Только живот, видимо, ее не понимает. Вновь ругается… И ладно ругается, он делает ей больно. Очень больно. В отчаянии она несколько раз стучит по нему грязным кулачком с обгрызанными ногтями. Но это не помогает...
       А за окном солнце светит ярко. Так ярко, что даже темные тяжелые шторы не останавливают свет.
       Девочка зло смотрит в сторону окна, сползает с одеяла. Медленно поднимается, цепляясь рукой за грязную стену, облепленную обоями лишь сверху. Внизу они давно порваны, мелкая бумажная крошка лежит прямо на полу, смешиваясь с пылью.
       Девочка шлепает босыми ногами в коридор. Здесь темно — это хорошо. И холодно — это плохо. Холод сразу бежит по обнаженным ногам, заставляет ежиться. Мочевой пузырь опустошается, когда она перешагивает через порожек — и от этого на некоторое время становится тепло. Но тут же напоминает о себе другая боль. Болит попа, точнее то, что находится между этими странными половинками, из которых иногда выходит темная жидкость. Темная как ночь. Так считает девочка, так как слова «коричневая» она тоже не знает.
        Эта жидкость постоянно налепляется на ноги. К запаху девочка уже давно привыкла, а вот к боли — нет. Точнее сначала это не боль, а что-то странное, из-за чего постоянно хочется чесаться. Иногда она так и делает. Садится на попу и елозит по длинному полу коридора. Как собака, сказали бы соседи, но соседей здесь нет (хотя иногда до девочки доносятся звуки из-за стены), а про собак она не знает.
       Она вообще много чего не знает. Зато знает, что в коридоре стоит шкаф, и если немного погрызть его краешек, то боль в животе совсем чуть-чуть утихнет.
       А еще она знает, что ни в коем случае нельзя заходить в другую комнату, потому что там живет чудовище. Однажды она все-таки заглянула в эту комнату — уж больно соблазнительно оттуда пахло едой. Тогда у нее тоже не сложился разговор с животом. Поэтому она открыла запретную дверь: сунула пальчик в щель между дверью и косяком и потянула полотно на себя.
       В комнате было полно одежды. Целая гора одежды. Она доставала почти до ее груди. Из-под этой кучи аппетитно пахло. Она стала копать, отшвыривая в сторону ненужные тряпки. А затем увидела их... Глаза! Страшные глаза, выделяющиеся на облепленном кожей черепе! Но поразили ее не глаза цвета изумруда (этого слова она тоже не знала), а застывший в оскале рот, которым это чудище пожирает таких девочек, как она.
       Тогда ей удалось убежать и даже закрыть за собой дверь. Но больше она никогда туда не ходила...
       Девочка идет в сторону входной двери, проходит мимо кухни. Туда она тоже не ходит. Нижние шкафы давно исследованы — там ничего нет. До верхних она, как ни пыталась, добраться так и не смогла. Но главная причина ее нелюбви к кухне в том, что в окно днем заглядывает солнце, а ночью огромный фонарь на улице светит так, что болят глаза.
       В коридоре ничего не изменилось за то время, пока ее не было. Все также в стороне валяется облизанная до состояния тряпки картонная коробка, в которой ей последний раз приносили еду. Когда был этот последний раз — она не помнит. Но есть очень хочет. Очень!!!
       Она садится напротив двери, в ожидании глядя на замок, словно надеется, что он сейчас откроется — и чья-то рука поставит на пол еще одну коробку с ароматными запахами. Она знает правила игры: ей не следует приближаться к этой руке. А еще она знает, что рука никогда не открывает дверь, когда она находится в коридоре. Но ведь она может спрятаться!
       Эта мысль вызывает на чумазом личике улыбку. Ручки поднимаются и закрывают глаза. Так она сидит долго, как ей кажется. Лишь когда мочевой пузырь опустошается еще раз, она отнимает руки от лица. Но ароматной коробочки все так же нет.
       От обиды — хотя девочка не знает, что означает это слово — малышка плачет. Подходит к двери и стучит по ней. Прислушивается. Звук доносится из маленькой щели между дверью и косяком. Он шипит. Он свистит. Девочка попытается повторить эти звуки. В отличие от звука голодного желудка, голос ветра повторить не удается. Но она старается. Очень старается. Но ветер не понимает малышку и уходит.
       Девочка тяжело вздыхает, чешет голову, пробиваясь сквозь спутанные волосы до покрытой пленкой грязи кожи.
       Хочется пить. Она проводит по ногам, все еще мокрым после того, как она сходила в туалет, и облизывает руку. Шлепает до лужицы, опускается около нее на колени и начинает лакать.
       Она почти утолила жажду, когда опять слышит шум за дверью.
       Подбегает. На этот раз ветер не говорит с ней, но она слышала другие звуки. Странные. Они напоминают ей о матери. О женщине с изумрудными глазами. Такими же, как у того чудовища в одной из комнат.
       И тогда девочка кричит. Тонкие ручки колотят о дверь!
       
       
       Она не испугалась, когда открылась дверь.
       Те, кто пришел, не были ей знакомы. Не им принадлежала рука, которая ее кормила.
       Они не знали правила игры. Значит, она тоже не будет им следовать. И это хорошо!
       Она видела на лицах пришедших странные выражения. Она бы сказала, что так проявляется жалость и сочувствие к несчастной крохе. Но она не знала, что означают эти слова, да и крохой себя не считала.
       Девочка шмыгнула сопливым носом и с готовностью пошла на руки женщины, от которой так аппетитно пахло. Почти также, как от мамы.
       Ей задавали вопросы, но она молчала. Ей дали воду — и она начала жадно пить, захлебываясь, обливая свою грязную одежду, пока на город опускалась ночь.
       Мимо прошли мужчины, стараясь не попасть на нее ярким лучом света, испускаемым фонариком.
       — Бог ты мой! — прошептал один из них, открывая дверь в зал, заваленный разными вещами. Но не вещи вызвали это восклицание, а запах, который ударил в нос.
       — У нас здесь труп! — проговорил второй в рацию, освещая фонариком тело женщины с обглоданной грудью. — Черт, сколько же лет она тут пролежала.
       Но девочка уже не слышала их. Прижимаясь к груди аппетитно пахнущего тела, она покидала эту квартиру. Между тонкими полосками приоткрытых в улыбке губ виднелся ряд острых акульих зубов.