Хёгг. Нелюбимая
– Зина, что это? – я задрал лицо к небу. С неба падал снег.
– Судя по цвету панталон, это ваша возлюбленная, господин. Известная всем живущим на земле Великая и Несравненная Всеблагая Любовь, – спокойно ответил мой камердинер. Прикрывал глаза деликатно ладонью.
– Да. Розовый – ее всё. Какого Хёгга? – проворчал я и приготовил руки для принятия своей подруги и богини.
Дирижабль пузырем висел в белом небе. Фигура на веревке, растопырив руки, снижалась. Все мои ветераны вывалили на верхнюю площадку старого форта. Крайняя пограничная точка Империи. Радостно пялились на парящую девушку над головами. Жмурились, буквально, от удовольствия, как старые облезлые коты. Ели бледными глазами пышные юбки, кружева и то, что промеж них. Полные бедра, тонкие лодыжки. Вплоть до серебристо-розовых сапожек. Пускали пузыри.
– Медная монета на то, что войдет башкой в тумбу, – услышал я тихую ставку справа.
– Две – на четвертый зуб стены, – ответили в восхищенной толпе по левую руку. Тут же снисходительно, жалея, мне: – командир, не поймаешь. Ветер северный.
И то верно. Я поправился на дух метели и усилием воли притянул барышню к себе в объятия. Мелкая полосатая тварь шмыгнула за пазуху в тепло богини. Кошка? Мышка? Ветераны издали разочарованный вздох. Выстроились парадной шеренгой перед красавицей Всеблагой.
Пушистая шубка. Бархат и шелк. Запах клубничной карамели в теплых волосах под капюшоном. Ярко-синие глаза смеются счастливо. Поцеловала меня в колючую щеку сливочно-розовыми губками и повернулась к застывшим в приветствии солдатам:
– Здорово дневали, молодцы!
– Слава богу, красавица, – ответил за всех сержант. Ладонь честно жал к седой папахе.
– Как отвечаешь, служба?! Какая я тебе красавица? Я – богиня! – красивая женщина сердито вскинула тонкую бровь.
– Не взыщи, Всеблагая, – усмехнулся под сивым усом казак, – бог усех нас един. Наш командир. Ему и молимся. А тебе, красавица, любо!
– Любо!!! – заорали во всю щербато-бородатую лихость мои ребята. Свист нарастающей непогоды перекрыли хриплым ревом. Шашки повытягивали из ножен, как перед генералом. Щупали по всему полю нежное тело в розовых мехах-кружевах молодым загоревшимся глазом. Всеблагая любовь все-таки. Завела.
– Люблю, люблю, люблю, – она повторила раз двадцать, мелко целуя мои татуировки от ключиц и дальше вниз.
Камин пылал жарко, бросая на камень стен ало-серые картинки. Камасутра. Танцы с бубном. Я здорово устал от божественной гимнастики любви. Аккуратно снял лицо барышни со своего живота. Курить хотел. Сколько можно? Я – Хёгг, конечно. Бог похоти и все такое. Но столько раз гонять туда-сюда по вечному маршруту? Скучно, в конце концов.
– Поешь, наберись сил, – мирно предложил, садясь на край постели.
Стол накрыт имперски-щедро. Канделябры, фарфор, позолота. Еда. Экзотика ароматов фруктов. Что-то знакомое между персиком и манго.
Холод по доскам пола приятно трогал сквозняком потные ступни. Я встал ногой на чей-то хвост. Животный визг и режущая боль. Нога вверх – на просвет камина. Мелкий ушастый гад вгрызался в мясо моей левой пятки со сладострастным всхлипом. Кровь текла и капала.
– Сними, – велел тихо барышне. Сатанел. Больно!
– Сейчас, любимый! – испуганно. Засуетилась. Накинула красиво розовую шаль на голую себя.
Я всей кожей чуял, как она пошло притворяется, как радует мою подругу кровавая картинка моей развороченной пятки.
– Фу-фу-фу, Марсик! Плюнь-плюнь, плохая киска! Бедненькому Хёггу больно…
– Убью, – не стал ничего придумывать я.
Враз поняв, что я на краю, Всеблагая, сюсюкая и причмокивая, сняла полосатую сволочь с меня. Левая нога тут же онемела до колена. Холодная мертвенная тяжесть необратимо ползла выше. К главному.
Не удержав равновесия, я плюхнулся в кресло. Нога деревенела. Медленно, но верно. Не сгибалась. И вторая.
– Чего ты хочешь, Люба? – я не стал ходить кругами. Время поджимало. Эти волшебные девушки сами часто не знают, чем закончится их ворожба. Проходили, не раз.
– Я не нарочно, любимый…– завела она вечную, одну на всех волшебниц, песню детским голоском. – Если хочешь знать, это вообще не я.
– Кто-о? – шипел я тихо. Холод смерти дошел до пупка. Главное погибло.
– Бывшая твоя приходила меня проводить вчера. Эта Лиля с зелеными глазами. Чмокнула Марсика в носик. Засмеялась и просила привет тебе передать. Сказала, что ты выполнишь любое мое желание.
– Ясно. Я согласен. Чего ты хочешь, Люба? – я повторил.
Ткань кожи, мышц, сухожилий, не знаю, что там еще есть во мне, умирала. Вонь гниющей плоти била по ноздрям. Гангрена. Я знаю этот запах. Я же солдат.
– Яблоко Судьбы. Отдай, – Всеблагая глядела белым от ужаса лицом, как я подыхаю. – Хёгг, любимый, я не хотела. Я не знала…
– Чертова приблуда! Нет ее у меня! – я понятия не имел, где этот гнусный артефакт. Что, где, как искать? И главное, когда? Время. Хёггово время подпирало. Еще пару вздохов и окаменею. Не сдохну. Тупо превращусь в кучу вечно гниющего каменного дерьма. При таком бессмертии и смерти не надо. Кто выдумал этот фокус? Кто здесь знает меня лучше, чем я сам?
В диком усилии отчаяния формула передачи всплыла сама.
– Я дарю тебе Яблоко Судьбы. Лови!
Разоренный поздним, небрежным ужином стол. Узкие зубцы вилки, жало фруктового ножа. Пятна красного вина на скатерти, забытое манго вянет срезом. Перламутр перелива. От молока до нежной зелени весны. Старая патина металла черенка и листьев. Стеклянная игрушка вынырнула из блюда и торжественно поплыла в густом воздухе моей спальни. Опустилась в протянутую руку Всеблагой и потухла.
– Спасибо, мой любименький! Но это не мое желаньице. Я на Яблочко не ворожила! Я хочу другого, – моя розовая подруга очевидно не замечала, как исходил холодом и таял зеленый лед в натопленной комнате. Тянуло резче сквозняком из щелей старых рам.
– Чего? – я едва мог шевелить губами. Моя смерть взялась за горло. Но! Аромат речной северной воды пил жадно. Как воздух жизни. Завис на краю.
– Любви, разумеется, Хёгг. Перестань упираться, дурачок, и полюби меня всем своим сердечком, – Всеблагая сунула быстренько знаменитую игрушку в складки своего платья, забытого на спинке стула. Протянула ко мне красивые тонкие руки.
– Ладно, – я едва смог двинуть согласно давно не стриженной башкой.
Обняла.
Морок проклятый спал тут же. Как не был. Пальцы обеих ног защипали искры разбегающейся крови. Сердце гремело в холодных ушах. Дергало горло попытками вырваться наружу. Вот это я сдрейфил! Хотелось что-нибудь разбить. Тупо швырнуть в стену, от души, наотмашь, чтобы брызги мозгами по камням.
Мелкий гад с пушистым хвостом и полосками судьбы по хребту попытался было вспрыгнуть с пола на колени к моей девушке. Кстати! Я поймал его в полете и шваркнул башкой об угол. Тот обмяк теплой тряпкой.
– Зачем ты его убил? Ну зачем? – заревела в голос Всеблагая, падая на колени перед полосатым трупом. Светила голенькой, розовой попой в мои выплюнувшие наваждение глаза.
– Затем, – отрезал я глубокомысленно. Завалил барышню в койку под себя. Любил отчаянно, как в первый гребаный раз. Желал безумно аромата зеленоглазой речной воды с Севера. В ноздри лезла сплошная приторно-сладкая карамель.
– Господин, – камердинер тронул за плечо.
– Сейчас, – пообещал я.
Открыл глаза. Нет! Да. Розовато-белые волны волос размазались по моей груди. Я вылез из кровати осторожно, как зверь. Всеблагая богиня спала тихо-тихо. Раздраженные некрасиво-красно губы барышни. Поработал я вчера на славу. Забылся явно, где я и с кем. Хёгг с ним. Было и прошло.
– Как там? – спросил я просто так. Про окружающий мир.
– Солнце. Мороз. Ветер стих. Водитель дирижабля желает заправить в пузырь горячий воздух, – мой слуга равнодушно перечислял события. Держал на руке жесткую простыню. Мою капитанскую саблю подмышкой. Сапоги, галифе и остальное ждали меня в шаге от кровати.
– Нафиг! – объявил я.
Сунул ноги в сапоги, в три прыжка преодолел ступеньки вверх и оказался на открытой всему белому миру площадке. Гондола дирижабля над головой напомнила о лишнем.
Дракон серебристой лентой медленно плыла параллельно краю зубцов старой стены. Нервно чуть вздрагивала крыльями. Ревниво, без вариантов. Я свистнул. Громко, лихо, как надо. Вытянулся навстречу небу. Голым, живым человеком. Подставил северному солнышку свои татуировки. Дал отмашку. Снег ударил в лицо с такой силой, что я задохнулся. Хёгг! Ещё! Я отплевывался и принимал в тело и душу чистый, яростный холод. Моя драконья подруга хотела сделать ещё один взмах крыльями.
– Хватит, милая! Иди, дыхни в этот дурацкий мешок над корзиной пару раз. Только не спали его, умоляю! Иначе, я не избавлюсь от гребаной любви никогда! – я орал и был доволен собой невозможно.
– Как вкусно всегда у тебя! Это вино просто чудесно! Фрукты, бисквиты, мясо, да что ни возьми! В моем храме тоже полно всяких сладостей и деликатесов, но все пресно, скучно, бесцветно. Ты и только ты делаешь это! Твой безумный секс способен творить чудеса и миры! Ты самый лучший! Спасибо! – сообщила мне Всеблагая, поднимаясь, наконец, из-за стола.
Когда уберется восвояси? Никогда не дождусь. Пресловутая ее приворотная волшба не работала. Никак.
– Я хочу похоронить Марсика на родине, – Любовь сделала грустную гримаску. Застегнула золотые крючки на розовой шубке. Или печалилась на самом деле? Кто ее разберет
Я кивнул.
Дохлая тварюга надежно покоилась в гробу из красного дерева моей бывшей шкатулки для государственных бумаг. Всеблагая! Несравненная Богиня Любви! Пусть забирает и уносит с собой все, что ей вздумается, вплоть до тапок. Лишь бы залезла в свой вонючий дирижабль и свалила, наконец.
– Зачем ты Марсика убил, милый? Он ни в чем не виноват, бедняжка. Я приеду на выходные? – Всеблагая потрогала перламутрово-розовым ноготком мою левую руку на скатерти стола. Галсы вопросов богини давно не удивляли меня. Главное, успеть вставить слово и зафиксировать встречное внимание. Как повезет.
– Нет, волшебная моя, – я убрал пальцы и вроде бы успел. – Я ухожу в экспедиционный рейд. На месяц. Или на два. Граница, знаешь ли, требует постоянного внимания.
– Зая! Как жалко! Я не могу жить долго без тебя, ты же знаешь. Я – любовь, ты – похоть, мы не можем друг без друга, зая… Ты не обиделся? Это ведь не я придумала наваждение. Я не способна на плохое, ты же знаешь. Это зеленоглазая твоя бывшая виновата. Она Марсика заколдо…
Я заткнул ее поцелуем. Не хочу ничего знать про их игры. Зеленых и синих глаз. Гребаное яблоко здесь причем?
Мы долго и со вкусом целовались на прощанье. Обнимались красиво на верхней площадке крайнего пограничного форта Имперской Северной Гряды. Я шевельнул пальцами. Внутри шкатулки красного дерева зашебуршилась жизнь. Я чуть приоткрыл края футляра, что бы мерзкий Марсик не задохнулся. Пока-пока, гаденыш, передай привет сам знаешь, кому.
Ветераны, пялясь на нас из низкого окошка столовой, делали привычно ставки на всякую ерунду: сколько раз я уделал богиню за прошедшие сутки, и не сожрет ли меня моя девушка-дракон еще до полуночи.
Дирижабль, пыхтя вонючим драконьим дымом, торчал строго над нами. Свесил к камням форта унылый конец. Хвала мне, я отцепил руки Всеблагой Любви от себя. Обвязал талию барышни крепко белым линем и заорал:
– Вира!
Последний мах руки вслед улетающим ввысь панталонам. Сунул ладонь в карман галифе, закурить мечтал. Яблоко Судьбы обожгло холодом стекла пальцы. Я не удивился.
Острый снег наступающей зимы швырялся в лицо и таял в щетине слезами речной воды с Севера. Проклятая волшба делала свое всегдашнее дело. Какая бывшая? Ничего не изменилось. Я любил. Не эту.
Конец.
– Зина, что это? – я задрал лицо к небу. С неба падал снег.
– Судя по цвету панталон, это ваша возлюбленная, господин. Известная всем живущим на земле Великая и Несравненная Всеблагая Любовь, – спокойно ответил мой камердинер. Прикрывал глаза деликатно ладонью.
– Да. Розовый – ее всё. Какого Хёгга? – проворчал я и приготовил руки для принятия своей подруги и богини.
Дирижабль пузырем висел в белом небе. Фигура на веревке, растопырив руки, снижалась. Все мои ветераны вывалили на верхнюю площадку старого форта. Крайняя пограничная точка Империи. Радостно пялились на парящую девушку над головами. Жмурились, буквально, от удовольствия, как старые облезлые коты. Ели бледными глазами пышные юбки, кружева и то, что промеж них. Полные бедра, тонкие лодыжки. Вплоть до серебристо-розовых сапожек. Пускали пузыри.
– Медная монета на то, что войдет башкой в тумбу, – услышал я тихую ставку справа.
– Две – на четвертый зуб стены, – ответили в восхищенной толпе по левую руку. Тут же снисходительно, жалея, мне: – командир, не поймаешь. Ветер северный.
И то верно. Я поправился на дух метели и усилием воли притянул барышню к себе в объятия. Мелкая полосатая тварь шмыгнула за пазуху в тепло богини. Кошка? Мышка? Ветераны издали разочарованный вздох. Выстроились парадной шеренгой перед красавицей Всеблагой.
Пушистая шубка. Бархат и шелк. Запах клубничной карамели в теплых волосах под капюшоном. Ярко-синие глаза смеются счастливо. Поцеловала меня в колючую щеку сливочно-розовыми губками и повернулась к застывшим в приветствии солдатам:
– Здорово дневали, молодцы!
– Слава богу, красавица, – ответил за всех сержант. Ладонь честно жал к седой папахе.
– Как отвечаешь, служба?! Какая я тебе красавица? Я – богиня! – красивая женщина сердито вскинула тонкую бровь.
– Не взыщи, Всеблагая, – усмехнулся под сивым усом казак, – бог усех нас един. Наш командир. Ему и молимся. А тебе, красавица, любо!
– Любо!!! – заорали во всю щербато-бородатую лихость мои ребята. Свист нарастающей непогоды перекрыли хриплым ревом. Шашки повытягивали из ножен, как перед генералом. Щупали по всему полю нежное тело в розовых мехах-кружевах молодым загоревшимся глазом. Всеблагая любовь все-таки. Завела.
– Люблю, люблю, люблю, – она повторила раз двадцать, мелко целуя мои татуировки от ключиц и дальше вниз.
Камин пылал жарко, бросая на камень стен ало-серые картинки. Камасутра. Танцы с бубном. Я здорово устал от божественной гимнастики любви. Аккуратно снял лицо барышни со своего живота. Курить хотел. Сколько можно? Я – Хёгг, конечно. Бог похоти и все такое. Но столько раз гонять туда-сюда по вечному маршруту? Скучно, в конце концов.
– Поешь, наберись сил, – мирно предложил, садясь на край постели.
Стол накрыт имперски-щедро. Канделябры, фарфор, позолота. Еда. Экзотика ароматов фруктов. Что-то знакомое между персиком и манго.
Холод по доскам пола приятно трогал сквозняком потные ступни. Я встал ногой на чей-то хвост. Животный визг и режущая боль. Нога вверх – на просвет камина. Мелкий ушастый гад вгрызался в мясо моей левой пятки со сладострастным всхлипом. Кровь текла и капала.
– Сними, – велел тихо барышне. Сатанел. Больно!
– Сейчас, любимый! – испуганно. Засуетилась. Накинула красиво розовую шаль на голую себя.
Я всей кожей чуял, как она пошло притворяется, как радует мою подругу кровавая картинка моей развороченной пятки.
– Фу-фу-фу, Марсик! Плюнь-плюнь, плохая киска! Бедненькому Хёггу больно…
– Убью, – не стал ничего придумывать я.
Враз поняв, что я на краю, Всеблагая, сюсюкая и причмокивая, сняла полосатую сволочь с меня. Левая нога тут же онемела до колена. Холодная мертвенная тяжесть необратимо ползла выше. К главному.
Не удержав равновесия, я плюхнулся в кресло. Нога деревенела. Медленно, но верно. Не сгибалась. И вторая.
– Чего ты хочешь, Люба? – я не стал ходить кругами. Время поджимало. Эти волшебные девушки сами часто не знают, чем закончится их ворожба. Проходили, не раз.
– Я не нарочно, любимый…– завела она вечную, одну на всех волшебниц, песню детским голоском. – Если хочешь знать, это вообще не я.
– Кто-о? – шипел я тихо. Холод смерти дошел до пупка. Главное погибло.
– Бывшая твоя приходила меня проводить вчера. Эта Лиля с зелеными глазами. Чмокнула Марсика в носик. Засмеялась и просила привет тебе передать. Сказала, что ты выполнишь любое мое желание.
– Ясно. Я согласен. Чего ты хочешь, Люба? – я повторил.
Ткань кожи, мышц, сухожилий, не знаю, что там еще есть во мне, умирала. Вонь гниющей плоти била по ноздрям. Гангрена. Я знаю этот запах. Я же солдат.
– Яблоко Судьбы. Отдай, – Всеблагая глядела белым от ужаса лицом, как я подыхаю. – Хёгг, любимый, я не хотела. Я не знала…
– Чертова приблуда! Нет ее у меня! – я понятия не имел, где этот гнусный артефакт. Что, где, как искать? И главное, когда? Время. Хёггово время подпирало. Еще пару вздохов и окаменею. Не сдохну. Тупо превращусь в кучу вечно гниющего каменного дерьма. При таком бессмертии и смерти не надо. Кто выдумал этот фокус? Кто здесь знает меня лучше, чем я сам?
В диком усилии отчаяния формула передачи всплыла сама.
– Я дарю тебе Яблоко Судьбы. Лови!
Разоренный поздним, небрежным ужином стол. Узкие зубцы вилки, жало фруктового ножа. Пятна красного вина на скатерти, забытое манго вянет срезом. Перламутр перелива. От молока до нежной зелени весны. Старая патина металла черенка и листьев. Стеклянная игрушка вынырнула из блюда и торжественно поплыла в густом воздухе моей спальни. Опустилась в протянутую руку Всеблагой и потухла.
– Спасибо, мой любименький! Но это не мое желаньице. Я на Яблочко не ворожила! Я хочу другого, – моя розовая подруга очевидно не замечала, как исходил холодом и таял зеленый лед в натопленной комнате. Тянуло резче сквозняком из щелей старых рам.
– Чего? – я едва мог шевелить губами. Моя смерть взялась за горло. Но! Аромат речной северной воды пил жадно. Как воздух жизни. Завис на краю.
– Любви, разумеется, Хёгг. Перестань упираться, дурачок, и полюби меня всем своим сердечком, – Всеблагая сунула быстренько знаменитую игрушку в складки своего платья, забытого на спинке стула. Протянула ко мне красивые тонкие руки.
– Ладно, – я едва смог двинуть согласно давно не стриженной башкой.
Обняла.
Морок проклятый спал тут же. Как не был. Пальцы обеих ног защипали искры разбегающейся крови. Сердце гремело в холодных ушах. Дергало горло попытками вырваться наружу. Вот это я сдрейфил! Хотелось что-нибудь разбить. Тупо швырнуть в стену, от души, наотмашь, чтобы брызги мозгами по камням.
Мелкий гад с пушистым хвостом и полосками судьбы по хребту попытался было вспрыгнуть с пола на колени к моей девушке. Кстати! Я поймал его в полете и шваркнул башкой об угол. Тот обмяк теплой тряпкой.
– Зачем ты его убил? Ну зачем? – заревела в голос Всеблагая, падая на колени перед полосатым трупом. Светила голенькой, розовой попой в мои выплюнувшие наваждение глаза.
– Затем, – отрезал я глубокомысленно. Завалил барышню в койку под себя. Любил отчаянно, как в первый гребаный раз. Желал безумно аромата зеленоглазой речной воды с Севера. В ноздри лезла сплошная приторно-сладкая карамель.
– Господин, – камердинер тронул за плечо.
– Сейчас, – пообещал я.
Открыл глаза. Нет! Да. Розовато-белые волны волос размазались по моей груди. Я вылез из кровати осторожно, как зверь. Всеблагая богиня спала тихо-тихо. Раздраженные некрасиво-красно губы барышни. Поработал я вчера на славу. Забылся явно, где я и с кем. Хёгг с ним. Было и прошло.
– Как там? – спросил я просто так. Про окружающий мир.
– Солнце. Мороз. Ветер стих. Водитель дирижабля желает заправить в пузырь горячий воздух, – мой слуга равнодушно перечислял события. Держал на руке жесткую простыню. Мою капитанскую саблю подмышкой. Сапоги, галифе и остальное ждали меня в шаге от кровати.
– Нафиг! – объявил я.
Сунул ноги в сапоги, в три прыжка преодолел ступеньки вверх и оказался на открытой всему белому миру площадке. Гондола дирижабля над головой напомнила о лишнем.
Дракон серебристой лентой медленно плыла параллельно краю зубцов старой стены. Нервно чуть вздрагивала крыльями. Ревниво, без вариантов. Я свистнул. Громко, лихо, как надо. Вытянулся навстречу небу. Голым, живым человеком. Подставил северному солнышку свои татуировки. Дал отмашку. Снег ударил в лицо с такой силой, что я задохнулся. Хёгг! Ещё! Я отплевывался и принимал в тело и душу чистый, яростный холод. Моя драконья подруга хотела сделать ещё один взмах крыльями.
– Хватит, милая! Иди, дыхни в этот дурацкий мешок над корзиной пару раз. Только не спали его, умоляю! Иначе, я не избавлюсь от гребаной любви никогда! – я орал и был доволен собой невозможно.
– Как вкусно всегда у тебя! Это вино просто чудесно! Фрукты, бисквиты, мясо, да что ни возьми! В моем храме тоже полно всяких сладостей и деликатесов, но все пресно, скучно, бесцветно. Ты и только ты делаешь это! Твой безумный секс способен творить чудеса и миры! Ты самый лучший! Спасибо! – сообщила мне Всеблагая, поднимаясь, наконец, из-за стола.
Когда уберется восвояси? Никогда не дождусь. Пресловутая ее приворотная волшба не работала. Никак.
– Я хочу похоронить Марсика на родине, – Любовь сделала грустную гримаску. Застегнула золотые крючки на розовой шубке. Или печалилась на самом деле? Кто ее разберет
Я кивнул.
Дохлая тварюга надежно покоилась в гробу из красного дерева моей бывшей шкатулки для государственных бумаг. Всеблагая! Несравненная Богиня Любви! Пусть забирает и уносит с собой все, что ей вздумается, вплоть до тапок. Лишь бы залезла в свой вонючий дирижабль и свалила, наконец.
– Зачем ты Марсика убил, милый? Он ни в чем не виноват, бедняжка. Я приеду на выходные? – Всеблагая потрогала перламутрово-розовым ноготком мою левую руку на скатерти стола. Галсы вопросов богини давно не удивляли меня. Главное, успеть вставить слово и зафиксировать встречное внимание. Как повезет.
– Нет, волшебная моя, – я убрал пальцы и вроде бы успел. – Я ухожу в экспедиционный рейд. На месяц. Или на два. Граница, знаешь ли, требует постоянного внимания.
– Зая! Как жалко! Я не могу жить долго без тебя, ты же знаешь. Я – любовь, ты – похоть, мы не можем друг без друга, зая… Ты не обиделся? Это ведь не я придумала наваждение. Я не способна на плохое, ты же знаешь. Это зеленоглазая твоя бывшая виновата. Она Марсика заколдо…
Я заткнул ее поцелуем. Не хочу ничего знать про их игры. Зеленых и синих глаз. Гребаное яблоко здесь причем?
Мы долго и со вкусом целовались на прощанье. Обнимались красиво на верхней площадке крайнего пограничного форта Имперской Северной Гряды. Я шевельнул пальцами. Внутри шкатулки красного дерева зашебуршилась жизнь. Я чуть приоткрыл края футляра, что бы мерзкий Марсик не задохнулся. Пока-пока, гаденыш, передай привет сам знаешь, кому.
Ветераны, пялясь на нас из низкого окошка столовой, делали привычно ставки на всякую ерунду: сколько раз я уделал богиню за прошедшие сутки, и не сожрет ли меня моя девушка-дракон еще до полуночи.
Дирижабль, пыхтя вонючим драконьим дымом, торчал строго над нами. Свесил к камням форта унылый конец. Хвала мне, я отцепил руки Всеблагой Любви от себя. Обвязал талию барышни крепко белым линем и заорал:
– Вира!
Последний мах руки вслед улетающим ввысь панталонам. Сунул ладонь в карман галифе, закурить мечтал. Яблоко Судьбы обожгло холодом стекла пальцы. Я не удивился.
Острый снег наступающей зимы швырялся в лицо и таял в щетине слезами речной воды с Севера. Проклятая волшба делала свое всегдашнее дело. Какая бывшая? Ничего не изменилось. Я любил. Не эту.
Конец.
