Глава 1 Арбайтен или не арбайтен – вот в чем вопрос
«А может не стоит напрягаться? - вкрадчиво спрашивала меня моя лень и искательно заглядывала в глаза, - Ну в конце концов, кого интересует, что будет на этих двух-трех несчастных страничках?»
И так хотелось с ней согласиться. Действительно. Разве кто-нибудь будет так уж внимательно вчитываться именно в этот маленький кусочек (ведь весь роман тянул уже более чем на четыреста страниц)? И если уж совсем говорить начистоту: разве кто-нибудь заметит хоть какую-нибудь ошибку или неточность, даже если она и будет? Вероятность этого была не только маловероятна, она стремительно приближалась к абсолютному нулю, заледеневая в процессе полета.
«Тогда зачем тебе все это? – продолжала нашептывать лень, искоса поглядывая на меня из гамака, где она пребывала в полной эйфории от нечаянно и сдуру сложившегося пасьянса, - Неужели так хочется втравливать себя в этот каторжный труд, который (замечу лишь в скобках) совершенно никем не будет оценен?»
Вокруг цвело лето, и головки лилий верноподданнически подрагивали-поддакивали, во всем соглашаясь с этой провокационной тирадой.
Передо мной лежала толстенная книга: «Повесть о доме Тайра», или «Хейкэ моногатари», как она звучит в оригинале, переведенная прекрасным (ныне покойным) японистом Ириной Львовной Иоффе (псевдоним И.Львова). Кропотливая и филигранная (не побоюсь этого слова) работа!
Книга была снабжена кучей ссылок, разъясняющих трудные места, а также массой уточнений по поводу различных исторических личностей, имевших неосторожность или глупость явить себя миру на страницах этого многотомного повествования.
«Повесть о доме Тайра» вещала (не верите мне – уточните в Википедии!) о многолетней борьбе двух влиятельных японских семейств. Отсюда и название сей истории: «моноготари» по-японски значит «повествование», «хей» - иероглиф, принадлежащий фамилии одного клана, и «кэ» - другого. Кажется, такое объяснение по поводу названия мне давали в незапамятные времена. Хотя голову на отсечение не дам, извините, пригодится на досуге самой, иначе придется жить чужим умом, а это уж, как вы понимаете…
Итак, о чем это я… Ах, да, «Повесть о доме Тайра».
Стихи для «Повести…» Нет, ну убей бог, не тянет эта монументальная вещь ни по своему содержанию, ни по своему объему на повесть, не говоря уж о том, что многие герои (а их там не десятки, а сотни, о Боже, со-о-отни) успевают во ходу действия родиться, жениться, а потом благополучно (или не очень) почить в бозе. А посему я возьму на себя смелость называть это произведение романом и никак иначе.
Так вот, стихи для романа написал ученик Ирины Львовны, Александр Аркадьевич Долин. Да вот же они, зачем далеко ходить, его стихи украшают уже первую страницу и задают настроение всему произведению.
В отзвуке колоколов, оглашавших пределы Гиона,
Бренность деяний земных обрела непреложность закона.
Разом поблекла листва на деревьях сяра в час успенья -
Неотвратимо грядет увяданье, сменяя цветенье.
Так же недолог был век закосневших во зле и гордыне -
Снам быстротечных ночей уподобились многие ныне.
Сколько могучих владык, беспощадных, не ведавших страха,
Ныне ушло без следа - горстка ветром влекомого праха!
О Господи! Это прекрасно, клянусь горой Фудзи! И хотя понимаю, что рифм в оригинале нет и быть не могло…
Стоп-стоп-стоп! Хотелось бы сразу отвлечься (ну, или наоборот, заострить на этом внимание), поскольку речь в дальнейшем и пойдет по большей части о переводе японских стихов.
Хочешь не хочешь, но необходимо пояснить тезис про отсутствие рифм в японских стихах. «Как это возможно!» - возопит тут читатель, взращенный на гениальных строках Пушкина, Пастернака, Бродского ну или, на худой конец, Федора Сваровского. – «Как это вообще возможно?» Да нет ничего проще, уважаемый читатель. И дело тут не в том, что у японцев все не так, как у нормальных людей, чего уж от поэзии-то тогда ждать. Нет, дело тут в грамматике.
Подождите, подождите, не расходитесь, сейчас будет небольшой, ну просто микроскопический экскурс в грамматику, поскольку полагаю, что далеко не все с малолетства владеют японским языком на уровне «intermediate», не говоря уж о «advanced».
Причина столь неочевидной для русского человека невозможности рифмовать строки кроется в структуре японского предложения. Дело в том, что каждое предложение в японском языке должно оканчиваться глаголом, а японские глаголы могут иметь очень и очень ограниченное количество окончаний (ну, скажем, буквально три-четыре). И вот как прикажете рифмовать, если окончания всех строк звучат практически одинаково?!
Я хотела бы также обратить ваше внимание на мелодичность стихов Александра Аркадьевича. Думаете, это есть в оригинале? Да черта лысого! Мелодика русских стихов (по крайней мере, большинства из них) рождается из грамотного чередования ударных и безударных слогов. Ну, вы знаете, все эти ямбы, хореи, анапесты и амфибрахии, не к ночи будь помянуты. А вот тут нас ждет засада – в японском (кто бы мог подумать!) в помине нет ударения. Ну вот не поверите – нету.
Невольно приходится делать вывод, что красота вышеприведенного стихотворения (кроме смысла, разумеется, и выражений) целиком на совести (тьфу ты!), целиком является заслугой Александра Аркадьевича. И таких блестяще переведенных стихов в романе – тысяча и одна ночь!
Ну ладно, давайте не будем так уж переживать за бедную японскую поэзию. Как-то жила она тысячу лет без нас и дальше авось благополучно проживет без осуждающего покачивания головой всяких «гайдзинов» (иностранец – пренебрежит.). Не имея такой власяницы для смирения языковой плоти, то бишь, таких ограничений, как рифма и стихотворный размер, японцы придумали другие правила, которые и позволяют отличить стихотворение от прозы даже во время тяжелого похмелья.
Не хотелось бы сейчас читать ликбез об основных правилах различных жанров и смаковать чудесные хайку Басё. Вы это и так без меня знаете: лаконичность, многое в малом, обязательное упоминание времени года и бла-бда-бла и бла-бла-бла. А кроме того, обязательно фиксированное количество слогов в стихотворении. В достаточно поздно появившихся хайку, коими писал Басё, их семнадцать, к примеру. В стихах жанра «танка», изобилующих в романе, таких слогов должно быть строго тридцать один. И не просто тридцать один слог, а расставленные в определенной последовательности. Всего пять строк, а в них такое чередование количества слогов: пять – семь – пять – семь – семь. Ну вот что тут будешь делать - понравился японцам в древности такой вариант, усмотрели они в нем красоту. И не нам судить: искусство – это условность по определению.
Тот, кто смотрел мультфильм «Аватар: Легенда об Аанге» (тоже шедевр в своем роде), вобравший в себя элементы аниме и восточных культур, может быть, помнит серию, в которой Сокка случайно попадает в женский литературный клуб. Девушки в нем общаются только с помощью стихов, причем определенного жанра (читай – фиксированное количество слогов). Девушки говорят высоким литературным стилем, но
Сокка, не растерявшись, тут же начинает выдавать стихотворные ответы на скажем так, более приниженном в стилистическом смысле языке. Однако девушек это не сильно фраппирует: еще бы – ведь главное правило бобового клуба соблюдено, и количество слогов не больше и не меньше требуемого. Но вдруг – о ужас! – Сокка то ли не хватает одного слога, то ли он говорит лишний, и его литературная карьера заканчивается, не успев начаться. Бедный Сокка вылетает (в прямом смысле) с треском из девичьего клуба.
В «Повести о доме Тайра», написанной то ли в начале тринадцатого, то ли в конце двенадцатого века (нашей эры, нашей, расслабьтесь), использовались разные виды стихотворных жанров. Ну, скажете вы, чего там писать. Рифмы нет, стихотворного размера тоже. Но даже и без этого сложно. Попробуй-ка уложись тютелька в тютельку в необходимое количество слогов. Да еще чтобы со смыслом непростым, с этаким подвывертом, подковыркой или намеком. А у японцев это неплохо получается. Причем в романе они все эти танка еще и экспромтом выдают. Прямо как пирожки горячие выпекают.
Любой герой романа, имеющий образование не ниже оксфордского (а их там, почитай, каждый первый) полагал своим наипервейшим долгом сыпать этими стихами налево и направо. Ну вот просто без продыха. Вошел, поклонился, буквально, и тут же с порога что-нибудь там сморозил по быстрому: опять, типа, погода нелетная, рейс на Мальдивы отменили, сижу на чемоданах и смотрю с тоской на клин перелетных птиц. Все дружно похлопали и в ответку ему: ага, и не говори, любуюсь весь такой самоизолированный с десятого этажа, как дворник под сакурой дремлет, и грущу, что ее лепестки мне на рукав не падут. А тот опять им в ответ что-нибудь забацает. И все довольны, и королева в восхищении, и день взятия Бастилии не впустую прошел.
Кажется наш линкор опять сбился с курса. О чем это мы? Ах да, я вспомнила. До этого лирического отступления в квадрате, если не в кубе, речь шла о том, что сижу я, любуюсь всем этим совершенством в виде толстенной книги и в испытываю восхищение прямо таки вселенского масштаба проделанной титанической работой. И вползает тут мне в душу этакое маленькое искушение (ну разумеется, с подачи лени, которая, пресытившись разной япономатью, хочет расслабленно почаевничать на Пикабу.ру). И искушение это из разряда самых подленьких: «Слушай, подруга, а чего нам трудиться и самим глаза об иероглифы стачивать? Давай возьмем этот кусочек отсюда, из книги! Он же родимый вот прямо тут, под руками, то бишь перед глазами. И нужна-то тебе всего лишь одна несчастная глава, какой-то десяток-другой абзацев. Ну ты посмотри - как уже все красиво переведено, тут и делать-то ничего не надо. Он же, отрывок этот, уже и по коробу скребен, и по сусеку метен, и на сметане мешен, да что там говорить, и на окошке уже стужен! И даже не обязательно ему ноги от бабушки с дедушкой делать, авторов отрывка можно отдельно указать, разрешения попросить (или у наследников), неужели откажут?»
Скажу честно, вопрос в тот момент, как же поступить, не был решен однозначно. Однако понимание того, что использовать чужой труд я не буду ни в коем случае, постепенно вылилось бронзовым памятником моей же принципиальности и как всякий приличный памятник на робкие намеки лени отвечать перестало.
«Ну что ж, - тяжело вздохнула совесть, - придется или что-то в духе оригинала писать, или… или… одно из двух. Ладно, пусть, но только не сейчас. Лучше хуже, но позже, как говорила одна моя подруга. Утра вечера мудренее, а работа, известное дело, не волк, в заповедник не убежит».
В тот день окончательное решение так и не было выстрадано. Совесть с ленью остались каждый при своем и временно утихомирились. До окончания романа оставались еще вагон и маленькая тележка, посему многостраничная хроника японских клановых разборок заняла свое законное пыльное место на книжной полке.
Лето постепенно выгорало и понижало градус. Пилат, как известно, летел к концу, были уже проверены все ижицы и яти, не с причастиями и прилагательными слились в страстном объятье или, напротив, окончательно разъехались, поделив полюбовно тумбочку и кота. А когда на самой последней странице был поставлен самый распоследний знак препинания, и автор задумался над тем, ставить ли под всем этим опусом слово «конец» или без него красивше будет, то вот тогда прежний нерешенный вопрос ехидно дематериализовался и повис в воздухе дамокловым мечом.
Нет-нет, выкинуть этот отрывок из книги представлялось совершенно невозможным. Он был нужен мне как… как глас вопиющего в Сахаре, как… как рыба об лед, как… как в бровь и в глаз, как… как синица в руках, а журавль в Инстаграме. Ну, в общем, жизнь без него была лишена всякой ценности и почти всякого смысла. Этот отрывок был именно той засушенной виноградинкой, которая должна была оставить особое послевкусие и презабавно выпирать из теста романа.
«Ну вот и приплыли, как на картине Репина, которую Репин не писал, - заметила совесть, с грустью поплевывая на незажившие мозоли, - что делать-то будем?»
Я снова посмотрела на важный для меня отрывок. Переделать его? Сварганить что-нибудь похожее? Вай нот, как говорили древние мудрецы.
Я еще раз пролистала глазами главу. Ах! От этих древних строк веяло такой самобытностью и извращенностью мышления далеких и ментально-непостижимых самураев, что кощунственная рука опустилась, не успев даже подняться. Каждое слово, каждый звук был прекрасен, как томительно звенящая дудочка пастуха в молочной мгле зеленого утра юности.
И я сдалась. Поняла, что придется якшаться с оригиналом, и я не отступлю, пока последняя закорючка древней рукописи не станет для меня такой же ясной, как мем с орущим котом или надпись в маршрутке: «Ведьмаку заплатите чеканной монетой!»
Глава 2 А дойти ли до кур?
Итак, передо мной вставала длинная перспектива копаться в малопонятном тексте то ли двенадцатого, то ли тринадцатого века. «Кой черт занес тебя на эти галеры?» - моя лень попыталась воззвать в последний раз к разуму, но все ее попытки были подавлены в первоисточнике.
Ладно, засучим рукава по самую шею и поработаем. Прежде всего, разумеется, нужен был сам текст. Чего проще, скажете вы, ты о таком понятии, как Интернет, не слыхала? Вам легко рассуждать, а вы сами что-нибудь на японском искали? Я – да, и не раз. Нет, в общем, искабельно, конечно, не спорю, но… Но люди, там же не кириллица, и даже не латиница, там иероглифы. Нет, я, конечно, пару тысяч (то есть честный школьным минимум) выучила и юношеское ГТО сдала, но дальше мой энтузиазм почему-то иссяк, и этот родник так больше и не забил.
О, я даже вспомнила тот момент, когда вогнала штык в землю. В то время я пылала неподдельным интересом к изучаемой культуре и читала все, что только ни попадалось под шаловливые ручонки. И вот я читаю какой-то занудный и депрессивный (у японцев редко бывают другие) роман и там такая сцена.
В больницу после дорожного происшествия поступает пациент, которого привозит полицейский. Главный герой, врач (он, кажется, потом в озере самоутопился, ну ладно, это неважно) принимает этого пациента. Врач читает протокол полицейского и замечает ему:
- Вы тут слово «перелом» неправильно написали.
- Почему?
- А иероглиф не тот. Вот этот иероглиф обозначает «закрытый перелом», а надо «открытый».
Нет, ну вы слышали? Я полагаю, что даже у полицейского в книге должна была в тот момент отвиснуть челюсть.
Вот тогда я и решила твердо, что надо срочно завязывать с иероглификой, а то тоже, не дай бог, на дно озера отправишься.
Короче, осталась я с этими жалкими парой тысяч иероглифов, и ни о чем не жалею. Более того, скажу вам по секрету, что как и многим другим японцам, этого минимума при скромном расходовании может хватить на долгую и счастливую жизнь. Итак, о чем это мы? Ах, да. Поиск японской инкунабулы.
Что может быть проще, чем найти в интернете роман (сам автор, как вы понимаете, уже с тысячу лет в японском раю и претензий к тиражированию своего детища не предъявляет) и скопировать оттуда нужный фрагмент. Можно-то, конечно, можно, но ведь лениво же.
