Перемены погоды всегда плохо действовали на меня: болела и кружилась голова, я становилась вялой и злой, как осенний дракон, много спала. Вот и сейчас тепло сменилось резким похолоданием и дождями. В Северной Неверии такое обычно происходило на пару недель раньше, но этим летом жара держалась до последнего, как полк в обороне.
Я собирала запас лечебных кореньев на зиму, когда голова закружилась особенно сильно. Оглянувшись на наш дом, стоящий на окраине Замошья, поняла, что не дойду, поэтому решила присесть и попить водички из походной фляги. Фляга, старая и изрядно помятая, принадлежала отцу и ужасно мне нравилась. В конце концов, она стала моей, а папа купил себе новую: богатую, отделанную серебром и замшей. У капитана районной стражи должны же быть преимущества перед простыми служивыми?
Но едва я опустилась в траву, и духмяный аромат накрыл меня кружевным платом, перед глазами потемнело, а затем ослепительно вспыхнуло. Я услышала чей-то отдаленный крик и треск пламени. И потеряла сознание.
Очнулась от воды, льющейся на лицо. Вскинулась, отмахиваясь, и поняла, что папа крепко держит меня на плечи. Пахло гарью, откуда-то сверху раздавалось отчаянное мычание.
- Вот этого я и боялся… - прошептал отец, и добавил несколько крепких слов, которые мне знать не полагалось.
- Что? – не поняла я. – Это Зорька мычит?
Я огляделась, и с изумлением обнаружила нашу корову на раскидистом дубе. Она застряла между ветвями и мычала скорее возмущенно, чем испуганно. И, слава богу, застряла вверх головой, а не копытами!
Повернувшись в другую сторону, с еще большим изумлением увидела сарай, в котором мы хранили запас сена, полыхающий с такой силой, будто на него дыхнул дракон.
- Па-а-ап! – протянула я. – Что произошло?
Он поднял меня и повел к дому.
- Сарай уже не потушишь, - спокойно произнес он, - а вот корову надо спасать. Тебе придется посидеть в своей комнате, дочь, пока я не вернусь из Белозерья с магом Квачем.
- А… - начала было я, но, разглядев его выражение лица, замолкла.
Такое выражение я видела у него только однажды – на похоронах мамы.
- Из дома не выходи, поняла? – сказал отец, садясь за руль онтиката и заводя мотор. – Я тебя запру на всякий случай.
Судя по крикам, раздававшимся с заднего двора, соседи уже бежали тушить сарай и ахали, заметив угнездившуюся на дереве Зорьку. Та отвечала.
Онтикат фыркнул и уехал. Дракон, поселившийся в его артефакте после Великого пакта, заключенного между нашими народами пятьдесят лет назад, был настоящий самодур. Поэтому онтикат брал с места в карьер, не давая шанса попрощаться, и иногда ехал не в ту сторону. Но не сейчас.
Надо признать, я испугалась. Да, я била окна, играя с мальчишками в мяч, таскала яблоки и сливы из соседских садов, получала фингалы и с удовольствием ставила их сама. Но я никогда не приходила в себя в окружении горящих сараев и летающих коров!
Мама, пока была жива, все время повторяла: «У тебя характер Алекса, а не мой, и это просто бедствие какое-то!» Алексом звали папу, на которого я была и внешне похожа: невысокая, крепкая, ширококостная, с черными вьющимися волосами. От матери мне досталась лишь ямочка на подбородке, да чудный изумрудный цвет глаз. Родители любили друг друга, хотя иногда ругались так, что искры летели, и все у нас было хорошо, пока мама не забеременела во второй раз и не сумела разродиться. Ребеночек тоже погиб, и мы с отцом осиротели.
В дверь забарабанили. Я, на всякий случай, ушла вглубь дома. Отец приказал не выходить и вообще не показываться, а я умела выполнять приказы. Поднялась на второй этаж, где располагался мамин кабинет. Я так и не поняла, зачем офицерской жене кабинет, но папа делал для мамы все, обустроил и эту комнатку, ранее бывшую чуланом. Здесь стояли стеллажи с книгами, в основном, по зельеварению и траволечению, бюро со множеством ящичков, сделанное папой в свободное от службы время, стул и, в углу у окна, уютное кресло под торшером, по сине-зеленому абажуру которого плыли лупоглазые рыбы. Это кресло я обожала еще при жизни мамы, а когда ее не стало, все свободное время проводила в нем за чтением. Впрочем, не очень много-то его у меня было: я заканчивала деревенскую школу, планируя поступать в ученицы к травнику в Белозерье, поскольку хорошо разбиралась в лечебных растениях, благодаря маме умела варить снадобья на все случаи жизни. Дом после маминой смерти тоже был на мне: готовка, уборка, глажка, Зорька, куры, кролики и огород. А еще надо было успевать пообщаться с друзьями, порубиться с ними на мечах, пострелять из арбалета и погонять мяч. Мы все как-то незаметно повзрослели, и совсем скоро наши дороги должны были разойтись.
Стук прекратился. Посовещавшись, соседи ушли – должно быть, сарай полностью выгорел. Лишь бедная Зорька взывала к несправедливому миру хриплым мычанием. Забравшись с ногами в кресло, я бесцельно листала какую-то книгу, взятую с полки, и сама не заметила, как уснула.
Я собирала запас лечебных кореньев на зиму, когда голова закружилась особенно сильно. Оглянувшись на наш дом, стоящий на окраине Замошья, поняла, что не дойду, поэтому решила присесть и попить водички из походной фляги. Фляга, старая и изрядно помятая, принадлежала отцу и ужасно мне нравилась. В конце концов, она стала моей, а папа купил себе новую: богатую, отделанную серебром и замшей. У капитана районной стражи должны же быть преимущества перед простыми служивыми?
Но едва я опустилась в траву, и духмяный аромат накрыл меня кружевным платом, перед глазами потемнело, а затем ослепительно вспыхнуло. Я услышала чей-то отдаленный крик и треск пламени. И потеряла сознание.
Очнулась от воды, льющейся на лицо. Вскинулась, отмахиваясь, и поняла, что папа крепко держит меня на плечи. Пахло гарью, откуда-то сверху раздавалось отчаянное мычание.
- Вот этого я и боялся… - прошептал отец, и добавил несколько крепких слов, которые мне знать не полагалось.
- Что? – не поняла я. – Это Зорька мычит?
Я огляделась, и с изумлением обнаружила нашу корову на раскидистом дубе. Она застряла между ветвями и мычала скорее возмущенно, чем испуганно. И, слава богу, застряла вверх головой, а не копытами!
Повернувшись в другую сторону, с еще большим изумлением увидела сарай, в котором мы хранили запас сена, полыхающий с такой силой, будто на него дыхнул дракон.
- Па-а-ап! – протянула я. – Что произошло?
Он поднял меня и повел к дому.
- Сарай уже не потушишь, - спокойно произнес он, - а вот корову надо спасать. Тебе придется посидеть в своей комнате, дочь, пока я не вернусь из Белозерья с магом Квачем.
- А… - начала было я, но, разглядев его выражение лица, замолкла.
Такое выражение я видела у него только однажды – на похоронах мамы.
- Из дома не выходи, поняла? – сказал отец, садясь за руль онтиката и заводя мотор. – Я тебя запру на всякий случай.
Судя по крикам, раздававшимся с заднего двора, соседи уже бежали тушить сарай и ахали, заметив угнездившуюся на дереве Зорьку. Та отвечала.
Онтикат фыркнул и уехал. Дракон, поселившийся в его артефакте после Великого пакта, заключенного между нашими народами пятьдесят лет назад, был настоящий самодур. Поэтому онтикат брал с места в карьер, не давая шанса попрощаться, и иногда ехал не в ту сторону. Но не сейчас.
Надо признать, я испугалась. Да, я била окна, играя с мальчишками в мяч, таскала яблоки и сливы из соседских садов, получала фингалы и с удовольствием ставила их сама. Но я никогда не приходила в себя в окружении горящих сараев и летающих коров!
Мама, пока была жива, все время повторяла: «У тебя характер Алекса, а не мой, и это просто бедствие какое-то!» Алексом звали папу, на которого я была и внешне похожа: невысокая, крепкая, ширококостная, с черными вьющимися волосами. От матери мне досталась лишь ямочка на подбородке, да чудный изумрудный цвет глаз. Родители любили друг друга, хотя иногда ругались так, что искры летели, и все у нас было хорошо, пока мама не забеременела во второй раз и не сумела разродиться. Ребеночек тоже погиб, и мы с отцом осиротели.
В дверь забарабанили. Я, на всякий случай, ушла вглубь дома. Отец приказал не выходить и вообще не показываться, а я умела выполнять приказы. Поднялась на второй этаж, где располагался мамин кабинет. Я так и не поняла, зачем офицерской жене кабинет, но папа делал для мамы все, обустроил и эту комнатку, ранее бывшую чуланом. Здесь стояли стеллажи с книгами, в основном, по зельеварению и траволечению, бюро со множеством ящичков, сделанное папой в свободное от службы время, стул и, в углу у окна, уютное кресло под торшером, по сине-зеленому абажуру которого плыли лупоглазые рыбы. Это кресло я обожала еще при жизни мамы, а когда ее не стало, все свободное время проводила в нем за чтением. Впрочем, не очень много-то его у меня было: я заканчивала деревенскую школу, планируя поступать в ученицы к травнику в Белозерье, поскольку хорошо разбиралась в лечебных растениях, благодаря маме умела варить снадобья на все случаи жизни. Дом после маминой смерти тоже был на мне: готовка, уборка, глажка, Зорька, куры, кролики и огород. А еще надо было успевать пообщаться с друзьями, порубиться с ними на мечах, пострелять из арбалета и погонять мяч. Мы все как-то незаметно повзрослели, и совсем скоро наши дороги должны были разойтись.
Стук прекратился. Посовещавшись, соседи ушли – должно быть, сарай полностью выгорел. Лишь бедная Зорька взывала к несправедливому миру хриплым мычанием. Забравшись с ногами в кресло, я бесцельно листала какую-то книгу, взятую с полки, и сама не заметила, как уснула.
