— В городки? — догадался Дима.
— У нас рюхами называю. Но, по-вашему, да, городки. — соглашается бабушка.
— Метко… Я Мирамир. — как-то вдруг представляется он, хотя уже и забыл, когда его так называли. Мирамир Тимофеевич - обращается к нему даже любовница.
— Фавика.
— Фавика? Необычно… А отчество?
— Да ну там… — как-то застеснявшись, махнула рукой бабушка. А подом стыдливо добавляет. — Митрофановна…
— А кто там, Фавика Митрофановна? — решился спросить. Отхлебнул из кружки горячее молоко и вспомнив лодочный сарай, с трудом проглотил.
Пожала плечами.
— Кто-то… Не представлялся…
— Зло?
Фавика насмешливо фыркнула.
— Что есть истинное зло? — спросила она Мирамира и не ожидая ответа, сама дала отгадку. — Зло – это сам человек, ибо только человек несёт зло себе и другим. А там… Просто голод.
— Просто голод… — а ведь и правда… Ни ненависти. Ни злости. Оно просто хотело есть, и жило здесь, прикормленное, и не хотело никуда уходить… А может не могло. — А вы?
— Что я? Тут родилась, тут и пригодилась. Вот. Оберегаю таких вот как ты, пришлых.
— А почему меня не предупредили?
— А ты бы поверил?
— Нет.
— Пока сам не увидел…
— Точно, увидел. — он поежился и сильней закутался в ватное одеяло, узнаваемо пахнущее ландышами. От трения ткани, оцарапанный при падении локоть запульсировал болью. — Расскажете?
Она неуверенно дернула вверх плечами.
— Особо нечего. Знаю немного по рассказам местных… Родители мои приехали сюда на заработки. Верфь только заново отстроили. Корабли приходили за деревом. На ремонт. А несчастные случаи, они ведь везде бывают. Потом заметили закономерность. Всегда падение. Всегда внутрь круга и насмерть, нет чтоб просто ногу сломать. И крови нет, как высосал кто. Народ заволновался. Увольнения… Мои тоже разъехались. А я осталась.
— Охранять? А на вас это не действует?
— Действует, только я секрет знаю. Главное ведь в круг не заходить. И чтобы несколько человек. Обычно оно дольше подбирается, постепенно. А ты там оказался первый за много лет, вот оно оголодало и сразу накинулось.
Она вздохнула поерзала на стуле и продолжила.
— Прежний хозяин, как очухался, пообещал не продавать. Говорил, что позаботится, чтоб никто больше не попался.
— Он умер. Неожиданно. Наследники ничего не знали.
— Вот оно чего… — Фавика покачала головой. — Жаль, хороший был. Понимающий.
— Я тоже понимающий. Никому не продам. Пусть стоит. Может сдохнет от голода?
— Ты смотрю оптимист…
— Я думал сокровище нашел.
— Не всё то золото, что блестит.
Уехал уже в сумерках. Фавика потопталась у дороги пока свет фар не скрылся за поворотом и пошла домой. В сенцах провела костлявой рукой по написанным на фанере числам. Их выводили разные люди в разное время и разными карандашами. Последнее, уже прилично засиженное мухами, сегодня так и осталось последним. Сорок четыре. Столько в этом веке людей положили свои головы там, на гладком мраморе древнего алтаря. Но она помнила только одного. Ермолка. Сосед, лучший товарищ по играм, настоящий друг и, наверное, первая любовь… Единственная…
Они играли в салки. Темный ангар место привлекательное, особенно для тринадцатилетних сопляков. Пусть мать пугает и грозится.
То чувство, когда сковывает как в паутине и тянет… Она переживала его и сейчас, и мурашки пробегают по всему телу. Когда ступила на первую ступеньку, Ермолка был уже наверху. Голос друга зазвучал у неё в голове, когда череп парня разбился о мрамор.
— Беги! — кричал он в ее сознании.
И путы разжались. Как она удирала, не помнит. Очнулась от того, что мать умывает водой. Люди гомонят вокруг. Её трясут спрашивают. Списали на детские шалости. Еще один несчастный случай. А его голос так и остался, предвестник непогоды и незваных гостей. Вечный и единственный друг.
Фары прыгал верх-вниз повторяя ухабы дороги. Мотя наконец успокоился и улегся на заднем сиденье, а сам Дмитрий словно просыпался от кошмарного сна.
— К черту деревню. К черту уединение.
Купит себе тот лофт в центре Москвы и прекрасно устроится в нем со своими пластинками. А эллинг? Обратно в архив. И завещание напишет на всякий случай, чтоб не повторить историю прошлого владельца. И о Фавике Митрофановне нужно позаботится. Дом у неё словно из музея СССР. Керосинка, мебель эта полуразвалившаяся, даже чая нормального нет, одни травки. Он выделит сумму и человека наймет, чтоб позаботился. Продукты там, одежда, лекарства…
Машина подпрыгнула и сверху, из-за солнцезащитного козырька на колени Мирамира упал цветок лотоса. Водитель охнул, дернулся, но поняв, что бежать некуда, надавил кнопку на двери. Стекло опустилось. Из серого тумана вынырнула белая табличка с черным словом «Поворот». Розовый бутон полетел в темноту, навсегда оставаясь в рыбацком хуторе. Мир нервно усмехнулся:
— Вот так Поворот!
— У нас рюхами называю. Но, по-вашему, да, городки. — соглашается бабушка.
— Метко… Я Мирамир. — как-то вдруг представляется он, хотя уже и забыл, когда его так называли. Мирамир Тимофеевич - обращается к нему даже любовница.
— Фавика.
— Фавика? Необычно… А отчество?
— Да ну там… — как-то застеснявшись, махнула рукой бабушка. А подом стыдливо добавляет. — Митрофановна…
— А кто там, Фавика Митрофановна? — решился спросить. Отхлебнул из кружки горячее молоко и вспомнив лодочный сарай, с трудом проглотил.
Пожала плечами.
— Кто-то… Не представлялся…
— Зло?
Фавика насмешливо фыркнула.
— Что есть истинное зло? — спросила она Мирамира и не ожидая ответа, сама дала отгадку. — Зло – это сам человек, ибо только человек несёт зло себе и другим. А там… Просто голод.
— Просто голод… — а ведь и правда… Ни ненависти. Ни злости. Оно просто хотело есть, и жило здесь, прикормленное, и не хотело никуда уходить… А может не могло. — А вы?
— Что я? Тут родилась, тут и пригодилась. Вот. Оберегаю таких вот как ты, пришлых.
— А почему меня не предупредили?
— А ты бы поверил?
— Нет.
— Пока сам не увидел…
— Точно, увидел. — он поежился и сильней закутался в ватное одеяло, узнаваемо пахнущее ландышами. От трения ткани, оцарапанный при падении локоть запульсировал болью. — Расскажете?
Она неуверенно дернула вверх плечами.
— Особо нечего. Знаю немного по рассказам местных… Родители мои приехали сюда на заработки. Верфь только заново отстроили. Корабли приходили за деревом. На ремонт. А несчастные случаи, они ведь везде бывают. Потом заметили закономерность. Всегда падение. Всегда внутрь круга и насмерть, нет чтоб просто ногу сломать. И крови нет, как высосал кто. Народ заволновался. Увольнения… Мои тоже разъехались. А я осталась.
— Охранять? А на вас это не действует?
— Действует, только я секрет знаю. Главное ведь в круг не заходить. И чтобы несколько человек. Обычно оно дольше подбирается, постепенно. А ты там оказался первый за много лет, вот оно оголодало и сразу накинулось.
Она вздохнула поерзала на стуле и продолжила.
— Прежний хозяин, как очухался, пообещал не продавать. Говорил, что позаботится, чтоб никто больше не попался.
— Он умер. Неожиданно. Наследники ничего не знали.
— Вот оно чего… — Фавика покачала головой. — Жаль, хороший был. Понимающий.
— Я тоже понимающий. Никому не продам. Пусть стоит. Может сдохнет от голода?
— Ты смотрю оптимист…
— Я думал сокровище нашел.
— Не всё то золото, что блестит.
Уехал уже в сумерках. Фавика потопталась у дороги пока свет фар не скрылся за поворотом и пошла домой. В сенцах провела костлявой рукой по написанным на фанере числам. Их выводили разные люди в разное время и разными карандашами. Последнее, уже прилично засиженное мухами, сегодня так и осталось последним. Сорок четыре. Столько в этом веке людей положили свои головы там, на гладком мраморе древнего алтаря. Но она помнила только одного. Ермолка. Сосед, лучший товарищ по играм, настоящий друг и, наверное, первая любовь… Единственная…
Они играли в салки. Темный ангар место привлекательное, особенно для тринадцатилетних сопляков. Пусть мать пугает и грозится.
То чувство, когда сковывает как в паутине и тянет… Она переживала его и сейчас, и мурашки пробегают по всему телу. Когда ступила на первую ступеньку, Ермолка был уже наверху. Голос друга зазвучал у неё в голове, когда череп парня разбился о мрамор.
— Беги! — кричал он в ее сознании.
И путы разжались. Как она удирала, не помнит. Очнулась от того, что мать умывает водой. Люди гомонят вокруг. Её трясут спрашивают. Списали на детские шалости. Еще один несчастный случай. А его голос так и остался, предвестник непогоды и незваных гостей. Вечный и единственный друг.
Фары прыгал верх-вниз повторяя ухабы дороги. Мотя наконец успокоился и улегся на заднем сиденье, а сам Дмитрий словно просыпался от кошмарного сна.
— К черту деревню. К черту уединение.
Купит себе тот лофт в центре Москвы и прекрасно устроится в нем со своими пластинками. А эллинг? Обратно в архив. И завещание напишет на всякий случай, чтоб не повторить историю прошлого владельца. И о Фавике Митрофановне нужно позаботится. Дом у неё словно из музея СССР. Керосинка, мебель эта полуразвалившаяся, даже чая нормального нет, одни травки. Он выделит сумму и человека наймет, чтоб позаботился. Продукты там, одежда, лекарства…
Машина подпрыгнула и сверху, из-за солнцезащитного козырька на колени Мирамира упал цветок лотоса. Водитель охнул, дернулся, но поняв, что бежать некуда, надавил кнопку на двери. Стекло опустилось. Из серого тумана вынырнула белая табличка с черным словом «Поворот». Розовый бутон полетел в темноту, навсегда оставаясь в рыбацком хуторе. Мир нервно усмехнулся:
— Вот так Поворот!
