Аннотация к эпизоду
Серафиму снятся страшные сны. Зайцев форсирует расследование дела Конструктора. Паскаль рассказывает о древнем культе, дожившем до наших дней.Все персонажи, кроме исторических личностей, придуманы автором. Все совпадения с реальными местами, названиями, лицами, организациями и событиями, указанными в книге, являются случайностью.
Незаконное потребление наркотических средств, психотропных веществ и их аналогов причиняет вред здоровью, их незаконный оборот запрещен и влечет установленную законодательством ответственность.
Смартфон издал переливчатую трель. Взглянув на экран, Аякс сообщил:
- Деньги пришли от Торубарова.
Паскаль смотрел на город.
- Отправь половину Пушкиной, а другую – Серафиму: его драгоценные копыта сгорели, пусть купит новые, - не оборачиваясь, ответил он.
- Какой-то ты подозрительно щедрый сегодня! – хохотнул Аякс, поставил игру на паузу, отъехал в кресле от стола и, взгромоздив на него ноги, уткнулся в телефон.
Спустя пару минут добавил:
- Перевел. Я отлучусь до утра…
Паскаль не пошевелился.
Отложив телефон, Аякс подошел и встал рядом.
- Что не так, брат?
- Все не так, - помолчав, ответил Паскаль. – Мы целую вечность гоняемся за тенью, но он все равно на шаг впереди. Я хотел разобраться с ним до того, как у нас будут все фрагменты.
- Шанс еще есть, - пожал плечами Аякс. – Брось, уныние – не твой конек!
Паскаль с усмешкой посмотрел на него.
- Наверное, я просто скучаю по дому. По дому, от которого потеряны ключи, а тот, кто мог открыть двери, исчез. Наши агенты – по всему миру, но до сих пор никакой информации. Неужели он, действительно, погиб?
Аякс поморщился. А затем со всей силы хлопнул Паскаля по плечу:
- Будем мыслить позитивно! Когда-нибудь мы откроем Дуат не только на словах.
- Иди уже, - буркнул Паскаль, потирая плечо, - глаза б мои тебя не видели…
- Взаимно! – осклабился собеседник.
Хлопнула дверь.
Паскаль задумчиво прошелся по студии, задержался у дивана – почесать пузо дремлющему Бармалею. Черная стена в нише пошла волнами, едва он посмотрел на нее. Отведя взгляд, он направился к кофе-машине.
Запах кофейной горечи напоминал о доме. Доме, в котором черный воздух был гуще самого крепкого эспрессо, время и пространство поменялись местами, а вселенная казалась неясным сном младенца. Доме, куда им с Аяксом не было пути.
«Как давно ты кормишь его человеческой кровью?..»
Серафим вздрогнул и открыл глаза. Он сидел под огромной елью, обнимая ее связанными руками и ногами. Мороз щипал обнаженную кожу, но холодно не было, потому что сердце билось как бешеное. Серафим знал, что в окружающей темноте кто-то есть. От него не веяло теплом или дыханием живого существа, но он ощущался так явственно, что Серафим принял его за галлюцинацию. Наверное, пока он валялся в обмороке, его накачали наркотиками, потому что нельзя вот так близко, практически кожей, чувствовать и не видеть другого! Есть что-то дьявольское в галлюцинации, наблюдающей за твоими попытками освободиться от стяжек, гримасами боли и стонами, потому что кричать ты не можешь из-за кляпа…
Во мраке раздался тихий треск. Снова и снова. Если бы сейчас из-за дерева вышел маньяк в хоккейной маске, Серафим встретил бы его криком радости. Все, что угодно, лишь бы не слышать этот звук, будто кто-то ломает тонкую вафлю, усыпая крошками землю!
Надежды нет, и никто не придет, чтобы спасти тебя.
Треск прозвучал снова, и Серафим с ужасом понял, что его издает ствол. Опустив взгляд, разглядел черное острие ветви, метящее в средостение, и забился, как бабочка в паутине, потому что осознал – Максима Дорубарова никто не насаживал на сук!
Стяжки резали кожу, боль свидетельствовала о том, что все происходящее – не кошмар, а реальность. Неожиданно кляп удалось вытолкнуть. От удивления Серафим затих, а затем закричал во всю силу своих легких: «Паска-а-а-аль!»
И проснулся.
Зайцев, морщась, держал телефон подальше от уха – энтузиазм в голосе Слесаренко грозил мигренью.
- Устанавливаю круг подозреваемых в убийстве Никитиной, - рапортовал опер. – Дело осложняется тем, что много времени прошло. Кто-то уехал из Дзержинска, кто-то ничего не помнит, а кто-то на том свете. Пока установлено пять подозрительных личностей в ее окружении, работаю в этом направлении.
- Палки в колеса коллеги не вставляют?
- Да нет, только рады были, что я древним висяком занялся. Надеются, мы его раскроем.
- А мы раскроем? – хмуро спросил Зайцев – боль угнездилась в правом виске и пыталась дотянуться до левого.
- Так точно, товарищ подполковник!
- Не ори! – тоже рявкнул Зайцев. – Среди твоих подозреваемых есть кто-то с ее места работы?
- Нет, из учителей никто не заинтересовал…
Зайцев молчал. Гадал, додумается Слесаренко сам или нет?
- Школа… - пробормотал опер. – А вот о старшеклассниках я и не подумал! Если это кто-то из учеников, ему сейчас лет тридцать пять – сорок должно быть? Это подходит под описание профайлеров.
- Молодец, Сережа, - кивнул Зайцев. – Давай, копай дальше.
Повесив трубку, он отпер сейф и достал папку с надписью «Дело №…». Положил перед собой, не торопясь открывать. Он и так знал, что увидит: обгоревшие трупы, облицованный черным мрамором стол – единственное, что полностью сохранилось при пожаре в коттеджном поселке. Хотя нет, не единственное. При вскрытии некоторых тел были обнаружены обугленные, но целые треугольники из материала, определенного экспертами как дерево неизвестного сорта. Насколько он помнил, по указанию начальства образцы были направлены в какой-то институт на детальную экспертизу, но вот чем все закончилось, он так и не узнал, поскольку его перевели в Главное управление. Пришлось срочно разгребать то, что оставил ушедший на покой предшественник. Да и, честно говоря, не было у Зайцева желания лезть в это глубже. Увиденного в поселке неподалеку от деревни Красные Входы ему хватит до конца жизни!
Крякнув, Зайцев сунул папку обратно в сейф, запер его, и быстро, словно торопясь передумать, набросал запрос, который отправил по электронной почте.
И в этот момент перед глазами все поплыло. Тяжело вздохнув, подполковник обернулся и посмотрел на карту, висевшую за спиной. На северо-востоке Москвы тлела искра.
- Чтоб тебя!.. – выругался Зайцев и набрал номер на служебном телефоне. – Мечиев, подгони мне машину. Куда ехать? В Дзержинск. Да, прямо сейчас.
Выходя из кабинета, подполковник думал о том, что Слесаренко, конечно, молодец, но они безжалостно упускают время чьей-то жизни.
Нечто трещало во мраке, едва слышно, вкрадчиво. Не мороз, на котором кожа покрывалась мурашками, не тонкий лед, застывший между корнями дерева, привязанным к стволу которого обнаружил себя Серафим, когда пришел в себя. От этого треска волосы вставали дыбом и хотелось бежать-бежать-бежать прочь, без оглядки. «Меня чем-то опоили, там, на поляне, - подумал Серафим, - потому что я не могу слышать то, чего нет!» «А если оно есть?» - шепнул внутренний голос.
Расширившимися глазами Серафим смотрел в темноту. Он готов был увидеть что угодно, и вздохнул бы с облегчением, потому что неизвестность всегда страшнее реальности. Но движения не было.
Снова затрещало, на этот раз громче, и Серафим понял, что звук идет от той самой ели, к которой был привязан. Посмотрел вниз и увидел, как черная ветка с заостренным концом вырастает из ствола и медленно, будто сонная змея, тянется к нему, метя в разрез, сделанный Даной. Максима Дорубарова никто не насаживал на сук, это сук пронзил его, словно осиновый кол, убивая сантиметр за сантиметром!
Надежды нет, и никто не придет, чтобы спасти тебя.
Вспомнив уроки Волоцкой, Серафим закрыл глаза и глубоко задышал, чтобы не скатиться в панику. Руки и ноги были связаны, он ничем не мог помочь себе, но у него было то, чего не было у других людей – странная, холодная воля подчинять мертвых.
Неожиданно он до мелочей вспомнил тот день. Как стоял у окна и смотрел на улицу, где на газоне лежал мертвый белый голубь. Ветер ерошил перышки на его точеной голове, а глаз – голубь лежал на боку, - закрывала голубоватая кожистая пленка. Маленькому Серафиму казалось неправильным сочетание живых перьев и мертвого глаза. Он хотел, чтобы пленка исчезла, а белые крылья раскрылись… И совершенно не удивился, когда так и произошло! Птица вскочила, постояла, пошатываясь, будто пьяная, и взлетела. Проследив за ее неровным полетом, Серафим удовлетворенно кивнул сам себе. А сейчас задумался – если эта сила действует на неживые объекты, делая их живыми, быть может, она работает и в обратную сторону?
Он попытался представить каменную стену между собой и острием. Это оказалось не сложным, однако стена получилась не такой, как хотелось. Она походила на зеркало с искаженным отражением, в котором он неожиданно увидел… себя. Бледное до синевы лицо, дорожки слез на щеках, отчаянный огонек, дрожащий в зрачках, как пламя свечи на ветру перед тем, как погаснуть. Ползущая ветвь замерла, будто тоже увидела это. Мелькнула безумная мысль: «Если уйти в отражение, он не найдет!» Кто такой «он» Серафим не мог сказать, но совершенно точно знал, что ветка-убийца – лишь часть. А целое настолько ужасно, что лучше бы вовсе не знать о нем.
«Сим!»
Обрывок мысли.
Обрывок чувства.
Отражение поплыло, окутало, словно одеялом, но в этот миг деревянное копье метнулось к цели… Серафим закричал – от неожиданности и от ужаса.
И проснулся.
На часах светилось 24:24. Вокруг колыхалось белесое марево, в котором все казалось слегка – или не слегка? – искаженным. Полупрозрачный потолок шел волнами, и становилась видна незнакомая комната с большим телевизором, компьютерным столом в углу, яркими пятнами детских игрушек, разбросанными по полу. Серафима замутило. Он перевернулся на бок, обнаружил, что подушка насквозь промокла от пота, и уставился в окно, на котором не было ни штор, ни жалюзи. Марево колыхалось и там. Сквозь него просматривалось что-то уж совсем невозможное.
Зажмурившись, Серафим с силой ударил себя в ухо. В голове зазвенело. Открыв глаза, он обнаружил, что марево исчезло. Комната с обоями цвета морского тумана, белой мебелью и фиолетовым пушистым ковром на полу выглядела почти как прежде. Почти, потому что перспектива все равно оставалась искаженной, словно Серафим смотрел в зеркало с испорченной амальгамой, в котором не отражался сам.
В самых крайних случаях, когда не помогала медитация, в ход шли две вещи: таблетки, выписанные Волоцкой, или пенал с медицинскими инструментами, хранимый в ящике стола. Первое средство ненадолго приводило реальность в норму, второе – заставляло вообще вспомнить о ней. Однако сейчас он был в них не уверен. Сознание играло злые шутки, Серафим бы не удивился, проснувшись и обнаружив, что снова прижат к дереву-убийце!
Очень осторожно, словно боясь себя разбить, он поднялся и прошел в ванную комнату. Встал под душ с холодной водой и стоял так до тех пор, пока не начал дрожать, швы между плитками не замерли по стойке смирно, а ощущение бесконечного кошмара отпустило.
Не вытираясь, вернулся в комнату, открыл просторный шкаф, в котором оказалось совсем немного одежды. Похватал, что первым попалось под руку, поспешно оделся и почти бегом покинул квартиру. И лишь когда подъехало такси, приветливо мигая огнями, бросил: «В Сити!» и, откинувшись на спинку сиденья, облегченно закрыл глаза.
Серафим открыл дверь и застыл на пороге, разглядев неподвижный силуэт у окна. Нашарив на стене выключатель, зажег свет, напоролся на ироничный взгляд черных глаз.
- Я знал, что ты придешь, Ангел, - сказал Паскаль.
- Что б тебя… - пробормотал Серафим, входя.
Лежащий на диване Бармалей вяло махнул хвостом.
- Не спится? – Паскаль пошел к кофе-машине. – Тебе как обычно?
- Мне как тебе, - поморщился Серафим, «предвкушая», как будет тянуть похожую на гудрон горькую жижу. И добавил с вызовом: - Не спится!
- Почему же? – Паскаль убрал с поддона черную чашку, наполнившуюся кофе, и поставил белую с гномиками.
Перед тем, как сесть за стол, Серафим посмотрел вниз – на город, больше похожий на ладонь бедолаги, попавшего к ушлой цыганке. Здесь – линия ума, здесь – линия сердца, а вот здесь – линия страха, яхонтовый! Позолоти ручку, и я скажу, как глубоко он проник в твою душу!
Паскаль уже сидел за столом. Под неярким светом из окна в его лице чудилось что-то уж совсем невозможное.
- Спрашивай, - коротко приказал он, когда Серафим опустился напротив.
- Что это было, там, в лесу? – выпалил Серафим.
Вопрос мучал его с того момента, как он пришел в себя на квартире у Пушкиной. Однако он не решался поинтересоваться произошедшим ни у Паскаля, ни у Аякса, ни у Александры. За последние несколько дней они тоже не напоминали о той ночи и ни разу не спросили о шрамах на его теле, за что Серафим был им отчаянно благодарен. Вот только сейчас кривящаяся, усмехающаяся реальность развязала ему язык.
- Как ты думаешь, что вначале – бог или вера? – откинувшись на спинку стула, спросил Паскаль.
- Бог, - не задумываясь, ответил Серафим.
- Древние люди ничего не знали о богах, - качнул головой Паскаль. - Они верили в то, что видели и чего страшились. Вера возникла из темноты, в которой огонь горит лишь в глазах голодных хищников; из холода, острые пальцы которого рвут кожу и внутренности; из воды, под чьей толщей сокрыта гибель. Вера – порождение костров и жертвоприношений, суеверий и ритуалов. Пытаясь избавиться от страха существования во враждебном окружении, люди поклонялись тому, что придумывали сами, тому, что видели: солнцу и небу, земле и огню, воздуху и воде, камням, деревьям…
- Подожди! – воскликнул Серафим, полез за смартфоном и показал записанное в заметках четверостишие. – Вот! Оно было как-то связано с Даной.
Неожиданно Паскаль запел. От хриплого голоса, произносящего слова на отдаленно напоминающем староанглийский языке, по позвоночнику Серафима прокатилась волна ужаса – та же песня звучала, пока Дана чертила старинным клинком кровавый вектор на его груди и животе!
- Это на каком? – спросил Серафим, когда Паскаль замолчал.
- На кельтском.
- Ты знаешь кельтский?
Насмешливый взгляд был ему ответом.
- О чем песня? – попробовал зайти с другой стороны Серафим.
Паскаль вылил в себя кофе и продекламировал:
О тьма, ты кровный путь!
Не дай же мне свернуть!
Направь меня вовне,
Направь меня к себе...
Живое все – умри!
Все мертвое – живи!
Днесь будь во мне,
Днесь будь внутри.
Поведай мне исток,
Чтобы собрать я мог
Древесный сок,
Древесный сок.
- И… и что это? – растерялся Серафим.
От слов сквозило незапамятными временами, когда огонь горел лишь в глазах голодных хищников, острые пальцы холода рвали кожу и внутренности, а под толщей воды скрывалась погибель.
- Песнопение друидов, исполняемое во время жертвоприношения.
Несколько мгновений Серафим молча смотрел на собеседника, затем вскочил и сжал тонкими пальцами виски.
- Так, стоп! Стоп-стоп-стоп!.. Ты, правда, только что сказал «друиды»?
- А что тебя так удивляет? – Паскаль подхватил чашку и отправился за новой порцией кофе. – Многие древние культы существуют до сих пор, и не все их последователи поклоняются существам светлым. Как Дана.
- Дана… - Серафим посмотрел на него расширившимися зрачками. – Ты хочешь сказать, что Дана – это Дэйна, кельтская богиня плодородия?
Незаконное потребление наркотических средств, психотропных веществ и их аналогов причиняет вред здоровью, их незаконный оборот запрещен и влечет установленную законодательством ответственность.
Смартфон издал переливчатую трель. Взглянув на экран, Аякс сообщил:
- Деньги пришли от Торубарова.
Паскаль смотрел на город.
- Отправь половину Пушкиной, а другую – Серафиму: его драгоценные копыта сгорели, пусть купит новые, - не оборачиваясь, ответил он.
- Какой-то ты подозрительно щедрый сегодня! – хохотнул Аякс, поставил игру на паузу, отъехал в кресле от стола и, взгромоздив на него ноги, уткнулся в телефон.
Спустя пару минут добавил:
- Перевел. Я отлучусь до утра…
Паскаль не пошевелился.
Отложив телефон, Аякс подошел и встал рядом.
- Что не так, брат?
- Все не так, - помолчав, ответил Паскаль. – Мы целую вечность гоняемся за тенью, но он все равно на шаг впереди. Я хотел разобраться с ним до того, как у нас будут все фрагменты.
- Шанс еще есть, - пожал плечами Аякс. – Брось, уныние – не твой конек!
Паскаль с усмешкой посмотрел на него.
- Наверное, я просто скучаю по дому. По дому, от которого потеряны ключи, а тот, кто мог открыть двери, исчез. Наши агенты – по всему миру, но до сих пор никакой информации. Неужели он, действительно, погиб?
Аякс поморщился. А затем со всей силы хлопнул Паскаля по плечу:
- Будем мыслить позитивно! Когда-нибудь мы откроем Дуат не только на словах.
- Иди уже, - буркнул Паскаль, потирая плечо, - глаза б мои тебя не видели…
- Взаимно! – осклабился собеседник.
Хлопнула дверь.
Паскаль задумчиво прошелся по студии, задержался у дивана – почесать пузо дремлющему Бармалею. Черная стена в нише пошла волнами, едва он посмотрел на нее. Отведя взгляд, он направился к кофе-машине.
Запах кофейной горечи напоминал о доме. Доме, в котором черный воздух был гуще самого крепкого эспрессо, время и пространство поменялись местами, а вселенная казалась неясным сном младенца. Доме, куда им с Аяксом не было пути.
***
«Как давно ты кормишь его человеческой кровью?..»
Серафим вздрогнул и открыл глаза. Он сидел под огромной елью, обнимая ее связанными руками и ногами. Мороз щипал обнаженную кожу, но холодно не было, потому что сердце билось как бешеное. Серафим знал, что в окружающей темноте кто-то есть. От него не веяло теплом или дыханием живого существа, но он ощущался так явственно, что Серафим принял его за галлюцинацию. Наверное, пока он валялся в обмороке, его накачали наркотиками, потому что нельзя вот так близко, практически кожей, чувствовать и не видеть другого! Есть что-то дьявольское в галлюцинации, наблюдающей за твоими попытками освободиться от стяжек, гримасами боли и стонами, потому что кричать ты не можешь из-за кляпа…
Во мраке раздался тихий треск. Снова и снова. Если бы сейчас из-за дерева вышел маньяк в хоккейной маске, Серафим встретил бы его криком радости. Все, что угодно, лишь бы не слышать этот звук, будто кто-то ломает тонкую вафлю, усыпая крошками землю!
Надежды нет, и никто не придет, чтобы спасти тебя.
Треск прозвучал снова, и Серафим с ужасом понял, что его издает ствол. Опустив взгляд, разглядел черное острие ветви, метящее в средостение, и забился, как бабочка в паутине, потому что осознал – Максима Дорубарова никто не насаживал на сук!
Стяжки резали кожу, боль свидетельствовала о том, что все происходящее – не кошмар, а реальность. Неожиданно кляп удалось вытолкнуть. От удивления Серафим затих, а затем закричал во всю силу своих легких: «Паска-а-а-аль!»
И проснулся.
***
Зайцев, морщась, держал телефон подальше от уха – энтузиазм в голосе Слесаренко грозил мигренью.
- Устанавливаю круг подозреваемых в убийстве Никитиной, - рапортовал опер. – Дело осложняется тем, что много времени прошло. Кто-то уехал из Дзержинска, кто-то ничего не помнит, а кто-то на том свете. Пока установлено пять подозрительных личностей в ее окружении, работаю в этом направлении.
- Палки в колеса коллеги не вставляют?
- Да нет, только рады были, что я древним висяком занялся. Надеются, мы его раскроем.
- А мы раскроем? – хмуро спросил Зайцев – боль угнездилась в правом виске и пыталась дотянуться до левого.
- Так точно, товарищ подполковник!
- Не ори! – тоже рявкнул Зайцев. – Среди твоих подозреваемых есть кто-то с ее места работы?
- Нет, из учителей никто не заинтересовал…
Зайцев молчал. Гадал, додумается Слесаренко сам или нет?
- Школа… - пробормотал опер. – А вот о старшеклассниках я и не подумал! Если это кто-то из учеников, ему сейчас лет тридцать пять – сорок должно быть? Это подходит под описание профайлеров.
- Молодец, Сережа, - кивнул Зайцев. – Давай, копай дальше.
Повесив трубку, он отпер сейф и достал папку с надписью «Дело №…». Положил перед собой, не торопясь открывать. Он и так знал, что увидит: обгоревшие трупы, облицованный черным мрамором стол – единственное, что полностью сохранилось при пожаре в коттеджном поселке. Хотя нет, не единственное. При вскрытии некоторых тел были обнаружены обугленные, но целые треугольники из материала, определенного экспертами как дерево неизвестного сорта. Насколько он помнил, по указанию начальства образцы были направлены в какой-то институт на детальную экспертизу, но вот чем все закончилось, он так и не узнал, поскольку его перевели в Главное управление. Пришлось срочно разгребать то, что оставил ушедший на покой предшественник. Да и, честно говоря, не было у Зайцева желания лезть в это глубже. Увиденного в поселке неподалеку от деревни Красные Входы ему хватит до конца жизни!
Крякнув, Зайцев сунул папку обратно в сейф, запер его, и быстро, словно торопясь передумать, набросал запрос, который отправил по электронной почте.
И в этот момент перед глазами все поплыло. Тяжело вздохнув, подполковник обернулся и посмотрел на карту, висевшую за спиной. На северо-востоке Москвы тлела искра.
- Чтоб тебя!.. – выругался Зайцев и набрал номер на служебном телефоне. – Мечиев, подгони мне машину. Куда ехать? В Дзержинск. Да, прямо сейчас.
Выходя из кабинета, подполковник думал о том, что Слесаренко, конечно, молодец, но они безжалостно упускают время чьей-то жизни.
***
Нечто трещало во мраке, едва слышно, вкрадчиво. Не мороз, на котором кожа покрывалась мурашками, не тонкий лед, застывший между корнями дерева, привязанным к стволу которого обнаружил себя Серафим, когда пришел в себя. От этого треска волосы вставали дыбом и хотелось бежать-бежать-бежать прочь, без оглядки. «Меня чем-то опоили, там, на поляне, - подумал Серафим, - потому что я не могу слышать то, чего нет!» «А если оно есть?» - шепнул внутренний голос.
Расширившимися глазами Серафим смотрел в темноту. Он готов был увидеть что угодно, и вздохнул бы с облегчением, потому что неизвестность всегда страшнее реальности. Но движения не было.
Снова затрещало, на этот раз громче, и Серафим понял, что звук идет от той самой ели, к которой был привязан. Посмотрел вниз и увидел, как черная ветка с заостренным концом вырастает из ствола и медленно, будто сонная змея, тянется к нему, метя в разрез, сделанный Даной. Максима Дорубарова никто не насаживал на сук, это сук пронзил его, словно осиновый кол, убивая сантиметр за сантиметром!
Надежды нет, и никто не придет, чтобы спасти тебя.
Вспомнив уроки Волоцкой, Серафим закрыл глаза и глубоко задышал, чтобы не скатиться в панику. Руки и ноги были связаны, он ничем не мог помочь себе, но у него было то, чего не было у других людей – странная, холодная воля подчинять мертвых.
Неожиданно он до мелочей вспомнил тот день. Как стоял у окна и смотрел на улицу, где на газоне лежал мертвый белый голубь. Ветер ерошил перышки на его точеной голове, а глаз – голубь лежал на боку, - закрывала голубоватая кожистая пленка. Маленькому Серафиму казалось неправильным сочетание живых перьев и мертвого глаза. Он хотел, чтобы пленка исчезла, а белые крылья раскрылись… И совершенно не удивился, когда так и произошло! Птица вскочила, постояла, пошатываясь, будто пьяная, и взлетела. Проследив за ее неровным полетом, Серафим удовлетворенно кивнул сам себе. А сейчас задумался – если эта сила действует на неживые объекты, делая их живыми, быть может, она работает и в обратную сторону?
Он попытался представить каменную стену между собой и острием. Это оказалось не сложным, однако стена получилась не такой, как хотелось. Она походила на зеркало с искаженным отражением, в котором он неожиданно увидел… себя. Бледное до синевы лицо, дорожки слез на щеках, отчаянный огонек, дрожащий в зрачках, как пламя свечи на ветру перед тем, как погаснуть. Ползущая ветвь замерла, будто тоже увидела это. Мелькнула безумная мысль: «Если уйти в отражение, он не найдет!» Кто такой «он» Серафим не мог сказать, но совершенно точно знал, что ветка-убийца – лишь часть. А целое настолько ужасно, что лучше бы вовсе не знать о нем.
«Сим!»
Обрывок мысли.
Обрывок чувства.
Отражение поплыло, окутало, словно одеялом, но в этот миг деревянное копье метнулось к цели… Серафим закричал – от неожиданности и от ужаса.
И проснулся.
На часах светилось 24:24. Вокруг колыхалось белесое марево, в котором все казалось слегка – или не слегка? – искаженным. Полупрозрачный потолок шел волнами, и становилась видна незнакомая комната с большим телевизором, компьютерным столом в углу, яркими пятнами детских игрушек, разбросанными по полу. Серафима замутило. Он перевернулся на бок, обнаружил, что подушка насквозь промокла от пота, и уставился в окно, на котором не было ни штор, ни жалюзи. Марево колыхалось и там. Сквозь него просматривалось что-то уж совсем невозможное.
Зажмурившись, Серафим с силой ударил себя в ухо. В голове зазвенело. Открыв глаза, он обнаружил, что марево исчезло. Комната с обоями цвета морского тумана, белой мебелью и фиолетовым пушистым ковром на полу выглядела почти как прежде. Почти, потому что перспектива все равно оставалась искаженной, словно Серафим смотрел в зеркало с испорченной амальгамой, в котором не отражался сам.
В самых крайних случаях, когда не помогала медитация, в ход шли две вещи: таблетки, выписанные Волоцкой, или пенал с медицинскими инструментами, хранимый в ящике стола. Первое средство ненадолго приводило реальность в норму, второе – заставляло вообще вспомнить о ней. Однако сейчас он был в них не уверен. Сознание играло злые шутки, Серафим бы не удивился, проснувшись и обнаружив, что снова прижат к дереву-убийце!
Очень осторожно, словно боясь себя разбить, он поднялся и прошел в ванную комнату. Встал под душ с холодной водой и стоял так до тех пор, пока не начал дрожать, швы между плитками не замерли по стойке смирно, а ощущение бесконечного кошмара отпустило.
Не вытираясь, вернулся в комнату, открыл просторный шкаф, в котором оказалось совсем немного одежды. Похватал, что первым попалось под руку, поспешно оделся и почти бегом покинул квартиру. И лишь когда подъехало такси, приветливо мигая огнями, бросил: «В Сити!» и, откинувшись на спинку сиденья, облегченно закрыл глаза.
***
Серафим открыл дверь и застыл на пороге, разглядев неподвижный силуэт у окна. Нашарив на стене выключатель, зажег свет, напоролся на ироничный взгляд черных глаз.
- Я знал, что ты придешь, Ангел, - сказал Паскаль.
- Что б тебя… - пробормотал Серафим, входя.
Лежащий на диване Бармалей вяло махнул хвостом.
- Не спится? – Паскаль пошел к кофе-машине. – Тебе как обычно?
- Мне как тебе, - поморщился Серафим, «предвкушая», как будет тянуть похожую на гудрон горькую жижу. И добавил с вызовом: - Не спится!
- Почему же? – Паскаль убрал с поддона черную чашку, наполнившуюся кофе, и поставил белую с гномиками.
Перед тем, как сесть за стол, Серафим посмотрел вниз – на город, больше похожий на ладонь бедолаги, попавшего к ушлой цыганке. Здесь – линия ума, здесь – линия сердца, а вот здесь – линия страха, яхонтовый! Позолоти ручку, и я скажу, как глубоко он проник в твою душу!
Паскаль уже сидел за столом. Под неярким светом из окна в его лице чудилось что-то уж совсем невозможное.
- Спрашивай, - коротко приказал он, когда Серафим опустился напротив.
- Что это было, там, в лесу? – выпалил Серафим.
Вопрос мучал его с того момента, как он пришел в себя на квартире у Пушкиной. Однако он не решался поинтересоваться произошедшим ни у Паскаля, ни у Аякса, ни у Александры. За последние несколько дней они тоже не напоминали о той ночи и ни разу не спросили о шрамах на его теле, за что Серафим был им отчаянно благодарен. Вот только сейчас кривящаяся, усмехающаяся реальность развязала ему язык.
- Как ты думаешь, что вначале – бог или вера? – откинувшись на спинку стула, спросил Паскаль.
- Бог, - не задумываясь, ответил Серафим.
- Древние люди ничего не знали о богах, - качнул головой Паскаль. - Они верили в то, что видели и чего страшились. Вера возникла из темноты, в которой огонь горит лишь в глазах голодных хищников; из холода, острые пальцы которого рвут кожу и внутренности; из воды, под чьей толщей сокрыта гибель. Вера – порождение костров и жертвоприношений, суеверий и ритуалов. Пытаясь избавиться от страха существования во враждебном окружении, люди поклонялись тому, что придумывали сами, тому, что видели: солнцу и небу, земле и огню, воздуху и воде, камням, деревьям…
- Подожди! – воскликнул Серафим, полез за смартфоном и показал записанное в заметках четверостишие. – Вот! Оно было как-то связано с Даной.
Неожиданно Паскаль запел. От хриплого голоса, произносящего слова на отдаленно напоминающем староанглийский языке, по позвоночнику Серафима прокатилась волна ужаса – та же песня звучала, пока Дана чертила старинным клинком кровавый вектор на его груди и животе!
- Это на каком? – спросил Серафим, когда Паскаль замолчал.
- На кельтском.
- Ты знаешь кельтский?
Насмешливый взгляд был ему ответом.
- О чем песня? – попробовал зайти с другой стороны Серафим.
Паскаль вылил в себя кофе и продекламировал:
О тьма, ты кровный путь!
Не дай же мне свернуть!
Направь меня вовне,
Направь меня к себе...
Живое все – умри!
Все мертвое – живи!
Днесь будь во мне,
Днесь будь внутри.
Поведай мне исток,
Чтобы собрать я мог
Древесный сок,
Древесный сок.
- И… и что это? – растерялся Серафим.
От слов сквозило незапамятными временами, когда огонь горел лишь в глазах голодных хищников, острые пальцы холода рвали кожу и внутренности, а под толщей воды скрывалась погибель.
- Песнопение друидов, исполняемое во время жертвоприношения.
Несколько мгновений Серафим молча смотрел на собеседника, затем вскочил и сжал тонкими пальцами виски.
- Так, стоп! Стоп-стоп-стоп!.. Ты, правда, только что сказал «друиды»?
- А что тебя так удивляет? – Паскаль подхватил чашку и отправился за новой порцией кофе. – Многие древние культы существуют до сих пор, и не все их последователи поклоняются существам светлым. Как Дана.
- Дана… - Серафим посмотрел на него расширившимися зрачками. – Ты хочешь сказать, что Дана – это Дэйна, кельтская богиня плодородия?
