Аннотация к эпизоду
После того, как Софье Павловне поплохело в подземном переходе под Ленинградкой, она стала замечать, что машины скорой помощи приезжают туда слишком часто. Приятельница порекомендовала ей обратиться за помощью к Бригаде Д, Однако пожилая дама полна сомнений, да и с приятельницей что-то не так.За столом сидела пожилая дама в шляпке с вуалью и аккуратном, хоть и не новом, пальто. Перчатки лежали перед ней на столе, рядом с ними, в чашке, дымился чай.
Паскаль и Серафим, по звонку Аякса поехавшие в офис сразу после визита к Зайцеву, переглянулись.
- А мы уж вас заждались, - прогудел Аякс. – Вот, знакомьтесь, Софья Павловна. О нас узнала от приятельницы, Галины Завидовой.
Паскаль кивнул, повесил в шкаф свою черную куртку, слишком тонкую для пуховика, и сел напротив клиентки. Он помнил дело Завидовой – мстительный супруг, недовольный тем, как быстро забыла о нем жена после его смерти, взялся всячески вредить в загородном доме, в котором она проживала: бить стекла, разбрасывать вещи, разливать воду. Когда клиентка на ровном месте поскользнулась и сломала руку, пришлось вмешаться.
Аякс поставил перед ним чашечку эспрессо и сел рядом. Серафим прокрался в кресло у окна и затих.
- Галочка о вас хорошо отзывается, - охотно сказала Софья Павловна, - очень, говорит, понимающие мальчики. Работают быстро и с гарантией. Но у меня такой случай… Я даже не уверена, что в здравом уме.
- Вы абсолютно в здравом уме, - заверил ее Паскаль, - более того, уверяю вас со всей ответственностью, что Альцгеймер вам не грозит, как и Паркинсон.
- Ох, как приятно! – разрумянилась дама. – В моем возрасте комплименты – такая редкость.
- Перейдем к делу, - улыбнулся Паскаль. – Расскажите нам все, даже то, что кажется несущественным или странным. Особенно то, что кажется несущественным и странным!
Софья Павловна была пенсионеркой, но последние десять лет продолжала работать билетершей на стадионе Динамо, благо жила недалеко, напротив Боткинской больницы. На работу ходила пешком, для здоровья полезно, по одному и тому же маршруту: Грушевая аллея, затем вдоль длинного дома на Ленинградке – московская достопримечательность, между прочим! – в подземный переход на ту сторону, ближе к Петровскому парку. Утром в одну сторону, вечером в другую. Однажды увидела у выхода из перехода машину скорой помощи, мысленно пожалела страдальца, которому стало плохо, и забыла об инциденте. До тех пор, пока не стала видеть машины сначала раз в месяц, а теперь вот, раз в неделю. Как человек неравнодушный, она подходила к фельдшерам поинтересоваться, что происходит. Те пожимали плечами, отводили глаза, кляли участившиеся магнитные бури. Единственное, что они сказали Софье Павловне совершенно точно, - у всех пострадавших внезапно стало плохо с сердцем.
- Может быть, действительно, бури, понимаете, мальчики? – говорила Софья Павловна. – Иногда как накатит, сама не пойму, жива ли я еще? Вспышки на Солнце вон какие, каждый день по телевизору предупреждают!
- Не смотрели бы вы его, телевизор этот, - посоветовал Аякс.
- Да как же без телевизора? – всплеснула руками женщина. – Ну никак невозможно!
- И что же произошло такого, что заставило вас к нам обратиться? – спросил Паскаль, возвращая беседу в нужное русло.
- Плохо мне там стало, - Софья Павловна побледнела. – Так плохо, что еле наверх поднялась. Думала, прямо там и упаду.
- Сердце? – заинтересовался Аякс.
- Сердце, - кивнула женщина. – Но я, после смерти мужа от сердечного приступа пять лет назад, всегда с собой нитроглицерин ношу. Мне Володенька перед смертью завещал носить, вот я и ношу. И в этот раз он меня спас!
- Володенька? – уточнил Паскаль.
- Нитроглицерин, - строго посмотрела на него Софья Павловна. – Я пришла домой и все-таки вызвала скорую. Нашли у меня сердечную недостаточность и положили в больницу на две недели. Там прокапали, подлечили, сейчас все хорошо. Вот только…
Она замолчала, комкая перчатки на столе.
- Вы попробуйте, какой я вам чай заварил, - успокаивающе улыбнулся Аякс. – Он как раз для сердца очень полезен!
Улыбка Аякса обычно вызывала у людей желание упасть в обморок, но Софья Павловна послушно взяла чашку и сделала глоток. Румянец начал возвращаться на ее щеки.
- Вы боитесь снова туда спуститься, так? – спросил Паскаль, и она вскинула на него изумленный взгляд и кивнула. – Расскажите, пожалуйста, поподробнее, как вы себя чувствовали, когда вам поплохело? Голова закружилась, привиделось что-то или стало холодно?
- Точно! – воскликнула Софья Павловна. – Мне сначала стало холодно и так печально, так печально, как будто у меня в жизни все плохо. А ведь это не так! Володеньку я любила, а многие проживут свой век, и так любви и не знают настоящей. И внучка у меня растет, Есенька. Такая болтушечка…
- Значит, вы начали думать о чем-то плохом, а потом? – мягко прервал ее Паскаль.
- А потом у меня сил не стало, ноги – как гири, руки – как плети. И сердце будто сжало что-то. Оно так затрепыхалось… знаете, как птичка в кошачьих когтях.
- Когда вы поднялись из перехода, как быстро пришли в себя?
- Да почти стразу! Глотнула свежего воздуха, таблеточку под язык и дальше потихоньку. Хотя, конечно, какой там свежий воздух на Ленинградке?
- Место, похоже, нечистое, - кивнул Паскаль, - но нам надо проверить. Давайте мы перезвоним завтра?
Софья Павловна кивнула и полезла в сумочку в виде саквояжа. Достала несколько купюр, положила на стол, взяла перчатки.
- Этого хватит, чтобы вы все проверили? – спросила она, поднимаясь.
Паскаль и Аякс переглянулись.
- Вы это заберите, дорогая моя, - Аякс сгреб широченной ладонью все купюры, кроме одной, и аккуратно вернул их в саквояжик. – Может, там и нет ничего. Пойдемте, я вас провожу. Понравился чай?
- Да, очень, а на каких он травках?..
Они ушли, мило разговаривая.
- Ну иди, вспоминай, как это - работать… - позвал Паскаль и, усмехнувшись, добавил: - …стажер.
Серафим гибко поднялся из кресла и сел на место Софьи Павловны. Прикрыл веки, нервно отбросил светлые пряди за плечо. Поднял руку, на миг задержал ее над купюрой, а затем накрыл ладонью.
Паскаль сполоснул чашку и снова включил кофе-машину. Пока она работала, проведал Бармалея. Лежа на спине, раскинув лапы и свесив язык, пес сладко спал. Сейчас, когда густая шерсть свесилась вниз, стали видны так и не заросшие шрамы на задних лапах.
Паскаль отвернулся, вернулся к столу, сел на свое место и посмотрел в глаза существу напротив.
Когда Аякс вернулся в студию, бледный и взлохмаченный Серафим пил крепкий и сладкий эспрессо из чашки Паскаля. Сам Паскаль стоял у окна, засунув руки в карманы, разглядывая лежащий у его ног город.
Аяксу на мгновение привиделась черная, без конца и края, пустыня. Огромная, живая, пульсирующая сердцем. И некому было расчистить в ней тропинки и открывать пути, ибо тот, кто должен был это делать, затерялся во тьме времен…
Подойдя к Паскалю, он остановился рядом. Высокие, внушительные, плечом к плечу, они могли бы принести этому городу погибель, но символизировали обратное.
- Поехали? – спросил Аякс. – Пока доедем по пробкам, час-пик как раз закончится.
На диване завозился Бармалей, и Паскаль, потерев едва заметный шрам над левой бровью, приказал, не оборачиваясь:
- Ты – дома. Жди.
После чего посмотрел на Серафима:
- Побудь здесь, ангел мой, приди в себя. Можешь поспать, если бегемот тебя на диван пустит.
- Чтобы потом с себя шерсть счищать? – возмутился Серафим. – Нет уж, спасибо.
- Ну, как знаешь, - пожал плечами Паскаль и двинулся к выходу.
Вынул из шкафа куртку, накинул на плечи. Аякс кожанку доставать не стал. Вышел – в чем был: в черной толстовке с изображением оскалившегося волка.
Едва дверь за ними захлопнулась, Серафим задумчиво посмотрел на диван. И вздрогнул, упершись взглядом в желтоватые оскаленные клыки.
- Ну и пожалуйста! – чуть растягивая гласные, громко сказал он. – Не очень-то и хотелось!
Арестованный испуганно скрючился, будто прямо сейчас его начнут бить и забьют до смерти. Вот только угроза исходила вовсе не от подполковника, у стола которого он сидел, а от него самого. Пробегала по венам боль, тягучая, как смола, тянула, выворачивала мышцы и суставы. Нужна была доза, но где ж теперь ее взять?
- Ну, Виктор Михайлович, что с вами решаем? – выдержав паузу, спросил Зайцев. – Пишем чистосердечное или возвращаемся в камеру «на подумать»?
- Я не убивал Дениса! – воскликнул Виктор и обхватил голову руками. – Я даже не подошел к нему, как только увидел…
Он вдруг тоненько застонал.
- Товарищ начальник, мне доза нужна, плохо мне…
- Мне тоже плохо, когда подозреваемый не сознается в убийстве, которое совершил, - усмехнулся Зайцев. – Давай, Витя, тогда еще раз: расскажи, как следил за Денисом.
Виктор задышал выброшенной на берег рыбой.
Зайцев спокойно ждал, временами поглядывая на присутствующего при допросе оперуполномоченного Слесаренко.
Белобрысому, круглолицему Сергею Слесаренко на месте не сиделось. Хотелось действовать, а не вести куртуазные беседы, но вперед начальника он лезть не смел. Вместо этого ерзал на стуле, крутил в пальцах ручку, поглядывал в окно. Он был хорошим опером, из тех, кого ноги кормят, а вот в кабинетах работать не любил. «Не набегался ишшо!» - говорил Зайцев.
Понимая, что молчать подполковник может хоть до завтрашнего утра, Витя заговорил. Да, дозы не получит, но в ломке хочется лечь, и чтобы тебя никто не трогал, а не сидеть на стуле, глядя в слепящее око настольной лампы и рыбьи глаза мента напротив.
- Я за Денисом просто так пошел, от нечего делать. А когда он в лес подался, сообразил, что он за закладкой отправился. Нет, ну он, конечно, мог прогуливаться или отлить решил, но уж очень целенаправленно топал, да еще оглядывался с подозрением. Один раз чуть не увидел меня. Он между деревьями петлял, а я за ним, видел его хорошо – листья опали уже, лес далеко просматривается. А потом он исчез. Я ближе подошел, из-за дерева выглянул, там низинка такая, и он в земле копается. Ну, точно, думаю, закладку ищет…
Виктор замолчал и судорожно сглотнул.
- Ты говори, Витя, говори, - подбодрил его Зайцев.
- А потом я отвлекся малость – люди какие-то с собакой шли. На них посмотрел. А когда повернулся, Денис уже лежал. Как-то странно лежал… Я не понял, гражданин начальник, как он так быстро ширнулся, решил подойти… - Витя снова сжал голову руками. – Лучше б не подходил!
- Ты и подошел сзади, да, Витя? Только чуть раньше! – Ласково сказал Зайцев. – Подошел, увидел дозу, перед глазами все поплыло… Дальше сам не помнишь, как голову ему свернул. Забрал дозу, сбежал, укололся. Так дело было?
В глазах Виктора стояли слезы.
- Не убивал я, гражданин начальник, клянусь! Я - наркоман, тварь дрожащая, но не убийца!
- Ну что-то же случилось между тем моментом, как ты от него взгляд отвел, и тем, когда увидел его мертвого с лицом набекрень?
- Я не знаю, что произошло! – заорал вдруг Виктор и сполз со стула, трясясь, как в припадке. – Не знаю, не знаю, не знаю!
- Увести, - приказал Зайцев.
Слесаренко вызвал конвой. Дождался, когда арестованного заберут, посмотрел на подполковника.
- Листья опали уже… - задумчиво сказал Зайцев. – Смекаешь, Слесаренко?
- Так… осень же, шеф, - растерялся Сергей.
- То-то и оно, - непонятно ответил Зайцев. – Ну как думаешь, убийца он или нет? Что тебе сыщицкая чуйка говорит?
- Мне интересно, что вы думаете, Алексей Михайлович, - схитрил Слесаренко. – Убивал аль нет?
- Не убивал, - качнул головой тот.
- Да как же? – изумился Сергей. – Место, откуда он следил за Берданцевым, установлено, свидетели его видели убегающим в сторону метро, а вы говорите – не убивал!
- Говорить мало, доказать надо. Его отпечатков на теле нет, - Зайцев поднялся. – Поехали отсюда в родное Управление, у нас своих дел полно. Только время потеряли.
- А я думал, мы его расколем, - вздохнул Слесаренко. – Курыгин не расколол, а тут мы на белях конях.
Курыгин был следователем, который вел дело об убийстве Берданцева. Отчего Зайцев испытывает к этому делу такой интерес, он так и не понял, но отказать старшему товарищу в проведении допроса не смог, поэтому предоставил свой кабинет.
- Пойдем уже, конь белый, - хмыкнул подполковник и направился к двери.
- Кстати, о белых, - Слесаренко пристроился рядом. - Шеф, а это кто у вас был не так давно весь в белом? Артист, что ли, какой?
- Клоун, - помрачнел Зайцев. – Цирк уехал, а клоуны остались.
На город опускались сумерки. К вечеру похолодало, и из разверстого зева перехода через Ленинградку поднимался белесый болезненный пар. Резкие порывы ветра размазывали его по асфальту тонким слоем масла по ломтю бородинского.
Паскаль бросил машину во дворах позади арены. Они с Аяксом подходили издалека, справа чернел змей Петровского парка, подмигивая редкими огнями фонарей. У входа в переход, не сговариваясь, разделились: Аякс остался наверху, а Паскаль спустился вниз.
Он вошел в амальгаму еще до того, как нога коснулась последней ступени. Гортань перехода сузилась, будто сглотнула, а затем раздалась. Исчезла серая плитка на стенах, заплеванный пол и низкие потолки. Паскаль стоял в просторном зале, образованном световыми потоками разной степени яркости, мимо двигались радужные пузыри – сами того не ведая, люди обходили его стороной.
Оглядевшись, Паскаль повел плечами, будто разминался, и негромко произнес:
- Вот я открываю Дуат, расчищаю тропинку для твоей души. Вот я даю тебе пройти на Запад и маню Полями Иалу. Вот я призываю тебя: приди ко мне с яростью, но выйди в мире!
Каждое из сказанных слов обретало форму, падало в мерный гул толпы тяжелой золотой монетой, звенело о солнечный диск дном ладьи Ра, царапало лик луны кошачьими когтями и рассыпалось по черному небосводу звездами Осириса. Она лежала под ногами, Та-мери, возлюбленная земля. Она ластилась к подошвам, как юная дева – к любимому. Она давила на сердце, как бронзовый скарабей на грудь мертвеца, запечатывая лживые слова. Паскаль видел ее до самого горизонта, чернильной линией разделяющего нижний прах с верхним, и тоска накрыла его. Ему стало холодно и так печально, будто у него в жизни все было плохо, будто и жизни самой не было, лишь бесконечный переход от света к тьме, от жизни – к смерти.
Не трогаясь с места, смотрел Паскаль, как выныривает из горизонта порождение мрака: греховная душа человека, два месяца назад погибшего под колесами машины скорой помощи над переходом через Ленинградку. Как крадется, полное недостижимой жажды тепла и света. Как жаждет их обрести.
Повеяло гниением, каким веет, когда душа при жизни сокрушает другие души: насилием, неверием, предательством, гневом, развратом, ложью. Из смрадной пасти чудовища показался серый язык, подобный куску гигантского мертвого легкого. Потянулся к одному из радужных пузырей, коснулся, отдернулся, будто обжегся. Монстр был еще далеко, а язык – вот он, уже здесь, крокодилом бесшумно подкрадывался в тростнике к беспечной антилопе, спешащей утолить жажду…
Язык двинулся дальше, приклеился к другому пузырю, и тот начал на глазах темнеть, теряя радужные переливы.
- Вот я отбрасываю зло, пришедшее ко мне… - пробормотал Паскаль и, схватив язык, накрутил его на руку, как канат.
Освобожденный пузырь метнулся прочь. Паскаль знал, что в реальном мире человек вдруг почувствовал себя так, словно только что дотронулся до полы ее черного одеяния.
Монстр остановился в недоумении. Подслеповатые глазки сосредоточились на препятствии. Паучьи ноги уперлись в землю.
Паскаль и Серафим, по звонку Аякса поехавшие в офис сразу после визита к Зайцеву, переглянулись.
- А мы уж вас заждались, - прогудел Аякс. – Вот, знакомьтесь, Софья Павловна. О нас узнала от приятельницы, Галины Завидовой.
Паскаль кивнул, повесил в шкаф свою черную куртку, слишком тонкую для пуховика, и сел напротив клиентки. Он помнил дело Завидовой – мстительный супруг, недовольный тем, как быстро забыла о нем жена после его смерти, взялся всячески вредить в загородном доме, в котором она проживала: бить стекла, разбрасывать вещи, разливать воду. Когда клиентка на ровном месте поскользнулась и сломала руку, пришлось вмешаться.
Аякс поставил перед ним чашечку эспрессо и сел рядом. Серафим прокрался в кресло у окна и затих.
- Галочка о вас хорошо отзывается, - охотно сказала Софья Павловна, - очень, говорит, понимающие мальчики. Работают быстро и с гарантией. Но у меня такой случай… Я даже не уверена, что в здравом уме.
- Вы абсолютно в здравом уме, - заверил ее Паскаль, - более того, уверяю вас со всей ответственностью, что Альцгеймер вам не грозит, как и Паркинсон.
- Ох, как приятно! – разрумянилась дама. – В моем возрасте комплименты – такая редкость.
- Перейдем к делу, - улыбнулся Паскаль. – Расскажите нам все, даже то, что кажется несущественным или странным. Особенно то, что кажется несущественным и странным!
Софья Павловна была пенсионеркой, но последние десять лет продолжала работать билетершей на стадионе Динамо, благо жила недалеко, напротив Боткинской больницы. На работу ходила пешком, для здоровья полезно, по одному и тому же маршруту: Грушевая аллея, затем вдоль длинного дома на Ленинградке – московская достопримечательность, между прочим! – в подземный переход на ту сторону, ближе к Петровскому парку. Утром в одну сторону, вечером в другую. Однажды увидела у выхода из перехода машину скорой помощи, мысленно пожалела страдальца, которому стало плохо, и забыла об инциденте. До тех пор, пока не стала видеть машины сначала раз в месяц, а теперь вот, раз в неделю. Как человек неравнодушный, она подходила к фельдшерам поинтересоваться, что происходит. Те пожимали плечами, отводили глаза, кляли участившиеся магнитные бури. Единственное, что они сказали Софье Павловне совершенно точно, - у всех пострадавших внезапно стало плохо с сердцем.
- Может быть, действительно, бури, понимаете, мальчики? – говорила Софья Павловна. – Иногда как накатит, сама не пойму, жива ли я еще? Вспышки на Солнце вон какие, каждый день по телевизору предупреждают!
- Не смотрели бы вы его, телевизор этот, - посоветовал Аякс.
- Да как же без телевизора? – всплеснула руками женщина. – Ну никак невозможно!
- И что же произошло такого, что заставило вас к нам обратиться? – спросил Паскаль, возвращая беседу в нужное русло.
- Плохо мне там стало, - Софья Павловна побледнела. – Так плохо, что еле наверх поднялась. Думала, прямо там и упаду.
- Сердце? – заинтересовался Аякс.
- Сердце, - кивнула женщина. – Но я, после смерти мужа от сердечного приступа пять лет назад, всегда с собой нитроглицерин ношу. Мне Володенька перед смертью завещал носить, вот я и ношу. И в этот раз он меня спас!
- Володенька? – уточнил Паскаль.
- Нитроглицерин, - строго посмотрела на него Софья Павловна. – Я пришла домой и все-таки вызвала скорую. Нашли у меня сердечную недостаточность и положили в больницу на две недели. Там прокапали, подлечили, сейчас все хорошо. Вот только…
Она замолчала, комкая перчатки на столе.
- Вы попробуйте, какой я вам чай заварил, - успокаивающе улыбнулся Аякс. – Он как раз для сердца очень полезен!
Улыбка Аякса обычно вызывала у людей желание упасть в обморок, но Софья Павловна послушно взяла чашку и сделала глоток. Румянец начал возвращаться на ее щеки.
- Вы боитесь снова туда спуститься, так? – спросил Паскаль, и она вскинула на него изумленный взгляд и кивнула. – Расскажите, пожалуйста, поподробнее, как вы себя чувствовали, когда вам поплохело? Голова закружилась, привиделось что-то или стало холодно?
- Точно! – воскликнула Софья Павловна. – Мне сначала стало холодно и так печально, так печально, как будто у меня в жизни все плохо. А ведь это не так! Володеньку я любила, а многие проживут свой век, и так любви и не знают настоящей. И внучка у меня растет, Есенька. Такая болтушечка…
- Значит, вы начали думать о чем-то плохом, а потом? – мягко прервал ее Паскаль.
- А потом у меня сил не стало, ноги – как гири, руки – как плети. И сердце будто сжало что-то. Оно так затрепыхалось… знаете, как птичка в кошачьих когтях.
- Когда вы поднялись из перехода, как быстро пришли в себя?
- Да почти стразу! Глотнула свежего воздуха, таблеточку под язык и дальше потихоньку. Хотя, конечно, какой там свежий воздух на Ленинградке?
- Место, похоже, нечистое, - кивнул Паскаль, - но нам надо проверить. Давайте мы перезвоним завтра?
Софья Павловна кивнула и полезла в сумочку в виде саквояжа. Достала несколько купюр, положила на стол, взяла перчатки.
- Этого хватит, чтобы вы все проверили? – спросила она, поднимаясь.
Паскаль и Аякс переглянулись.
- Вы это заберите, дорогая моя, - Аякс сгреб широченной ладонью все купюры, кроме одной, и аккуратно вернул их в саквояжик. – Может, там и нет ничего. Пойдемте, я вас провожу. Понравился чай?
- Да, очень, а на каких он травках?..
Они ушли, мило разговаривая.
- Ну иди, вспоминай, как это - работать… - позвал Паскаль и, усмехнувшись, добавил: - …стажер.
Серафим гибко поднялся из кресла и сел на место Софьи Павловны. Прикрыл веки, нервно отбросил светлые пряди за плечо. Поднял руку, на миг задержал ее над купюрой, а затем накрыл ладонью.
Паскаль сполоснул чашку и снова включил кофе-машину. Пока она работала, проведал Бармалея. Лежа на спине, раскинув лапы и свесив язык, пес сладко спал. Сейчас, когда густая шерсть свесилась вниз, стали видны так и не заросшие шрамы на задних лапах.
Паскаль отвернулся, вернулся к столу, сел на свое место и посмотрел в глаза существу напротив.
***
Когда Аякс вернулся в студию, бледный и взлохмаченный Серафим пил крепкий и сладкий эспрессо из чашки Паскаля. Сам Паскаль стоял у окна, засунув руки в карманы, разглядывая лежащий у его ног город.
Аяксу на мгновение привиделась черная, без конца и края, пустыня. Огромная, живая, пульсирующая сердцем. И некому было расчистить в ней тропинки и открывать пути, ибо тот, кто должен был это делать, затерялся во тьме времен…
Подойдя к Паскалю, он остановился рядом. Высокие, внушительные, плечом к плечу, они могли бы принести этому городу погибель, но символизировали обратное.
- Поехали? – спросил Аякс. – Пока доедем по пробкам, час-пик как раз закончится.
На диване завозился Бармалей, и Паскаль, потерев едва заметный шрам над левой бровью, приказал, не оборачиваясь:
- Ты – дома. Жди.
После чего посмотрел на Серафима:
- Побудь здесь, ангел мой, приди в себя. Можешь поспать, если бегемот тебя на диван пустит.
- Чтобы потом с себя шерсть счищать? – возмутился Серафим. – Нет уж, спасибо.
- Ну, как знаешь, - пожал плечами Паскаль и двинулся к выходу.
Вынул из шкафа куртку, накинул на плечи. Аякс кожанку доставать не стал. Вышел – в чем был: в черной толстовке с изображением оскалившегося волка.
Едва дверь за ними захлопнулась, Серафим задумчиво посмотрел на диван. И вздрогнул, упершись взглядом в желтоватые оскаленные клыки.
- Ну и пожалуйста! – чуть растягивая гласные, громко сказал он. – Не очень-то и хотелось!
***
Арестованный испуганно скрючился, будто прямо сейчас его начнут бить и забьют до смерти. Вот только угроза исходила вовсе не от подполковника, у стола которого он сидел, а от него самого. Пробегала по венам боль, тягучая, как смола, тянула, выворачивала мышцы и суставы. Нужна была доза, но где ж теперь ее взять?
- Ну, Виктор Михайлович, что с вами решаем? – выдержав паузу, спросил Зайцев. – Пишем чистосердечное или возвращаемся в камеру «на подумать»?
- Я не убивал Дениса! – воскликнул Виктор и обхватил голову руками. – Я даже не подошел к нему, как только увидел…
Он вдруг тоненько застонал.
- Товарищ начальник, мне доза нужна, плохо мне…
- Мне тоже плохо, когда подозреваемый не сознается в убийстве, которое совершил, - усмехнулся Зайцев. – Давай, Витя, тогда еще раз: расскажи, как следил за Денисом.
Виктор задышал выброшенной на берег рыбой.
Зайцев спокойно ждал, временами поглядывая на присутствующего при допросе оперуполномоченного Слесаренко.
Белобрысому, круглолицему Сергею Слесаренко на месте не сиделось. Хотелось действовать, а не вести куртуазные беседы, но вперед начальника он лезть не смел. Вместо этого ерзал на стуле, крутил в пальцах ручку, поглядывал в окно. Он был хорошим опером, из тех, кого ноги кормят, а вот в кабинетах работать не любил. «Не набегался ишшо!» - говорил Зайцев.
Понимая, что молчать подполковник может хоть до завтрашнего утра, Витя заговорил. Да, дозы не получит, но в ломке хочется лечь, и чтобы тебя никто не трогал, а не сидеть на стуле, глядя в слепящее око настольной лампы и рыбьи глаза мента напротив.
- Я за Денисом просто так пошел, от нечего делать. А когда он в лес подался, сообразил, что он за закладкой отправился. Нет, ну он, конечно, мог прогуливаться или отлить решил, но уж очень целенаправленно топал, да еще оглядывался с подозрением. Один раз чуть не увидел меня. Он между деревьями петлял, а я за ним, видел его хорошо – листья опали уже, лес далеко просматривается. А потом он исчез. Я ближе подошел, из-за дерева выглянул, там низинка такая, и он в земле копается. Ну, точно, думаю, закладку ищет…
Виктор замолчал и судорожно сглотнул.
- Ты говори, Витя, говори, - подбодрил его Зайцев.
- А потом я отвлекся малость – люди какие-то с собакой шли. На них посмотрел. А когда повернулся, Денис уже лежал. Как-то странно лежал… Я не понял, гражданин начальник, как он так быстро ширнулся, решил подойти… - Витя снова сжал голову руками. – Лучше б не подходил!
- Ты и подошел сзади, да, Витя? Только чуть раньше! – Ласково сказал Зайцев. – Подошел, увидел дозу, перед глазами все поплыло… Дальше сам не помнишь, как голову ему свернул. Забрал дозу, сбежал, укололся. Так дело было?
В глазах Виктора стояли слезы.
- Не убивал я, гражданин начальник, клянусь! Я - наркоман, тварь дрожащая, но не убийца!
- Ну что-то же случилось между тем моментом, как ты от него взгляд отвел, и тем, когда увидел его мертвого с лицом набекрень?
- Я не знаю, что произошло! – заорал вдруг Виктор и сполз со стула, трясясь, как в припадке. – Не знаю, не знаю, не знаю!
- Увести, - приказал Зайцев.
Слесаренко вызвал конвой. Дождался, когда арестованного заберут, посмотрел на подполковника.
- Листья опали уже… - задумчиво сказал Зайцев. – Смекаешь, Слесаренко?
- Так… осень же, шеф, - растерялся Сергей.
- То-то и оно, - непонятно ответил Зайцев. – Ну как думаешь, убийца он или нет? Что тебе сыщицкая чуйка говорит?
- Мне интересно, что вы думаете, Алексей Михайлович, - схитрил Слесаренко. – Убивал аль нет?
- Не убивал, - качнул головой тот.
- Да как же? – изумился Сергей. – Место, откуда он следил за Берданцевым, установлено, свидетели его видели убегающим в сторону метро, а вы говорите – не убивал!
- Говорить мало, доказать надо. Его отпечатков на теле нет, - Зайцев поднялся. – Поехали отсюда в родное Управление, у нас своих дел полно. Только время потеряли.
- А я думал, мы его расколем, - вздохнул Слесаренко. – Курыгин не расколол, а тут мы на белях конях.
Курыгин был следователем, который вел дело об убийстве Берданцева. Отчего Зайцев испытывает к этому делу такой интерес, он так и не понял, но отказать старшему товарищу в проведении допроса не смог, поэтому предоставил свой кабинет.
- Пойдем уже, конь белый, - хмыкнул подполковник и направился к двери.
- Кстати, о белых, - Слесаренко пристроился рядом. - Шеф, а это кто у вас был не так давно весь в белом? Артист, что ли, какой?
- Клоун, - помрачнел Зайцев. – Цирк уехал, а клоуны остались.
***
На город опускались сумерки. К вечеру похолодало, и из разверстого зева перехода через Ленинградку поднимался белесый болезненный пар. Резкие порывы ветра размазывали его по асфальту тонким слоем масла по ломтю бородинского.
Паскаль бросил машину во дворах позади арены. Они с Аяксом подходили издалека, справа чернел змей Петровского парка, подмигивая редкими огнями фонарей. У входа в переход, не сговариваясь, разделились: Аякс остался наверху, а Паскаль спустился вниз.
Он вошел в амальгаму еще до того, как нога коснулась последней ступени. Гортань перехода сузилась, будто сглотнула, а затем раздалась. Исчезла серая плитка на стенах, заплеванный пол и низкие потолки. Паскаль стоял в просторном зале, образованном световыми потоками разной степени яркости, мимо двигались радужные пузыри – сами того не ведая, люди обходили его стороной.
Оглядевшись, Паскаль повел плечами, будто разминался, и негромко произнес:
- Вот я открываю Дуат, расчищаю тропинку для твоей души. Вот я даю тебе пройти на Запад и маню Полями Иалу. Вот я призываю тебя: приди ко мне с яростью, но выйди в мире!
Каждое из сказанных слов обретало форму, падало в мерный гул толпы тяжелой золотой монетой, звенело о солнечный диск дном ладьи Ра, царапало лик луны кошачьими когтями и рассыпалось по черному небосводу звездами Осириса. Она лежала под ногами, Та-мери, возлюбленная земля. Она ластилась к подошвам, как юная дева – к любимому. Она давила на сердце, как бронзовый скарабей на грудь мертвеца, запечатывая лживые слова. Паскаль видел ее до самого горизонта, чернильной линией разделяющего нижний прах с верхним, и тоска накрыла его. Ему стало холодно и так печально, будто у него в жизни все было плохо, будто и жизни самой не было, лишь бесконечный переход от света к тьме, от жизни – к смерти.
Не трогаясь с места, смотрел Паскаль, как выныривает из горизонта порождение мрака: греховная душа человека, два месяца назад погибшего под колесами машины скорой помощи над переходом через Ленинградку. Как крадется, полное недостижимой жажды тепла и света. Как жаждет их обрести.
Повеяло гниением, каким веет, когда душа при жизни сокрушает другие души: насилием, неверием, предательством, гневом, развратом, ложью. Из смрадной пасти чудовища показался серый язык, подобный куску гигантского мертвого легкого. Потянулся к одному из радужных пузырей, коснулся, отдернулся, будто обжегся. Монстр был еще далеко, а язык – вот он, уже здесь, крокодилом бесшумно подкрадывался в тростнике к беспечной антилопе, спешащей утолить жажду…
Язык двинулся дальше, приклеился к другому пузырю, и тот начал на глазах темнеть, теряя радужные переливы.
- Вот я отбрасываю зло, пришедшее ко мне… - пробормотал Паскаль и, схватив язык, накрутил его на руку, как канат.
Освобожденный пузырь метнулся прочь. Паскаль знал, что в реальном мире человек вдруг почувствовал себя так, словно только что дотронулся до полы ее черного одеяния.
Монстр остановился в недоумении. Подслеповатые глазки сосредоточились на препятствии. Паучьи ноги уперлись в землю.
