— Красный чемодан, — пережатым от испуга голосом просипел Витя, и повторил, вжавшись в маринину юбку, — красный чемодан.
К кассам вокзала и правда спешила ватага спортсменок в ярких одинаковых куртках и с такими же одинаковыми чемоданами. Ярко-красными.
Марина обняла сына и тяжело вздохнула. С одной стороны, разрешить ему встретить бабушку изначально казалось ей плохой идеей. С другой — Витюша только что произнес свои первые слова после полутора лет молчания. Может всё ещё наладится?
— Витенька, — мягко позвала она и ласково погладила его по волосам. — Это не тот чемодан, всё хорошо, малыш. Давай пойдем на перрон, посмотрим на поезда?
Сын кивнул и, отгораживаясь Мариной, как живым щитом, потянул её дрожащей потной ладошкой к дверям.
Бабушка, маринина мама, как обычно, привезла кучу игрушек и детской одежды всевозможных, — кроме красного, — цветов. И пока Витя увлеченно играл на ковре в бой синего рободинозавра с очередным комиксным суперзлодеем, похожим на калечного аксолотля, Марина с мамой пили чай.
— Ожил Витюша, улыбается даже. Ох, правильно ты, дочка, решила из города уехать. А Герка твой — дурак, я тебе это сколько раз говорила, когда ты влюблённая за ним в школе бегала!
— Мам, ну не начинай! — закатила глаза Марина. — Было и прошло, считай бог уберег. Зато Витюша сегодня первый раз заговорил.
— Да ты что! Что ж ты раньше не сказала? Витенька, внучек, иди к бабушке!
Марина вымыла последнюю оставшуюся после ужина тарелку, устало присела за пустой кухонный стол и пододвинула к себе кружку. Чай в ней давным-давно остыл, но и так тоже было хорошо. Спокойным сном спал Витюша, уснула на разложенном диване мама. Марине же сон не шел.
Сколько раз она сидела уже ночами на кухне, слушая настороженную, душную от непрожитых кошмаров тишину? Сколько раз боялась, что не справится с неповоротливой и грузной, как тетка-приемщица в окошке регистрации, бюрократической системой, и не сможет забрать Витюшу из детского дома.
Смогла.
Марина знала Витю и раньше, до всего случившегося, они часто с Ольгой, его настоящей мамой, забегали к ним в магазин за молоком и сметаной. А Гера, Витюшин папа, и вовсе был Марининым одноклассником. И всегда они казались обычной семьёй, не особо отличающейся от других. До той самой субботы.
Потом соседи будут говорить, что не слышали ни криков, ни плача маленького Вити, ни грохота ломающейся мебели под ударами впавшего в безумие Геры. Только подслеповатая бабка Матрёна, то ли по старой деревенской привычке, а может и впрямь заподозрив что-то неладное, пришла попросить соли. А как пьяный невменяемый Гера приоткрыл дверь, тут же кинулась к себе вызывать милицию.
Дело получилось громким. Его показывали не только по местным, но и даже по центральным новостям.
Марина помнила кадры и разнесенной вдребезги квартиры, и красный от пропитавшей его крови чемодан, куда Гера, осознав, что сотворил, сложил по частям убитую им Ольгу, собираясь потом вывезти тело в лес, и замершего в немом ужасе, забившегося в угол маленького Витю, который провел в этой комнате целую ночь.
Через неделю Марина начала осторожно выяснять, что с ним стало, есть ли ещё родственники. А поняв, что у Вити не осталось никого, пошла узнавать про усыновление.
Она забрала Витю и радовалась, не подозревая, что ждет её впереди. Марина верила, что если окружит Витюшу заботой и любовью, он оттает, заговорит с ней а потом и вовсе станет тем любопытным веселым мальчуганом, которым был до всего случившегося.
Врачи были куда менее оптимистичны. И первые полгода состояли из таблеток и процедур, бесед с психологом, истерик и ночных кошмаров. Витя боялся всего: красного цвета, сумок, мужчин, громких звуков, резких движений и даже просто знакомых улиц.
И молчал.
Марине иногда казалось, что она сама сходит с ума. Она плакала ночами за них двоих, пила кофе и валерьянку. Научилась делить дни на «хорошие» и «плохие». Иногда Витя улыбался, задирал голову, разглядывая летящие самолеты, с аппетитом ел кашу или мороженое, приносил ей вечером любимую книгу сказок — почитать. Но бывали дни, когда он отказывался выходить из дома, с перекошенным от ужаса лицом отбивался от любой попытки его коснуться, часами просиживал на подоконнике, глядя на птиц за окном и изредка касаясь холодного стекла или просто монотонно раскачиваясь из стороны в сторону, словно укачивал сам себя. Закукливался в себе и своем страхе.
Но Марина верила. Отчаянно верила, что в конце концов всё будет хорошо.
Психолог, которая работала с Витей, часто повторяла, что детская память пластична, и новые впечатления рано или поздно притупят воспаленную память. По крайней мере Марина поняла это так. Нашла квартиру в соседнем городе, работу и самое главное — нового психолога для Вити.
То ли переезд и правда помог, то ли лечение или просто время, но Витя начал оживать. Перестал бояться людей и женских сумочек, но всё ещё настороженно относился к красному цвету, стал реже просыпаться по ночам и даже начал играть с детьми во дворе.
А еще через пару лет, когда пошел в школу, казалось, и вовсе забыл о страшном прошлом, словно оно исчезло, стёрлось в череде событий. Разве что любил подолгу смотреть на птиц.
Витя вырос, с отличием закончил школу и даже поступил на бюджет в столичный физмат. Марина радовалась за сына, пусть и осталась после его отъезда совсем одна.
Но он часто звонил, присылал письма и посылки. А однажды вообще появился на пороге дома без предупреждения, обнимая за плечи худенькую темноглазую девушку.
— Мам, это Инга, — выпалил он, едва Марина открыла дверь. — Я женюсь!
Инга Марине понравилась. Тихая и скромная, в отличие от возмужавшего громкоголосого сына, она смотрела на него влюблёнными глазами и словно светилась от счастья, украдкой касаясь тонкого ободка помолвочного кольца.
Пышную свадьбу они решили не устраивать, просто расписаться и посидеть в ресторане. А на сэкономленные деньги слетать в отпуск на море.
Однако поездку пришлось отложить: сначала забеременела Инга, и Витя едва не взлетал от радости, а потом просто решили подождать пару лет, чтобы не таскать маленького Даню по самолетам. Но всё же собрались. Инга бегала по магазинам, покупала яркие «южные» сарафаны и купальники, широкополые шляпы и обновки Дане и Вите.
Марина же качала на коленках розовощёкого счастливого Данечку, так похожего и не похожего на маленького Витюшу, и радовалась, что всё наконец-то сложилось хорошо.
Звонок раздался неожиданно, ночью. Усталый мужской голос из трубки речитативом оттарабанил, что её Витю задержали по подозрению в убийстве.
— Что? — глупо переспросила она. — Какое убийство? Вы, наверное, ошиблись номером?
Голос с казенным сочувствием повторил. И добавил:
— Вы же приходитесь родственнницей Даниилу Викторовичу? Может заберете мальчика? Вы же будете оформлять опекунство?
— А? Д-да, да, конечно!
— Приезжайте к восьми.
Утром Марина помчалась по указанному адресу и ещё целый час до открытия мерила шагами щербатое крыльцо, не зная куда себя деть.
Длинный коридор с растресканной напольной плиткой, серый и невыразительный кабинет, скрипучий стул. Марина отмечала это краем сознания, оглушенная и испуганная.
— Присаживайтесь. Вы же приходитесь матерью подозреваемому? — спросил её такой такой же серый и невыразительный мужчина. Даже имя у него было «никакое». То ли Иванов, то ли Кузнецов.
— Да… — пробормотала Марина. — Как? Почему? Они же сегодня должны были улетать…
— Не улетели. — Положил он перед ней несколько фотографий.
Марина пододвинула их поближе и охнула, будто окунувшись в прошлое. Такая же разгромленная квартира и кровь: на стенах, на полу, на обломках мебели. На смешном плюшевом зайке, которого она подарила Данечке на прошлой неделе. И…
Инга вчера спохватилась, что в доме нет и одной дорожной сумки и очень боялась, что не успеет купить.
Значит всё же успела.
Пальцы сжали маленькую лаковую сумочку до полукружий от ногтей. Всё исчезло, кроме фотографии перед глазами: пластиковый чемодан на колесиках и выглядывающая из него безвольная женская рука.
За зарешеченным окном орали вороны.
— Могу я увидеть сына? — хрипло попросила Марина.
— Вообще-то не положено, — посмотрел на неё капитан Кузнецов. Да, кажется Кузнецов. — Ладно, идёмте. Его как раз должны на психиатрическую экспертизу вести, мы почти сразу её запросили.
Сына вели в наручниках по коридору. Даже не вели, а поддерживали, не давая упасть.
— Витенька, — прошептала Марина. Дотянулась, погладила заросшую щетиной щёку. — Витюша, как же так?...
Он поднял на неё пустые безумные глаза.
— Красный чемодан.
И расхохотался. Весело и радостно.
Как в детстве.
К кассам вокзала и правда спешила ватага спортсменок в ярких одинаковых куртках и с такими же одинаковыми чемоданами. Ярко-красными.
Марина обняла сына и тяжело вздохнула. С одной стороны, разрешить ему встретить бабушку изначально казалось ей плохой идеей. С другой — Витюша только что произнес свои первые слова после полутора лет молчания. Может всё ещё наладится?
— Витенька, — мягко позвала она и ласково погладила его по волосам. — Это не тот чемодан, всё хорошо, малыш. Давай пойдем на перрон, посмотрим на поезда?
Сын кивнул и, отгораживаясь Мариной, как живым щитом, потянул её дрожащей потной ладошкой к дверям.
Бабушка, маринина мама, как обычно, привезла кучу игрушек и детской одежды всевозможных, — кроме красного, — цветов. И пока Витя увлеченно играл на ковре в бой синего рободинозавра с очередным комиксным суперзлодеем, похожим на калечного аксолотля, Марина с мамой пили чай.
— Ожил Витюша, улыбается даже. Ох, правильно ты, дочка, решила из города уехать. А Герка твой — дурак, я тебе это сколько раз говорила, когда ты влюблённая за ним в школе бегала!
— Мам, ну не начинай! — закатила глаза Марина. — Было и прошло, считай бог уберег. Зато Витюша сегодня первый раз заговорил.
— Да ты что! Что ж ты раньше не сказала? Витенька, внучек, иди к бабушке!
Марина вымыла последнюю оставшуюся после ужина тарелку, устало присела за пустой кухонный стол и пододвинула к себе кружку. Чай в ней давным-давно остыл, но и так тоже было хорошо. Спокойным сном спал Витюша, уснула на разложенном диване мама. Марине же сон не шел.
Сколько раз она сидела уже ночами на кухне, слушая настороженную, душную от непрожитых кошмаров тишину? Сколько раз боялась, что не справится с неповоротливой и грузной, как тетка-приемщица в окошке регистрации, бюрократической системой, и не сможет забрать Витюшу из детского дома.
Смогла.
Марина знала Витю и раньше, до всего случившегося, они часто с Ольгой, его настоящей мамой, забегали к ним в магазин за молоком и сметаной. А Гера, Витюшин папа, и вовсе был Марининым одноклассником. И всегда они казались обычной семьёй, не особо отличающейся от других. До той самой субботы.
Потом соседи будут говорить, что не слышали ни криков, ни плача маленького Вити, ни грохота ломающейся мебели под ударами впавшего в безумие Геры. Только подслеповатая бабка Матрёна, то ли по старой деревенской привычке, а может и впрямь заподозрив что-то неладное, пришла попросить соли. А как пьяный невменяемый Гера приоткрыл дверь, тут же кинулась к себе вызывать милицию.
Дело получилось громким. Его показывали не только по местным, но и даже по центральным новостям.
Марина помнила кадры и разнесенной вдребезги квартиры, и красный от пропитавшей его крови чемодан, куда Гера, осознав, что сотворил, сложил по частям убитую им Ольгу, собираясь потом вывезти тело в лес, и замершего в немом ужасе, забившегося в угол маленького Витю, который провел в этой комнате целую ночь.
Через неделю Марина начала осторожно выяснять, что с ним стало, есть ли ещё родственники. А поняв, что у Вити не осталось никого, пошла узнавать про усыновление.
Она забрала Витю и радовалась, не подозревая, что ждет её впереди. Марина верила, что если окружит Витюшу заботой и любовью, он оттает, заговорит с ней а потом и вовсе станет тем любопытным веселым мальчуганом, которым был до всего случившегося.
Врачи были куда менее оптимистичны. И первые полгода состояли из таблеток и процедур, бесед с психологом, истерик и ночных кошмаров. Витя боялся всего: красного цвета, сумок, мужчин, громких звуков, резких движений и даже просто знакомых улиц.
И молчал.
Марине иногда казалось, что она сама сходит с ума. Она плакала ночами за них двоих, пила кофе и валерьянку. Научилась делить дни на «хорошие» и «плохие». Иногда Витя улыбался, задирал голову, разглядывая летящие самолеты, с аппетитом ел кашу или мороженое, приносил ей вечером любимую книгу сказок — почитать. Но бывали дни, когда он отказывался выходить из дома, с перекошенным от ужаса лицом отбивался от любой попытки его коснуться, часами просиживал на подоконнике, глядя на птиц за окном и изредка касаясь холодного стекла или просто монотонно раскачиваясь из стороны в сторону, словно укачивал сам себя. Закукливался в себе и своем страхе.
Но Марина верила. Отчаянно верила, что в конце концов всё будет хорошо.
Психолог, которая работала с Витей, часто повторяла, что детская память пластична, и новые впечатления рано или поздно притупят воспаленную память. По крайней мере Марина поняла это так. Нашла квартиру в соседнем городе, работу и самое главное — нового психолога для Вити.
То ли переезд и правда помог, то ли лечение или просто время, но Витя начал оживать. Перестал бояться людей и женских сумочек, но всё ещё настороженно относился к красному цвету, стал реже просыпаться по ночам и даже начал играть с детьми во дворе.
А еще через пару лет, когда пошел в школу, казалось, и вовсе забыл о страшном прошлом, словно оно исчезло, стёрлось в череде событий. Разве что любил подолгу смотреть на птиц.
Витя вырос, с отличием закончил школу и даже поступил на бюджет в столичный физмат. Марина радовалась за сына, пусть и осталась после его отъезда совсем одна.
Но он часто звонил, присылал письма и посылки. А однажды вообще появился на пороге дома без предупреждения, обнимая за плечи худенькую темноглазую девушку.
— Мам, это Инга, — выпалил он, едва Марина открыла дверь. — Я женюсь!
Инга Марине понравилась. Тихая и скромная, в отличие от возмужавшего громкоголосого сына, она смотрела на него влюблёнными глазами и словно светилась от счастья, украдкой касаясь тонкого ободка помолвочного кольца.
Пышную свадьбу они решили не устраивать, просто расписаться и посидеть в ресторане. А на сэкономленные деньги слетать в отпуск на море.
Однако поездку пришлось отложить: сначала забеременела Инга, и Витя едва не взлетал от радости, а потом просто решили подождать пару лет, чтобы не таскать маленького Даню по самолетам. Но всё же собрались. Инга бегала по магазинам, покупала яркие «южные» сарафаны и купальники, широкополые шляпы и обновки Дане и Вите.
Марина же качала на коленках розовощёкого счастливого Данечку, так похожего и не похожего на маленького Витюшу, и радовалась, что всё наконец-то сложилось хорошо.
Звонок раздался неожиданно, ночью. Усталый мужской голос из трубки речитативом оттарабанил, что её Витю задержали по подозрению в убийстве.
— Что? — глупо переспросила она. — Какое убийство? Вы, наверное, ошиблись номером?
Голос с казенным сочувствием повторил. И добавил:
— Вы же приходитесь родственнницей Даниилу Викторовичу? Может заберете мальчика? Вы же будете оформлять опекунство?
— А? Д-да, да, конечно!
— Приезжайте к восьми.
Утром Марина помчалась по указанному адресу и ещё целый час до открытия мерила шагами щербатое крыльцо, не зная куда себя деть.
Длинный коридор с растресканной напольной плиткой, серый и невыразительный кабинет, скрипучий стул. Марина отмечала это краем сознания, оглушенная и испуганная.
— Присаживайтесь. Вы же приходитесь матерью подозреваемому? — спросил её такой такой же серый и невыразительный мужчина. Даже имя у него было «никакое». То ли Иванов, то ли Кузнецов.
— Да… — пробормотала Марина. — Как? Почему? Они же сегодня должны были улетать…
— Не улетели. — Положил он перед ней несколько фотографий.
Марина пододвинула их поближе и охнула, будто окунувшись в прошлое. Такая же разгромленная квартира и кровь: на стенах, на полу, на обломках мебели. На смешном плюшевом зайке, которого она подарила Данечке на прошлой неделе. И…
Инга вчера спохватилась, что в доме нет и одной дорожной сумки и очень боялась, что не успеет купить.
Значит всё же успела.
Пальцы сжали маленькую лаковую сумочку до полукружий от ногтей. Всё исчезло, кроме фотографии перед глазами: пластиковый чемодан на колесиках и выглядывающая из него безвольная женская рука.
За зарешеченным окном орали вороны.
— Могу я увидеть сына? — хрипло попросила Марина.
— Вообще-то не положено, — посмотрел на неё капитан Кузнецов. Да, кажется Кузнецов. — Ладно, идёмте. Его как раз должны на психиатрическую экспертизу вести, мы почти сразу её запросили.
Сына вели в наручниках по коридору. Даже не вели, а поддерживали, не давая упасть.
— Витенька, — прошептала Марина. Дотянулась, погладила заросшую щетиной щёку. — Витюша, как же так?...
Он поднял на неё пустые безумные глаза.
— Красный чемодан.
И расхохотался. Весело и радостно.
Как в детстве.
