Наталья Петровна, хоть и умела, но совсем не любила готовить. Она любила есть. Исключение составляли редкие визиты сестры с семьей, тогда Наталья Петровна готовила с удовольствием. Накануне в кухне Натальи Петровны царил разгром, но следующим днем везде главенствовала идеальная чистота и порядок. Плацдарм к приему гостей готов.
Стол ломился. Чашки, тарелки, пиалы всевозможных размеров, блюдца, ножи и вилки, рюмки, бокалы и стаканы стояли ровными шеренгами. Белоснежные салфетки щеголяли зеленой перевязью. Блюда выстроились, словно солдаты на плацу. Ломтики сыра, не менее трех видов, томно возлежали рядом с колбасами и грудинкой горячего копчения, нарезанными тонко-тонко. Призывно блестели оливки и маслины. Пирожки подставляли румяные бока полуденному солнцу: те, что побольше — с печенью и обжаренным луком, те, что поменьше — с грибами и гречкой, с рыбой и рисом, и с брусникой.
Истекали росой дольки свежих помидоров, сбрызнутые оливковым маслом и щедро посыпанные крупной солью. С ними спорили огурчики, среди них были и малосольные красующиеся среди листьев хрена и зонтиков укропа, и свежие – сладкие и хрусткие, еще вчера они грели бока на грядке. Отдельно, драгоценной бордовой россыпью, красовался винегрет.
А рыбка, рыбка! Бледно-розовые ломтики кеты, переложенные колечками лука. И рядом домашний мясной рулет: свинина, говядина и баранина, и сало, мелкими кусочками порубленные, пересыпанные зирой, черным перцем и чесноком, завернутые в тонкую свиную шкурку любовно, бережно, а после томленные в духовке много часов, и поливаемые истекшим соком снова и снова.
Зелень: укроп, петрушка, лучок, кинза, листья салата. Омытые холодной водой, они держали строй, ожидая, когда придет их черед сыграть свою партию в гастрономическом сражении. И капуста квашеная, и грузди соленые, в сметане, и мелкие слюнявые маслята в маринаде.
В центре стола, на огромном блюде, с генеральской невозмутимостью лежал запеченный целиком домашний петух. Нашпигованный сливочным маслом с чесноком и специями, он бесстыдно благоухал на весь дом. Под хрустящей золотистой шкуркой скрывалась сочная мякоть. Петух сулил неземное блаженство любому, кто рискнет оторвать ножку или крылышко, или впиться пальцами, а после зубами в грудку. Вовсе не сухую, уж кто-кто, а Наталья Петровна знала толк в том, как готовить петуха.
Картошка. Куда же без нее. С одной стороны молодая отварная картошечка, стыдливо закамуфлированная сметаной с укропом и чесночком. Нежная и скромная. С другой стороны картошка, запеченная с острым перцем, тимьяном и куркумой, взирающая на соседку презрительно.
Словно часовые на страже возвышались бутылки. Водка ледяная тягучая, в покрытой изморозью бутылке — только что из морозилки, где в тишине и темноте схоронились ее подруги. В бутылочках полулитровых зеленоватого стекла вода минеральная, с газом, без газа, такая и эдакая. Шампанское, которое сама Наталья Петровна терпеть не могла, да и было оно здесь не по уставу, но чего не купишь, чтобы сестру порадовать. Бес с ним, пусть будет!
Ах, да! Хлеб в плетеных корзиночках. Белый, ржаной, заливной, с семенами подсолнечника, с клюквой. На десерт домашний торт. Бисквиты, пропитанные сметанно-лимонным кремом, нежнейшие, словно первый поцелуй.
Наталья Петровна взирала на плоды трудов своих. Так полководец окидывает взглядом войска перед решающей битвой. Наталья Петровна очень любила поесть, но готовить она любила только для сестры, потому что Елена Петровна есть не любила. Изобилие пищи искушало ее, растаивало и выводило из равновесия. Она теряла почву под тощими ногами. Бесилась и злилась.
Сидя за столом, Наталья Петровна улыбалась загадочно, глаза ее блестели. Была она круглая и румяная, словно сдобная булочка. Сестра, как всегда, приехала с мужем, долговязым белобрысым очкариком и сыном, нескладным юношей семнадцати лет.
Чудесное тепло разливалось под сердцем Натальи Петровны, едва она увидела, как передергивает сестру от одного только вида пышно накрытого стола. Как вздрагивает она всем телом, словно тростинка под порывом ветра. Так хорошо сделалось, что Наталья Петровна одним махом бахнула полстакана холодной водки, закусила пирожком с брусникой, и благостно стало на душе. Как говаривал покойный дед – словно Боженька босичком пробежал.
Наталья Петровна улыбалась, усаживая гостей за стол. Наливала, насыпала, накладывала. Ворковала и смеялась. Звенели приборы, ножи да вилки, рюмки и бокалы. Летнее солнце щедро заливало светом комнату, ничто не могло скрыться на этом ярко освещенном столе от жадных глаз едоков.
Зять и племянник Наталью Петровну обожали. Неудивительно, Елена Петровна, вечно сидящая на диетах одна другой занятней, и мужиков своих кормила соответственно. Они, тощие и длинные, с висящими на плоских задах штанами, врывались к столу Натальи Петровны стаей голодных шакалов. Глаза их становились масляными от предвкушения, руки и подбородки дрожали. Непреодолимая животная страсть одолевала их, они теряли остатки разума и ели, ели.
Елена Петровна лишь охала да ахала, нервно мяла в тонких пальцах салфетку, глядя, как жуют благоверный и сынок, в глубине ее глаз таилось беспросветное отчаяние.
— Вот, Леночка, попробуй рулет. Битый час мясо выбирала. Ой, а цены какие! Безбожные! — говорила Наталья Петровна ласково, подхватывала кусочек пожирней, несла, несла, но не донесла. — Ой, прости, забыла, ты же не ешь жирного мяса. Возьми винегрет.
Кусочек шлепнулся в тарелку племянника. Тот лишь кивал и мычал благодарно, челюсти работали как жернова.
— Огурчик съешь, помидорчик, — предлагала Наталья Петровна сестре, прекрасно понимая, что кроме них, ее сестре здесь толком нечего есть.
Елена Петровна кивала, жевала огурец, смотрела волком. Лишь злость питала ее. Она желала бы впиться зубами в петуха, в самую его середину, сочную, мягкую, сладкую. Ощутить, как жир стекает по подбородку, утереться белоснежной салфеткой и снова вонзить зубы в белую плоть, словно то не петух, а пышная грудь сестры, и грызть, грызть до самого сердца! А после выпить водки под груздочек. Но такого удовольствия она своей сестре не доставит! Елена Петровна блюла фигуру, едва пригубливала шампанское и украдкой отщипывала маленькие кусочки от огромного петуха, и рассасывала, мусолила, смаковала.
В горле стоял ком, и отыграться той же монетой не представлялось возможным. Наталья Петровна, приезжая с ответным визитом, волокла с собой полные пакеты всевозможной снеди, накормить ее обезжиренным творогом и приготовленной на пару? грудкой индейки, да отварной брокколи было безнадежной затеей.
— Ох, Тусенька, — вздыхала Елена Петровна. — Балуешь ты нас.
— Да мне не сложно, — Наталья Петровна, взирала на жующих мужчин со змеиной нежностью.
Елена Петровна тоже глядела на мужа. Тот изменял ей с картошкой, с петушиной ногой, водкой и пирожками. Елена Петровна возжелала придушить муженька, который поглощал пищу с видом воодушевленным и сладострастным, какого она не помнила за ним даже во время их медового месяца. Что это было, как не измена?! И Елена Петровна обратилась к сестре и зашла с козырей.
— Разбирала я тут вещи старые на даче и нашла платье с выпускного, — сказала она, словно невзначай. — Тусенька, не поверишь — сидит на мне, как влитое! Жаль, из моды вышло, а то можно было бы щегольнуть.
Наталья Петровна медленно обратила взор на сестру. Твердой рукой плеснула себе водки, глотнула, заела пирожком, но чувство божественного присутствия под сердцем минуло и не возвращалось.
— А что, и мое нашла? — деланное равнодушие в ее голосе пролилось на душу Елены Петровны сметанно-лимонным кремом.
— А как же, нашла, — кивнула сестра и захрустела огурчиком. — Сперва хотела привезти тебе. А после думаю, зачем?
— В самом деле, к чему мне это старье, — Наталья Петровна почувствовала, что полки? не держат строй, помрачнела. Мысли поскакали с одного на другое, словно дезертиры с поля боя. – Пойду, чайник поставлю, — сказала она и поспешила на кухню. В разговорах с сестрой она неизменно проигрывала, но в холодильнике ждали своего часа профитроли со сливочным кремом в шоколадной глазури. То было запрещенное женевской конвенцией секретное оружие, против которого сестра устоять не могла.
— Поставь, Тусенька, поставь, — Елена Петровна кивнула и тоже вышла из-за стола, отправилась на балкон покурить. Никотин перебивал аппетит, но злость ничем было не перебить. И хоть первый раунд был за ней, расслабляться рано.
Стол ломился. Чашки, тарелки, пиалы всевозможных размеров, блюдца, ножи и вилки, рюмки, бокалы и стаканы стояли ровными шеренгами. Белоснежные салфетки щеголяли зеленой перевязью. Блюда выстроились, словно солдаты на плацу. Ломтики сыра, не менее трех видов, томно возлежали рядом с колбасами и грудинкой горячего копчения, нарезанными тонко-тонко. Призывно блестели оливки и маслины. Пирожки подставляли румяные бока полуденному солнцу: те, что побольше — с печенью и обжаренным луком, те, что поменьше — с грибами и гречкой, с рыбой и рисом, и с брусникой.
Истекали росой дольки свежих помидоров, сбрызнутые оливковым маслом и щедро посыпанные крупной солью. С ними спорили огурчики, среди них были и малосольные красующиеся среди листьев хрена и зонтиков укропа, и свежие – сладкие и хрусткие, еще вчера они грели бока на грядке. Отдельно, драгоценной бордовой россыпью, красовался винегрет.
А рыбка, рыбка! Бледно-розовые ломтики кеты, переложенные колечками лука. И рядом домашний мясной рулет: свинина, говядина и баранина, и сало, мелкими кусочками порубленные, пересыпанные зирой, черным перцем и чесноком, завернутые в тонкую свиную шкурку любовно, бережно, а после томленные в духовке много часов, и поливаемые истекшим соком снова и снова.
Зелень: укроп, петрушка, лучок, кинза, листья салата. Омытые холодной водой, они держали строй, ожидая, когда придет их черед сыграть свою партию в гастрономическом сражении. И капуста квашеная, и грузди соленые, в сметане, и мелкие слюнявые маслята в маринаде.
В центре стола, на огромном блюде, с генеральской невозмутимостью лежал запеченный целиком домашний петух. Нашпигованный сливочным маслом с чесноком и специями, он бесстыдно благоухал на весь дом. Под хрустящей золотистой шкуркой скрывалась сочная мякоть. Петух сулил неземное блаженство любому, кто рискнет оторвать ножку или крылышко, или впиться пальцами, а после зубами в грудку. Вовсе не сухую, уж кто-кто, а Наталья Петровна знала толк в том, как готовить петуха.
Картошка. Куда же без нее. С одной стороны молодая отварная картошечка, стыдливо закамуфлированная сметаной с укропом и чесночком. Нежная и скромная. С другой стороны картошка, запеченная с острым перцем, тимьяном и куркумой, взирающая на соседку презрительно.
Словно часовые на страже возвышались бутылки. Водка ледяная тягучая, в покрытой изморозью бутылке — только что из морозилки, где в тишине и темноте схоронились ее подруги. В бутылочках полулитровых зеленоватого стекла вода минеральная, с газом, без газа, такая и эдакая. Шампанское, которое сама Наталья Петровна терпеть не могла, да и было оно здесь не по уставу, но чего не купишь, чтобы сестру порадовать. Бес с ним, пусть будет!
Ах, да! Хлеб в плетеных корзиночках. Белый, ржаной, заливной, с семенами подсолнечника, с клюквой. На десерт домашний торт. Бисквиты, пропитанные сметанно-лимонным кремом, нежнейшие, словно первый поцелуй.
Наталья Петровна взирала на плоды трудов своих. Так полководец окидывает взглядом войска перед решающей битвой. Наталья Петровна очень любила поесть, но готовить она любила только для сестры, потому что Елена Петровна есть не любила. Изобилие пищи искушало ее, растаивало и выводило из равновесия. Она теряла почву под тощими ногами. Бесилась и злилась.
Сидя за столом, Наталья Петровна улыбалась загадочно, глаза ее блестели. Была она круглая и румяная, словно сдобная булочка. Сестра, как всегда, приехала с мужем, долговязым белобрысым очкариком и сыном, нескладным юношей семнадцати лет.
Чудесное тепло разливалось под сердцем Натальи Петровны, едва она увидела, как передергивает сестру от одного только вида пышно накрытого стола. Как вздрагивает она всем телом, словно тростинка под порывом ветра. Так хорошо сделалось, что Наталья Петровна одним махом бахнула полстакана холодной водки, закусила пирожком с брусникой, и благостно стало на душе. Как говаривал покойный дед – словно Боженька босичком пробежал.
Наталья Петровна улыбалась, усаживая гостей за стол. Наливала, насыпала, накладывала. Ворковала и смеялась. Звенели приборы, ножи да вилки, рюмки и бокалы. Летнее солнце щедро заливало светом комнату, ничто не могло скрыться на этом ярко освещенном столе от жадных глаз едоков.
Зять и племянник Наталью Петровну обожали. Неудивительно, Елена Петровна, вечно сидящая на диетах одна другой занятней, и мужиков своих кормила соответственно. Они, тощие и длинные, с висящими на плоских задах штанами, врывались к столу Натальи Петровны стаей голодных шакалов. Глаза их становились масляными от предвкушения, руки и подбородки дрожали. Непреодолимая животная страсть одолевала их, они теряли остатки разума и ели, ели.
Елена Петровна лишь охала да ахала, нервно мяла в тонких пальцах салфетку, глядя, как жуют благоверный и сынок, в глубине ее глаз таилось беспросветное отчаяние.
— Вот, Леночка, попробуй рулет. Битый час мясо выбирала. Ой, а цены какие! Безбожные! — говорила Наталья Петровна ласково, подхватывала кусочек пожирней, несла, несла, но не донесла. — Ой, прости, забыла, ты же не ешь жирного мяса. Возьми винегрет.
Кусочек шлепнулся в тарелку племянника. Тот лишь кивал и мычал благодарно, челюсти работали как жернова.
— Огурчик съешь, помидорчик, — предлагала Наталья Петровна сестре, прекрасно понимая, что кроме них, ее сестре здесь толком нечего есть.
Елена Петровна кивала, жевала огурец, смотрела волком. Лишь злость питала ее. Она желала бы впиться зубами в петуха, в самую его середину, сочную, мягкую, сладкую. Ощутить, как жир стекает по подбородку, утереться белоснежной салфеткой и снова вонзить зубы в белую плоть, словно то не петух, а пышная грудь сестры, и грызть, грызть до самого сердца! А после выпить водки под груздочек. Но такого удовольствия она своей сестре не доставит! Елена Петровна блюла фигуру, едва пригубливала шампанское и украдкой отщипывала маленькие кусочки от огромного петуха, и рассасывала, мусолила, смаковала.
В горле стоял ком, и отыграться той же монетой не представлялось возможным. Наталья Петровна, приезжая с ответным визитом, волокла с собой полные пакеты всевозможной снеди, накормить ее обезжиренным творогом и приготовленной на пару? грудкой индейки, да отварной брокколи было безнадежной затеей.
— Ох, Тусенька, — вздыхала Елена Петровна. — Балуешь ты нас.
— Да мне не сложно, — Наталья Петровна, взирала на жующих мужчин со змеиной нежностью.
Елена Петровна тоже глядела на мужа. Тот изменял ей с картошкой, с петушиной ногой, водкой и пирожками. Елена Петровна возжелала придушить муженька, который поглощал пищу с видом воодушевленным и сладострастным, какого она не помнила за ним даже во время их медового месяца. Что это было, как не измена?! И Елена Петровна обратилась к сестре и зашла с козырей.
— Разбирала я тут вещи старые на даче и нашла платье с выпускного, — сказала она, словно невзначай. — Тусенька, не поверишь — сидит на мне, как влитое! Жаль, из моды вышло, а то можно было бы щегольнуть.
Наталья Петровна медленно обратила взор на сестру. Твердой рукой плеснула себе водки, глотнула, заела пирожком, но чувство божественного присутствия под сердцем минуло и не возвращалось.
— А что, и мое нашла? — деланное равнодушие в ее голосе пролилось на душу Елены Петровны сметанно-лимонным кремом.
— А как же, нашла, — кивнула сестра и захрустела огурчиком. — Сперва хотела привезти тебе. А после думаю, зачем?
— В самом деле, к чему мне это старье, — Наталья Петровна почувствовала, что полки? не держат строй, помрачнела. Мысли поскакали с одного на другое, словно дезертиры с поля боя. – Пойду, чайник поставлю, — сказала она и поспешила на кухню. В разговорах с сестрой она неизменно проигрывала, но в холодильнике ждали своего часа профитроли со сливочным кремом в шоколадной глазури. То было запрещенное женевской конвенцией секретное оружие, против которого сестра устоять не могла.
— Поставь, Тусенька, поставь, — Елена Петровна кивнула и тоже вышла из-за стола, отправилась на балкон покурить. Никотин перебивал аппетит, но злость ничем было не перебить. И хоть первый раунд был за ней, расслабляться рано.
