Аннотация к эпизоду
Серафим оказывается в ловушке. Труп не намерен сотрудничать. А Паскаль назначает свидание.Дверь за Аяксом закрылась, и Серафим облегченно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Слава богу, наконец-то в одиночестве! Он уставал от людей, но ни Паскаля, ни Аякса людьми назвать было нельзя, возможно, именно поэтому они, хоть и бесили его, но утомляли меньше.
Дрема накрыла сразу. Серафиму ничего не снилось, он просто выключился, как телефон с севшей батарейкой, хотя на границе сознания и саднила плохо заживающая рана от ритуального кинжала Даны.
Спустя несколько часов блондин завозил длинными ногами, вскинулся и проснулся. Огляделся и выдохнул с облегчением, наткнувшись на внимательно смотрящие на него желтые глаза. Бармалей зевнул и упал на бок, всем видом показывая, что уморился отгонять от него кошмары.
Помедлив, Серафим поднялся, подошел к дивану, сел на край и осторожно погладил пса по боку. Он помнил и оскаленную пасть, и тягучие нити слюны, и глухое рычание, от которого стыла кровь… И не мог, как ни пытался, развидеть того, что Паскаль рассказал о собаке.
Золотые стрелки на черном циферблате уткнулись в полдень. Задрожали едва заметно, будто не могли переступить невидимую черту. А затем начали растворяться, как растворяется струйка черного кофе в молочной пене, оставляя блеклый бежевый след.
Пальцы Серафима зарылись в собачью шерсть. Бармалей недовольно толкнул его лапой, мол, гладить – гладь, а вырывать ничего не надо.
Серафим вскочил.
Потер виски.
Закрыл и открыл глаза.
Ничего не помогало! Стена за диваном, под призрачными часами, шла рябью, открывала широкий сумрачный коридор.
- Нет! – громко сказал Серафим, обращаясь непонятно к кому. – Нет, я этого не вижу!
«Видишь, - насмешливо ответил внутренний голос, очень похожий на голос Паскаля, - более того, ты знаешь, что тебе не кажется. Иди. Проверь…».
Серафим показал внутреннему голосу средний палец и направился в обратную сторону – к кофе-машине.
Он сварил такой же кофе, какой пил Паскаль. Едкий, пахнущий глубинами ада. Вылил в себя, скривился и застонал от горечи, но честно терпел, ожидая, пока сознание прояснится. А когда понял, что проняло – обернулся.
Стены не было. Призрачные часы висели в пустоте, и стрелки по-прежнему не могли переступить невидимую границу. Серафим обошел диван и остановился, не решаясь шагнуть в сумрак. Не к добру вспомнился зеркальный коридор со свечами, который глупые люди использовали во все времена для гаданий, не подозревая, что открывают путь недоброй силе, испокон веков живущей за гранью.
Он нерешительно оглянулся. Бармалей не спал. Положив голову на лапы, следил за ним желтыми тигриными глазами, но «крысу» не делал, не рычал и не лаял, из чего блондин сделал вывод, что про необычное помещение пес знает, однако его охранником себя не считает.
Сглотнув, Серафим сжал обеими руками медальон-оберег, висящий на шее, зажмурился и пошел вперед. Ничего не произошло. Он не упал вниз и не взлетел вверх, его не коснулись ни пламя, ни воды, ни вой медных труб, лишь воздух показался затхлым, словно давно не проветривали.
Вдоль черных стен широкого коридора стояли фрагменты мраморных колонн и капителей, стеклянные витрины и тускло светящиеся постаменты – единственные здесь источники света. Серафиму вспомнился Музей мирового искусства, где со створки с подозрением смотрел на входящих золотой Уаджет. Открывшееся глазам пространство словно сбежало оттуда – на идеально отполированных вершинах колонн, на капителях, в витринах и на постаментах лежало множество вещей из прошедших эпох. Разглядывая их, Серафим пытался, но не мог понять логику размещения. Значок комиссара муниципальной полиции Парижа, например, соседствовал на полке с монетами, на которых был выбит имперский орел; на одном из постаментов покоился бело-серый камень, на вид совершенно обычный, таких полно на берегах горных озер и рек, на другом лежали гусли из потемневшего от времени дерева, рядом, на верхушке мраморной колонны затаились эсесовская черная фуражка и кожаный ремень с надписью на пряжке «Meine Ehre hei?t Treue!»*
Пройдя чуть дальше, Серафим со все возрастающим изумлением увидел фаянсовые канопы*, а рядом, на подсвеченном постаменте, в открытом потертом футляре – скрипку, лаково блестящую крутым боком. Напротив, на таком же постаменте, лежал старинный гребень из желтого металла, такой яркий, что, казалось, светился сам по себе. Фото этой вещицы, украшенной женской фигуркой на спинах двух дельфинов Серафим видел в интернете. Рука сама потянулась к ней, но была остановлена негромким:
- Все проблемы человечества связаны с неспособностью человека спокойно сидеть в одной комнате*…
Блондин отшатнулся.
Привалившись плечом к стене, в проеме стоял Паскаль. В сумрачных тенях его лицо казалось нечеловеческим.
- Чего-то испугался, Ангел? – усмехнулся он, делая шаг вперед, и морок почти рассеялся.
Почти.
Серафим промычал что-то невразумительное. Он вдруг понял, что преступил запретную черту, увидев то, чего не следовало, и сейчас Паскаль вправе стереть его с лица земли одной улыбкой или движением брови, или вообще ничего не делая!
- Знаешь, что это? – Паскаль остановился рядом.
- Гребень Матильды Кшесинской, подаренный Николаем II, – Блондин вскинул отчаянный взгляд на собеседника, и задал вопрос, ответ на который знал: - Он настоящий?
Паскаль улыбнулся, задумчиво провел пальцем по обнаженному плечу золотой девушки:
- Сам реши. Но следи за своими мыслями. Не надо думать о том, о чем потом пожалеешь.
В мыслях блондин уже видел гроб и свежую могилу с венком с надписью: «Серафиму от скорбящих родственников». Хотя, о чем он? Не будет ни гроба, ни могилы, его, Серафима, просто не станет. Исчезнут все воспоминания о нем, фотографии, аккаунты в соцсетях, записи с видеокамер…
Он с силой потряс головой, разгоняя пугающие образы. Затем осторожно поднял гребень. Закрыл глаза, попытался ощутить его силу. Казавшийся почти новым предмет был слишком древним. Слишком долго лежал под грудой камней острова, затерянного среди холодного моря. Слишком давно его туда положили…
Кожа покрылась мурашками. Погрузиться во временные пласты, пройденные гребнем, значило примерно то же, что потеряться в зеркальном коридоре на Ивана Купалу – для подобных туристических путевок возврат предусмотрен не был.
И снова Серафим задал вопрос, ответ на который знал.
- Это правда, что он исполняет желания?
- Попробуй.
Чувствуя себя одновременно дураком и приговоренным к смерти, Серафим провел гребнем по волосам. У блондина, как и у всех, соблазнов было множество – избавиться от прошлого, выплатить ипотеку, отказаться от таблеток Волоцкой, жить легко и счастливо, как никогда не жил, но лишь одна мысль заставила сердце зачастить: «Лиз!»
- А теперь что? – он вернул гребень на место.
Паскаль улыбнулся:
- Ждать и надеяться.
- Откуда он у тебя? Он же пропал после революции?
- Этой вещи запрещено покидать Россию до определенного момента, который наступит позже, - качнул головой собеседник. – Кшесинской это было известно. Оказавшись в Париже, она наняла меня, чтобы забрать гребень из тайника в особняке на Троицкой площади, куда в спешке спрятала драгоценности. Десятилетием позже большевики, действительно, нашли их, но уже без гребня.
- Почему именно тебя? – удивился Серафим. – И что ты делал в Париже?
- В Париже я жил долгое время. Когда становилось скучно, брался за заказы, вроде этого…
- За невыполнимые, то есть? – уточнил Серафим и когда собеседник кивнул, указал на нацистскую фуражку и ремень: - Это тоже твое?
- Аякса, - Паскаль бросил взгляд дальше. – Нужно было кое-что изъять у герра Зиверса*, а он, к сожалению, хранил эту вещь за семью печатями. Пойдем, Ангел, пора встретиться с Зайцевым.
- Ты меня не замуруешь здесь на веки вечные? – высокомерно осведомился блондин. – На твоем месте я бы так и сделал.
Паскаль повел плечом, и Серафим прикусил язык. Снова пригрезилось такое, чего он предпочел бы не видеть.
Пошарив в кармане куртки, собеседник достал… золотой слиток и кинул в угол у входа. Приглядевшись, Серафим с изумлением понял, что их там целая куча.
- Замуровывать не буду, - Паскаль усмехнулся уголком губ и покинул коридор. – Но выйдешь, как и вошел, сам.
Доля секунды на осознание... Серафим кинулся следом и со всего размаха влетел в бетонную стену. От удара упал на колени, согнулся, пытаясь восстановить дыхание – воздух вышибло из груди.
- Сволочь! – отдышавшись, заорал он. – Открой! Какая же ты сволочь, Паскаль!
Не слышался фоновый шум большого города, не журчала вода в трубах. Стояла тишина, всеобъемлющая, как апокалипсис.
- Ты обещал… - всхлипнул Серафим.
Подтянул колени к груди, уткнулся в них лицом. В голове не было ни единой мысли. Он знал, что реальность на то, чем кажется. Но это знание находилось, все-таки, в определенных границах, а в том, что делал Паскаль, границ, как и в одиночестве, не существовало.
Спустя полчаса Серафим поднялся. Потрогал стену – прохода по-прежнему не было, следовало искать другой путь. Тогда он побрел по коридору, разглядывая «экспонаты». Обратил внимание на предмет, на который машинально посмотрел Паскаль – сферическую чашу из темного металла, украшенную простым ободом по краю. Однако особенно поразил его каменный саркофаг размером с джакузи, испещренный иероглифами. Положив на него ладонь, Серафим ощутил ровный холод камня. В обычной квартире под такой тяжестью давно бы провалился пол, а здесь, в центре округлого помещения, куда коридор вливался рекой, саркофаг стоял основательно… Река мерно несла серые воды, в пушистых зарослях папируса прятались звери, пришедшие на водопой, а под серой толщей волн таилась зубастая смерть, не давая знать о себе до последнего мига…
Серафим отдернул руку. Ничему нельзя верить в этом паноптикуме!
В выходящем из рекреации коридоре было совсем уж темно. Глядя в него, блондин поежился, но все-таки направился туда. И совсем перестал понимать, что видит. Лежащие на постаментах, источающие сияние предметы были абсолютно незнакомы. В неверном свете коридор неожиданно закончился тупиком. То, что показалось Серафиму стеной, оказалось огромной, покрытой изморозью дверью. Сознание услужливо преподнесло изображение холодильника ЗИЛ с хромированной ручкой – такой был у бабушки, морозил как зверь и не ломался, покуда не проржавел насквозь. Бабуля хранила в нем ягоды, зелень с дачи, желе из красной смородины, варенья, и наотрез отказывалась поменять на что-то более современное.
От двери тянуло жутью. Да такой, что сердце зашлось в истерике, заставив Серафима попятиться. Показалось, будто его нет, он рассыпался – на части тела и души, на осколки эмоций и воспоминаний, и даже сознание постепенно тает, словно Великая пустота отрывает от него куски, с каждым разом вгрызаясь все глубже.
Выбежав в рекреацию, Серафим привалился к саркофагу, ловя открытым ртом воздух. Больше ни за какие груды золота он не подойдет к этой двери! Ни за что!
Испытанный ужас удивительным образом заставил мыслить ясно. Отерев дрожащей рукой пот со лба, блондин вернулся ко входу, сел на пол и закрыл глаза. Паскаль ничего не говорил просто так! «Выйдешь, как и вошел…».
Как ни хотелось потакать усмехающимся стенам и кривящемуся потолку, Серафим попытался вернуть ощущение зыбкости пространства. А когда, спустя некоторое время, открыл глаза, увидел студию за полупрозрачной завесой. Судорожно выдохнув, поднялся, шагнул из паноптикума – в привычный фоновый шум города, шелест кофе-машины и храп Бармалея.
Сидящие за столом, лицом к дивану, Паскаль и Аякс переглянулись.
- На десять минут раньше… - заметил Паскаль, допивая эспрессо.
Аякс молча вытащил из кармана брюк золотой слиток и положил перед ним.
Патриот заехал на парковку. Зайцев устало спрыгнул на асфальт – лицо осунувшееся, под глазами синяки.
- Бухал, что ли? – пожав ему руку, поинтересовался Паскаль.
- Лучше бы бухал, - махнул рукой подполковник, и Серафим не выдержал, усмехнулся. – Задал ты мне задачку, Павел Андреевич, с этими укусами. Действительно, есть заявления о пропаже домашних животных, в основном, мелкие собаки и кошки, но вот на днях исчез кане корсо, чемпион чего-то там и почетный производитель. Все бы ничего, вот только хозяйка – супруга генерал-полковника МЧС. Она на ноги всех подняла, до кого дотянулась, но следов нет – ни на камерах ничего, ни свидетелей. Была туша под шестьдесят кг весом, и нету.
- Плохо, - сказал Паскаль. – Очень плохо. Нужно торопиться.
- Мы уже на месте, - Зайцев, открыл дверь морга, не обратив внимания на стоящую под козырьком подъезда фигуру в черном одеянии. – Куда уж быстрее?
Кивнув фигуре, Паскаль взглянул на небо, скрытое пеленой облаков – намечался снегопад и добавил:
- Ты бы посоветовал своим коллегам в Пресненском районе увеличить количество патрулей.
Зайцев недовольно засопел, но возражать не стал. Позвонил, куда следует. Дело пахло новым висяком, а он еще с Конструктором не разобрался.
Мужчину, напавшего на Варвару, звали Кругловым Максимом Романовичем. Невысокий, худощавый, он, на первый взгляд, не производил впечатления человека, способного покусать ближнего.
- Подожди, - приказал Паскаль блондину.
Взял руку трупа, внимательно осмотрел пальцы. Зачем-то поднял мертвецу верхнюю губу, хмыкнул. Зайцев не успел и слова сказать, а Паскаль уже перевернул труп и ткнул под лопатку – в грубый подживший шрам.
- И что это такое? – заинтересовался Зайцев.
- Инициация, - непонятно ответил Паскаль, возвращая труп в прежнее положение. – Давай, Ангел, работай.
Лицо Серафима стало отсутствующим. Вот был здесь и сейчас, глазами блестел, прислушивался – и уже где-то.
- У меня к тебе просьба, товарищ подполковник, - наблюдая за тем, как блондин трижды обходит стол, что-то шепча себе под нос, негромко сказал Паскаль и сунул Зайцеву бумажку. – Узнай, что сможешь по своим каналам.
Старший оперуполномоченный прочитал написанное, вопросительно посмотрел на Серафима, а затем – на собеседника.
- Берзыньш? – переспросил он. – Это случайно не тот «владелец заводов, газет, пароходов»?
- Контейнерный магнат, тот самый, - кивнул Паскаль. – Интриги, скандалы и расследования мы в сети сами найдем, меня интересует, подключали ваше ведомство или дела, как такового, не было?
Подполковник убрал записку в карман, и в этот момент Паскаль шагнул вперед, привычно закрывая его собой.
Мертвец дернулся, его рот медленно раскрылся, разбухший багровый язык попытался облизнуть синие губы.
- Говори! – приказал Серафим низким, вибрирующим голосом, который так не сочетался с его внешностью.
- Жи… вы… е…, - проскрипел труп. – Теп… лы… е…
- Как давно тебя укусили? – спросил Паскаль.
Круглов с трудом повернул голову, хрустнули шейные позвонки.
- Пол… ная… лу… на…
- Зачем ты напал на девушку?
- Жи… ва… я… Теп… ла… я…
- Кто тебя укусил?
Мертвец зашлепал губами. Его лицо на глазах чернело и распухало.
- Наружу, быстро! – крикнул Паскаль, одной рукой выталкивая опешившего Зайцева из мертвецкой, другой хватая Серафима за шкирку и утягивая за собой в коридор.
Едва дверь захлопнулась, что-то ударилось в нее с той стороны, стекло по створке с тошнотворным чавканьем.
- Твою ж мать! - в сердцах сказал Зайцев. – Выйду на пенсию, уйду в монастырь от вас всех. За*бали!
Дрема накрыла сразу. Серафиму ничего не снилось, он просто выключился, как телефон с севшей батарейкой, хотя на границе сознания и саднила плохо заживающая рана от ритуального кинжала Даны.
Спустя несколько часов блондин завозил длинными ногами, вскинулся и проснулся. Огляделся и выдохнул с облегчением, наткнувшись на внимательно смотрящие на него желтые глаза. Бармалей зевнул и упал на бок, всем видом показывая, что уморился отгонять от него кошмары.
Помедлив, Серафим поднялся, подошел к дивану, сел на край и осторожно погладил пса по боку. Он помнил и оскаленную пасть, и тягучие нити слюны, и глухое рычание, от которого стыла кровь… И не мог, как ни пытался, развидеть того, что Паскаль рассказал о собаке.
Золотые стрелки на черном циферблате уткнулись в полдень. Задрожали едва заметно, будто не могли переступить невидимую черту. А затем начали растворяться, как растворяется струйка черного кофе в молочной пене, оставляя блеклый бежевый след.
Пальцы Серафима зарылись в собачью шерсть. Бармалей недовольно толкнул его лапой, мол, гладить – гладь, а вырывать ничего не надо.
Серафим вскочил.
Потер виски.
Закрыл и открыл глаза.
Ничего не помогало! Стена за диваном, под призрачными часами, шла рябью, открывала широкий сумрачный коридор.
- Нет! – громко сказал Серафим, обращаясь непонятно к кому. – Нет, я этого не вижу!
«Видишь, - насмешливо ответил внутренний голос, очень похожий на голос Паскаля, - более того, ты знаешь, что тебе не кажется. Иди. Проверь…».
Серафим показал внутреннему голосу средний палец и направился в обратную сторону – к кофе-машине.
Он сварил такой же кофе, какой пил Паскаль. Едкий, пахнущий глубинами ада. Вылил в себя, скривился и застонал от горечи, но честно терпел, ожидая, пока сознание прояснится. А когда понял, что проняло – обернулся.
Стены не было. Призрачные часы висели в пустоте, и стрелки по-прежнему не могли переступить невидимую границу. Серафим обошел диван и остановился, не решаясь шагнуть в сумрак. Не к добру вспомнился зеркальный коридор со свечами, который глупые люди использовали во все времена для гаданий, не подозревая, что открывают путь недоброй силе, испокон веков живущей за гранью.
Он нерешительно оглянулся. Бармалей не спал. Положив голову на лапы, следил за ним желтыми тигриными глазами, но «крысу» не делал, не рычал и не лаял, из чего блондин сделал вывод, что про необычное помещение пес знает, однако его охранником себя не считает.
Сглотнув, Серафим сжал обеими руками медальон-оберег, висящий на шее, зажмурился и пошел вперед. Ничего не произошло. Он не упал вниз и не взлетел вверх, его не коснулись ни пламя, ни воды, ни вой медных труб, лишь воздух показался затхлым, словно давно не проветривали.
Вдоль черных стен широкого коридора стояли фрагменты мраморных колонн и капителей, стеклянные витрины и тускло светящиеся постаменты – единственные здесь источники света. Серафиму вспомнился Музей мирового искусства, где со створки с подозрением смотрел на входящих золотой Уаджет. Открывшееся глазам пространство словно сбежало оттуда – на идеально отполированных вершинах колонн, на капителях, в витринах и на постаментах лежало множество вещей из прошедших эпох. Разглядывая их, Серафим пытался, но не мог понять логику размещения. Значок комиссара муниципальной полиции Парижа, например, соседствовал на полке с монетами, на которых был выбит имперский орел; на одном из постаментов покоился бело-серый камень, на вид совершенно обычный, таких полно на берегах горных озер и рек, на другом лежали гусли из потемневшего от времени дерева, рядом, на верхушке мраморной колонны затаились эсесовская черная фуражка и кожаный ремень с надписью на пряжке «Meine Ehre hei?t Treue!»*
Пройдя чуть дальше, Серафим со все возрастающим изумлением увидел фаянсовые канопы*, а рядом, на подсвеченном постаменте, в открытом потертом футляре – скрипку, лаково блестящую крутым боком. Напротив, на таком же постаменте, лежал старинный гребень из желтого металла, такой яркий, что, казалось, светился сам по себе. Фото этой вещицы, украшенной женской фигуркой на спинах двух дельфинов Серафим видел в интернете. Рука сама потянулась к ней, но была остановлена негромким:
- Все проблемы человечества связаны с неспособностью человека спокойно сидеть в одной комнате*…
Блондин отшатнулся.
Привалившись плечом к стене, в проеме стоял Паскаль. В сумрачных тенях его лицо казалось нечеловеческим.
- Чего-то испугался, Ангел? – усмехнулся он, делая шаг вперед, и морок почти рассеялся.
Почти.
Серафим промычал что-то невразумительное. Он вдруг понял, что преступил запретную черту, увидев то, чего не следовало, и сейчас Паскаль вправе стереть его с лица земли одной улыбкой или движением брови, или вообще ничего не делая!
- Знаешь, что это? – Паскаль остановился рядом.
- Гребень Матильды Кшесинской, подаренный Николаем II, – Блондин вскинул отчаянный взгляд на собеседника, и задал вопрос, ответ на который знал: - Он настоящий?
Паскаль улыбнулся, задумчиво провел пальцем по обнаженному плечу золотой девушки:
- Сам реши. Но следи за своими мыслями. Не надо думать о том, о чем потом пожалеешь.
В мыслях блондин уже видел гроб и свежую могилу с венком с надписью: «Серафиму от скорбящих родственников». Хотя, о чем он? Не будет ни гроба, ни могилы, его, Серафима, просто не станет. Исчезнут все воспоминания о нем, фотографии, аккаунты в соцсетях, записи с видеокамер…
Он с силой потряс головой, разгоняя пугающие образы. Затем осторожно поднял гребень. Закрыл глаза, попытался ощутить его силу. Казавшийся почти новым предмет был слишком древним. Слишком долго лежал под грудой камней острова, затерянного среди холодного моря. Слишком давно его туда положили…
Кожа покрылась мурашками. Погрузиться во временные пласты, пройденные гребнем, значило примерно то же, что потеряться в зеркальном коридоре на Ивана Купалу – для подобных туристических путевок возврат предусмотрен не был.
И снова Серафим задал вопрос, ответ на который знал.
- Это правда, что он исполняет желания?
- Попробуй.
Чувствуя себя одновременно дураком и приговоренным к смерти, Серафим провел гребнем по волосам. У блондина, как и у всех, соблазнов было множество – избавиться от прошлого, выплатить ипотеку, отказаться от таблеток Волоцкой, жить легко и счастливо, как никогда не жил, но лишь одна мысль заставила сердце зачастить: «Лиз!»
- А теперь что? – он вернул гребень на место.
Паскаль улыбнулся:
- Ждать и надеяться.
- Откуда он у тебя? Он же пропал после революции?
- Этой вещи запрещено покидать Россию до определенного момента, который наступит позже, - качнул головой собеседник. – Кшесинской это было известно. Оказавшись в Париже, она наняла меня, чтобы забрать гребень из тайника в особняке на Троицкой площади, куда в спешке спрятала драгоценности. Десятилетием позже большевики, действительно, нашли их, но уже без гребня.
- Почему именно тебя? – удивился Серафим. – И что ты делал в Париже?
- В Париже я жил долгое время. Когда становилось скучно, брался за заказы, вроде этого…
- За невыполнимые, то есть? – уточнил Серафим и когда собеседник кивнул, указал на нацистскую фуражку и ремень: - Это тоже твое?
- Аякса, - Паскаль бросил взгляд дальше. – Нужно было кое-что изъять у герра Зиверса*, а он, к сожалению, хранил эту вещь за семью печатями. Пойдем, Ангел, пора встретиться с Зайцевым.
- Ты меня не замуруешь здесь на веки вечные? – высокомерно осведомился блондин. – На твоем месте я бы так и сделал.
Паскаль повел плечом, и Серафим прикусил язык. Снова пригрезилось такое, чего он предпочел бы не видеть.
Пошарив в кармане куртки, собеседник достал… золотой слиток и кинул в угол у входа. Приглядевшись, Серафим с изумлением понял, что их там целая куча.
- Замуровывать не буду, - Паскаль усмехнулся уголком губ и покинул коридор. – Но выйдешь, как и вошел, сам.
Доля секунды на осознание... Серафим кинулся следом и со всего размаха влетел в бетонную стену. От удара упал на колени, согнулся, пытаясь восстановить дыхание – воздух вышибло из груди.
- Сволочь! – отдышавшись, заорал он. – Открой! Какая же ты сволочь, Паскаль!
Не слышался фоновый шум большого города, не журчала вода в трубах. Стояла тишина, всеобъемлющая, как апокалипсис.
- Ты обещал… - всхлипнул Серафим.
Подтянул колени к груди, уткнулся в них лицом. В голове не было ни единой мысли. Он знал, что реальность на то, чем кажется. Но это знание находилось, все-таки, в определенных границах, а в том, что делал Паскаль, границ, как и в одиночестве, не существовало.
Спустя полчаса Серафим поднялся. Потрогал стену – прохода по-прежнему не было, следовало искать другой путь. Тогда он побрел по коридору, разглядывая «экспонаты». Обратил внимание на предмет, на который машинально посмотрел Паскаль – сферическую чашу из темного металла, украшенную простым ободом по краю. Однако особенно поразил его каменный саркофаг размером с джакузи, испещренный иероглифами. Положив на него ладонь, Серафим ощутил ровный холод камня. В обычной квартире под такой тяжестью давно бы провалился пол, а здесь, в центре округлого помещения, куда коридор вливался рекой, саркофаг стоял основательно… Река мерно несла серые воды, в пушистых зарослях папируса прятались звери, пришедшие на водопой, а под серой толщей волн таилась зубастая смерть, не давая знать о себе до последнего мига…
Серафим отдернул руку. Ничему нельзя верить в этом паноптикуме!
В выходящем из рекреации коридоре было совсем уж темно. Глядя в него, блондин поежился, но все-таки направился туда. И совсем перестал понимать, что видит. Лежащие на постаментах, источающие сияние предметы были абсолютно незнакомы. В неверном свете коридор неожиданно закончился тупиком. То, что показалось Серафиму стеной, оказалось огромной, покрытой изморозью дверью. Сознание услужливо преподнесло изображение холодильника ЗИЛ с хромированной ручкой – такой был у бабушки, морозил как зверь и не ломался, покуда не проржавел насквозь. Бабуля хранила в нем ягоды, зелень с дачи, желе из красной смородины, варенья, и наотрез отказывалась поменять на что-то более современное.
От двери тянуло жутью. Да такой, что сердце зашлось в истерике, заставив Серафима попятиться. Показалось, будто его нет, он рассыпался – на части тела и души, на осколки эмоций и воспоминаний, и даже сознание постепенно тает, словно Великая пустота отрывает от него куски, с каждым разом вгрызаясь все глубже.
Выбежав в рекреацию, Серафим привалился к саркофагу, ловя открытым ртом воздух. Больше ни за какие груды золота он не подойдет к этой двери! Ни за что!
Испытанный ужас удивительным образом заставил мыслить ясно. Отерев дрожащей рукой пот со лба, блондин вернулся ко входу, сел на пол и закрыл глаза. Паскаль ничего не говорил просто так! «Выйдешь, как и вошел…».
Как ни хотелось потакать усмехающимся стенам и кривящемуся потолку, Серафим попытался вернуть ощущение зыбкости пространства. А когда, спустя некоторое время, открыл глаза, увидел студию за полупрозрачной завесой. Судорожно выдохнув, поднялся, шагнул из паноптикума – в привычный фоновый шум города, шелест кофе-машины и храп Бармалея.
Сидящие за столом, лицом к дивану, Паскаль и Аякс переглянулись.
- На десять минут раньше… - заметил Паскаль, допивая эспрессо.
Аякс молча вытащил из кармана брюк золотой слиток и положил перед ним.
***
Патриот заехал на парковку. Зайцев устало спрыгнул на асфальт – лицо осунувшееся, под глазами синяки.
- Бухал, что ли? – пожав ему руку, поинтересовался Паскаль.
- Лучше бы бухал, - махнул рукой подполковник, и Серафим не выдержал, усмехнулся. – Задал ты мне задачку, Павел Андреевич, с этими укусами. Действительно, есть заявления о пропаже домашних животных, в основном, мелкие собаки и кошки, но вот на днях исчез кане корсо, чемпион чего-то там и почетный производитель. Все бы ничего, вот только хозяйка – супруга генерал-полковника МЧС. Она на ноги всех подняла, до кого дотянулась, но следов нет – ни на камерах ничего, ни свидетелей. Была туша под шестьдесят кг весом, и нету.
- Плохо, - сказал Паскаль. – Очень плохо. Нужно торопиться.
- Мы уже на месте, - Зайцев, открыл дверь морга, не обратив внимания на стоящую под козырьком подъезда фигуру в черном одеянии. – Куда уж быстрее?
Кивнув фигуре, Паскаль взглянул на небо, скрытое пеленой облаков – намечался снегопад и добавил:
- Ты бы посоветовал своим коллегам в Пресненском районе увеличить количество патрулей.
Зайцев недовольно засопел, но возражать не стал. Позвонил, куда следует. Дело пахло новым висяком, а он еще с Конструктором не разобрался.
Мужчину, напавшего на Варвару, звали Кругловым Максимом Романовичем. Невысокий, худощавый, он, на первый взгляд, не производил впечатления человека, способного покусать ближнего.
- Подожди, - приказал Паскаль блондину.
Взял руку трупа, внимательно осмотрел пальцы. Зачем-то поднял мертвецу верхнюю губу, хмыкнул. Зайцев не успел и слова сказать, а Паскаль уже перевернул труп и ткнул под лопатку – в грубый подживший шрам.
- И что это такое? – заинтересовался Зайцев.
- Инициация, - непонятно ответил Паскаль, возвращая труп в прежнее положение. – Давай, Ангел, работай.
Лицо Серафима стало отсутствующим. Вот был здесь и сейчас, глазами блестел, прислушивался – и уже где-то.
- У меня к тебе просьба, товарищ подполковник, - наблюдая за тем, как блондин трижды обходит стол, что-то шепча себе под нос, негромко сказал Паскаль и сунул Зайцеву бумажку. – Узнай, что сможешь по своим каналам.
Старший оперуполномоченный прочитал написанное, вопросительно посмотрел на Серафима, а затем – на собеседника.
- Берзыньш? – переспросил он. – Это случайно не тот «владелец заводов, газет, пароходов»?
- Контейнерный магнат, тот самый, - кивнул Паскаль. – Интриги, скандалы и расследования мы в сети сами найдем, меня интересует, подключали ваше ведомство или дела, как такового, не было?
Подполковник убрал записку в карман, и в этот момент Паскаль шагнул вперед, привычно закрывая его собой.
Мертвец дернулся, его рот медленно раскрылся, разбухший багровый язык попытался облизнуть синие губы.
- Говори! – приказал Серафим низким, вибрирующим голосом, который так не сочетался с его внешностью.
- Жи… вы… е…, - проскрипел труп. – Теп… лы… е…
- Как давно тебя укусили? – спросил Паскаль.
Круглов с трудом повернул голову, хрустнули шейные позвонки.
- Пол… ная… лу… на…
- Зачем ты напал на девушку?
- Жи… ва… я… Теп… ла… я…
- Кто тебя укусил?
Мертвец зашлепал губами. Его лицо на глазах чернело и распухало.
- Наружу, быстро! – крикнул Паскаль, одной рукой выталкивая опешившего Зайцева из мертвецкой, другой хватая Серафима за шкирку и утягивая за собой в коридор.
Едва дверь захлопнулась, что-то ударилось в нее с той стороны, стекло по створке с тошнотворным чавканьем.
- Твою ж мать! - в сердцах сказал Зайцев. – Выйду на пенсию, уйду в монастырь от вас всех. За*бали!
