… Она так легко перешагнула через раму, что воздух даже не успел возмущенно заколебаться, рождая в себе проход для худой высокой фигуры, и только потом нахлынул прозрачными струями. На меня пахнуло гелем для душа. Горький апельсин – мой любимый запах. Воздух сложился складками, и каждая складка, коснувшаяся моего лица, пахла иначе. Одна пахла горьким, а следующая за ней пахла апельсином. И так до бесконечности.
Она лукаво взглянула на меня, потом откликнулась на крик извне:
- Да, милый, я уже иду!
Она закрыла дверь, оставив за дубовым дверным полотном отраженную в зеркале полутемную ванную, и шагнула к нему в объятья.
- Что так долго делала моя невеста? – улыбнулся он и ласково погладил ее по округлому плечу.
Бретелька легко соскользнула, повинуясь касанию его пальцев.
- Что я делала? – промурлыкала она. - Что я делала? Я готовилась к встрече со своим мужем. Как это странно звучит – муж. Не знаю, смогу ли привыкнуть к этому слову. До сих пор не верю.
- Я сейчас докажу тебе, что я твой муж, - и он протянул руки, пытаясь обнять ее.
Но она проскользнула под его протянутой рукой.
- Нет, - улыбнулась и погрозила ему пальчиком. - Сначала догони.
И она кинулась прочь от него по полутемному коридору, освещенному лишь редкими уютными светильниками в медных изогнутых оправах.
Опомнившись, он ринулся вслед за ней по извилистой ковровой дорожке, ведущей к оранжерее. Слыша, как ее лукавый смех оседает искорками пыли на старинных портретах: на всех этих накрахмаленных воротниках, кружевных манжетах и напудренных париках его далеких предков.
Длинный коридор изгибался, как нутро гигантской змеи, и окончился высокими стеклянными дверьми, распахнутыми в оранжерею.
- Где же ты? – крикнул он в темный сад.
- Я тут! – раздался последний насмешливый всплеск смеха из теплой и влажной темноты. И затих.
И когда он подбежал, только обрывки ночи зияли и дразнили его между листьев фикусов и диффенбахий. А звездный свет обрушивался с высокого стеклянного потолка лавиной стрел и покалывал тревогой.
…Она едва не задела меня, выходя из зеркала. На большом пальце ее ноги сверкнула золотая бабочка. Золото на голубом – эту комбинацию цветов предложила мастер педикюра. Мне хотелось что-нибудь попроще и поестественней, но в конце концов наше воображение разыгралось, и получилось это.
Бабочка как будто взмахнула крылышками, когда она ступила на край ванны. Она сделала это нарочно: поставила ногу – изящную и гладкую - и погладила ласкающими движениями. Все это время она, не отрываясь, смотрела мне в глаза – вызывающе и победоносно.
Потом она одернула на себе пеньюар и, вся в пене кружев, вышла в коридор.
- Где ты была?
Запыхавшийся и растерянный, он стоял около двери, и в его взгляде был укор.
- Неважно где, - сказала она с придыханием и запрокинула лицо, подойдя к нему близко-близко. - Главное, что я сейчас здесь, рядом с тобой. Мой милый…
Она запустила руки в его волосы, и кончики пальцев нежно прошлись по теплой коже головы, массируя ее успокаивающей магией круговых движений.
- Не убегай. Пожалуйста, - в его голосе были мольба и страсть.
- Разве я могу это сделать?
Он потянул ее за руку в сторону спальни, но она перехватила его руку, останавливая.
- Разве нам нужна спальня? – прошептала она ему на ухо, заставляя волоски на теле встать дыбом. – Иди ко мне. Прямо здесь и сейчас.
И она прильнула к нему всем телом, просунула руку между пуговиц рубашки и провела по вздымающейся груди. Он обнял ее и окунул руки в мягкий шелк. Руки погружались в его прохладную гладкость все глубже и глубже, пока он не увидел, что держит в руках лишь пеньюар, наполненный кружевной пустотой…
…Она прошла мимо меня, уверенно откинув назад струящиеся волосы. Я так долго укладывала их перед свадьбой, стараясь добиться нужного эффекта. Теперь они шевелились гибкими змеями и едва не шипели, касаясь тонкой шелковой ткани. Она не оглянулась на мой тоскующий взгляд, кричащий ей в спину, а захлопнула дверь, отрезая один кусок пространства от другого.
Она вышла в коридор и нашла его сидящим на полу у стены. Держащим в руках пеньюар. Он даже не поднял головы, когда она коснулась его колена мягкой ладонью.
- Посмотри на меня.
Он поднял на нее глаза, в которых стояли слезы.
- Ну что ты, ну что ты… Ты же мой любимый мальчик, мой единственный, мой самый желанный… Я так хочу, чтобы ты…
Она опустилась на ковер рядом с ним и потерлась о его колено, как кошка. Потом взяла его руки, подпирающие голову, и медленно поцеловала прямо в середину обеих ладоней – медленно, как будто исполняя одной ей ведомый ритуал. Потом взяла его руки и приложила к своей груди.
Он обнял ее так, как будто искал в ее объятиях спасение от смерти в холодной пучине безумия.
- Я не знаю, что со мной. Происходит что-то неладное. Мне кажется, я теряю рассудок. Не уходи, пожалуйста, умоляю…
Их тела соединились тут же, на ковре в коридоре, и тени от канделябров играли с их тенями и заплетались в один замысловатый узел. Мужчины с портретов ханжески отводили свои удлиненные лошадиные лица, женщины закрывались раскрашенными веерами, осуждающе перешептывались, и этот шепот летел по коридору, вплетаясь в невесомый сквозняк.
Они любили друг друга так, как будто времени оставалось меньше, чем у приговоренного, на которого уже падает, разгоняясь от земного притяжения, нож гильотины. Они любили друг друга, забыв о пустоте огромного старинного дома, принявшего их в эту ночь. И он был честен с ней, как только может быть честен мужчина, желающий подарить удовольствие и сам находящий в этом радость. Но когда он откинулся в изнеможении на ковер рядом с ней и повернул голову к женщине, еще секунду назад бывшей его частью, он не увидел ничего, кроме примятого ворса ковра…
… - Ты ничего, ничего не cможешь сделать, - злорадно прошептала мне она, коснувшись пальчиком незримой глади, которая отделяла их мир от моего.
Гладь заволновалась и завибрировала, рождая звон. Она нарочито медленно водила пальчиком по кругу, и скрип о запотевшее стекло царапал мне душу. Она наслаждалась моей беспомощностью, а потом вдруг с веселым смешком раздвинула эту гладь и шагнула на край ванны, а затем на пол.
И я с отчаяньем смотрела ей вслед, глядя, как мокрые босые ноги оставляют преступные следы на темной плитке. Следы появлялись и тут же таяли, как будто она шла по воде.
Он был в спальне и натягивал на себя рубашку, когда она вошла, крадучись, как хищник в ночи, и подошла к нему.
- Я не понимаю, зачем эти игры? – сердито спросил он, застегивая пуговицу у ворота. – Зачем ты все время убегаешь от меня? И куда исчезаешь?
- Может быть, потому что я кошка? Мяу! - и она игриво пробежала ноготками по его спине. - Я маленькая игривая кошечка, и сейчас я хочу поиграть со своим котиком. Ну же, мур-мур-мур.
Она потерлась щекой о его сердитую спину в рубашке. Потом продела руки под рубашку и стала гладить его по животу, покрытому мелким пушком. Опуская руки все ниже и ниже…
- Ну же, я еще не наигралась. Котик-котик, повернись ко мне, - она почувствовала по его напрягшимся плечам и по затвердевшему животу, что желание снова охватило его.
Через секунду они уже покатились, обнявшись, на кровать. Она вдруг начала царапать его ногтями, как настоящая кошка, и громко животно стонать. Ее крики достигли даже ванной, пройдя через непреодолимую для меня преграду…
- Что ты делаешь?! Мне больно!
Он недовольно отстранился от нее, поводя израненным плечом. Она смотрела на него, и в ее мерцающих зрачках было затаенное упоение жестокостью, какая-то звериная радость.
Тогда он вскочил на ноги и снова стал торопливо одеваться, чувствуя, как холодная ткань касается ран на теле. Одеваться, глядя на нее в недоумении и даже испуге. Она медленно поднялась с постели и шагнула в его сторону.
- Не подходи ко мне!
Уже не стыдясь своего страха, он выбежал из спальни и захлопнул за собой дверь. И тут же услышал, как ее тело тяжело ударилось о дверь изнутри. Он держал за ручку, не давая ей выйти. Ручка дергалась, но постепенно рывки становились все тише и тише, пока не прекратилась окончательно.
Тогда он осторожно открыл дверь. Спальня была пуста. Он оглядел комнату, даже подергал решетку на окне, но никого не нашел…
…Когда она собралась шагнуть в мой мир, в тот мир, что они отняли у меня, я собрала всю свою силу и неимоверным усилием воли заставила себя слегка пошевелиться. Мне показалась, что весь их мир должен был содрогнуться и заколыхаться от этого моего неуловимого движения.
Но она ничего не заметила, поправляя бретельку, которая грозила соскользнуть с ее золотистого плеча. Мелодичный звон, предвестник разверзающейся прорехи из одного мира в другой, зазвучал громче. Напрягшись, я сбросила с себя сонное оцепенение, паралич, в который меня вогнали эти создания. Последним отчаянным рывком я кинулась вперед и, оттолкнув ее, вогнала свое тело в открывающийся проход.
Он выпустил меня наружу, обдав холодом. В ушах зазвенели разноголосые крики. Это опомнились зазеркальные стервы, когда они увидели, что их жертва выбралась из ловушки. Сотни обнаженных рук потянулись ко мне из потустороннего мира. Сотни остро отточенных коготков ткнулись в обычно безмятежную гладь зеркала, и она вся вспучилась и запузырилась от устремившихся ко мне врагов. Но они опоздали буквально на сотую долю секунды. Я схватила малахитовую мыльницу, стоящую на раковине, и обрушила ее удар на хрупкую грань между мирами.
Раздался жалкий звон, и осколки, хлынув ручьем, растеклись по раковине, ванне и рассыпались по полу. Но я уже не видела этого. Перепрыгнув через льющуюся и искрящуюся серебром реку, я бежала по коридору, бежала со всех ног к нему…
…Он стоял у выхода, держа в руке пистолет.
Я остановилась в нерешительности и страхе. Сердце маяком посылало в пространство зов боли и надежды.
- Подожди, не уходи. Прошу тебя…
- Держись от меня подальше! Ты! Я не знаю, кто ты или что ты, но держись от меня подальше.
- Нет! Нет! Это была не я! Как же ты не понимаешь, что все это были они! Они заперли меня! Там! - я показала рукой в темной коридор, который вел к зеркалу, поглотившему меня. - Они держали там меня в плену, и я не могла ничего сделать, не могла даже пошевельнуться. Поверь мне, ну пожалуйста…
Жаркая мольба сменилась жалким шепотом. Я опустилась на ковер у его ног и разрыдалась.
- Они все шли и шли мимо меня, и я разрывалась от боли и отчаянья, - продолжала я объяснять между отчаянными всхлипами. - Я так люблю тебя. А они лишь играли с тобой. Я не могла даже двинуться с места, а они все шли и шли. Шли и шли… Я думала, что сойду с ума.
Он смотрел на меня в раздумье, но постепенно уверенность на его лице вылепилась из сырой глины сомнения и застыла маской.
- Нет, я так больше не могу. Я никогда не буду знать, что ты – это ты. Я даже не знаю, была ли моя возлюбленная та – нынешней тобой. И я не знаю, кто войдет в эту комнату, когда выйдешьты.
Я смотрела на него и понимала, что не смогу его переубедить. Мне было так больно, что даже захотелось на миг, чтобы он выстрелил в меня из своего пистолета. Может быть, льющаяся теплая кровь убедит его, а моя смерть помирит нас? Но это была лишь минута слабости.
«Они этого и хотели, эти зазеркальные дряни. Они хотели погубить не только нашу любовь, но и нас самих. Но я не пойду у них на поводу».
- Хорошо, я ухожу, - сказала я, поднимаясь с ковра, и вытерла рукой слезы. - И ты уходи отсюда. Я разбила зеркало, это проклятое зеркало, которое разлучило нас. Но может быть, эти твари не умерли. Может быть, они по-прежнему караулят нас с тобой. Караулят, выглядывая из каждой рамы каждого зеркала каждой комнаты этого сто тысяч раз проклятого дома. Этого сто тысяч раз проклятого старинного дома, который ты отпер для нашей с тобой брачной ночи.
Я встала и, стараясь держать голову высоко, пошла к выходу.
Я шла по коридору мимо потрескавшихся от времени портретов его предков, и они упирали мне в спину свой оловянные взгляды, заставляя держать прямую походку. Я шла прямо к открытой двери, и каждый шаг давался мне больнее предыдущего. Мне казалось, что сердце после определенного числа шагов просто порвется, как пружина часов, закрученная до отказа. И остановится.
Но я шла и шла. Мимо медных канделябров, мимо потускневших от времени гобеленов, мимо своих надежд и счастья. Оставляя все это позади. Все вперед и вперед к виднеющейся в отдалении двери, которую застилали от меня потоки слез, снова хлынувшие из глаз.
Я шла и шла, даже не чувствуя, как мягкий ворс ковра под ногами перестает пригибаться под тяжестью тающего в воздухе тела…
Она лукаво взглянула на меня, потом откликнулась на крик извне:
- Да, милый, я уже иду!
Она закрыла дверь, оставив за дубовым дверным полотном отраженную в зеркале полутемную ванную, и шагнула к нему в объятья.
- Что так долго делала моя невеста? – улыбнулся он и ласково погладил ее по округлому плечу.
Бретелька легко соскользнула, повинуясь касанию его пальцев.
- Что я делала? – промурлыкала она. - Что я делала? Я готовилась к встрече со своим мужем. Как это странно звучит – муж. Не знаю, смогу ли привыкнуть к этому слову. До сих пор не верю.
- Я сейчас докажу тебе, что я твой муж, - и он протянул руки, пытаясь обнять ее.
Но она проскользнула под его протянутой рукой.
- Нет, - улыбнулась и погрозила ему пальчиком. - Сначала догони.
И она кинулась прочь от него по полутемному коридору, освещенному лишь редкими уютными светильниками в медных изогнутых оправах.
Опомнившись, он ринулся вслед за ней по извилистой ковровой дорожке, ведущей к оранжерее. Слыша, как ее лукавый смех оседает искорками пыли на старинных портретах: на всех этих накрахмаленных воротниках, кружевных манжетах и напудренных париках его далеких предков.
Длинный коридор изгибался, как нутро гигантской змеи, и окончился высокими стеклянными дверьми, распахнутыми в оранжерею.
- Где же ты? – крикнул он в темный сад.
- Я тут! – раздался последний насмешливый всплеск смеха из теплой и влажной темноты. И затих.
И когда он подбежал, только обрывки ночи зияли и дразнили его между листьев фикусов и диффенбахий. А звездный свет обрушивался с высокого стеклянного потолка лавиной стрел и покалывал тревогой.
…Она едва не задела меня, выходя из зеркала. На большом пальце ее ноги сверкнула золотая бабочка. Золото на голубом – эту комбинацию цветов предложила мастер педикюра. Мне хотелось что-нибудь попроще и поестественней, но в конце концов наше воображение разыгралось, и получилось это.
Бабочка как будто взмахнула крылышками, когда она ступила на край ванны. Она сделала это нарочно: поставила ногу – изящную и гладкую - и погладила ласкающими движениями. Все это время она, не отрываясь, смотрела мне в глаза – вызывающе и победоносно.
Потом она одернула на себе пеньюар и, вся в пене кружев, вышла в коридор.
- Где ты была?
Запыхавшийся и растерянный, он стоял около двери, и в его взгляде был укор.
- Неважно где, - сказала она с придыханием и запрокинула лицо, подойдя к нему близко-близко. - Главное, что я сейчас здесь, рядом с тобой. Мой милый…
Она запустила руки в его волосы, и кончики пальцев нежно прошлись по теплой коже головы, массируя ее успокаивающей магией круговых движений.
- Не убегай. Пожалуйста, - в его голосе были мольба и страсть.
- Разве я могу это сделать?
Он потянул ее за руку в сторону спальни, но она перехватила его руку, останавливая.
- Разве нам нужна спальня? – прошептала она ему на ухо, заставляя волоски на теле встать дыбом. – Иди ко мне. Прямо здесь и сейчас.
И она прильнула к нему всем телом, просунула руку между пуговиц рубашки и провела по вздымающейся груди. Он обнял ее и окунул руки в мягкий шелк. Руки погружались в его прохладную гладкость все глубже и глубже, пока он не увидел, что держит в руках лишь пеньюар, наполненный кружевной пустотой…
…Она прошла мимо меня, уверенно откинув назад струящиеся волосы. Я так долго укладывала их перед свадьбой, стараясь добиться нужного эффекта. Теперь они шевелились гибкими змеями и едва не шипели, касаясь тонкой шелковой ткани. Она не оглянулась на мой тоскующий взгляд, кричащий ей в спину, а захлопнула дверь, отрезая один кусок пространства от другого.
Она вышла в коридор и нашла его сидящим на полу у стены. Держащим в руках пеньюар. Он даже не поднял головы, когда она коснулась его колена мягкой ладонью.
- Посмотри на меня.
Он поднял на нее глаза, в которых стояли слезы.
- Ну что ты, ну что ты… Ты же мой любимый мальчик, мой единственный, мой самый желанный… Я так хочу, чтобы ты…
Она опустилась на ковер рядом с ним и потерлась о его колено, как кошка. Потом взяла его руки, подпирающие голову, и медленно поцеловала прямо в середину обеих ладоней – медленно, как будто исполняя одной ей ведомый ритуал. Потом взяла его руки и приложила к своей груди.
Он обнял ее так, как будто искал в ее объятиях спасение от смерти в холодной пучине безумия.
- Я не знаю, что со мной. Происходит что-то неладное. Мне кажется, я теряю рассудок. Не уходи, пожалуйста, умоляю…
Их тела соединились тут же, на ковре в коридоре, и тени от канделябров играли с их тенями и заплетались в один замысловатый узел. Мужчины с портретов ханжески отводили свои удлиненные лошадиные лица, женщины закрывались раскрашенными веерами, осуждающе перешептывались, и этот шепот летел по коридору, вплетаясь в невесомый сквозняк.
Они любили друг друга так, как будто времени оставалось меньше, чем у приговоренного, на которого уже падает, разгоняясь от земного притяжения, нож гильотины. Они любили друг друга, забыв о пустоте огромного старинного дома, принявшего их в эту ночь. И он был честен с ней, как только может быть честен мужчина, желающий подарить удовольствие и сам находящий в этом радость. Но когда он откинулся в изнеможении на ковер рядом с ней и повернул голову к женщине, еще секунду назад бывшей его частью, он не увидел ничего, кроме примятого ворса ковра…
… - Ты ничего, ничего не cможешь сделать, - злорадно прошептала мне она, коснувшись пальчиком незримой глади, которая отделяла их мир от моего.
Гладь заволновалась и завибрировала, рождая звон. Она нарочито медленно водила пальчиком по кругу, и скрип о запотевшее стекло царапал мне душу. Она наслаждалась моей беспомощностью, а потом вдруг с веселым смешком раздвинула эту гладь и шагнула на край ванны, а затем на пол.
И я с отчаяньем смотрела ей вслед, глядя, как мокрые босые ноги оставляют преступные следы на темной плитке. Следы появлялись и тут же таяли, как будто она шла по воде.
Он был в спальне и натягивал на себя рубашку, когда она вошла, крадучись, как хищник в ночи, и подошла к нему.
- Я не понимаю, зачем эти игры? – сердито спросил он, застегивая пуговицу у ворота. – Зачем ты все время убегаешь от меня? И куда исчезаешь?
- Может быть, потому что я кошка? Мяу! - и она игриво пробежала ноготками по его спине. - Я маленькая игривая кошечка, и сейчас я хочу поиграть со своим котиком. Ну же, мур-мур-мур.
Она потерлась щекой о его сердитую спину в рубашке. Потом продела руки под рубашку и стала гладить его по животу, покрытому мелким пушком. Опуская руки все ниже и ниже…
- Ну же, я еще не наигралась. Котик-котик, повернись ко мне, - она почувствовала по его напрягшимся плечам и по затвердевшему животу, что желание снова охватило его.
Через секунду они уже покатились, обнявшись, на кровать. Она вдруг начала царапать его ногтями, как настоящая кошка, и громко животно стонать. Ее крики достигли даже ванной, пройдя через непреодолимую для меня преграду…
- Что ты делаешь?! Мне больно!
Он недовольно отстранился от нее, поводя израненным плечом. Она смотрела на него, и в ее мерцающих зрачках было затаенное упоение жестокостью, какая-то звериная радость.
Тогда он вскочил на ноги и снова стал торопливо одеваться, чувствуя, как холодная ткань касается ран на теле. Одеваться, глядя на нее в недоумении и даже испуге. Она медленно поднялась с постели и шагнула в его сторону.
- Не подходи ко мне!
Уже не стыдясь своего страха, он выбежал из спальни и захлопнул за собой дверь. И тут же услышал, как ее тело тяжело ударилось о дверь изнутри. Он держал за ручку, не давая ей выйти. Ручка дергалась, но постепенно рывки становились все тише и тише, пока не прекратилась окончательно.
Тогда он осторожно открыл дверь. Спальня была пуста. Он оглядел комнату, даже подергал решетку на окне, но никого не нашел…
…Когда она собралась шагнуть в мой мир, в тот мир, что они отняли у меня, я собрала всю свою силу и неимоверным усилием воли заставила себя слегка пошевелиться. Мне показалась, что весь их мир должен был содрогнуться и заколыхаться от этого моего неуловимого движения.
Но она ничего не заметила, поправляя бретельку, которая грозила соскользнуть с ее золотистого плеча. Мелодичный звон, предвестник разверзающейся прорехи из одного мира в другой, зазвучал громче. Напрягшись, я сбросила с себя сонное оцепенение, паралич, в который меня вогнали эти создания. Последним отчаянным рывком я кинулась вперед и, оттолкнув ее, вогнала свое тело в открывающийся проход.
Он выпустил меня наружу, обдав холодом. В ушах зазвенели разноголосые крики. Это опомнились зазеркальные стервы, когда они увидели, что их жертва выбралась из ловушки. Сотни обнаженных рук потянулись ко мне из потустороннего мира. Сотни остро отточенных коготков ткнулись в обычно безмятежную гладь зеркала, и она вся вспучилась и запузырилась от устремившихся ко мне врагов. Но они опоздали буквально на сотую долю секунды. Я схватила малахитовую мыльницу, стоящую на раковине, и обрушила ее удар на хрупкую грань между мирами.
Раздался жалкий звон, и осколки, хлынув ручьем, растеклись по раковине, ванне и рассыпались по полу. Но я уже не видела этого. Перепрыгнув через льющуюся и искрящуюся серебром реку, я бежала по коридору, бежала со всех ног к нему…
…Он стоял у выхода, держа в руке пистолет.
Я остановилась в нерешительности и страхе. Сердце маяком посылало в пространство зов боли и надежды.
- Подожди, не уходи. Прошу тебя…
- Держись от меня подальше! Ты! Я не знаю, кто ты или что ты, но держись от меня подальше.
- Нет! Нет! Это была не я! Как же ты не понимаешь, что все это были они! Они заперли меня! Там! - я показала рукой в темной коридор, который вел к зеркалу, поглотившему меня. - Они держали там меня в плену, и я не могла ничего сделать, не могла даже пошевельнуться. Поверь мне, ну пожалуйста…
Жаркая мольба сменилась жалким шепотом. Я опустилась на ковер у его ног и разрыдалась.
- Они все шли и шли мимо меня, и я разрывалась от боли и отчаянья, - продолжала я объяснять между отчаянными всхлипами. - Я так люблю тебя. А они лишь играли с тобой. Я не могла даже двинуться с места, а они все шли и шли. Шли и шли… Я думала, что сойду с ума.
Он смотрел на меня в раздумье, но постепенно уверенность на его лице вылепилась из сырой глины сомнения и застыла маской.
- Нет, я так больше не могу. Я никогда не буду знать, что ты – это ты. Я даже не знаю, была ли моя возлюбленная та – нынешней тобой. И я не знаю, кто войдет в эту комнату, когда выйдешьты.
Я смотрела на него и понимала, что не смогу его переубедить. Мне было так больно, что даже захотелось на миг, чтобы он выстрелил в меня из своего пистолета. Может быть, льющаяся теплая кровь убедит его, а моя смерть помирит нас? Но это была лишь минута слабости.
«Они этого и хотели, эти зазеркальные дряни. Они хотели погубить не только нашу любовь, но и нас самих. Но я не пойду у них на поводу».
- Хорошо, я ухожу, - сказала я, поднимаясь с ковра, и вытерла рукой слезы. - И ты уходи отсюда. Я разбила зеркало, это проклятое зеркало, которое разлучило нас. Но может быть, эти твари не умерли. Может быть, они по-прежнему караулят нас с тобой. Караулят, выглядывая из каждой рамы каждого зеркала каждой комнаты этого сто тысяч раз проклятого дома. Этого сто тысяч раз проклятого старинного дома, который ты отпер для нашей с тобой брачной ночи.
Я встала и, стараясь держать голову высоко, пошла к выходу.
Я шла по коридору мимо потрескавшихся от времени портретов его предков, и они упирали мне в спину свой оловянные взгляды, заставляя держать прямую походку. Я шла прямо к открытой двери, и каждый шаг давался мне больнее предыдущего. Мне казалось, что сердце после определенного числа шагов просто порвется, как пружина часов, закрученная до отказа. И остановится.
Но я шла и шла. Мимо медных канделябров, мимо потускневших от времени гобеленов, мимо своих надежд и счастья. Оставляя все это позади. Все вперед и вперед к виднеющейся в отдалении двери, которую застилали от меня потоки слез, снова хлынувшие из глаз.
Я шла и шла, даже не чувствуя, как мягкий ворс ковра под ногами перестает пригибаться под тяжестью тающего в воздухе тела…
