Пролог
Говорят, когда на Лиаре умирает светлый эльф, над Светлым лесом целый месяц висят свинцовые тучи, а солнце слегка тускнеет в знак траура по погибшему. Когда приходит время темного, над местом его гибели неделю плачет небо и рвутся от молний потемневшие небеса. Если случается погибнуть гному, безутешно стонет мать-земля, а где-то в глубоких пещерах рассыпается в прах один из сталактитов. И только смертные умирают незаметно, не оставляя после себя ни знака, ни памяти. Неслышно приходят в эту жизнь, незаметно живут и, чаще всего, так же незаметно умирают.
Неизвестно, кто из перворожденных придумал песнь прощания – древние хроники не сохранили имени смельчака. Никто не знал, что за сила таилась в ее строках и какую власть она обретала над безумцем, рискнувшем раньше времени призвать Ледяную богиню. Но каждый живущий на Лиаре был уверен, что стоило кому-то из эльфов закончить ее вслух, как незваная гостья непременно забирала его душу. Милосердно давала отпить из своей чаши напиток скорби и манила за собой, будто питала к бессмертным какую-то тайную слабость.
Песнь прощания была стара, как сама жизнь. Зовущая, мягкая, нежная. Просто красивая песнь для той, чья поступь легче воздуха и чье ласковое прикосновение – последнее утешение для обреченного. Ничто не способно противостоять этой магии. Никому не под силу остановить смерть, если слова песни прозвучали полностью. И лишь в одном перворожденные сумели поставить для нее препятствие. Слово на слово. Песнь на песнь. Песнь возрождения, чьи слова напитаны такой же древней эльфийской магией.
Но вот беда: мало осталось на свете умельцев, владеющих этим знанием, и еще меньше безумцев, готовых поспорить со смертью – за уже отлетающую эльфийскую душу, которая твердо вознамерилась уйти.
Глава 1
Встань, о сраженный под сенью звезды.
Встань и стряхни белой смерти оковы.
Встань, павший воин, со мной и иди
Туда, где рассвет занимается новый.
Ступай лишь вперед, идущий во тьме.
Сумей различить в этом мраке мой шепот.
Поверь, он разгонит все тени на дне
И заглушит их призрачный хохот.
Дорога длинна, но ей есть свой предел.
Ты снова устал, но теперь это – радость,
Ведь тем, кто не чувствует боли от ран,
Мой зов не подарит покой или благость.
Ты жив. Это - правда, и помни о ней,
Пока ищешь выход из темного плена.
Ты жив. Ты способен вернуться, поверь,
И вновь возродиться из серого тлена.
Спеши на мой голос, пока я сильней
Сомнений твоих, твоей боли и страха.
Спеши, возвращайся, надейся, сумей!
Найди эту дверь из кромешного мрака!
Я жду тебя, павший, на той стороне,
Где солнце ласкает холмы и дороги,
Где ветер шумит в зеленой листве
И где тебя встретят родные пороги…
В теплый летний вечер просторный двор постоялого двора в самом центре Борревы выглядел непривычно многолюдным. Точнее, людей-то здесь как раз не было, зато всякого другого народа – не протолкнуться. И с двумя, и с четырьмя ногами; с хвостами, с лапами, с длинными ушами и даже без оных.
Возле высокого забора с бледными от волнения лицами стояли пятеро темных эльфов, судорожно сжимая рукояти клинков и тщательно следя, чтобы никто из любопытных не вздумал сунуть сюда любопытный нос. Рядом с ними находился воевода Левой заставы, в чьих темных радужках едва заметно тлела надежда. Внутри относительно огороженного ими пространства молчаливыми глыбами лежали в неестественных для скакунов позах два громадных мимикра. Карраш тесно прильнул к плечу Таррэна, Ирташ осторожно подпер собой низко склонившуюся Белку, а между ними делал свои последние вздохи хранитель, которому жить оставалось считанные мгновения.
Линнувиэль был невероятно бледен. Изможден, будто намедни его забрали с королевских каменоломен, где он пробыл не менее пары-тройки десятилетий. Черты красивого лица заострились, зеленые глаза потускнели и казались двумя темными провалами в бездну, в которой уже истаивали последние живые искры. Белоснежная рубаха оказалась безжалостно распорота на лоскуты, наглядно демонстрируя причину угасания эльфа – четыре глубоких отметина на его левом плече выглядели совсем свежими. Но опухшие и почерневшие края ран красноречиво говорили: не жилец. И это было бы совершеннейшей правдой, если бы над умирающим не лилась тихая, чарующая мелодия песни, которая могла затронуть даже самые закостеневшие души. Древней, как сама жизнь, до отказа напоенной эльфийской магией, а потому способной противостоять даже почти законченной песни смерти.
Белка, сидя на земле и положив голову эльфа себе на колени, бережно придержала руками его заострившийся подбородок. Низко наклонившись, тихо пела для него, заставляя замерших эльфов цепенеть от осознания смысла происходящего и лихорадочно искать ответы на нескончаемую череду вопросов. Она не смотрела по сторонам – прикрыв глаза, Гончая старательно вспоминала переданные ей много лет назад знания другого мага, чей разум хранил немало бесценных подсказок. А Ирташ исправно вбирал в себя излишки ее силы, чтобы не всполошить всю округу творящимся здесь таинством. Точно так же, как Карраш незаметно вбирал в себя отголоски магии Таррэна, сплошным потоком вливавшуюся в изможденное тело хранителя.
– Плохо, – беззвучно обронил в тишину Шранк, и Сартас немедленно к нему повернулся.
– Не получается?
– Не то чтобы, – воевода покачал головой. – Вашего хранителя укусила самка мимикра… помнишь ту гиену, чей прикус так не понравился Белику? Так вот, они ядовиты, их слюна растворяет даже гномью сталь. А уж если попала в кровь, да еще и в кровь мага, то пиши-пропало. Таррэн пытается обезвредить заразу, но, боюсь, даже его сил может не хватить: прошло слишком много времени. За трое суток там все насквозь должно разъесть – сердце, кишки, печенку… удавлю этого молчуна, если выживет! Гордость ему, видите ли, не позволила сказать! Сейчас только родовой перстень удерживает его на грани. Да еще Белик, хотя не могу сказать, насколько его хватит.
– Откуда Белик знает песнь жизни?! – пораженно откликнулся Корвин. – Этой магией в полной мере владеют только хранители!
– Сам у него спроси.
– Н-нет, спасибо, – отчетливо содрогнулся темный эльф, и Шранк понимающе усмехнулся. – Обожду до следующей жизни, пожалуй. Скажи лучше, зачем мы тащили Линнувиэля сюда? Почему нужно было делать это во дворе, а не в комнате?
– Потому что Карраш не пролезет в окно.
– При чем тут Карраш? – опасливо покосился на мимикра Маликон.
– При том, что в его присутствии любая магия сходит на нет, – спокойно пояснил Шранк.
Перворожденные быстро переглянулись.
– А…
– Все, – устало выдохнула Белка, неожиданно поднимая голову и отстраняясь от хранителя. – Больше слова не помогут: он жив, но резерв почти истощен. Даже с нашей помощью ему не хватит сил на борьбу. Надо что-то иное.
– Он вернется? – напряженно спросил Таррэн, крепко держа изувеченную руку Линнувиэля и неотрывно следя за волной магии, благодаря которой все еще мог держать собрата по эту сторону реальности.
Гончая отрицательно качнула головой.
– Сам не видишь? У тебя резерв наполовину пуст, я от него руки вообще не убираю, а яд даже не начал выходить. Придется резать по-живому.
– Это убьет его.
– Ты знаешь другой выход? Он почти допел песнь смерти, и теперь даже я не сумею его вернуть. По крайней мере, так… – Белка вдруг прикусила губу и быстро покосилась на благоверного.
– Я не могу просить тебя об этом, – прошептал Таррэн, прекрасно зная, о чем она не договорила.
– Если ничего не сделать, он умрет. Линнувиэль слишком стремился на ту сторону. Он хотел уйти, понимаешь? Иначе не решился бы спеть. Твой брат недалеко, его еще можно вернуть, но его разум темен и пуст. У него нет семьи, нет любви и детей, к которым он мог бы тянуться. Нет дома и того, кто ждал бы его там. Нет ничего, что могло бы нам помочь. Конечно, ты можешь попробовать ему приказать, но, боюсь, сейчас он не услышит. И я знаю лишь одно средство, как заставить его забыть о смерти.
– Бел, ты уверен, что это – хорошая идея? – обеспокоился Шранк.
– Нет, – тоскливо вздохнула Белка, но тут же встряхнулась. – Ладно, времени в обрез. Корвин, Маликон, держите ему вторую руку. Атталис, Аззар – навалитесь сверху. Таррэн, когда скажу – режь, да поглубже, чтобы яд выходил, иначе мы его не спасем. Когда кровь пойдет чистая, закроешь магией и перебинтуешь. Ирташ постережет периметр и проследит, чтобы твоя магия не утекала в никуда. Готовы?
Эльфы без лишних слов подошли и стремительно заняли положенные места. Сразу четыре пары рук вцепились в хрипло дышащего Линнувиэля, и вопросительно повернулись в сторону побледневшей Гончей. Они еще не знали, на что соглашаются, но были готовы на все, чтобы сохранить Линнувиэлю жизнь. Слишком маго хороших магов осталось у темного народа. И еще меньше хранителей, за каждого из которых владыка с их потом обязательно спросит.
– Хорошо, – сглотнула Гончая. – Попробуем его вытащить. Но если у меня не получится, не обессудьте.
– Давай, – неожиданно кивнул Сартас. – У него все равно нет шансов. Так что делай, что задумал, и не оглядывайся – мы не станем мешать. Слово.
– Признание, однако, – невесело улыбнулась Белка. После чего стянула перчатки и обхватила голову умирающего эльфа руками – так, чтобы левая ладонь легла ему на затылок, а правая коснулась покрытого испариной лба. Затем склонилась к его бескровным губам, на мгновение замерла, будто перед прыжком в холодную воду и едва слышно выдохнула:
– Ли-и-н-ну-у-ви-и-эль…
Перворожденные одновременно вздрогнули.
– Лин-ну-у-ви-э-эль… – пропела она чуть громче. Ласково, будто звала домой дорого ее сердцу мужчину. Настойчиво, трепетно. Звала так, что невозможно не откликнуться, но… ничего не случилось.
Гончая немного осмелела и снова заговорила. Таким мягким вибрирующим голосом, что у перворожденных невольно дернулись руки и нервно стукнули потревоженные сердца.
– Линнувиэль, ты меня слышишь?
Затем – короткая пауза, и снова:
– Линнувиэль, вернись…
С изящных пальчиков Белки сорвалось несколько изумрудных искорок, чувствительно кольнув прохладную кожу эльфа и на мгновение осветив рассыпавшуюся под ней полупрозрачную сетку вен. И молодой хранитель, наконец, дрогнул. Точно так же, как неверяще дрогнули перворожденные, которых тоже зацепило этой странной магией.
Гончая слабо улыбнулась и, найдя нужный тембр, позвала еще раз, но уже требовательнее и настойчивее.
– Линнувиэль, вернись. Ты слышишь?
Тишина.
– Вернись, эльф, еще не время. Ты мне нужен, хранитель.
И снова – гнетущее молчание.
– Услышь меня, остроухий… возвращайся к свету. Ты помнишь его? Помнишь, как светит солнце? Как шелестит трава поутру и поет ивовая лурска ? Помнишь рассвет над Рощей Мира? Неужели ты не хочешь встретить его снова? Линнувиэль?
С губ хранителя сорвался короткий вздох, больше похожий на стон, его ресницы затрепетали, пальцы непроизвольно сжались, а ноздри шумно раздулись, старательно ища источник будоражащего разум запаха, от которого быстрее бежала по венам кровь и само собой учащалось сердцебиение. К нему хотелось идти, хотелось стремиться к этому чуду, хотелось дышать им еще и еще, наслаждаясь каждым мгновением.
И он неуверенно качнулся навстречу.
– Я жду тебя, Линнувиэль, – шепнула Белка, почти касаясь его губ.
«Зачем?» – едва слышно откликнулась чужая мысль.
– Потому что я так хочу.
«Кто ты?»
– Приди и узнаешь. Ты же хочешь понять? Чувствуешь, как сильно колотится сердце? Тогда поверь: сейчас не твое время. Ты должен вернуться.
«Белик?!»
– О да. ы все еще жив, эльф, и я не отдам тебя на ту сторону. Иди ко мне. Возвращайся…
Она говорила и говорила, крохотными шажками выводя его душу из мрака. Линнувиэль будто просыпался от долгого сна, инстинктивно тянулся навстречу и все быстрее шел навстречу самому восхитительному запаху, который только знал в своей жизни – запаху эльфийского меда, щедро приправленному ароматом смертельной угрозы.
Корвин замер, тщетно пытаясь вытравить из своей головы этот вкрадчивый голос, от которого начинали потеть ладони и что-то пугливо трепетало в груди. От вида двусмысленно прильнувшей к собрату Гончей его передернуло, но вскоре это прошло, и теперь эльф со все возрастающим беспокойством следил, как жадно дышит молодой хранитель и настойчиво тянется навстречу, ища в пустоте… кого? Или что?
Корвин боялся даже подумать.
У Маликона тоже закаменело лицо. Но отвращения к двуликому пацану, как ни странно, не было, потому что зов ударил и по его истерзанным нервам. Он неожиданно поймал себя на том, что тоже тянется навстречу. Желает подойти, коснуться и выяснить, каким образом у Белика получается разжигать кровь, заставлять ее кипеть, бурлить и вызывать нескромные мысли. Необъяснимые, пугающие, смешанные с растерянностью и каким-то ревнивым беспокойством.
Что это? Почему я не могу отвести глаз? Что за магия в этом лице, в этом голосе? Что за сила, если после каждого слова сердце сходит с ума и рвется наружу? Мальчишка… обычный человеческий мальчишка. Полукровка, которого в другое время убили бы на месте! Но эти глаза… Торк! Я больше НЕ МОГУ от них отвернуться!
Аззар и Атталис, которых тоже пробрало до самых печенок, намертво сжали зубы, вцепившись в Хранителя клещами. Напряженные, смятенные и полностью растерянные, но каждым мигом все сильнее поддающиеся страшноватому очарованию Гончей.
– Линнувиэль лерре Л’аэртэ! – вдруг властно произнесла Белка, одновременно отстранившись, и в этот момент эльф широко распахнул глаза.
Он непонимающе моргнул, еще не до конца осознав случившееся. Но почти сразу нашел источник голоса, за которым упорно шел из мрака, и уперся в два бездонных голубых колодца. На мгновение замер, смутно узнавая, но уже не в силах устоять перед магией древних рун. Затрепетал, словно попавший в сеть мотылек, жадно вдохнул медовый аромат. И, едва в глубине глаз Гончей загорелись призывные изумрудные огни, вдруг потерял голову – неожиданно рванулся, выворачивая суставы, разрывая связки и грозя разметать собратьев по сторонам.
– Держите! – рявкнул Таррэн, наваливаясь на него с удвоенной силой.
Перворожденные прижали бьющегося в судорогах хранителя к земле, но тот все рвался и рвался на волю. Эльфам пришлось приложить массу усилий, чтобы удержать его и не позволить коснуться Гончей, но Линнувиэль не собирался сдаваться – ее зов был сильнее боли, страха и даже смерти, потому что противиться этим чарам Ледяная богиня не могла. Ведь именно для этого они когда-то и создавались.
– Он… слишком силен… – выдавил Корвин, изо всех сил наваливаясь на мечущегося эльфа. – Аззар, Атталис…
– Держу! Маликон, еще!
– Сейчас… только бы магией не шарахнул!
– Не должен – он ослаб.
– Ослаб?!
Но тут Белка опомнилась и бережно провела кончиками пальцев по щеке мечущегося на земле хранителя.
– Тихо, Линни, тихо. Все хорошо.
Она снова наклонилась, позволив ненадолго заглянуть себе в душу, и Линнувиэль послушно затих. Но при этом неотрывно смотрел в позеленевшие глаза и понимал, что не забудет их до конца своих дней.
– Белик…
– Вот и славно, – печально улыбнулась Белка, и одурманенный эльф открыто улыбнулся в ответ. – Он – мой. Таррэн, давай, он больше не будет рваться.
Таррэн без промедления вспорол кожу на изуродованном плече и чуть сдвинулся, когда из раны широким потоком хлынула темная, почти черная кровь.
