Алина впервые увидела Егора в университетской библиотеке. Он сидел за соседним столом, перелистывая конспекты с лёгкой снисходительной улыбкой, будто уже тогда знал, что весь мир — его. Его тёмные волосы были слегка растрёпаны, а в глазах стоял тот самый огонь — уверенный, манящий. Когда он впервые заговорил с ней, его голос звучал, как тёплый мёд:
— Ты, наверное, с филфака? У тебя такой... задумчивый взгляд.
Она покраснела. Тогда ей казалось, что он видит в ней что-то особенное.
Сначала всё было почти идеально. Он дарил ей книги, которые сам любил, водил в кафе, где играл джаз, и говорил, что она «не такая, как все». Но уже тогда в его словах проскальзывали нотки чего-то колючего:
— Ты сегодня в этом свитере? — он поморщился, осматривая её. — Тебе не кажется, что он тебя полнит?
Алина замерла. Она надела этот свитер, потому что он был мягким и уютным, а на улице стоял промозглый ноябрь. Но вместо того, чтобы огрызнуться, она смущённо пробормотала:
— Да... наверное, ты прав.
Егор улыбнулся. Ему нравилось, когда она соглашалась.
Через год они съехались. Алина научилась готовить его любимые блюда, но каждый раз он находил, к чему придраться:
— Ты что, соль забыла? — бросал он, отодвигая тарелку. — Или думаешь, я буду есть эту преснятину?
Она молча доедала его порцию, чтобы не пропадало. Потом научилась солить сильнее, но тогда он морщился:
— Ты вообще пробовала, что приготовила? Пересолено!
Она извинялась. Говорила, что постарается лучше.
Когда родился сын, Алина думала, что Егор станет мягче. Но вместо этого он только сильнее давил на неё:
— Ты что, не можешь его успокоить? — шипел он, когда малыш плакал ночью. — Мне же завтра на работу!
Она вставала, качала, пела колыбельные, а утром шла на свою смену с красными от недосыпа глазами.
— Посмотри на себя, — фыркал Егор за завтраком. — Кому ты такая сонная тряпка нужна?
Она верила ему.
Всё изменилось в один вечер. Сыну Максиму было уже семь, и он, играя, случайно разбил кружку. Егор тут же взорвался:
— Совсем руки не из того места растут?! Мать тебя ничему не учит?!
Мальчик съёжился, а потом, глядя на Алину, вдруг крикнул:
— Дура!
В тот момент она увидела мужа Егора — не в зеркале, а в сыне.
Максим рос в атмосфере постоянного напряжения. Сначала он просто забивался в угол во время родительских ссор. Потом начал повторять отцовские интонации:
— Мама, ты всё делаешь неправильно! — бросал он семилетним голоском, точь-в-точь как Егор.
Алина закрывала на это глаза. "Он просто копирует папу, перерастёт", - убеждала она себя.
Но в тот роковой день, когда Максим, злобно сверкнув глазами, крикнул: "Ты ничего не понимаешь, дура!" - что-то щёлкнуло.
Она долго стояла перед зеркалом в ванной, вглядываясь в своё отражение. Тусклые глаза с глубокими тенями. Морщинки у губ, появившиеся не от смеха, а от постоянного напряжения. Руки, привыкшие за всё хвататься, всё тянуть на себе.
И вдруг - озарение.
— "Я ещё живая", — прошептала она, касаясь своего отражения.
Капля упала на раковину. Потом вторая. Только тогда Алина поняла, что плачет. Впервые за много лет - не от обиды, а от осознания.
Когда Егор вернулся с работы, она встретила его у двери. Не опущенной головой, а прямым взглядом.
— Мы уезжаем, — сказала она ровным голосом, в котором не дрогнула ни одна нота.
Он рассмеялся сначала. Потом начал кричать. Пытался схватить за руку. В ход пошли и угрозы, и унижения, и даже фальшивые слёзы:
— Ты без меня пропадёшь! Вспомни, кто тебя содержал! Кто терпел твои глупости!
Но впервые за десять лет его слова не проникли в её сердце. Она уже не верила.
Их новая квартира была крохотной - всего одна комната, зато своя. Первые месяцы Алина просыпалась по ночам в холодном поту - ей снилось, что Егор врывается и забирает Максима.
Но с каждым днём страх отступал. Особенно, когда она замечала перемены в сыне:
— Мама, прости за то, что раньше... — как-то ночью прошептал Максим, обнимая её.
Они учились жить заново. Она - быть сильной. Он - быть просто ребёнком, а не маленькой копией тирана.
СМС от Егора приходили регулярно. То злые:
"Ты сломала сыну жизнь!"
То слащавые:
"Я всё прощу, вернись."
Но Алина больше не верила ни в его гнев, ни в его "доброту". Она наконец поняла - его слова никогда не были о ней. Только о контроле.
Теперь эта женщина больше не верит в сказки.
Потому что она — не тень. Она — человек.
— Ты, наверное, с филфака? У тебя такой... задумчивый взгляд.
Она покраснела. Тогда ей казалось, что он видит в ней что-то особенное.
Сначала всё было почти идеально. Он дарил ей книги, которые сам любил, водил в кафе, где играл джаз, и говорил, что она «не такая, как все». Но уже тогда в его словах проскальзывали нотки чего-то колючего:
— Ты сегодня в этом свитере? — он поморщился, осматривая её. — Тебе не кажется, что он тебя полнит?
Алина замерла. Она надела этот свитер, потому что он был мягким и уютным, а на улице стоял промозглый ноябрь. Но вместо того, чтобы огрызнуться, она смущённо пробормотала:
— Да... наверное, ты прав.
Егор улыбнулся. Ему нравилось, когда она соглашалась.
Через год они съехались. Алина научилась готовить его любимые блюда, но каждый раз он находил, к чему придраться:
— Ты что, соль забыла? — бросал он, отодвигая тарелку. — Или думаешь, я буду есть эту преснятину?
Она молча доедала его порцию, чтобы не пропадало. Потом научилась солить сильнее, но тогда он морщился:
— Ты вообще пробовала, что приготовила? Пересолено!
Она извинялась. Говорила, что постарается лучше.
Когда родился сын, Алина думала, что Егор станет мягче. Но вместо этого он только сильнее давил на неё:
— Ты что, не можешь его успокоить? — шипел он, когда малыш плакал ночью. — Мне же завтра на работу!
Она вставала, качала, пела колыбельные, а утром шла на свою смену с красными от недосыпа глазами.
— Посмотри на себя, — фыркал Егор за завтраком. — Кому ты такая сонная тряпка нужна?
Она верила ему.
Всё изменилось в один вечер. Сыну Максиму было уже семь, и он, играя, случайно разбил кружку. Егор тут же взорвался:
— Совсем руки не из того места растут?! Мать тебя ничему не учит?!
Мальчик съёжился, а потом, глядя на Алину, вдруг крикнул:
— Дура!
В тот момент она увидела мужа Егора — не в зеркале, а в сыне.
Максим рос в атмосфере постоянного напряжения. Сначала он просто забивался в угол во время родительских ссор. Потом начал повторять отцовские интонации:
— Мама, ты всё делаешь неправильно! — бросал он семилетним голоском, точь-в-точь как Егор.
Алина закрывала на это глаза. "Он просто копирует папу, перерастёт", - убеждала она себя.
Но в тот роковой день, когда Максим, злобно сверкнув глазами, крикнул: "Ты ничего не понимаешь, дура!" - что-то щёлкнуло.
Она долго стояла перед зеркалом в ванной, вглядываясь в своё отражение. Тусклые глаза с глубокими тенями. Морщинки у губ, появившиеся не от смеха, а от постоянного напряжения. Руки, привыкшие за всё хвататься, всё тянуть на себе.
И вдруг - озарение.
— "Я ещё живая", — прошептала она, касаясь своего отражения.
Капля упала на раковину. Потом вторая. Только тогда Алина поняла, что плачет. Впервые за много лет - не от обиды, а от осознания.
Когда Егор вернулся с работы, она встретила его у двери. Не опущенной головой, а прямым взглядом.
— Мы уезжаем, — сказала она ровным голосом, в котором не дрогнула ни одна нота.
Он рассмеялся сначала. Потом начал кричать. Пытался схватить за руку. В ход пошли и угрозы, и унижения, и даже фальшивые слёзы:
— Ты без меня пропадёшь! Вспомни, кто тебя содержал! Кто терпел твои глупости!
Но впервые за десять лет его слова не проникли в её сердце. Она уже не верила.
Их новая квартира была крохотной - всего одна комната, зато своя. Первые месяцы Алина просыпалась по ночам в холодном поту - ей снилось, что Егор врывается и забирает Максима.
Но с каждым днём страх отступал. Особенно, когда она замечала перемены в сыне:
— Мама, прости за то, что раньше... — как-то ночью прошептал Максим, обнимая её.
Они учились жить заново. Она - быть сильной. Он - быть просто ребёнком, а не маленькой копией тирана.
СМС от Егора приходили регулярно. То злые:
"Ты сломала сыну жизнь!"
То слащавые:
"Я всё прощу, вернись."
Но Алина больше не верила ни в его гнев, ни в его "доброту". Она наконец поняла - его слова никогда не были о ней. Только о контроле.
Теперь эта женщина больше не верит в сказки.
Потому что она — не тень. Она — человек.
