаль охраннику, прошел вперед и остановился у стеклянной витрины, в которой лежала копия «Книги мертвых» - одного из самых известных экспонатов Британского музея.
Охранник, кинув подозрительный взгляд на белоснежного Серафима, куда-то позвонил, после чего окликнул Паскаля:
- Вам на третий…
- Спасибо, я знаю, - кивнул тот, поманил спутника за собой и повернул направо, в рекреацию с лестницей.
- Был здесь? – сыронизировал Серафим.
- Неоднократно, - серьезно ответил Паскаль.
- По делу? – изумился Серафим.
- Видишь ли, - Паскаль усмехнулся, - мы с профессором как-то сцепились на одном форуме по культуре древних царств. Жестокий был бой. После него подружились, если можно так сказать. Но вчера он позвонил не ради словесных баталий…
«Страх…».
Серафим остановился, поднес пальцы к вискам.
Паскаль оглянулся.
«Смерть…».
- В этом здании два дня назад умер человек, - прикрыв веки, сообщил блондин. – Синяя форма, внизу на охраннике такая же.
- Отчего? – спросил Паскаль.
- Гипертонический криз. Но он был не первым…
- Паша! Ну что же ты не идешь? – раздался оклик.
Серафим вздрогнул, открыл глаза и с силой потер виски.
- Добрый день, Александр Раильевич, - жизнерадостно ответил Паскаль и пошел вверх по ступенькам к стоящему на лестничной площадке пожилому мужчине в элегантном темном костюме.
Серафим, на всякий случай держась за поручень, медленно поднимался следом.
Мужчины обменялись рукопожатием.
- Это Серафим, - представил спутника Паскаль, - его помощь может нам понадобиться.
- А он кто? – с каким-то детским интересом спросил профессор.
- Кулинар, - не моргнув глазом ответил Паскаль, доставая из кармана куртки пластмассовый контейнер, - такие шарлотки печет, пальчики оближешь! Вот, я вам привез к чаю. Пойдемте в ваш кабинет.
- И правда, - кинув на Серафима изумленный взгляд, ответил профессор и скрылся в коридоре.
Заскрежетав зубами, Серафим поплелся за ними.
Кабинет профессора представлял из себя уменьшенную копию музея древностей. За стеклянными дверцами шкафов и витрин виднелись какие-то черепки, фигурки, загадочно белели манускрипты, древние талмуды выставляли на обзор потемневшие от времени корешки. Серафим мог бы поклясться, что каждому из находившихся здесь предметов не менее пары сотен лет, однако интуиция нашептывала добавить нолик.
На зеленом сукне старинного стола в центре кабинета лежали стопки книг и альбомы с зарисовками, стоял канцелярский набор из яркого малахита и папье-маше в виде скарабея. К удивлению Серафима, на широком подоконнике позади стола он увидел дорогую кофемашину, чайник и фарфоровый сервиз на деревянной подставке.
- Вам, молодой человек, что?
- А? – Серафим так увлекся изучением обстановки, что не заметил направленного на него интереса профессора.
- Пить будете кофе или чай? – доброжелательно улыбнулся Александр Раильевич и указал на подоконник. – Можно выбрать.
- Зеленый чай, спасибо, - смутился Серафим.
- Присаживайтесь, пожалуйста. Паша, тебе как обычно?
- Да, - кивнул Паскаль, опускаясь на стул для посетителей и оглядываясь. – А это что? – воскликнул он спустя несколько минут. Встал, подошел к одному из шкафов: - Новая?
За стеклом стояла бронзовая статуэтка менады. Одной рукой она придерживала на голове плоскую чашу, а другую прихотливо изогнула в танце.
- Да, Паша, новая. Эту курильницу привез мой ученик из последней экспедиции.
Профессор поставил на стол фарфоровую пару и Серафим дрогнул ноздрями: в чаях он разбирался отлично. Чай был настоящим, японским и даже свежим. Не из тех, что месяцами хранятся в морских контейнерах без соответствующего температурного режима.
Рядом с парой появилась вторая, с дымящимся кофе.
Паскаль вернулся на место, кивком поблагодарил хозяина за напиток, выпил его одним глотком. Впервые увидев, как Паскаль пьет кофе, видом напоминающий дымящийся гудрон, Серафим страшно перепугался. С тех пор он пугался каждый раз, когда черная лава лениво перетекала из чашки в паскалеву пасть. Но, по крайней мере, он научился не показывать вида, что пугается.
Профессор обошел стол и сел на свое место. Постучал пальцами по столешнице, словно не зная, с чего начать разговор.
Паскаль ждал, разглядывая красочную птицу на ветке сакуры, изображенную на чашке. Фарфор тоже был японским и таким тонким, что чашка светилась изнутри вместе с нежными розовыми лепестками нарисованной ветки. Наблюдая за Паскалем, Серафим вдруг заметил диковатый огонек в глубине его непостижимых, почти черных глаз. Однажды он уже видел такой – три года назад, на пепелище, на котором нестерпимо воняло жженой плотью. Именно этот блеск заставил Серафима поверить Паскалю, убедив в том, что Паскаль безумен не менее, чем он сам, накануне вечером покинувший психиатрическую больницу, в которой провел несколько месяцев после очередного срыва.
- Люди у нас умирают, - как-то неуверенно произнес профессор. – Прямо здесь, в музее.
- Сколько? – лаконично спросил Паскаль.
- За последний месяц трое. Двое охранников, один посетитель.
- Причину смерти установили?
- Федотов – охранник, тромбоз. Посетитель, кажется, Бурковский, был тяжело болен, просто остановилось сердце на выставке, не выдержало. И вот, неделю назад, Марков, тоже охранник. Жаловался на повышенное давление, умер от кровоизлияния в мозг.
Александр Раильевич вздохнул:
- Ты как-то упоминал, Паша, что интересуешься оккультными науками. Зная, - примерно! - твой уровень знаний, я полагаю, что и в этой области твои компетенции впечатляют. Прошу…
Паскаль поднялся. Сразу стало видно, как он высок, и как, оказывается, мал кабинет, прежде казавшийся просторным.
- Я сделаю, что смогу, профессор. Для начала покажите нам места, где умерли эти люди.
Александр Раильевич смотрел на Паскаля снизу вверх, как карлик на гиганта. Затем через силу встал.
- Место, Паша, - это зал на пятом этаже.
- Пустой?
- Нет, что ты, конечно, нет. Там сейчас размещена экспозиция фовистов*. Мы с таким трудом пробивали эту выставку, не хотелось бы, чтобы ее закрыли!
- Вы нас проводите?
- Да, конечно.
Профессор заторопился вперед.
Выходя, Серафим оглянулся, встретился глазами с танцующей менадой и ему стало жутко: на ее губах играла до боли знакомая ухмылка. Ухмылка Паскаля.
*Первое художественное течение авангардизма, зародившееся во Франции с 1898 по 1908 год.
***
Квадратный зал был разделен экспозиционными щитами таким образом, что посередине образовывалось очерченное визуальным кругом пространство. В промежутках между пятью обозначающими стороны круга щитами виднелись другие щиты, на каждом из которых расположили по единственному полотну. Стеклянная крыша, присыпанная снегом, изменяла яркость дневного света на сумерки, разбавляемые подсветкой самих картин, отчего они казались не изображениями, а дверями в иные миры. Ощущение было таким сильным, что Серафим застыл, пытаясь определить, какая из картин – ненастоящая.
Народу в утреннее время было немного.
- Матисс, - между тем говорил профессор, указывая на портрет женщины в серой маске и шляпке с пером, - вон там де Вламинк, видите, деревья, торчащие из воды? В том углу – Дерен. В центральной рекреации выставлены самые яркие представители течения, а дальше – их последователи.
- Разберусь, - коротко сказал Паскаль, шагнул куда-то в сторону и пропал.
- Это портрет жены художника? - негодуя про себя из-за невежливого поведения спутника, поинтересовался Серафим у профессора, взгляд которого выражал полнейшую растерянность.
- А? Что? – переспросил тот, пытаясь понять, куда подевался Паскаль. – Да, вы совершенно правы, это портрет Амели. Здесь Матисс сочетает схему традиционного парадного портрета с нехарактерным для него цветовым наполнением. Взгляните на зеленую люминесценцию мазков…
Серафим не слушал. Его опалило горячим ветром, в чувствительную кожу впились острые песчинки. По краю сознания прошел отдаленный рев…
Резко обернувшись, Серафим кинул взгляд на одну из картин между щитами. В белых, желтых и коричневых пятнах не сразу угадывалась мощь бури, стремящейся к человеку, которого обозначала черная точка на ладони пустыни. Но чем дольше он смотрел на полотно под мерный, как журчание реки, голос Александра Раильевича, тем больше понимал, что на путника боевой колесницей несется сама смерть. Только на этот раз на ней было не черное одеяние: белое, желтое, коричневое.
***
Паскаль шагнул в амальгаму и замер, прислушиваясь. Тихо, спокойно и никаких следов опасности. Стены и щиты исчезли, как и некоторые картины, зато другие парили в пустоте, покачиваясь, словно от сквозняка, источая свечение разного спектра. Стекая на пол, цвета смешивались в безумную палитру, устремлялись прочь, исчезали из поля зрения.
Он прошел вперед, останавливаясь перед каждой из картин. По-птичьи склоняя голову то к одному плечу, то к другому, смотрел и слушал, улыбался или хмурился.
Люди не могли стать богами, но изредка дар богов ставил одаренных практически на один уровень с дарителями. И тогда их гений становился видимым в амальгаме, а иногда не просто видимым – осязаемым. Самые сильные художественные эманации создавали собственные отражения: ответвления реальности, которые, спустя некоторое время, начинали существовать без привязки к создавшему их полотну.
- Вот я открываю Дуат, - прошептал Паскаль, закрывая глаза и более не полагаясь на привычные органы чувств. – Вот я отверзаю очи, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Явись, похититель душ, поговори со мной!
Прождав безрезультатно несколько минут, Паскаль улыбнулся пустоте.
- Я же знаю, что ты есть, - негромко сказал он, - я тебя чувствую. Покажись, сволочь.
Разноцветные светопады все так же били в янтарный пол, несли волны прочь, в другие миры. С портрета справа смотрел на Паскаля высокомерный азиат, пряча усмешку в прорезях глаз и губ. В пейзаже слева, изображающим мрачную деревушку в горах, туман раскладывал призрачное таро. Позади, в другом - библейский змей, свесившийся с единственного древа в оазисе, дразнился, высовывая черный раздвоенный язык. Впереди, на краю крыши сидел, обнимая колени, сумрачный юноша с горящими глазами и буйными кудрями, на кого-то поразительно похожий…
В кармане куртки прожужжал виброзвонок. Достав телефон, Паскаль прочитал сообщение в мессенджере: «Не забудь, моя очередь». Набрал короткое: «Помню». Убрал телефон и покинул амальгаму, выйдя сразу за Серафимом. Профессора видно не было.
Блондин застыл у картины, изображающей песчаную бурю. Надо признать, изображение было правдивым, несмотря на какофонию цветовых пятен, которые изо всех сил скрывали от глаз смотрящего замысел художника.
Светотени сдвинулись. Паскаль посмотрел вверх – сквозь потолочное стекло пробился солнечный луч, мазнул по краю одного из щитов и исчез бесплотным призраком лета.
- Что-то чувствуешь? – наклонившись, прошептал он блондину на ухо.
Серафим от неожиданности зашипел, как змей на древе, и подскочил. После чего обернулся и заорал шепотом:
- Ты, что, совсем того? Да что б тебя!.. - и матерно выругался, мастерски сочетая русский мат с латышскими крепкими выражениями.
Не обращая на него внимания, Паскаль смотрел в телефон, на открытую на экране карту и цифры, обозначающие географические координаты.
- Вот вы где! – раздался громкий голос.
Профессор спешил к ним, вытирая взмокший лоб платком.
- Куда вы пропали? Я зал обошел несколько раз! Паша?..
- Простите, Александр Раильевич, нужно было оглядеться, - поднимая глаза от карты, ответил Паскаль. - Я мог бы попросить у вас снять одну из картин и унести в подсобку, чтобы осмотреть более тщательно, но понимаю, что это невозможно. Нам придется прийти еще раз – после закрытия музея. Сможете организовать?
- Сегодня? – растерялся профессор.
- Скоро буду знать. Пока могу сказать только, что вы обратились ко мне не зря. Запретите охранникам ночью заходить в этот зал. Лучше всего, если вы запрете все входы и выходы отсюда, а ключи заберете с собой.
Александр Раильевич побледнел.
- Хо… хорошо. Но что?..
- Тшш… - приложил палец к губам Паскаль. – Все потом, сейчас нам надо идти. До свидания, профессор!
Он, не оглядываясь, направился к выходу.
- Прекрасная выставка, спасибо большое! – скороговоркой выпалил Серафим и поторопился за Паскалем.
Но, как не бежал, догнал его только на улице.
Паскаль стоял, запрокинув лицо и закрыв глаза. Редкие снежинки падали на его кожу и не таяли. Шедшие по тротуару люди обходили Паскаля машинально, будто не замечая.
- Что ты там почувствовал, Ангел? – спросил Паскаль, не открывая глаз.
- Там что-то есть, - Серафим остановился рядом, наматывая на тонкую шею длинный шарф. – Оно голодное и злое. Если его не остановить – быть беде. Я сказал бы точнее, если бы мог дотронуться до картины, но там сигнализация везде.
- Вот именно, - Паскаль посмотрел на него, - сигнализация… Я спросил у охранников – скачков в энергосети не было, значит, дело не в картине.
- А в чем? – поднял брови Серафим.
- Отправляйся в офис. Поднимите с Аяксом все, что раскопаете по духам пустынь.
- А ты?
- Мне надо кое-с-кем встретиться. Я позвоню.
Серафим хотел было кивнуть, но не обнаружил Паскаля рядом.
- Вот ненавижу, когда он так делает! – сообщил он проходящему мимо мужику, и тот от неожиданности отшатнулся.
В офис, так в офис.
Серафим достал из кармана берет, натянул и пошел к метро.
***
Пушкина сидела в самом углу милой кафешки на Третьяковской.
Здесь бывало людно – спешили выпить кофе по-венски любители самой известной картинной галереи Москвы. Но не сегодня. Официанты – молодежь в строгих белых рубашках и бордовых передниках, скучала. Поэтому, когда Паскаль вошел, ребята оживились.
- Эспрессо без сливок и сахара, - проходя мимо, сообщил он.
Увидев его, Александра замахала рукой, хотя могла бы этого не делать.
- Здравствуй, - сказал он, опуская напротив. – Ты как?
- Здравствуй, Паша, - ответила она и отвела глаза.
Паскаль заметил и осунувшееся лицо, и набрякшие веки, и синюю жилку на виске, которой не было раньше, спросил:
- Так плохо?
- Гораздо хуже, - она криво улыбнулась уголком тщательно накрашенного рта. – Почему ты мне его подсунул, почему не Серафиму?
- Серафима он бы убил, - просто сказал Паскаль. – Малыш пока не умеет ставить защиту, как ты.
- Моя защита сгорела дотла, - качнула головой Александра. – Теперь я не знаю, когда смогу…
