Хёгг. Эпизод 2. Правила жизни
Туман. Зима в долине поворачивает на весну. Там внизу, поди, уже просыпается зеленая жизнь. Не здесь. Высокогорья усмехаются белой плотной завесой. Им некуда торопиться. Тепло поднимется сюда не раньше начала лета. Если повезет.
Первый месяц года радовал тихой погодой. Ни морозов, ни убивающих все живое снегопадов. Тишь да гладь. Мой крайний форт, как острый палец Империи, разрывал границу на две части. Северо-запад тянулся редкими повозками беженцев. Скарб, старики, беднота. Там война и местные разборки. Пограничная территория за Грядой шевелилась клубком опасно-деловых ребят всех мастей и рас. Безвластие и заветная мечта о счастливой жизни за бугром. Зарабатывали там на всем, что движется. Я не лез туда. Северо-восток гнал караваны бородатых торговцев Великого Халифата в просторы Империи. Эти ребята прекрасно знали правила и законы. Прятали хитрые ухмылки в крашенные бороды. Платили уверенно положенную подать и не гнушались тщательно выверенной мздой, если что не так. Я доверял своим казакам. Те подворовывали по мелочи, ясное дело. Таки же они здесь четверть века. Но в главном стояли насмерть мои мужики. Ничто странное границу не перейдет. Это не коробка сигар или лишняя штука нарядного шелка. Империя шутить не любит. Чужое колдовство запрещено к ввозу.
– Нет баб, – пожаловался я Зиновию, опуская себя в деревянную лохань с горячей водой. Море. Розовые цветы. Запах далекого юга. Хорошо!
Мой камердинер кивнул согласно.
– Почему? Вот скажи мне, всезнающий мой, почему? – я нормально ныл, подставляя шею и подбородок под опасную бритву.
Он взбил душистую пену в широкой плошке. За бойницами окон моей купальни вечер прятал яркие звезды. Мороз уходит.
– В известной монографии, которую вы отказались читать, господин, – Зиновий методично принялся соскребать трехдневную щетину с моего лица, – написано, что существа женского пола запрещены к ввозу в метрополию через Северную границу, дабы…
– Так это еще лет сто назад было, – я перебил. Засыпал в теплой воде.
– Двести восемьдесят девять, если быть точным, – подытожил все знающий камердинер.
– Идиоты, – вынес я приговор древним гадам. На последнем проблеске сознания. Унес себя в койку. Уснул.
Тук. Я открыл глаза. Кромешная тьма. Прислушался. Три утра. Чувство времени у меня абсолютное. Всегда было. Выспался. Я залег вчера в кровать, еще вечерний колокол не пробил на смотровой вышке. Рекорд. Снова: тук. Часы? Нет их здесь. Сердце? В печке прогорали дрова. Жарко. Я прошел босыми ногами до узкого окна. Камень пола жег холодом ступни. Что там?
Луна зашла. Звезды сгинули за низким сырым небом. Я чуял кожей влажную липкость близкого утреннего снегопада. По мощенному двору полз фургон. Медленно, но верно. Решетка выхода потянулась беззвучно вверх. Тук. Я сунул руки в полушубок. Ноги в верные сапоги. Гремя каблуками, спустился по лестнице вниз.
Капрал испуганно дернулся, услышав. Кормленные кони резво взяли шаг. Возница не дремал точно. Свистнул и добавил ходу. Решетка края Империи задралась под самый верх проема.
– Стой! – я приказал слышно в беззвучье высокогорья.
Фургон продолжил движение. Оглохли, служивые? Происходило что-то непонятное мне.
– Кто там на воротах? – я повысил голос. В голом воздухе форта звучал ясно.
– Это я, Гришка Рвач! – тут же откликнулся мой десятник, – здорово ночевали, господин лейтенант!
Морды тягачей фургона уже выставили ноздри на свободу.
– Вали решетку вниз, Григорий. Я посмотреть хочу! – проорал я в темень. Деревянные зубцы махом упали в паз брусчатки. Звякнули стальной клепкой. Кони резко дали назад, едва не завалив повозку на бок.
– Рассказывай, – велел я своему капралу. Он мешкал.
Я пошел кругом. Тук. Что за тук? От повозки, я даже не заметил, как, отделилась круглая харя в бороде. Хороший фургон. И мужик обмундирован крепко. По погоде. Вроде как военный. Только войск этих, походу, не бывало на свете никак. Венгерка. Смушковая папаха. Даже погоны над шнурами. Теплые галифе, перчатки и сапоги. Добрые, я сам бы от таких не отказался. Внутри сознания – тишина. Или врет или что?
– Там трупы, командир, вот разрешение. Нет закона, препятствующего покойников за границу вывозить, – седоусый дядька-капрал протягивал мне сверток желтоватых бумаг. С боку, под левую руку.
– Проверял? – лениво спросил я, не оборачиваясь. На мужичка, хозяина странного фургона глядел. Чуял. Страх, не сильный. Нагловатый. Жадность и похоть. Интересно. Похоть здесь при чем? Трахает трупы? Все бывает.
– Открывай дверь, – велел. Зад замерз под коротким тулупом. Тонкое исподнее не грело никак.
– Да зачем, господин лейтенант, вам на мертвяков глядеть? Может, эта, договоримся? – жирный хозяин улыбался снизу в мое лицо заискивающе- уверенно. Столбик желтых монет перещелкивал потной ладошкой в правом кармане штанов. Пять штук. Переплатить боялся.
– Открывай, – повторил я уже зло. Сколько можно? За кого он меня держит?
Возница спрыгнул с облучка. Короткий, мне едва в подмышку. Армячок, шапчонка, сапожки сбитые. Личико серенькое, безволосое. Скопец? Двинул ко мне плавно. В секунде от промерзших плит двора.
– Привет, Неназываемый. Удивил. Никогда бы не подумал, что Великий Хёгг, как простой лейтенант, стережет приделы Империи. Ты бы уж в императоры наладился, как следует. Место-то пустое уже лет двадцать, как. Не мое это дело, прости дурака, Хёгг. Каждый развлекается по-своему, – скромняга-возчик гнал внутри меня высоким голоском панибратски-весело, делая ненавязчивую попытку обойти с тыла.
Я обернулся резко и поддел его за веревку на поясе. Поднял к лицу. Мой капрал не дремал. Припер шашкой в горло другого мужика к боку фургона.
– Все-все, Хёгг. Я понял. Надо делиться, – поднял лапки кверху непростой кучер, – давай впополаме, а?
– Заткнись! – мне надоело. Стало отчего-то жарко в сыром предутреннем ветре неверной зимы. – Капрал правь на конюшню.
– Нет! Нельзя! –прокричал коротышка в моих руках.
Но его никто не слушал. Фургон неспешно вдвинулся в тепло.
Казак пудовым кулаком сбил замок. Дверь неслышно откатилась вбок. Тук-тук-тук. Я слышал медленный стук сердец. Где-то заржала лошадь. Несло грибами на пределе обоняния. Я не терплю это. Не переношу. Проверено неоднократно. На широких лавках вдоль стен фургона лежали люди. Красная туфелька с ближайшей ноги была короче моей ладони вполовину. Дети?
– Всеблагая! Что же это? – вырвалось из капрала. Выхватил шашку на инстинкте. Двинулся на серого коротышку-возчика.
– Это покойники, – легко улыбнулся тот, что мечтал поделиться со мной. Отвел небрежно пальцем острую сталь от себя и подмигнул мне. Как своему.
– Идите за дверь, капрал. Присмотрите за вторым, – велел я.
Капрал с замороженными глазами вышел вон. Шашку спрятать в ножны забыл. Повидал он мертвых на своем веку дополна. Да только дети редко помирают на Северной Гряде.
– Давай порешаем скорее, Хёгг. Здесь слишком тепло, того и гляди, просыпаться ублюдки начнут. Выбирай, что тебе по вкусу и я поехал дальше, – делово пошмыгал коротким носом перевозчик. Разглядывал конюшню с заметным интересом. Почему он решил, что может мне тыкать?
– Че мне с ними делать? – недалеко спросил я. Сел в деревянное жесткое кресло у двери. В самом деле, что? – Тут и сожрать-то в полнолуние нечего.
– Вот ты тупой, хоть и бог, – мужичок затрясся в мелком смехе, – Ты не чуешь, что ли? Это шлюхи. Обученные. Элитный товар. Я везу их в Халифат на рынок. Они ж там беззаконные на это дело. И цена самая крепкая в нашем подлунном мире. Ну ты даешь, Хёгг!
– Что-о! – я рыкнул. Черные когти полезли из пальцев сами.
– Все-все, командир, – тут же откатил назад торгаш. – Давай я тебе вот эту разморожу. Гляди.
Он вытащил за шею крайнюю куклу. Ту, что в красных башмачках. Она сложилась на плиты конюшни в изломанной позе. Гололицый скопец тихо дунул в пушистый затылок.
Девочка. Лет восемь-девять. Я плохо разбираюсь в мелких человеках. Вытянулась стрункой. Ловко стянула пышное лиловое платьице через голову. Короткие панталоны в кружевах. Узкое тело. И пошла ко мне. В шаге от меня упала на колени. Круглые пятна между ребер спины размером с мелкую медную монету. Сигарой жгли. Синие полосы на спинке шириной в армейский ремень. Уходят под резинки панталон. Подняла бледное личико ко мне. Красный ярко крашенный рот. Румянец грибной. Распахнула черные искусственные ресницы. Пустота. А ручки быстро-быстро поскользили по моим ногам. Изнутри. И вверх.
Я замер. Надеялся глупо, что это морок. Или ведьма ребенком прикинулась. Игры взрослых. Влез в чужое сознание, сам не знал зачем.
Солнечные зайцы в зеленой листве. Запах рыжих спелых плодов. Полно их кругом. Старая женщина в белом платье. Сладкий аромат сдобы и мучительно-недосягаемой доброты. Книжка с картинками на широком покрывале. Деревья, деревья в саду. До конца мира. Она сумасшедшая.
Умелые ручки на завязках штанов у пояса. Быстрые и маленькие до горячего ужаса в пальцах ног. Я очнулся. Отвел от себя чужие ладони.
– Ладно, я понял, – неосознанно хрипло сказал в теплый воздух конюшни.
– А! Ты почуял, Хёгг! Класс? Я не сомневался, что ты оценишь! Давай я тебе еще мальчика покажу и станем договариваться, – рассмеялся успокоено серый мужичок.
– Не надо. Ясно мне все. Почему так грибами прет от твоего товара? – поморщился я.
– Сам не знаю. Я поил их в дорогу. Но граммочку, лишь бы спали. Откуда такой духан, ума не приложу, – он ползал по ледяным до дерева телам и шумно втягивал воздух, как собака. От одного запаха внутри фургона можно было начинать заказывать радужные сны.
Я почуял. Под широкой поперечной лавкой притаился парень. Огромные глаза светили в ночи, как у северного кота. Ярко-зелено. Он глядел на меня с яростной ненавистью. Грибная смелость рвалась от него ко мне. Убить. Зарезать он меня мечтал. Хороший мясницкий нож прятал под половицей. Я рассмеялся. Вот он, отравитель, к гадалке не ходи.
Зря я подумал так откровенно. Работорговец мгновенно повернул голову в нужную сторону. Благородная свинья. Только отпрыски древних родов, их полукровки да драконы различали внутреннюю речь. Хотя, какая теперь разница?
– Пошли, – приказал я. Встал и направился в белый снег снаружи.
– Ты доволен, Хёгг? – владелец фургона заглянул снизу в мое лицо.
Мела сырая теплая метель. Ветер с долины. Весна. Даже здесь на высоте слышно ее дыхание. Обещает и врет. Я воткнул мгновенно отросший черный коготь указательного пальца в теплое горло торговца. Он вошел с приятным чавом. Повел неспешно вниз до самого паха. Резал армяк, надежную веревку и ватные штаны, шкуру и жир. Кровавый ливер, чуть помедлив, вывалился на белый снег. Разил горячим паром.
– Что это? Что это? – ошарашенно скопец глядел на свое нутро, мягко ложащееся кровавой дорогой в белую чистоту. Шок.
Я растягивал мерзкий кровяной путь, уцепив грубым когтем за кишку, шел к краю двора. Воняло гадостно.
– Зачем? – глупый вопрос недотрупа прилетел в сознание.
– Меряй шагами кишки, дружок. Сможешь запихнуть все назад, так и быть, зашью, – рассмеялся я громко. Стоял, забыв обратиться, злым человеком и хозяином Северной Гряды.
Скопец смешно хватал внутренности с земли и совал их назад грязными руками во вспоротый живот. Они вываливались обратно. Ничего у него не получалось. Сердечная розовая мышца бесполезно работала, гоняя кровь туда-сюда. Как у нормальных людей. Я видел. Торгаш упал носом в камни. Шага не дошел до моих сапог. Силился приподняться. Да жизнь вытекла почти вся.
– Какая вонь! – возмутился Гришка Рвач. Слез с дежурной башни на шум разборок. Без вопросов крутанул острое воздушное колесо белой шашкой и снес голову твари. Та отлетела глухим кочаном к зубцам стены. Ругалась последними словами.
– Че с этим дерьмом делать, командир? – спросил он хозяйственно. – Сжечь?
– Много чести. Труп в отвал. Башку на кол у ворот воткни, – велел я.– И второго туда же. Пусть зубами щелкают.
– Зубами? Это дело! – капрал подошел слева. С его шашки капала черная кровь. Голова второго любителя гонять человеческий товар через наш форт, плотно сидела на пожарной пике. Плевалась грязными словами, как заведенная.
– Матятся, гады, – засмеялся белозубо Гришка. Цыганский острый глаз глядел на меня с новым интересом. Щупал. Десятник ловко, в секунду, выхватил узкий засапожный нож. Надавил на челюсти через щеки. Вырезал сноровисто язык сначала одному. Потом второму. Дурная кровь не успела изгадить добрый казацкий сапог. Стало тихо.
– Развесь-ка их, Гриня, по обе стороны от решетки. Эх, жалко, маловато говнюков. Надо бы с двух сторон ворота украсить. На выезд и на въезд. Дак ведь еще не вечер, – философски заметил капрал. Вытирал соломой честное железо.
Глядел на меня с веселым восхищением. Хёгг! впервые за все время. Что я служу здесь.
Я зачерпнул чистого снега в ладони. Протер лицо. Мой камердинер сидел в деревянном кресле на входе в конюшню. Раскачивался мерно.
– Баю-бай. Баю-бай. Поскорее засыпай. – напевал он тихо. Держал на коленях свое черное пальто. Оттуда выглядывали ножки в красных башмачках. Он похлопывал легонько в такт словам по черному сукну.
– Жива? – спросил я, не надеясь особо.
– Не откликается, как я только не звал. Уходит, леденеет на глазах. Может быть, вы попытаетесь, господин? Вдруг получится? – Зиновий смотрел на меня непривычными, по-детски заплаканными глазами.
Я сел на пол возле него. Взял в ладонь маленькую холодную ручку. Откинулся к доскам стены и прикрыл глаза.
Апельсиновая роща. Бесконечная. Сплошь деревья столбами. Вдруг. Лоскуток лиловый. Мелькнул и пропал. Я понял. Никогда она не подойдет ко мне. Я же мужчина. Никогда. Лег на зеленую травку серым котиком. В полоску.
– Счастливчик, это ты? – край лилового платья стал заметнее.
– Мурр, – сказал я. А что еще? Больше нечего.
– Ты живой?
– Мурр-мурр.
– Можно я тебя поглажу?
– Мурр-мурр-мурр.
Я тарахтел, как заведенный, и она пришла. Высвободилась из безопасного плена апельсиновой рощи. Какого нежно-орехового цвета у нее глаза.
– Я так хочу спать, мой глупенький Счастливчик. Я не спала давно-давно.
– Муррр, – ответил я.
Маленькая девочка в нарядном лиловом платье обняла котенка в серую полоску, вздохнула спокойно и уснула на зеленой траве.
Спи, малышка. Пусть тебе приснится заяц на велосипеде. Никто тебя больше не обидит. Клянусь.
– Скажи мне, всезнающий мой, что делать будем с этими? – спросил я у своего камердинера. Я не понимал, как называть живой товар из пресловутого фургона. Я знаю, разумеется, законы Империи. Но некоторых барышень в пятнадцать лет язык не поворачивается обозвать ребенком. Ну разве что «детка».
Зима вернулась. Ветер весны из долины сменился нормальным морозом Северной Гряды. Снег искрился и поскрипывал под подошвами сапог. Я вынул сигару из кармана френча под тулупом. Нюхал с удовольствием.
– На северо-западе расположена как бы ничья территория. Там с незапамятных времен стоит женский монастырь Всеблагой Богини Любви. Монахини держат там приют. Есть начальная школа. Всех принимают. Даже людей, – Зиновий ловко прыгал на одной ножке по квадратам двора. Его маленькая подружка в рыжей шубке и белых валенках очевидно обыгрывала его по очкам. Смеялась звонко белыми зубками и теплыми ореховыми глазками. Лет через десять сведет с ума любого. Или через пять.
Туман. Зима в долине поворачивает на весну. Там внизу, поди, уже просыпается зеленая жизнь. Не здесь. Высокогорья усмехаются белой плотной завесой. Им некуда торопиться. Тепло поднимется сюда не раньше начала лета. Если повезет.
Первый месяц года радовал тихой погодой. Ни морозов, ни убивающих все живое снегопадов. Тишь да гладь. Мой крайний форт, как острый палец Империи, разрывал границу на две части. Северо-запад тянулся редкими повозками беженцев. Скарб, старики, беднота. Там война и местные разборки. Пограничная территория за Грядой шевелилась клубком опасно-деловых ребят всех мастей и рас. Безвластие и заветная мечта о счастливой жизни за бугром. Зарабатывали там на всем, что движется. Я не лез туда. Северо-восток гнал караваны бородатых торговцев Великого Халифата в просторы Империи. Эти ребята прекрасно знали правила и законы. Прятали хитрые ухмылки в крашенные бороды. Платили уверенно положенную подать и не гнушались тщательно выверенной мздой, если что не так. Я доверял своим казакам. Те подворовывали по мелочи, ясное дело. Таки же они здесь четверть века. Но в главном стояли насмерть мои мужики. Ничто странное границу не перейдет. Это не коробка сигар или лишняя штука нарядного шелка. Империя шутить не любит. Чужое колдовство запрещено к ввозу.
– Нет баб, – пожаловался я Зиновию, опуская себя в деревянную лохань с горячей водой. Море. Розовые цветы. Запах далекого юга. Хорошо!
Мой камердинер кивнул согласно.
– Почему? Вот скажи мне, всезнающий мой, почему? – я нормально ныл, подставляя шею и подбородок под опасную бритву.
Он взбил душистую пену в широкой плошке. За бойницами окон моей купальни вечер прятал яркие звезды. Мороз уходит.
– В известной монографии, которую вы отказались читать, господин, – Зиновий методично принялся соскребать трехдневную щетину с моего лица, – написано, что существа женского пола запрещены к ввозу в метрополию через Северную границу, дабы…
– Так это еще лет сто назад было, – я перебил. Засыпал в теплой воде.
– Двести восемьдесят девять, если быть точным, – подытожил все знающий камердинер.
– Идиоты, – вынес я приговор древним гадам. На последнем проблеске сознания. Унес себя в койку. Уснул.
Тук. Я открыл глаза. Кромешная тьма. Прислушался. Три утра. Чувство времени у меня абсолютное. Всегда было. Выспался. Я залег вчера в кровать, еще вечерний колокол не пробил на смотровой вышке. Рекорд. Снова: тук. Часы? Нет их здесь. Сердце? В печке прогорали дрова. Жарко. Я прошел босыми ногами до узкого окна. Камень пола жег холодом ступни. Что там?
Луна зашла. Звезды сгинули за низким сырым небом. Я чуял кожей влажную липкость близкого утреннего снегопада. По мощенному двору полз фургон. Медленно, но верно. Решетка выхода потянулась беззвучно вверх. Тук. Я сунул руки в полушубок. Ноги в верные сапоги. Гремя каблуками, спустился по лестнице вниз.
Капрал испуганно дернулся, услышав. Кормленные кони резво взяли шаг. Возница не дремал точно. Свистнул и добавил ходу. Решетка края Империи задралась под самый верх проема.
– Стой! – я приказал слышно в беззвучье высокогорья.
Фургон продолжил движение. Оглохли, служивые? Происходило что-то непонятное мне.
– Кто там на воротах? – я повысил голос. В голом воздухе форта звучал ясно.
– Это я, Гришка Рвач! – тут же откликнулся мой десятник, – здорово ночевали, господин лейтенант!
Морды тягачей фургона уже выставили ноздри на свободу.
– Вали решетку вниз, Григорий. Я посмотреть хочу! – проорал я в темень. Деревянные зубцы махом упали в паз брусчатки. Звякнули стальной клепкой. Кони резко дали назад, едва не завалив повозку на бок.
– Рассказывай, – велел я своему капралу. Он мешкал.
Я пошел кругом. Тук. Что за тук? От повозки, я даже не заметил, как, отделилась круглая харя в бороде. Хороший фургон. И мужик обмундирован крепко. По погоде. Вроде как военный. Только войск этих, походу, не бывало на свете никак. Венгерка. Смушковая папаха. Даже погоны над шнурами. Теплые галифе, перчатки и сапоги. Добрые, я сам бы от таких не отказался. Внутри сознания – тишина. Или врет или что?
– Там трупы, командир, вот разрешение. Нет закона, препятствующего покойников за границу вывозить, – седоусый дядька-капрал протягивал мне сверток желтоватых бумаг. С боку, под левую руку.
– Проверял? – лениво спросил я, не оборачиваясь. На мужичка, хозяина странного фургона глядел. Чуял. Страх, не сильный. Нагловатый. Жадность и похоть. Интересно. Похоть здесь при чем? Трахает трупы? Все бывает.
– Открывай дверь, – велел. Зад замерз под коротким тулупом. Тонкое исподнее не грело никак.
– Да зачем, господин лейтенант, вам на мертвяков глядеть? Может, эта, договоримся? – жирный хозяин улыбался снизу в мое лицо заискивающе- уверенно. Столбик желтых монет перещелкивал потной ладошкой в правом кармане штанов. Пять штук. Переплатить боялся.
– Открывай, – повторил я уже зло. Сколько можно? За кого он меня держит?
Возница спрыгнул с облучка. Короткий, мне едва в подмышку. Армячок, шапчонка, сапожки сбитые. Личико серенькое, безволосое. Скопец? Двинул ко мне плавно. В секунде от промерзших плит двора.
– Привет, Неназываемый. Удивил. Никогда бы не подумал, что Великий Хёгг, как простой лейтенант, стережет приделы Империи. Ты бы уж в императоры наладился, как следует. Место-то пустое уже лет двадцать, как. Не мое это дело, прости дурака, Хёгг. Каждый развлекается по-своему, – скромняга-возчик гнал внутри меня высоким голоском панибратски-весело, делая ненавязчивую попытку обойти с тыла.
Я обернулся резко и поддел его за веревку на поясе. Поднял к лицу. Мой капрал не дремал. Припер шашкой в горло другого мужика к боку фургона.
– Все-все, Хёгг. Я понял. Надо делиться, – поднял лапки кверху непростой кучер, – давай впополаме, а?
– Заткнись! – мне надоело. Стало отчего-то жарко в сыром предутреннем ветре неверной зимы. – Капрал правь на конюшню.
– Нет! Нельзя! –прокричал коротышка в моих руках.
Но его никто не слушал. Фургон неспешно вдвинулся в тепло.
Казак пудовым кулаком сбил замок. Дверь неслышно откатилась вбок. Тук-тук-тук. Я слышал медленный стук сердец. Где-то заржала лошадь. Несло грибами на пределе обоняния. Я не терплю это. Не переношу. Проверено неоднократно. На широких лавках вдоль стен фургона лежали люди. Красная туфелька с ближайшей ноги была короче моей ладони вполовину. Дети?
– Всеблагая! Что же это? – вырвалось из капрала. Выхватил шашку на инстинкте. Двинулся на серого коротышку-возчика.
– Это покойники, – легко улыбнулся тот, что мечтал поделиться со мной. Отвел небрежно пальцем острую сталь от себя и подмигнул мне. Как своему.
– Идите за дверь, капрал. Присмотрите за вторым, – велел я.
Капрал с замороженными глазами вышел вон. Шашку спрятать в ножны забыл. Повидал он мертвых на своем веку дополна. Да только дети редко помирают на Северной Гряде.
– Давай порешаем скорее, Хёгг. Здесь слишком тепло, того и гляди, просыпаться ублюдки начнут. Выбирай, что тебе по вкусу и я поехал дальше, – делово пошмыгал коротким носом перевозчик. Разглядывал конюшню с заметным интересом. Почему он решил, что может мне тыкать?
– Че мне с ними делать? – недалеко спросил я. Сел в деревянное жесткое кресло у двери. В самом деле, что? – Тут и сожрать-то в полнолуние нечего.
– Вот ты тупой, хоть и бог, – мужичок затрясся в мелком смехе, – Ты не чуешь, что ли? Это шлюхи. Обученные. Элитный товар. Я везу их в Халифат на рынок. Они ж там беззаконные на это дело. И цена самая крепкая в нашем подлунном мире. Ну ты даешь, Хёгг!
– Что-о! – я рыкнул. Черные когти полезли из пальцев сами.
– Все-все, командир, – тут же откатил назад торгаш. – Давай я тебе вот эту разморожу. Гляди.
Он вытащил за шею крайнюю куклу. Ту, что в красных башмачках. Она сложилась на плиты конюшни в изломанной позе. Гололицый скопец тихо дунул в пушистый затылок.
Девочка. Лет восемь-девять. Я плохо разбираюсь в мелких человеках. Вытянулась стрункой. Ловко стянула пышное лиловое платьице через голову. Короткие панталоны в кружевах. Узкое тело. И пошла ко мне. В шаге от меня упала на колени. Круглые пятна между ребер спины размером с мелкую медную монету. Сигарой жгли. Синие полосы на спинке шириной в армейский ремень. Уходят под резинки панталон. Подняла бледное личико ко мне. Красный ярко крашенный рот. Румянец грибной. Распахнула черные искусственные ресницы. Пустота. А ручки быстро-быстро поскользили по моим ногам. Изнутри. И вверх.
Я замер. Надеялся глупо, что это морок. Или ведьма ребенком прикинулась. Игры взрослых. Влез в чужое сознание, сам не знал зачем.
Солнечные зайцы в зеленой листве. Запах рыжих спелых плодов. Полно их кругом. Старая женщина в белом платье. Сладкий аромат сдобы и мучительно-недосягаемой доброты. Книжка с картинками на широком покрывале. Деревья, деревья в саду. До конца мира. Она сумасшедшая.
Умелые ручки на завязках штанов у пояса. Быстрые и маленькие до горячего ужаса в пальцах ног. Я очнулся. Отвел от себя чужие ладони.
– Ладно, я понял, – неосознанно хрипло сказал в теплый воздух конюшни.
– А! Ты почуял, Хёгг! Класс? Я не сомневался, что ты оценишь! Давай я тебе еще мальчика покажу и станем договариваться, – рассмеялся успокоено серый мужичок.
– Не надо. Ясно мне все. Почему так грибами прет от твоего товара? – поморщился я.
– Сам не знаю. Я поил их в дорогу. Но граммочку, лишь бы спали. Откуда такой духан, ума не приложу, – он ползал по ледяным до дерева телам и шумно втягивал воздух, как собака. От одного запаха внутри фургона можно было начинать заказывать радужные сны.
Я почуял. Под широкой поперечной лавкой притаился парень. Огромные глаза светили в ночи, как у северного кота. Ярко-зелено. Он глядел на меня с яростной ненавистью. Грибная смелость рвалась от него ко мне. Убить. Зарезать он меня мечтал. Хороший мясницкий нож прятал под половицей. Я рассмеялся. Вот он, отравитель, к гадалке не ходи.
Зря я подумал так откровенно. Работорговец мгновенно повернул голову в нужную сторону. Благородная свинья. Только отпрыски древних родов, их полукровки да драконы различали внутреннюю речь. Хотя, какая теперь разница?
– Пошли, – приказал я. Встал и направился в белый снег снаружи.
– Ты доволен, Хёгг? – владелец фургона заглянул снизу в мое лицо.
Мела сырая теплая метель. Ветер с долины. Весна. Даже здесь на высоте слышно ее дыхание. Обещает и врет. Я воткнул мгновенно отросший черный коготь указательного пальца в теплое горло торговца. Он вошел с приятным чавом. Повел неспешно вниз до самого паха. Резал армяк, надежную веревку и ватные штаны, шкуру и жир. Кровавый ливер, чуть помедлив, вывалился на белый снег. Разил горячим паром.
– Что это? Что это? – ошарашенно скопец глядел на свое нутро, мягко ложащееся кровавой дорогой в белую чистоту. Шок.
Я растягивал мерзкий кровяной путь, уцепив грубым когтем за кишку, шел к краю двора. Воняло гадостно.
– Зачем? – глупый вопрос недотрупа прилетел в сознание.
– Меряй шагами кишки, дружок. Сможешь запихнуть все назад, так и быть, зашью, – рассмеялся я громко. Стоял, забыв обратиться, злым человеком и хозяином Северной Гряды.
Скопец смешно хватал внутренности с земли и совал их назад грязными руками во вспоротый живот. Они вываливались обратно. Ничего у него не получалось. Сердечная розовая мышца бесполезно работала, гоняя кровь туда-сюда. Как у нормальных людей. Я видел. Торгаш упал носом в камни. Шага не дошел до моих сапог. Силился приподняться. Да жизнь вытекла почти вся.
– Какая вонь! – возмутился Гришка Рвач. Слез с дежурной башни на шум разборок. Без вопросов крутанул острое воздушное колесо белой шашкой и снес голову твари. Та отлетела глухим кочаном к зубцам стены. Ругалась последними словами.
– Че с этим дерьмом делать, командир? – спросил он хозяйственно. – Сжечь?
– Много чести. Труп в отвал. Башку на кол у ворот воткни, – велел я.– И второго туда же. Пусть зубами щелкают.
– Зубами? Это дело! – капрал подошел слева. С его шашки капала черная кровь. Голова второго любителя гонять человеческий товар через наш форт, плотно сидела на пожарной пике. Плевалась грязными словами, как заведенная.
– Матятся, гады, – засмеялся белозубо Гришка. Цыганский острый глаз глядел на меня с новым интересом. Щупал. Десятник ловко, в секунду, выхватил узкий засапожный нож. Надавил на челюсти через щеки. Вырезал сноровисто язык сначала одному. Потом второму. Дурная кровь не успела изгадить добрый казацкий сапог. Стало тихо.
– Развесь-ка их, Гриня, по обе стороны от решетки. Эх, жалко, маловато говнюков. Надо бы с двух сторон ворота украсить. На выезд и на въезд. Дак ведь еще не вечер, – философски заметил капрал. Вытирал соломой честное железо.
Глядел на меня с веселым восхищением. Хёгг! впервые за все время. Что я служу здесь.
Я зачерпнул чистого снега в ладони. Протер лицо. Мой камердинер сидел в деревянном кресле на входе в конюшню. Раскачивался мерно.
– Баю-бай. Баю-бай. Поскорее засыпай. – напевал он тихо. Держал на коленях свое черное пальто. Оттуда выглядывали ножки в красных башмачках. Он похлопывал легонько в такт словам по черному сукну.
– Жива? – спросил я, не надеясь особо.
– Не откликается, как я только не звал. Уходит, леденеет на глазах. Может быть, вы попытаетесь, господин? Вдруг получится? – Зиновий смотрел на меня непривычными, по-детски заплаканными глазами.
Я сел на пол возле него. Взял в ладонь маленькую холодную ручку. Откинулся к доскам стены и прикрыл глаза.
Апельсиновая роща. Бесконечная. Сплошь деревья столбами. Вдруг. Лоскуток лиловый. Мелькнул и пропал. Я понял. Никогда она не подойдет ко мне. Я же мужчина. Никогда. Лег на зеленую травку серым котиком. В полоску.
– Счастливчик, это ты? – край лилового платья стал заметнее.
– Мурр, – сказал я. А что еще? Больше нечего.
– Ты живой?
– Мурр-мурр.
– Можно я тебя поглажу?
– Мурр-мурр-мурр.
Я тарахтел, как заведенный, и она пришла. Высвободилась из безопасного плена апельсиновой рощи. Какого нежно-орехового цвета у нее глаза.
– Я так хочу спать, мой глупенький Счастливчик. Я не спала давно-давно.
– Муррр, – ответил я.
Маленькая девочка в нарядном лиловом платье обняла котенка в серую полоску, вздохнула спокойно и уснула на зеленой траве.
Спи, малышка. Пусть тебе приснится заяц на велосипеде. Никто тебя больше не обидит. Клянусь.
– Скажи мне, всезнающий мой, что делать будем с этими? – спросил я у своего камердинера. Я не понимал, как называть живой товар из пресловутого фургона. Я знаю, разумеется, законы Империи. Но некоторых барышень в пятнадцать лет язык не поворачивается обозвать ребенком. Ну разве что «детка».
Зима вернулась. Ветер весны из долины сменился нормальным морозом Северной Гряды. Снег искрился и поскрипывал под подошвами сапог. Я вынул сигару из кармана френча под тулупом. Нюхал с удовольствием.
– На северо-западе расположена как бы ничья территория. Там с незапамятных времен стоит женский монастырь Всеблагой Богини Любви. Монахини держат там приют. Есть начальная школа. Всех принимают. Даже людей, – Зиновий ловко прыгал на одной ножке по квадратам двора. Его маленькая подружка в рыжей шубке и белых валенках очевидно обыгрывала его по очкам. Смеялась звонко белыми зубками и теплыми ореховыми глазками. Лет через десять сведет с ума любого. Или через пять.
