Все пять часов комфортного полёта Ева раздумывала над тем, что произошло, пыталась связать концы с концами, но ничего не получалось. Какая -то муть в голове. Перед глазами возник образ Закира, она вздрогнула от неожиданности. Дрёма, потихоньку окутывавшая её, мгновенно слетела. До конца полёта страх держал её в своих тисках. Иногда, её мысли на несколько минут возвращались к Мураду и тогда страх на несколько минут отпускал её затуманенный мозг.
Она чувствовала себя одинокой и потерянной, когда спускалась с трапа самолёта, приземлившегося в Казанском аэропорту. Её пугали люди, которые были вокруг. От них исходила угроза, она чувствовала это. Но не знала как от них защититься. Помимо страха в её душе кипело множество эмоций: гнев, обида, боль, разочарование. Непонимание того, что произошло и главное боль от потери. Но сильнее всего была пустота. Пустота, оставленная человеком, который, как она думала, будет рядом всегда. Теперь имея две раны в сердце, она должна начать новую жизнь, оставив позади всё, что связывало её с Мурадом и с тем местом, которое принадлежало ему. Она надеялась, что ей это удастся, только бы опять не появился Закир.
Мурад не знал, что сейчас чувствовал. Его усталый мозг на какое-то время отключился, он всегда так делал, когда хотел защитить своего хозяина от боли, чтобы не вызвать Агонию, предшествующую смерти.
Но когда он включался, Мурада вновь начинало ломать, как наркомана, когда его отлучают от дозы, и он опять чувствовал боль, от которой, нервы закручивались в узлы, кости превращались в пепел, сердце разлеталось по пустыне, как осколки хрустального стакана при ударе о бетонную стену. Прошло уже много времени, когда он, бросив спорткар на дороге пришёл сюда, где не было троп и людских следов, только барханы, переходящие из одного в другой. Здесь он один среди песков и не было надежды что кто -то заметит его.
Горло пересохло, лишив его голоса. Втягивая в себя горячий воздух пустыни, и не имея возможности утолить жажду, он только продлевал муки. Ему было всё равно ведь он пришёл сюда чтобы умереть. Сдохнуть в этой сухой раскалённой от зноя, пустыне. Превратиться в обуглившийся кусок мяса на истлевших костях, который ломая зубы будут грызть шакалы или гиены. Потому что в душе у него сейчас только выжженая пустыня и не было сил и желания возвращаться к жизни. Зачем ему такая жизнь, если та, которой он отдал своё сердце предала его, сбежала с другим. Как жить после того, что произошло. А чему он удивляется, девочка слишком хороша, чтобы связать свою жизнь с таким обезображенным шрамами уродом.
Неожиданно перед глазами замелькали картинки из прошлого. Мурад схватился за голову, чтобы не дать ей расколоться пополам от боли. Сначала перед ним пронеслись события его детства. Перелистывая страницу за страницей, он видел маму добрую, ласковую, а потом трясущуюся от страха. Затем отца, изверга, калечившего всех, кто был рядом.
– Черномазая сука, – вопил пьяный недочеловек и бил ногами ранее красивое, а теперь исхудавшее, искалеченное тело, своей жены арабки, скрюченное калачиком на полу.
Мама была невероятно красивой. Люди оборачивались вслед, провожая её восхищённым взглядом. Но потом её красота померкла, глаза потускнели, уголки губ скорбно опустились, и она медленно превращалась в худенькую безмолвную неприметную старушку, дрожавшую от страха перед ублюдком, уничтожавшим её личность.
Кадры, как вспышки молнии, проносились перед глазами, собирались в картины, каждая отдельный период его прошлого. Они были настолько реальными и натуралистичными, как будто всё произошло вчера или даже сегодня.
Самым страшным был тот кадр, когда зверь в очередной раз издеваясь над бедной женщиной облил её шикарные, заплетённые в толстую косу волосы бензином и поднёс к ним горящую спичку. Они вспыхнули, превратившись в факел. А ублюдок пристроился сзади и насиловал её, склонив голову жертвы над бочкой наполненной наполовину водой, чтобы она видела в ней своё отражение и страдая от боли, понимала, что это её конец.
Восьмилетний мальчик прятался в собачьей будке и кусая в кровь руки наблюдал за происходящим. Его мозг и, наверное, сердце не выдержали, потому что он потерял сознание. Очнулся, когда мамы уже не было. Он даже не знал похоронена она или нет. Его детская память напрочь заблокировала этот эпизод. Он вообще не помнил, что у него когда-то была мама.
Зато он хорошо помнил боль от окурков, которые нелюдь, звавшаяся его отцом, гасила о его детскую ещё не окрепшую спину с выпирающим от недоедания хребтом и просвечивающимися через тонкую кожу рёбрами.
И теперь это всё всплывала в его памяти, обливая его тело потом, а душу кровью. Эти картинки слишком болезненно возвращали память, настолько болезненно, что всякий раз, когда очередная врывалась в мозг, наполняя его событиями из прошлого, Мурада трясло и взрывало фонтанами боли, они обрушивались на него, словно цунами, заполняя ослепительными кадрами провалы и чёрные пятна его сознания.
Он упал, уткнувшись лицом в подстилку, на которой сидел, и, стиснув зубы, застонал от боли, а в это время кто-то невидимый продолжал прокучивать перед его помутневшим взглядом кино его прошлой жизни. Казалось, это никогда не кончится. Один кадр страшнее другого мелькал перед глазами. Некоторые проходили быстро он едва успевал улавливать их содержание, другие останавливались, как будто смола в дерево въедались в мозг. Наверное, он потерял сознание, потому что картинки исчезли, и он перестал что-то чувствовать.
Он не знал сколько времени пролежал лицом вниз. Солнце уже спрятало свои лучи и ночь готовилась окутать пустыню покрывалом. Фархад вместе с Маликом и Дамиром нашли его полуживого с пересохшими, растрескавшимися губами и равнодушным потухшим взглядом.
Его долго возвращали к жизни, организм сопротивлялся. Только через неделю с помощью лучших королевских врачей он вернулся в реальность. Ещё через две недели его, наконец, выписали. Всю дорогу, пока, Мурад ехал домой, он хранил молчание. Только дома, приняв душ и переодевшись, спустился к бассейну, сел на диван напротив Дамира, попросил принести чашку кофе. Выпив её, некоторое время задумчиво смотрел в сторону залива. Затем повернулся к Дамиру и заговорил.
– Ко мне вернулась память. Я вспомнил даже то, что забыл, когда был ребёнком. Похоже, моя память, боясь, что я могу свихнуться, все эти годы оберегала меня. Наверное, это правильно, потому что, если бы я не забыл, как мой ублюдочный папашка издевался над мамой и как живую облил бензином и сжёг, а пока она горела, эта тварь трахал её, мне бы снесло крышу. Я даже не знаю, жив ли он. Лучше бы сдох. Потому что первое, что сделаю, когда мы вернёмся домой, я найду его. Если он жив, сварю живьём в его же собственной моче.
– Я рад что ты всё вспомнил. Значит теперь мы можем вернуться домой? Братва ждёт. Многие будут рады что ты жив, но не все. Мы можем остаться здесь если хочешь, будем жить спокойно. Правда без адреналина, к которому с детства привыкли. Но и без него люди неплохо живут.
– Конечно. Только мы с тобой не умеем жить спокойно. Поэтому в Россию на машине, на самолёте или пешком, хоть ползком на брюхе, но мы вернёмся. В этой стране вроде уже всё своё, но, если присмотреться всё здесь чужое. А там всё наше, родное, всё, к чему мы привыкли с пелёнок, там Родина.
– Значит ты решил вернуться в Россию?
– Да. Мы должны быть там откуда вышли и где наши корни. Доделать дела, которые не доделали. Наказать виновных, о которых я надеюсь ты мне расскажешь. Я многое вспомнил. Но у меня осталась куча вопросов. Похоже я вспомнил всё, что важно, а что не очень, пока осталось за кадром. Но я хочу вспомнить всё, чтобы не было недопонимания и главное, хочу, чтобы ты подробно рассказал о том, как мы выжили. Начни с того момента как мы встретились с Паном.
– Хорошо я всё расскажу. Кстати, как мне тебя называть?
– Пока мы здесь всё должно остаться по-прежнему.
– Что-то хочешь спросить или я могу сразу начать рассказ?
– Скажи, кто такая Надя Вольская, вертится в памяти не могу вспомнить? – спросил, растирая виски ладонями.
– Мать Евы. Она умерла, когда Еве было двенадцать. Ты был влюблён в неё, но она любила Айдара Абашева. Вышла за него замуж, родила дочь. Теперь ты любишь дочь Нади Вольской и Айдара Абашева. Эта девочка стала смыслом твоей жизни. А теперь она…
– Я знаю где она. – Подняв ладонь кверху, как делают это арабы, прервал друга Мурад
Затем откинувшись к спинке дивана, закрыл глаза. Несколько минут сидел так тихо, что казалось заснул.
– Ты знаешь я всё вспомнил благодаря Еве. Эта девочка послужила триггером, недостающим звеном, из-за которого тормозил мой мозг. Ева Абашева, по мужу Акаева. Какая у неё сейчас фамилия?
– Так и осталась Акаева. Ей поменяли паспорт, чтобы не было штампа о замужестве, но фамилию оставили.
– Значит у адвоката получилось освободить её по Удо. А что с этой шлюхой, сестрой Евы?
– Сидит, дали двенадцать лет. А Еву полностью реабилитировали. Казбеку удалось обнаружить видеокамеру установленную Закиром в картину, висевшую напротив его кровати. Видно, опарышу нравилось пересматривать сцены секса. На записи хорошо видно, как Алия убивает любовника, а потом заставляет Еву схватиться и держать нож.
– Это хорошо. Надо, сделать так, чтобы этой сучке жизнь в колонии не казалась сладкой.
– Уже сделали. Сидит в самой поганой хате. Ты же знаешь Ворону?
– Знаю, такая же отмороженная как Седая.
– Вот к ней и посадили. Да ещё строго настрого наказали прессовать барышню. Я узнавал, крылья ей хорошо помяли, теперь долго не сможет взлететь.
– Как Абашев воспринял такие перемены?
– Тяжело. Похоже он не ожидал такого исхода. Как ты думаешь, каково узнать, что любимая доченька виновна в смерти зятя? Бедный старик заработал инсульт. Теперь в инвалидном кресле. Переписал весь бизнес на Карину, чтобы Еве ничего не досталось. Есть ещё мысль подсунуть ему доказуху, что Алия от Мирхата Мирзоева. Он много раз бахвалился, что Айдар его дочку кормит.
– Тварь. Получил по заслугам. У Карины нужно забрать всё что она получила от Абашева. Хватит жить за чужой счёт. Всё, что Айдар получил от отца первой жены, должно принадлежать Еве. Карина здесь вообще с боку припёка.
– Ильшар занимается, подложили её под нашего пацана. Она не догадывается. Назначила его управляющим, сама же ни черта не понимает в бизнесе. Привыкла жить за чужой счёт, доверенность генеральную на мальчика выписала. Там такая любовь. Любит сучка молодых, похоже совсем башку снесло.
– Чему ты удивляешься, она всегда была слаба на передок. Может Айдар и был у неё первым, но Алия точно не от него.
– Да, об этом все знают, кроме него. А мы ему подсунем доказательства. Пусть хлебает большой ложкой, может в каком-нибудь месте дрогнет, что дочь родную на воду променял.
– Карина хорошо умеет присесть на уши, чтобы прийти на всё готовое и пользоваться в своё удовольствие. Мы с тобой знаем сучку ещё со времён нашей юности. Кто только её не пользовал. Она высосала с Айдара всё что могла, а теперь зачем ей немощный старик в инвалидной коляске. Сдаст в дом престарелых и загребёт всё, что от него останется.
– Ничего ей не достанется, процесс уже запущен, через пару месяцев барыня станет нищей, а всё перейдёт к Еве.
Артур закрыл лицо руками некоторое время сидел, опустив голову к коленям.
– Плохо себя чувствуешь? – спросил Дамир. – Может врача?
– Нормально. Ты забыл, что я только что из клиники.
Несколько минут он сидел молча, уставившись в одну току. Затем задал вопрос, который похоже его очень волновал.
– Удалось что-нибудь выяснить про Вадима Воронько? Нашли его?
– Нет. Непонятно зачем он кормил Еву снотворным и почему оставил одну, а сам сбежал. Только поженились, он не должен был отходить от неё ни на шаг, а он исчез, как будто и не было его вовсе, столько времени прошло, а его никак найти не могут. Но найдут. Не переживай, через год, через два, через пять, но его найдут.
– Я не переживаю. Это теперь забота Евы. Она выбрала его себе в мужья.
Дамир внимательно посмотрел на друга. Он знал, что Мурад пытается казаться безразличным, но его глаза выдавали правду — он был раздавлен тем, что произошло.
– В этом деле много странностей, Мурад. Такое ощущение, что не было никакого никаха. Это монтаж.
Мурад резко поднял голову, его глаза сверкнули.
— А её слова тоже монтаж? — выпалил он, и его голос дрогнул. — Ты не видел, какой ненавистью горели её глаза, когда я попытался обнять её. А я… — он замолчал, сжав кулаки так сильно, что костяшки побелели.
Дамир молчал, давая другу возможность выговориться.
— Я не только увидел, но и ощутил это на своей шкуре, — процедил Мурад сквозь зубы, его голос сорвался, превращаясь в хриплый шёпот, словно каждое слово резало ему горло. В глазах полыхала боль, а кулаки, сжатые до белизны, дрожали от напряжения. — Она называла меня уродом... монстром... исчадием ада. Говорила, что жалеет, что я не сгорел в том проклятом пламени.
Он замолчал, с трудом сглотнув подступивший к горлу ком. Его взгляд стал острым, как лезвие, пронзая Дамира насквозь.
— Как ты думаешь, что могут сделать с человеком слова? — продолжил он, повысив голос, но тут же снова снизил его до едва слышного шёпота. — Как ты думаешь, что чувствует мужчина, когда женщина, которую он любит больше жизни, ради которой готов на всё, смотрит на него, как на чудовище? Чудовище, которое вызывает у неё лишь отвращение и жалость!
Мурад резко поднялся, как будто воздух, которым были наполнены его лёгкие стал для него невыносим. Он сделал шаг в сторону залива, повернулся спиной к Дамиру, но даже так было видно, как напряжены его плечи.
— Ты можешь представить? — спросил он, оборачиваясь и вновь повышая голос. Его лицо исказилось от боли и гнева. — Представить, что значит быть изуродованным, знать, что твоё отражение в зеркале пугает даже тебя самого? И потом услышать, как та, ради которой ты дышишь, называет тебя монстром... Уродом... Существом, достойным лишь презрения и ненависти.
Его голос дрогнул, но он продолжал, не в силах остановиться:
— А служка... Тот паршивец иеродиакон помнишь он рассказал нам, как она жаловалась своему любовнику. Жаловалась, что мои прикосновения вызывают у неё отвращение. Что мои руки, мои губы... всё, что я делал, чтобы показать свою любовь, было для неё пыткой.
Он рассмеялся — коротко, горько, безрадостно. Этот смех резанул по ушам, как скрежет металла.
— Ты понимаешь, что это значит? — простонал он, снова поворачиваясь к Дамиру. Его глаза, наполненные слезами, сверкали от боли и отчаяния. — Я пытался убедить себя, что он лжёт. Что она не могла так говорить. Но потом её слова... её взгляд... её ненависть, разорвали меня на части.
Мурад опустил голову, провёл рукой по лицу, как будто пытался стереть воспоминания. Но они, казалось, въелись в него глубже, чем шрамы на коже.
— Знаешь, что самое страшное? — добавил он уже тише, почти шёпотом, но в этом шёпоте была такая сила, что Дамир невольно вздрогнул. — Самое страшное — это то, что я начинаю верить ей. Начинаю смотреть на себя её глазами. И знаешь, что я вижу? Чудовище. Именно таким она сделала меня.
Она чувствовала себя одинокой и потерянной, когда спускалась с трапа самолёта, приземлившегося в Казанском аэропорту. Её пугали люди, которые были вокруг. От них исходила угроза, она чувствовала это. Но не знала как от них защититься. Помимо страха в её душе кипело множество эмоций: гнев, обида, боль, разочарование. Непонимание того, что произошло и главное боль от потери. Но сильнее всего была пустота. Пустота, оставленная человеком, который, как она думала, будет рядом всегда. Теперь имея две раны в сердце, она должна начать новую жизнь, оставив позади всё, что связывало её с Мурадом и с тем местом, которое принадлежало ему. Она надеялась, что ей это удастся, только бы опять не появился Закир.
Прода от 25.05.2025, 10:37
Глава 41
Мурад не знал, что сейчас чувствовал. Его усталый мозг на какое-то время отключился, он всегда так делал, когда хотел защитить своего хозяина от боли, чтобы не вызвать Агонию, предшествующую смерти.
Но когда он включался, Мурада вновь начинало ломать, как наркомана, когда его отлучают от дозы, и он опять чувствовал боль, от которой, нервы закручивались в узлы, кости превращались в пепел, сердце разлеталось по пустыне, как осколки хрустального стакана при ударе о бетонную стену. Прошло уже много времени, когда он, бросив спорткар на дороге пришёл сюда, где не было троп и людских следов, только барханы, переходящие из одного в другой. Здесь он один среди песков и не было надежды что кто -то заметит его.
Горло пересохло, лишив его голоса. Втягивая в себя горячий воздух пустыни, и не имея возможности утолить жажду, он только продлевал муки. Ему было всё равно ведь он пришёл сюда чтобы умереть. Сдохнуть в этой сухой раскалённой от зноя, пустыне. Превратиться в обуглившийся кусок мяса на истлевших костях, который ломая зубы будут грызть шакалы или гиены. Потому что в душе у него сейчас только выжженая пустыня и не было сил и желания возвращаться к жизни. Зачем ему такая жизнь, если та, которой он отдал своё сердце предала его, сбежала с другим. Как жить после того, что произошло. А чему он удивляется, девочка слишком хороша, чтобы связать свою жизнь с таким обезображенным шрамами уродом.
Неожиданно перед глазами замелькали картинки из прошлого. Мурад схватился за голову, чтобы не дать ей расколоться пополам от боли. Сначала перед ним пронеслись события его детства. Перелистывая страницу за страницей, он видел маму добрую, ласковую, а потом трясущуюся от страха. Затем отца, изверга, калечившего всех, кто был рядом.
– Черномазая сука, – вопил пьяный недочеловек и бил ногами ранее красивое, а теперь исхудавшее, искалеченное тело, своей жены арабки, скрюченное калачиком на полу.
Мама была невероятно красивой. Люди оборачивались вслед, провожая её восхищённым взглядом. Но потом её красота померкла, глаза потускнели, уголки губ скорбно опустились, и она медленно превращалась в худенькую безмолвную неприметную старушку, дрожавшую от страха перед ублюдком, уничтожавшим её личность.
Кадры, как вспышки молнии, проносились перед глазами, собирались в картины, каждая отдельный период его прошлого. Они были настолько реальными и натуралистичными, как будто всё произошло вчера или даже сегодня.
Самым страшным был тот кадр, когда зверь в очередной раз издеваясь над бедной женщиной облил её шикарные, заплетённые в толстую косу волосы бензином и поднёс к ним горящую спичку. Они вспыхнули, превратившись в факел. А ублюдок пристроился сзади и насиловал её, склонив голову жертвы над бочкой наполненной наполовину водой, чтобы она видела в ней своё отражение и страдая от боли, понимала, что это её конец.
Восьмилетний мальчик прятался в собачьей будке и кусая в кровь руки наблюдал за происходящим. Его мозг и, наверное, сердце не выдержали, потому что он потерял сознание. Очнулся, когда мамы уже не было. Он даже не знал похоронена она или нет. Его детская память напрочь заблокировала этот эпизод. Он вообще не помнил, что у него когда-то была мама.
Зато он хорошо помнил боль от окурков, которые нелюдь, звавшаяся его отцом, гасила о его детскую ещё не окрепшую спину с выпирающим от недоедания хребтом и просвечивающимися через тонкую кожу рёбрами.
И теперь это всё всплывала в его памяти, обливая его тело потом, а душу кровью. Эти картинки слишком болезненно возвращали память, настолько болезненно, что всякий раз, когда очередная врывалась в мозг, наполняя его событиями из прошлого, Мурада трясло и взрывало фонтанами боли, они обрушивались на него, словно цунами, заполняя ослепительными кадрами провалы и чёрные пятна его сознания.
Он упал, уткнувшись лицом в подстилку, на которой сидел, и, стиснув зубы, застонал от боли, а в это время кто-то невидимый продолжал прокучивать перед его помутневшим взглядом кино его прошлой жизни. Казалось, это никогда не кончится. Один кадр страшнее другого мелькал перед глазами. Некоторые проходили быстро он едва успевал улавливать их содержание, другие останавливались, как будто смола в дерево въедались в мозг. Наверное, он потерял сознание, потому что картинки исчезли, и он перестал что-то чувствовать.
Он не знал сколько времени пролежал лицом вниз. Солнце уже спрятало свои лучи и ночь готовилась окутать пустыню покрывалом. Фархад вместе с Маликом и Дамиром нашли его полуживого с пересохшими, растрескавшимися губами и равнодушным потухшим взглядом.
Его долго возвращали к жизни, организм сопротивлялся. Только через неделю с помощью лучших королевских врачей он вернулся в реальность. Ещё через две недели его, наконец, выписали. Всю дорогу, пока, Мурад ехал домой, он хранил молчание. Только дома, приняв душ и переодевшись, спустился к бассейну, сел на диван напротив Дамира, попросил принести чашку кофе. Выпив её, некоторое время задумчиво смотрел в сторону залива. Затем повернулся к Дамиру и заговорил.
– Ко мне вернулась память. Я вспомнил даже то, что забыл, когда был ребёнком. Похоже, моя память, боясь, что я могу свихнуться, все эти годы оберегала меня. Наверное, это правильно, потому что, если бы я не забыл, как мой ублюдочный папашка издевался над мамой и как живую облил бензином и сжёг, а пока она горела, эта тварь трахал её, мне бы снесло крышу. Я даже не знаю, жив ли он. Лучше бы сдох. Потому что первое, что сделаю, когда мы вернёмся домой, я найду его. Если он жив, сварю живьём в его же собственной моче.
– Я рад что ты всё вспомнил. Значит теперь мы можем вернуться домой? Братва ждёт. Многие будут рады что ты жив, но не все. Мы можем остаться здесь если хочешь, будем жить спокойно. Правда без адреналина, к которому с детства привыкли. Но и без него люди неплохо живут.
– Конечно. Только мы с тобой не умеем жить спокойно. Поэтому в Россию на машине, на самолёте или пешком, хоть ползком на брюхе, но мы вернёмся. В этой стране вроде уже всё своё, но, если присмотреться всё здесь чужое. А там всё наше, родное, всё, к чему мы привыкли с пелёнок, там Родина.
Прода от 25.05.2025, 20:09
Глава 42
– Значит ты решил вернуться в Россию?
– Да. Мы должны быть там откуда вышли и где наши корни. Доделать дела, которые не доделали. Наказать виновных, о которых я надеюсь ты мне расскажешь. Я многое вспомнил. Но у меня осталась куча вопросов. Похоже я вспомнил всё, что важно, а что не очень, пока осталось за кадром. Но я хочу вспомнить всё, чтобы не было недопонимания и главное, хочу, чтобы ты подробно рассказал о том, как мы выжили. Начни с того момента как мы встретились с Паном.
– Хорошо я всё расскажу. Кстати, как мне тебя называть?
– Пока мы здесь всё должно остаться по-прежнему.
– Что-то хочешь спросить или я могу сразу начать рассказ?
– Скажи, кто такая Надя Вольская, вертится в памяти не могу вспомнить? – спросил, растирая виски ладонями.
– Мать Евы. Она умерла, когда Еве было двенадцать. Ты был влюблён в неё, но она любила Айдара Абашева. Вышла за него замуж, родила дочь. Теперь ты любишь дочь Нади Вольской и Айдара Абашева. Эта девочка стала смыслом твоей жизни. А теперь она…
– Я знаю где она. – Подняв ладонь кверху, как делают это арабы, прервал друга Мурад
Затем откинувшись к спинке дивана, закрыл глаза. Несколько минут сидел так тихо, что казалось заснул.
– Ты знаешь я всё вспомнил благодаря Еве. Эта девочка послужила триггером, недостающим звеном, из-за которого тормозил мой мозг. Ева Абашева, по мужу Акаева. Какая у неё сейчас фамилия?
– Так и осталась Акаева. Ей поменяли паспорт, чтобы не было штампа о замужестве, но фамилию оставили.
– Значит у адвоката получилось освободить её по Удо. А что с этой шлюхой, сестрой Евы?
– Сидит, дали двенадцать лет. А Еву полностью реабилитировали. Казбеку удалось обнаружить видеокамеру установленную Закиром в картину, висевшую напротив его кровати. Видно, опарышу нравилось пересматривать сцены секса. На записи хорошо видно, как Алия убивает любовника, а потом заставляет Еву схватиться и держать нож.
– Это хорошо. Надо, сделать так, чтобы этой сучке жизнь в колонии не казалась сладкой.
– Уже сделали. Сидит в самой поганой хате. Ты же знаешь Ворону?
– Знаю, такая же отмороженная как Седая.
– Вот к ней и посадили. Да ещё строго настрого наказали прессовать барышню. Я узнавал, крылья ей хорошо помяли, теперь долго не сможет взлететь.
– Как Абашев воспринял такие перемены?
– Тяжело. Похоже он не ожидал такого исхода. Как ты думаешь, каково узнать, что любимая доченька виновна в смерти зятя? Бедный старик заработал инсульт. Теперь в инвалидном кресле. Переписал весь бизнес на Карину, чтобы Еве ничего не досталось. Есть ещё мысль подсунуть ему доказуху, что Алия от Мирхата Мирзоева. Он много раз бахвалился, что Айдар его дочку кормит.
– Тварь. Получил по заслугам. У Карины нужно забрать всё что она получила от Абашева. Хватит жить за чужой счёт. Всё, что Айдар получил от отца первой жены, должно принадлежать Еве. Карина здесь вообще с боку припёка.
– Ильшар занимается, подложили её под нашего пацана. Она не догадывается. Назначила его управляющим, сама же ни черта не понимает в бизнесе. Привыкла жить за чужой счёт, доверенность генеральную на мальчика выписала. Там такая любовь. Любит сучка молодых, похоже совсем башку снесло.
– Чему ты удивляешься, она всегда была слаба на передок. Может Айдар и был у неё первым, но Алия точно не от него.
– Да, об этом все знают, кроме него. А мы ему подсунем доказательства. Пусть хлебает большой ложкой, может в каком-нибудь месте дрогнет, что дочь родную на воду променял.
– Карина хорошо умеет присесть на уши, чтобы прийти на всё готовое и пользоваться в своё удовольствие. Мы с тобой знаем сучку ещё со времён нашей юности. Кто только её не пользовал. Она высосала с Айдара всё что могла, а теперь зачем ей немощный старик в инвалидной коляске. Сдаст в дом престарелых и загребёт всё, что от него останется.
– Ничего ей не достанется, процесс уже запущен, через пару месяцев барыня станет нищей, а всё перейдёт к Еве.
Артур закрыл лицо руками некоторое время сидел, опустив голову к коленям.
– Плохо себя чувствуешь? – спросил Дамир. – Может врача?
– Нормально. Ты забыл, что я только что из клиники.
Несколько минут он сидел молча, уставившись в одну току. Затем задал вопрос, который похоже его очень волновал.
– Удалось что-нибудь выяснить про Вадима Воронько? Нашли его?
– Нет. Непонятно зачем он кормил Еву снотворным и почему оставил одну, а сам сбежал. Только поженились, он не должен был отходить от неё ни на шаг, а он исчез, как будто и не было его вовсе, столько времени прошло, а его никак найти не могут. Но найдут. Не переживай, через год, через два, через пять, но его найдут.
– Я не переживаю. Это теперь забота Евы. Она выбрала его себе в мужья.
Дамир внимательно посмотрел на друга. Он знал, что Мурад пытается казаться безразличным, но его глаза выдавали правду — он был раздавлен тем, что произошло.
– В этом деле много странностей, Мурад. Такое ощущение, что не было никакого никаха. Это монтаж.
Мурад резко поднял голову, его глаза сверкнули.
— А её слова тоже монтаж? — выпалил он, и его голос дрогнул. — Ты не видел, какой ненавистью горели её глаза, когда я попытался обнять её. А я… — он замолчал, сжав кулаки так сильно, что костяшки побелели.
Дамир молчал, давая другу возможность выговориться.
— Я не только увидел, но и ощутил это на своей шкуре, — процедил Мурад сквозь зубы, его голос сорвался, превращаясь в хриплый шёпот, словно каждое слово резало ему горло. В глазах полыхала боль, а кулаки, сжатые до белизны, дрожали от напряжения. — Она называла меня уродом... монстром... исчадием ада. Говорила, что жалеет, что я не сгорел в том проклятом пламени.
Он замолчал, с трудом сглотнув подступивший к горлу ком. Его взгляд стал острым, как лезвие, пронзая Дамира насквозь.
— Как ты думаешь, что могут сделать с человеком слова? — продолжил он, повысив голос, но тут же снова снизил его до едва слышного шёпота. — Как ты думаешь, что чувствует мужчина, когда женщина, которую он любит больше жизни, ради которой готов на всё, смотрит на него, как на чудовище? Чудовище, которое вызывает у неё лишь отвращение и жалость!
Мурад резко поднялся, как будто воздух, которым были наполнены его лёгкие стал для него невыносим. Он сделал шаг в сторону залива, повернулся спиной к Дамиру, но даже так было видно, как напряжены его плечи.
— Ты можешь представить? — спросил он, оборачиваясь и вновь повышая голос. Его лицо исказилось от боли и гнева. — Представить, что значит быть изуродованным, знать, что твоё отражение в зеркале пугает даже тебя самого? И потом услышать, как та, ради которой ты дышишь, называет тебя монстром... Уродом... Существом, достойным лишь презрения и ненависти.
Его голос дрогнул, но он продолжал, не в силах остановиться:
— А служка... Тот паршивец иеродиакон помнишь он рассказал нам, как она жаловалась своему любовнику. Жаловалась, что мои прикосновения вызывают у неё отвращение. Что мои руки, мои губы... всё, что я делал, чтобы показать свою любовь, было для неё пыткой.
Он рассмеялся — коротко, горько, безрадостно. Этот смех резанул по ушам, как скрежет металла.
— Ты понимаешь, что это значит? — простонал он, снова поворачиваясь к Дамиру. Его глаза, наполненные слезами, сверкали от боли и отчаяния. — Я пытался убедить себя, что он лжёт. Что она не могла так говорить. Но потом её слова... её взгляд... её ненависть, разорвали меня на части.
Мурад опустил голову, провёл рукой по лицу, как будто пытался стереть воспоминания. Но они, казалось, въелись в него глубже, чем шрамы на коже.
— Знаешь, что самое страшное? — добавил он уже тише, почти шёпотом, но в этом шёпоте была такая сила, что Дамир невольно вздрогнул. — Самое страшное — это то, что я начинаю верить ей. Начинаю смотреть на себя её глазами. И знаешь, что я вижу? Чудовище. Именно таким она сделала меня.
