КАССАНДРА
(по мотивам древнегреческих мифов)
1
Всё оказалось гораздо хуже, чем я могла вообразить. Я знала, что это произойдет, видела в багровом мареве пророческих кошмаров, но даже не предполагала, что всё будет так страшно, больно, мерзко…
Троя пала — великие боги равнодушно приговорили ее. Деревянный конь с убийственным чревом, обманщик Синон, чудовищная участь Лаокоона и его детей… Но это было не всё. Был отец, убитый в храме Зевса, был малютка-племянник, сброшенный со стены на глазах у обезумевшей матери, была сестра, заплутавшая на улицах города и не сумевшая поспеть за мужем и сыном. Разрушенные святыни, сожженные жилища, разграбленные дворцы. Много всего было.
В ту ночь я не находила себе места. Все давно уже спали, утомленные после пышного празднества, где так бурно ликовали, радовались (о, сколь преждевременно!) избавлению от ахейской опасности. А мне не спалось. Я знала, всё случится сейчас, и просто ждала. Моим пророчествам никогда не верили, и на этот раз я не стала предупреждать, тревожить до срока — ко мне опять не прислушались бы, как всегда, надо мной насмеялись бы…
Но вот Троя стала медленно пробуждаться, и это было страшное пробуждение. Паника и ужас стремительно нарастали, подобно чудовищной морской волне-убийце, и эта огромная волна в мгновение ока накрыла наш многострадальный город. Все кричали, метались, кто-то хватался за оружие, кто-то спасал святыни, а кто-то просто хотел вырваться из этого хаоса, чтобы сохранить жизнь и свободу. Я знала, моя участь — плен и ранняя смерть, и даже не пыталась бежать.
Но вот охваченная огнем, стала рушится кровля дворца. Нет, час еще не пришел — не в черном дыму пожара, не под обуглившимися балками мне суждено погибнуть, и я поспешила на улицу. И вот тогда мне впервые стало страшно. Всё было в красных сполохах, лязге оружия, криках жертв. Не помня себя, я метнулась в храм Афины, что был неподалеку, с отчаянной надеждой приникла там к деревянному кумиру богини. И вдруг меня пронзило осознание: совсем скоро я перестану быть девой.
2
Пьяные от пролитой крови и долгожданной победы, они ворвались в святилище. Я не обернулась, лишь крепче прижалась к палладию. Зачем мне видеть глазами, если всё открыто внутреннему взору? Какое-то время они просто стояли и смотрели на меня, словно ничего не понимая — столь оглушающей оказалась тишина храма после безумия уличного боя. Потом один сказал:
— Женщина.
— Из знати, — добавил второй.
Да, я была богато одета и носила золотые украшения.
— Царского рода.
Второй подошел ко мне, грубо развернул лицом к себе, осветил факелом.
— Да это Кассандра!
Имя красивейшей дочери Приама и Гекубы и неудачливой прорицательницы было известно далеко за пределами Трои. Сколько славных воинов из далеких земель приезжало свататься ко мне! Увы, мне не быть женой, не стать матерью. Униженная у алтаря Афины, пленница, рабыня, наложница, убитая ревнивой царицей — вот что Мойры приготовили мне.
Этих трех ахейцев я не боялась — я знала, они не причинят мне вреда. Но не четвертый.
— Хочу ее… — глухой голос заставил меня содрогнуться.
Аякс Оилид из Локриды.
— В храме Афины, — неуверенно произнес один из его спутников, — поостерегся бы… Богиня прогневится.
— Молчи! — рыкнул Аякс и, отбросив оружие в сторону, подошел ко мне.
Я молча взмолилась к Афине, хотя знала — всё напрасно, я буду осквернена.
Грубые руки, жесткие пальцы, оставившие на моем теле немало синяков, сильное колено, мгновенно раздвинувшее ноги, которые, как мне казалось, я сжимала крепко-накрепко, и это — твердое и огромное — пронзившее мою плоть, растерзавшее, растоптавшее чистоту троянской царевны... Эта страница истории, к сожалению, закончилась так.
3
Иногда меня одолевают сомнения, а не было ли роковой ошибкой то, что много лет назад я посмела отвергнуть божественную страсть самого великого Феба? Может, я должна пожалеть об этом, может, мне надлежит раскаяться?
В ту пору мне едва минуло шестнадцать. Как-то жарким летним днем я выскользнула из душного дворца от докучного надзора нянек и служанок и убежала, как делала это уже не раз, на склоны тенистой Иды.
Хорошо зная горные тропы, я умело уклонялась от встреч как с пастухами, так и с хищными зверями. Долго-долго я бродила по пронизанному солнечным светом лесу под пение звонкоголосых птах, журчание горных ручьев и шум водопадов. Мне было так хорошо и покойно.
Но день клонился к закату, пора было уже возвращаться. Я хотела пойти через луг, собрать там ярких душистых цветов — резеды и шалфея, гиацинтов и левкоев, чтобы потом возложить их на алтарь богов-покровителей крепкостенной Трои...
Ах, как отрадно вспоминать те беззаботные дни, когда я могла вот так привольно гулять, родной город богател, процветал и ничто ему не угрожало, а мой разум был чист от тревожных видений грядущего.
4
Уже почти выйдя из-под полога леса, на повороте тропинки я едва не столкнулась с незнакомым юношей. На миг изумилась: как же я не заметила, не почувствовала его, ведь я всегда была так внимательна и чутка? Потом отшатнулась — не к добру такие встречи, кто бы то ни был.
Он же сделал шаг вперед, улыбнулся.
— Радуйся! — приветствовал он меня.
Одет просто, самого обычного роста, никаких на нем украшений и знаков отличия, но как же он хорош собой! Он прекрасен… Он так прекрасен, как не бывают прекрасны люди! Верно, это кто-то из небожителей, подумалось мне.
И тогда я знаю, зачем он тут! Но почему я?!
Он заговорил. Обыкновенные глупые слова, чтобы завлечь и соблазнить девушку. Но голос был так сладок, как не бывает у людей!
Он коснулся будто невзначай моей руки. Тепло и нега разлились тотчас по телу. Людям не под силу такое!
Он подошел ближе. Я оказалась в облаке чарующего аромата — такого дивного, такого волшебного. У меня закружилась голова…
Он почти обворожил меня, но я заглянула в его глаза — они были черны от похоти, и я отшатнулась. Мне было всего шестнадцать! Я не хотела любви мужчины, я не хотела ложиться с ним.
Но нежеланный поклонник оказался настойчив. Почувствовав, что добыча ускользает, он использовал последнее, наивернейшее средство:
— Я преподнесу тебе драгоценный дар! Ты научишься прозревать будущее!
Он обнял меня и коснулся губами у основания шеи, там, где начинают расти волосы. Я чувствовала бедром его божественное возбуждение. Но ничто не отозвалось во мне на пламенную страсть, его ласки не тронули меня ничуть. А вот обещание… Да, я хотела, глупая, я хотела дар прорицания! И я теперь точно знала, кто это. Сын Громовержца Зевса и Лето!
— Я хочу. Подари! — почти потребовала я.
И он вдохнул в меня чудесную силу. Ужасное я увидела в зыбком тумане грядущего и уже пожалела о неосмотрительной просьбе.
А он продолжал наступать:
— Раскрой свои объятия, отдайся мне, о прекрасная Кассандра!
Но я оттолкнула его и бросилась бежать. Мне было шестнадцать, и меня пугала животная страсть мужчины, будь то даже великий бог.
— Неблагодарная! — раздалось мне вслед. — Ты посмела отвергнуть любовь самого Аполлона! Я проклинаю тебя: никто и никогда не поверит твоим предсказаниям!
Ну и пусть. Сейчас — лишь бы спастись.
Но даже теперь, много лет спустя, после всех превратностей судьбы и несчастий, у меня никак не получалось пожалеть о своем выборе. Я не любила его, я не хотела, и я не стала игрушкой, утехой бога. В тот день я осталась собой.
5
Странное, смущающее видение посетило меня через несколько лет. Мужчина и женщина переплелись в страстном объятии и никак не могли насытиться поцелуями, ласками, жаркими признаниями. Мне было неловко смотреть на них, слышать их — всё так откровенно, чересчур, слишком.
Еще не раз потом бесстыдные образы нарушали мой покой. И однажды меня пронзило осознание: она — это я. Себя я видела в пророческих грезах. Но… разве могу я так любить, так желать, так гореть, так смело касаться мужчины, с таким отчаянным наслаждением отдаваться ему? И кто же он, в конце концов?!
Прошло немало времени, прежде я узнала ответ. Однажды в десятый год войны боги дали нам ложную надежду, что схватка Менелая и брата моего Париса положит конец кровопролитию. Сама Елена Прекрасная поднялась на Скейскую башню, чтобы наблюдать за исходом поединка. Я тоже была там.
Среди ахейских вождей один особенно бросался в глаза. Я старалась не смотреть в его сторону, потому что всё переворачивалось внутри, стоило только взглянуть на него. Мой отец, царь Приам, спросил у Елены, кто этот муж, великий и мощный, столь прекрасный и столь почтенный. И сжалось всё во мне в ожидании ее ответа, хотя я уже угадывала, предчувствовала его. Владыка владык, пространно державный Агамемнон Атрид!
Он, он будет моим любовником! Ему я буду шептать свои признания и мольбы, к нему стану прижиматься всем телом, силясь слиться воедино, и горячо целовать в губы… О нет! Только не это! Боги, за что?
Незаметно для прочих спустилась я с башни, убежала во дворец, спряталась в самом дальнем покое, плакала и билась, тщетно стараясь выбросить из головы кощунственное видение будущего. Неправда, нет! Не может такого быть! Он, верно, принудит меня, когда Троя падет и я стану пленницей, но никогда, никогда я не сделаю этого добровольно!
Пророчица не верила самой себе…
6
Нас согнали в одну палатку. Вчера еще царственных женщин Трои, сегодня — жалких пленниц, потерявших всё, кроме постылой жизни.
Я положила голову маме на колени, она ласково гладила мне волосы своей морщинистой рукой и пела грустную-грустную песню. Сквозь мучительную полудрему мне вдруг померещилось, что мама обратилась в собаку… Видение было настолько несуразное и дикое, что я тотчас проснулась. Хвала богам, мама всё та же. Пока.
Оглядела своих подруг по несчастью.
Сестра Поликсена. Ей повезло — ахейцы не тронули ее. И вообще, ей не быть наложницей на чужбине. Дорогой ценой, но не быть. Она еще не знает. Поликсена держится из последних сил, напряженная, вся как натянутая струна. Какую участь уготовали ей великие боги? Не став женой Ахиллеса при жизни, она станет ей после смерти. Невеста будет принесена в жертву на погребальном кургане Пелида. Скоро, совсем скоро. Безмолвные слезы омывают мои глаза.
А Андромаха рыдает, не таясь. Едва она пережила смерть горячо любимого супруга, как ей выпало еще большее горе. Смерть Астианакса всё стоит перед ее глазами. Как забыть такое? Но хочется мне надеяться, что царская диадема, добрый Гелен в качестве нового мужа и их общие дети — всё это немного умерит ее скорбь…
Что до меня, век мой не будет долгим. На той стороне моря ждет меня горькая судьба. Ревнивая супруга отомстит за нежеланные ласки, что будет дарить мне владыка владык...
Ведь не могу же я желать ласк того, кто привел эти яростные полчища к стенам Трои и стал причиной стольких бедствий, обрушившихся на мой народ и мою семью?! Не могу, не могу, хотелось мне верить. Я цеплялась за эту мысль, как за спасительную соломинку.
Но время истекает, судьбоносное мгновение всё ближе. Сейчас он придет и уведет меня в свой шатер… Я прижалась теснее к маме, чтобы еще хоть чуть-чуть напитаться ее теплом, ее безграничной любовью.
7
Они вошли, шумные, веселые, торжествующие. Обошли пленных троянок, оглядели по-хозяйски, как товар, как вещи, распределили между собой, кто кому достанется.
Где-то среди них был тот, с кем суждено мне разделить последние недели жизни и горькую смерть. Хотела увидеть наконец — и трепетала.
— Ну что ж, приступим, — важно ронял слова гулкий баритон.
Вот как звучит его голос. Никогда не слышала, не знала. Видеть видела — в пылу битвы — с высоты крепостной стены Трои, а вот слышать до сего дня не довелось. Да, это голос царя. Он полон власти и достоинства. Но не только. Отчего-то в этот миг мне показалось, что этот голос может быть и мягким, и теплым. Я будто бы даже его таким услышала своим внутренним слухом пророчицы. Но я всеми силами, яростно и отчаянно гнала эти глупые мысли прочь.
— Тебе, Неоптолем, мы отдадим Андромаху.
Как жестоко! Сыну того, кто убил ее мужа, тому, кто убил ее ребенка! Изверги!
Но Неоптолем казался доволен, он предвкушающе облизал губы, в глазах его горела темная страсть. Бедная Андромаха!
— А Поликсену отдадим Ахилессу, — продолжал распоряжаться всё тот же голос.
Владыка владык стоял спиной ко мне, я не видела его лицо, только всю его мощную статную фигуру в богатых одеждах, блестящем доспехе. Мой хозяин… Запомни — хозяин! А вовсе не то, что привиделось в болезненных снах, о которых стыдно вспомнить.
— Принесем ее в жертву на кургане после игр в честь твоего отца.
Неоптолем согласно кивнул.
— А тебе, Одиссей, достанется царица цариц Гекуба!
Одиссей лишь пожал плечами. И правильно. Никакой добычи не привезешь ты в свою Итаку. Только самого себя, да и то лишь через десять лет, после долгих и опасных странствий.
— Пусть так, владыка, на всё твоя воля.
— А это… — начал было Агамемнон, наконец повернувшись ко мне.
Я сидела всё так же, приникнув к маме. Сквозь полуприкрытые ресницы взглянула на владыку, и сердце в груди будто забыло, как биться. Изумленная, я раскрыла широко глаза и встретилась с его взглядом. Как же они смотрели на меня, его большие и умные серые глаза! В них было столько света!
— А это моя добыча, — нахально сказал Аякс.
Но Агамемнон не слушал его, он подошел ближе, протянул мне руку, вынуждая подняться.
— Нет, — проговорил владыка. — То, что ты сотворил с ней в храме Афины, не делает ее твоей. Ты поплатишься еще за свое святотатство. Дева Паллада так этого не оставит. А Кассандра — моя!
И он осторожно коснулся пальцами моей перепачканной и заплаканной щеки. Всё сжалось внутри от незнакомой боли. Это ведь ужас, да?
8
Он увел меня с собой. И я шла без страха, даже с преступной радостью. Оттого ли что колесо судьбы вращается, еще одна веха позади, а развязка, избавление всё ближе? Нет… О нет!.. Причина была другой, зачем себя обманывать.
Я послушно шла следом и глаз не могла отвести от владыки златообильных Микен. Зачарованно смотрела на его широкую спину, могучие руки и крепкие ноги, на густые темные кудри под сияющей диадемой и чувствовала, как рождались и крепли последние узы.
Афродита, сжалься! Я не могу, не могу, ведь так нельзя!
В своем шатре он поручил меня заботам рабынь, а сам ушел. Со мной были почтительны, как с настоящей царевной, а не как с пленницей. Меня купали, умащали благовонными маслами, одевали в дорогие одежды, увешивали украшениями.
Я ждала его и в то же время боялась новой встречи. Я боялась себя, а не его, я боялась, что виденное мною в пророческих грезах окажется правдой. Я не верила своим же предсказаниями, я не хотела им верить!
Он пришел поздно. И сердце мое предательски забилось часто-часто, и перехватило дыхание.
Он подозвал меня к себе и сказал:
— Омой меня, Кассандра.
И еле слышно добавил:
— Прошу.
Рабынь же не просят, им приказывают. Значит ли это, что я не рабыня для него, не пленница? Возможно ли, что и он ощущает нечто похожее на то, что мучит и терзает меня?.. Кто знает… Вот только он — победитель и может смело отдаваться своим порывам, в отличие от меня, стольких родных и близких потерявшей по его вине.
Но если он просит меня, если я не рабыня и не пленница, значит ли это, что я вольна не подчиниться и даже уйти?
(по мотивам древнегреческих мифов)
1
Всё оказалось гораздо хуже, чем я могла вообразить. Я знала, что это произойдет, видела в багровом мареве пророческих кошмаров, но даже не предполагала, что всё будет так страшно, больно, мерзко…
Троя пала — великие боги равнодушно приговорили ее. Деревянный конь с убийственным чревом, обманщик Синон, чудовищная участь Лаокоона и его детей… Но это было не всё. Был отец, убитый в храме Зевса, был малютка-племянник, сброшенный со стены на глазах у обезумевшей матери, была сестра, заплутавшая на улицах города и не сумевшая поспеть за мужем и сыном. Разрушенные святыни, сожженные жилища, разграбленные дворцы. Много всего было.
В ту ночь я не находила себе места. Все давно уже спали, утомленные после пышного празднества, где так бурно ликовали, радовались (о, сколь преждевременно!) избавлению от ахейской опасности. А мне не спалось. Я знала, всё случится сейчас, и просто ждала. Моим пророчествам никогда не верили, и на этот раз я не стала предупреждать, тревожить до срока — ко мне опять не прислушались бы, как всегда, надо мной насмеялись бы…
Но вот Троя стала медленно пробуждаться, и это было страшное пробуждение. Паника и ужас стремительно нарастали, подобно чудовищной морской волне-убийце, и эта огромная волна в мгновение ока накрыла наш многострадальный город. Все кричали, метались, кто-то хватался за оружие, кто-то спасал святыни, а кто-то просто хотел вырваться из этого хаоса, чтобы сохранить жизнь и свободу. Я знала, моя участь — плен и ранняя смерть, и даже не пыталась бежать.
Но вот охваченная огнем, стала рушится кровля дворца. Нет, час еще не пришел — не в черном дыму пожара, не под обуглившимися балками мне суждено погибнуть, и я поспешила на улицу. И вот тогда мне впервые стало страшно. Всё было в красных сполохах, лязге оружия, криках жертв. Не помня себя, я метнулась в храм Афины, что был неподалеку, с отчаянной надеждой приникла там к деревянному кумиру богини. И вдруг меня пронзило осознание: совсем скоро я перестану быть девой.
2
Пьяные от пролитой крови и долгожданной победы, они ворвались в святилище. Я не обернулась, лишь крепче прижалась к палладию. Зачем мне видеть глазами, если всё открыто внутреннему взору? Какое-то время они просто стояли и смотрели на меня, словно ничего не понимая — столь оглушающей оказалась тишина храма после безумия уличного боя. Потом один сказал:
— Женщина.
— Из знати, — добавил второй.
Да, я была богато одета и носила золотые украшения.
— Царского рода.
Второй подошел ко мне, грубо развернул лицом к себе, осветил факелом.
— Да это Кассандра!
Имя красивейшей дочери Приама и Гекубы и неудачливой прорицательницы было известно далеко за пределами Трои. Сколько славных воинов из далеких земель приезжало свататься ко мне! Увы, мне не быть женой, не стать матерью. Униженная у алтаря Афины, пленница, рабыня, наложница, убитая ревнивой царицей — вот что Мойры приготовили мне.
Этих трех ахейцев я не боялась — я знала, они не причинят мне вреда. Но не четвертый.
— Хочу ее… — глухой голос заставил меня содрогнуться.
Аякс Оилид из Локриды.
— В храме Афины, — неуверенно произнес один из его спутников, — поостерегся бы… Богиня прогневится.
— Молчи! — рыкнул Аякс и, отбросив оружие в сторону, подошел ко мне.
Я молча взмолилась к Афине, хотя знала — всё напрасно, я буду осквернена.
Грубые руки, жесткие пальцы, оставившие на моем теле немало синяков, сильное колено, мгновенно раздвинувшее ноги, которые, как мне казалось, я сжимала крепко-накрепко, и это — твердое и огромное — пронзившее мою плоть, растерзавшее, растоптавшее чистоту троянской царевны... Эта страница истории, к сожалению, закончилась так.
3
Иногда меня одолевают сомнения, а не было ли роковой ошибкой то, что много лет назад я посмела отвергнуть божественную страсть самого великого Феба? Может, я должна пожалеть об этом, может, мне надлежит раскаяться?
В ту пору мне едва минуло шестнадцать. Как-то жарким летним днем я выскользнула из душного дворца от докучного надзора нянек и служанок и убежала, как делала это уже не раз, на склоны тенистой Иды.
Хорошо зная горные тропы, я умело уклонялась от встреч как с пастухами, так и с хищными зверями. Долго-долго я бродила по пронизанному солнечным светом лесу под пение звонкоголосых птах, журчание горных ручьев и шум водопадов. Мне было так хорошо и покойно.
Но день клонился к закату, пора было уже возвращаться. Я хотела пойти через луг, собрать там ярких душистых цветов — резеды и шалфея, гиацинтов и левкоев, чтобы потом возложить их на алтарь богов-покровителей крепкостенной Трои...
Ах, как отрадно вспоминать те беззаботные дни, когда я могла вот так привольно гулять, родной город богател, процветал и ничто ему не угрожало, а мой разум был чист от тревожных видений грядущего.
4
Уже почти выйдя из-под полога леса, на повороте тропинки я едва не столкнулась с незнакомым юношей. На миг изумилась: как же я не заметила, не почувствовала его, ведь я всегда была так внимательна и чутка? Потом отшатнулась — не к добру такие встречи, кто бы то ни был.
Он же сделал шаг вперед, улыбнулся.
— Радуйся! — приветствовал он меня.
Одет просто, самого обычного роста, никаких на нем украшений и знаков отличия, но как же он хорош собой! Он прекрасен… Он так прекрасен, как не бывают прекрасны люди! Верно, это кто-то из небожителей, подумалось мне.
И тогда я знаю, зачем он тут! Но почему я?!
Он заговорил. Обыкновенные глупые слова, чтобы завлечь и соблазнить девушку. Но голос был так сладок, как не бывает у людей!
Он коснулся будто невзначай моей руки. Тепло и нега разлились тотчас по телу. Людям не под силу такое!
Он подошел ближе. Я оказалась в облаке чарующего аромата — такого дивного, такого волшебного. У меня закружилась голова…
Он почти обворожил меня, но я заглянула в его глаза — они были черны от похоти, и я отшатнулась. Мне было всего шестнадцать! Я не хотела любви мужчины, я не хотела ложиться с ним.
Но нежеланный поклонник оказался настойчив. Почувствовав, что добыча ускользает, он использовал последнее, наивернейшее средство:
— Я преподнесу тебе драгоценный дар! Ты научишься прозревать будущее!
Он обнял меня и коснулся губами у основания шеи, там, где начинают расти волосы. Я чувствовала бедром его божественное возбуждение. Но ничто не отозвалось во мне на пламенную страсть, его ласки не тронули меня ничуть. А вот обещание… Да, я хотела, глупая, я хотела дар прорицания! И я теперь точно знала, кто это. Сын Громовержца Зевса и Лето!
— Я хочу. Подари! — почти потребовала я.
И он вдохнул в меня чудесную силу. Ужасное я увидела в зыбком тумане грядущего и уже пожалела о неосмотрительной просьбе.
А он продолжал наступать:
— Раскрой свои объятия, отдайся мне, о прекрасная Кассандра!
Но я оттолкнула его и бросилась бежать. Мне было шестнадцать, и меня пугала животная страсть мужчины, будь то даже великий бог.
— Неблагодарная! — раздалось мне вслед. — Ты посмела отвергнуть любовь самого Аполлона! Я проклинаю тебя: никто и никогда не поверит твоим предсказаниям!
Ну и пусть. Сейчас — лишь бы спастись.
Но даже теперь, много лет спустя, после всех превратностей судьбы и несчастий, у меня никак не получалось пожалеть о своем выборе. Я не любила его, я не хотела, и я не стала игрушкой, утехой бога. В тот день я осталась собой.
5
Странное, смущающее видение посетило меня через несколько лет. Мужчина и женщина переплелись в страстном объятии и никак не могли насытиться поцелуями, ласками, жаркими признаниями. Мне было неловко смотреть на них, слышать их — всё так откровенно, чересчур, слишком.
Еще не раз потом бесстыдные образы нарушали мой покой. И однажды меня пронзило осознание: она — это я. Себя я видела в пророческих грезах. Но… разве могу я так любить, так желать, так гореть, так смело касаться мужчины, с таким отчаянным наслаждением отдаваться ему? И кто же он, в конце концов?!
Прошло немало времени, прежде я узнала ответ. Однажды в десятый год войны боги дали нам ложную надежду, что схватка Менелая и брата моего Париса положит конец кровопролитию. Сама Елена Прекрасная поднялась на Скейскую башню, чтобы наблюдать за исходом поединка. Я тоже была там.
Среди ахейских вождей один особенно бросался в глаза. Я старалась не смотреть в его сторону, потому что всё переворачивалось внутри, стоило только взглянуть на него. Мой отец, царь Приам, спросил у Елены, кто этот муж, великий и мощный, столь прекрасный и столь почтенный. И сжалось всё во мне в ожидании ее ответа, хотя я уже угадывала, предчувствовала его. Владыка владык, пространно державный Агамемнон Атрид!
Он, он будет моим любовником! Ему я буду шептать свои признания и мольбы, к нему стану прижиматься всем телом, силясь слиться воедино, и горячо целовать в губы… О нет! Только не это! Боги, за что?
Незаметно для прочих спустилась я с башни, убежала во дворец, спряталась в самом дальнем покое, плакала и билась, тщетно стараясь выбросить из головы кощунственное видение будущего. Неправда, нет! Не может такого быть! Он, верно, принудит меня, когда Троя падет и я стану пленницей, но никогда, никогда я не сделаю этого добровольно!
Пророчица не верила самой себе…
6
Нас согнали в одну палатку. Вчера еще царственных женщин Трои, сегодня — жалких пленниц, потерявших всё, кроме постылой жизни.
Я положила голову маме на колени, она ласково гладила мне волосы своей морщинистой рукой и пела грустную-грустную песню. Сквозь мучительную полудрему мне вдруг померещилось, что мама обратилась в собаку… Видение было настолько несуразное и дикое, что я тотчас проснулась. Хвала богам, мама всё та же. Пока.
Оглядела своих подруг по несчастью.
Сестра Поликсена. Ей повезло — ахейцы не тронули ее. И вообще, ей не быть наложницей на чужбине. Дорогой ценой, но не быть. Она еще не знает. Поликсена держится из последних сил, напряженная, вся как натянутая струна. Какую участь уготовали ей великие боги? Не став женой Ахиллеса при жизни, она станет ей после смерти. Невеста будет принесена в жертву на погребальном кургане Пелида. Скоро, совсем скоро. Безмолвные слезы омывают мои глаза.
А Андромаха рыдает, не таясь. Едва она пережила смерть горячо любимого супруга, как ей выпало еще большее горе. Смерть Астианакса всё стоит перед ее глазами. Как забыть такое? Но хочется мне надеяться, что царская диадема, добрый Гелен в качестве нового мужа и их общие дети — всё это немного умерит ее скорбь…
Что до меня, век мой не будет долгим. На той стороне моря ждет меня горькая судьба. Ревнивая супруга отомстит за нежеланные ласки, что будет дарить мне владыка владык...
Ведь не могу же я желать ласк того, кто привел эти яростные полчища к стенам Трои и стал причиной стольких бедствий, обрушившихся на мой народ и мою семью?! Не могу, не могу, хотелось мне верить. Я цеплялась за эту мысль, как за спасительную соломинку.
Но время истекает, судьбоносное мгновение всё ближе. Сейчас он придет и уведет меня в свой шатер… Я прижалась теснее к маме, чтобы еще хоть чуть-чуть напитаться ее теплом, ее безграничной любовью.
7
Они вошли, шумные, веселые, торжествующие. Обошли пленных троянок, оглядели по-хозяйски, как товар, как вещи, распределили между собой, кто кому достанется.
Где-то среди них был тот, с кем суждено мне разделить последние недели жизни и горькую смерть. Хотела увидеть наконец — и трепетала.
— Ну что ж, приступим, — важно ронял слова гулкий баритон.
Вот как звучит его голос. Никогда не слышала, не знала. Видеть видела — в пылу битвы — с высоты крепостной стены Трои, а вот слышать до сего дня не довелось. Да, это голос царя. Он полон власти и достоинства. Но не только. Отчего-то в этот миг мне показалось, что этот голос может быть и мягким, и теплым. Я будто бы даже его таким услышала своим внутренним слухом пророчицы. Но я всеми силами, яростно и отчаянно гнала эти глупые мысли прочь.
— Тебе, Неоптолем, мы отдадим Андромаху.
Как жестоко! Сыну того, кто убил ее мужа, тому, кто убил ее ребенка! Изверги!
Но Неоптолем казался доволен, он предвкушающе облизал губы, в глазах его горела темная страсть. Бедная Андромаха!
— А Поликсену отдадим Ахилессу, — продолжал распоряжаться всё тот же голос.
Владыка владык стоял спиной ко мне, я не видела его лицо, только всю его мощную статную фигуру в богатых одеждах, блестящем доспехе. Мой хозяин… Запомни — хозяин! А вовсе не то, что привиделось в болезненных снах, о которых стыдно вспомнить.
— Принесем ее в жертву на кургане после игр в честь твоего отца.
Неоптолем согласно кивнул.
— А тебе, Одиссей, достанется царица цариц Гекуба!
Одиссей лишь пожал плечами. И правильно. Никакой добычи не привезешь ты в свою Итаку. Только самого себя, да и то лишь через десять лет, после долгих и опасных странствий.
— Пусть так, владыка, на всё твоя воля.
— А это… — начал было Агамемнон, наконец повернувшись ко мне.
Я сидела всё так же, приникнув к маме. Сквозь полуприкрытые ресницы взглянула на владыку, и сердце в груди будто забыло, как биться. Изумленная, я раскрыла широко глаза и встретилась с его взглядом. Как же они смотрели на меня, его большие и умные серые глаза! В них было столько света!
— А это моя добыча, — нахально сказал Аякс.
Но Агамемнон не слушал его, он подошел ближе, протянул мне руку, вынуждая подняться.
— Нет, — проговорил владыка. — То, что ты сотворил с ней в храме Афины, не делает ее твоей. Ты поплатишься еще за свое святотатство. Дева Паллада так этого не оставит. А Кассандра — моя!
И он осторожно коснулся пальцами моей перепачканной и заплаканной щеки. Всё сжалось внутри от незнакомой боли. Это ведь ужас, да?
8
Он увел меня с собой. И я шла без страха, даже с преступной радостью. Оттого ли что колесо судьбы вращается, еще одна веха позади, а развязка, избавление всё ближе? Нет… О нет!.. Причина была другой, зачем себя обманывать.
Я послушно шла следом и глаз не могла отвести от владыки златообильных Микен. Зачарованно смотрела на его широкую спину, могучие руки и крепкие ноги, на густые темные кудри под сияющей диадемой и чувствовала, как рождались и крепли последние узы.
Афродита, сжалься! Я не могу, не могу, ведь так нельзя!
В своем шатре он поручил меня заботам рабынь, а сам ушел. Со мной были почтительны, как с настоящей царевной, а не как с пленницей. Меня купали, умащали благовонными маслами, одевали в дорогие одежды, увешивали украшениями.
Я ждала его и в то же время боялась новой встречи. Я боялась себя, а не его, я боялась, что виденное мною в пророческих грезах окажется правдой. Я не верила своим же предсказаниями, я не хотела им верить!
Он пришел поздно. И сердце мое предательски забилось часто-часто, и перехватило дыхание.
Он подозвал меня к себе и сказал:
— Омой меня, Кассандра.
И еле слышно добавил:
— Прошу.
Рабынь же не просят, им приказывают. Значит ли это, что я не рабыня для него, не пленница? Возможно ли, что и он ощущает нечто похожее на то, что мучит и терзает меня?.. Кто знает… Вот только он — победитель и может смело отдаваться своим порывам, в отличие от меня, стольких родных и близких потерявшей по его вине.
Но если он просит меня, если я не рабыня и не пленница, значит ли это, что я вольна не подчиниться и даже уйти?
