Глава 1
Одна улица, всего одна улица… У меня получится.
Собираю волю в кулак и заставляю себя бежать дальше. Я не могу опоздать. Если он уже уехал, я пропала. Всё пропало. Всё будет напрасным…
Поворачиваю в нужный переулок, едва не угодив под колёса отечественного автомобиля.
Хочу высказать водителю всё, что думаю о нём и о езде ночью без фар, но меня опережают.
— Девушка! Вы что? Вы как? — идентифицирую голос как крайне взволнованный. Мужчина. Не больше сорока лет.
— Какого хрена?! — всё же восклицаю я, спеша отойти от капота.
— Папа, а мы скоро? — слышу детский голос в салоне машины и несколько раз выдыхаю.
— Подожди, золото. У вас что-то случилось? Нужна помощь?
Я поправлю капюшон на голове и искренне произношу:
— Простите. Уезжайте, пожалуйста. Со мной всё хорошо.
Разворачиваюсь и бегу дальше.
Ошибка номер один: я только что напоролась на свидетеля и отвергла помощь.
Сколько ещё я совершу этих ошибок, прежде чем дойду до намеченной цели?
Рука адски дёргает. Не удивлюсь, если у меня перелом. Стараюсь бежать, придерживая себя за плечо, чтоб меньше беспокоить плечевой сустав и предплечье. Мысли несутся галопом. Адреналин бурлит.
«Давай, Аня, давай!» — мысленно подбадриваю себя, бросая своё тело вперёд снова и снова.
Вдалеке слышится стихающий звук мотора. Любитель отечественного автопрома не просто уехал — скрылся.
Здесь не должно быть камер, но я всё равно переживаю. Я не должна была ошибиться так быстро, не добравшись до пункта назначения.
Лёгкие горят огнём.
Останавливаюсь за два дома до нужного. Оглядываюсь.
Никого.
Он не мог ещё уехать. Я не могла опоздать.
Забыв о травме, касаюсь лба, задевая переносицу. Боль острой иголкой впивается в мозг, вызывая настоящие слёзы.
— Твою же мать… — стиснув зубы, ругаю саму себя, притопывая на месте.
Слышится тихий скрежет и механический звук. Я знаю, что это пришли в движение автоматические, плохо отрегулированные ворота. Им уже три года как нужно нормальное обслуживание и осмотр специалиста.
Сердце в груди замирает.
Пора.
Снимаю с головы капюшон и двигаюсь в сторону до боли знакомого дома. Перед глазами дрожит плохо асфальтированная дорога. Кровь стучит в ушах так громко, что, мне кажется, я перестаю слышать любые другие звуки.
Вдох. Выдох. Только вперёд.
Вижу выезжаю со двора Хонду. Ещё три года назад я в ней целовалась с любовью всей своей жизни. Помню как сейчас. Швы на сердце всё ещё ноют, но сейчас это не имеет никакого значения.
Моя игра — мои правила.
Наконец-то я попадаю под свет автомобильных фар. Не теряюсь. Судорожно всхлипываю так, что, должно быть, слышно в соседнем районе, и шарахаюсь с дороги. Под чей-то забор.
Смотрю под ноги, прислушиваясь к доносящийся звукам.
Щелчок двери. Топот тяжёлых ботинок. Перепуганный и взволнованный голос у меня за плечом:
— Девушка, вы в порядке?
Паника бьёт по разуму. Жёстко. Наотмашь.
Это не тот голос!
Медленно оборачиваюсь, не переставая всхлипывать, и демонстрирую всё своё "красивое" лицо.
Мне терять нечего. Я не должна пасовать. Ни за что!
— О боже…
Расчёт освещённости был удачным. Он прекрасно видит меня — видит то, что ему нужно видеть. Не стану записывать ошибкой номер два тот факт, что мне за светом фар не видно его самого. Я и не должна его видеть. На его месте должен был быть другой.
— Аня?
Я даже не знаю, кто из нас в шоке больше. Я, которая собиралась прыгать под колёса его отцу, а встретила любовь всей своей жизни, или он — увидев меня почти три года спустя в таком виде.
Не могу говорить. Все системы слетают в одно мгновение. В голове рой вопросов. Почему он вернулся? Почему за рулём папиной машины? Почему… именно сейчас?!
Напоминаю себе, что есть вещи важнее любви.
Киваю, позволяя сильным рукам обхватить свои плечи.
Макс держит их так крепко, что я, не в силах больше сдерживаться, стону от боли и морщусь.
Кажется, у меня всё же перелом.
— Больно? Больно, Аня? Где ещё болит?
Он пытается увести меня в сторону машины, но я буквально спотыкаюсь на каждом шагу. Будто ноги лучше меня знают, что продолжи я свой путь, дорога назад будет сожжена и обращена в пепел.
— Ты не можешь говорить? Что-то с челюстью? — не унимается мой бывший. — Сейчас я тебя усажу в машину и вызову скорую. Сейчас… сейчас… — он бормочет что-то ещё, но я его не слышу.
Наружу вырываются самые настоящие рыдания и истеричные всхлипы. Я не плачу — кричу от боли и рухнувших надежд, стыда и отголосков памяти. Мне тошно, что я должна пройти этот этап с ним. Тошно, что он меня такую сейчас видит. Тошно, что я снова вынуждена ему не просто лгать, а утопить во лжи, заставить жить ложью и быть её огромной частью.
…это должен был быть не он.
Не могу заставить себя сесть в машину. Очень совестливая и порядочная девочка внутри меня протестует и рыдает вместе со мной.
Не могу решиться. Не могу!
— Папа! Папа! Отец!!! — Макс орёт, отчего в соседнем доме, в тёмном окне загорается свет.
Не удивлюсь, если он перебудит своим криком тех, кого не разбудила своей истерикой я.
— Аня, ты можешь стоять? Милая, ну ты хоть на машину облокотись. — он бережно держит меня за талию и кричит мне это в лицо.
Я правда не могу ничего с собой поделать. Стоит ему убрать руки, как я заваливаюсь то вбок, то вперёд.
Дрожь сотрясает тело. В голове всё смешалось — чёрное и белое, плохое и хорошее. Перед глазами пелена слёз и сизого тумана.
Решившись, я шагаю в пропасть, что разверзлась у меня под ногами:
— Отчим… — шепчу окровавленными губами. — Там сестра…
— Что? Что ты сказала? — он не услышал. Или сделал вид, что не услышал.
— Сестра с отчимом. — повторяю громче, слыша приближающиеся шаги.
— Это ещё что такое?! — ревёт голос Николая Петровича. — Что стоишь? Быстро неси её во двор. Нужно умыть и осмотреть. Я скорую вызываю.
Именно таким мне и запомнился отец моего парня — властным, решительным и до жути холодным. И да, именно эту холодность я сегодня планировала обратить себе во благо.
— Ей больно! Я не могу её взять.
— Жмуров он может на выезде вертеть, а девчонку не может! Тьфу ты! Идти можешь, Анют?
Киваю. Делаю первый шаг в объятиях Макса и жмурюсь от сигналов тревоги, раздававшихся у меня в голове.
Я не смогу… С чего я взяла, что у меня всё получится?
Ухожу в себя. Абстрагируюсь от происходящего, пытаясь заглушить тревожную сирену в голове.
Уже поздно. Уже просто поздно. Не могу повернуть назад. Не имею права.
Позволяю себя умыть. Прямо во дворе из садового шланга. Кивком головы указываю на руку и помогаю снять Максиму с себя толстовку.
Я столько раз себе представляла, что он будет моим первым, что однажды разденет меня, прожигая взглядом карих глаз, полных обожания и страсти, а получилось… Вот так, собственно, и получилось.
— Это Валера, да? Твой отчим? Это он с тобой сделал? — задаёт вопрос за вопросом мужчина моей мечты.
Их двор нисколько не изменился. Здесь нет ни сада, ни огорода. Лишь небольшой клочок под мангал и беседку. Всё остальное место на участке занимает двухэтажный дом. Во дворе хорошее освещение, в виде точечных светильников на земле.
Знаю, что Макс сейчас видит меня всю, но не могу заставить себя смотреть ему в глаза.
Он возится с аптечкой и моей рукой, время от времени нервно возвращаясь к лицу и моему многострадальному носу.
— Почему ты молчишь, Ань? У тебя, должно быть, шок… Прости. Просто… он не должен был этого делать! Никто не должен был этого делать.
— Скорая в пути. — из дома выходит Николай Петрович, неся в руках пузатую бутылку с янтарной жидкостью внутри и махровый, клетчатый плед. — Выпей немного. Поможет. Собьёт шок.
Я смотрю на подтянутого и крепкого мужчину, изумляясь тому, что он всё ещё в должности полковника.
Кто же жертве домашнего насилия предлагает выпить? А экспертиза? А кровь на анализ, которая непременно укажет, что я под шафе? Решил содействовать мне по полной, даже не выслушав? Или ещё не в курсе?
— Сестра. — отрицательно качаю головой и игнорирую протянутую бутылку.
— Пап, там Милана… — замерев с окровавленной ватой в руке, Макс смотрит на отца, повернувшись ко мне спиной. — Это Валера. Нужно вызывать наряд.
— Поучи меня ещё, что и когда мне нужно делать. Сидим спокойно, скоро все приедут.
Теряю время. Когда это ещё полиция приедет и скорая? Отчим может проснуться к этому времени.
— Там моя сестра, вы не понимаете? Он может её убить!
Делаю показательный шаг в сторону открытых ворот. Мне всё равно, что накинутый мне на плечи плед падает на землю. Всё равно, что я стою среди двух мужчин, превосходящих меня по возрасту и социальному статусу, в одном лифчике и штанах. Так даже драматичнее, что играет мне на руку.
— Оставайся с ней. Я схожу. И пусть всё-таки выпьет. Ей предстоит долгая ночь… — с некой грустью в голосе отзывается Николай Петрович, наглым образом перехватив меня за болтающийся шнурок на спортивных штанах.
Тут же замираю, глядя вслед удаляющемуся мужчине, и чувствую, как мои плечи накрывают чем-то холодным. Пальцы задерживаются на моих плечах. Обжигают сквозь кожу куртки Макса. Дрожат. Нервируют.
— Как долго… Как долго это продолжается? — звучит нерешительный вопрос.
Я понимаю, к чему он ведёт. Только, кажется, все его слова о любви и прочие комплименты были ненастоящими.
Разве можно бросить любимого человека из-за разницы в возрасте и даже не посчитать, сколько ему сейчас лет?
— Какое это имеет значение, Макс? — хрипло отзываюсь я. — Мы расстались почти три года назад. И да, мне всё ещё нет восемнадцати.
— Я не об этом… Как давно?
— Как давно? Недавно. Как родилась его родная дочь, так и пошло-поехало. Последние годы вот… что-то обострилось.
— И когда мы гуляли? А ты молчала! Почему, Аня? — упрёк в его голосе мне совсем не нравится.
Забываюсь на мгновение. Говорю то, что думаю:
— Мы не гуляли, а встречались. Ходили в кино, кафе, ты провожал меня до дома, мы обсуждали книги, статьи, политику, новинки отечественного кинематографа, целовались и хотели быть друг с другом. Это потом ты с гордым видом объявил меня малолеткой, обиделся и уехал. Пока ты не знал, что мне пятнадцать, всё было хорошо!
Глава 2
Аня… Девчонка с глазами цвета льда, искристыми серо-голубыми озёрами, в которые можно было смотреть вечно.
Я помню день нашего знакомства. Мой приезд к отцу. Наша ссора. И она… Доказывающая старушке соседке, что добыла для неё на рынке последний кусок мяса, и если достопочтенной Нине Васильевне так хочется накрутить фарша и нажарить котлет, то пусть добавит гречки и сделает гречаники, ибо больше в мясном говядины не осталось.
Старушка тогда недовольно ворчала, что понаехали сюда всякие, теперь продукты опять надо по талонам вводить, а она…
— Ты зачем бабушку обижаешь, красавица? — даже не знаю, зачем решил вмешаться в разборки местных.
Стройная фигурка в белом, коротеньком сарафане вздрогнула.
Девчонка обернулась. Дерзкий взгляд впился у меня. Бровь вопросительно изогнулась, вторя движению уголков её губ.
— Ты зачем в чужой разговор лезешь? — ехидно поинтересовалась она. — Или хочешь бабе Нине за мясом съездить, красавец? Так не стесняйся. Поезжай. Я пока старикам хлеб разнесу.
… и понеслось-поехало.
Я сам не заметил, как мы начали пересекаться всё чаще и чаще. Не понял, с какого момента Аня вытеснила все конкурирующие с ней мысли из моей головы. Стала моим объектом интереса. Жить за городом кому-то, может быть, и в радость, но не молоденькой девушке. Не такой, как Аня.
Она… невероятная.
За год я ни разу не усомнился в её адекватности. Не мог даже предположить, что такой хороший, образованный и начитанный собеседник… ребёнок.
Ребёнок! Ну, а как ещё? Пятнадцать лет! Боже, я всё это время ходил под статьёй.
Ничего не выдавало в ней дитя. Работа официанткой в богом забытом придорожном кафе. Забеги по магазинам для пожилых соседей. Эрудированность… Да и будем честны, она и не выглядела на свой возраст. Даже на те семнадцать лет, о которых она обмолвилась лишь однажды, солгав мне при этом. Меня влекло к ней не так, как к остальным. Это не было похотью и страстью. Это было что-то другое, где важнее всего то, что это просто БЫЛО.
Мы и целовались-то всего пару раз… Но…
Кому я лгу? Зачем? Скажи она мне правду, я бы ждал такую, как она, и три года, и пять лет, столько, сколько бы потребовалось. Настолько девчонка забралась мне в мозг и сердце. Но Аня не признавалась до последнего. Даже её шестнадцатый день рождения организовывался под лозунгом — Анюта теперь совершеннолетняя. А на мне теперь клеймо на всю жизнь, что я чуть ли не педофил. И пусть между нами ничего интимного не было, но, кто знает, что могло бы быть, не услышь я впервые это обвинение от её матери.
— Чего скис? — выводит из пучины воспоминаний голос приставленного к нам следователя.
Прохоров отнюдь не горит желанием заниматься такой ерундой, как семейные разборки и домашнее насилие, но против моего отца не попрёшь — явился к нам в больницу как миленький.
— Мы, можно сказать, соседи. — хрипло выдыхаю я, глядя на кабинет гинеколога, куда отвели Аню. — Думаешь, отчим её… — голос надламывается.
— Я вообще не думаю. За меня будут думать факты и заключения специалистов, Максим.
На хера вообще такие люди идут в полицию? Ничего их не волнует и не цепляет… Хотя, наверное, так и должно быть, на всех жалелки и сострадания не хватит.
— …она же сказала, что ни в каких половых связях с отчимом не состояла. Чего ты так напрягся? Ты её вообще видел? Краля, которую вряд ли можно принять за малолетку.
Это Анька краля? С разбитым носом, синяком на скуле и рассечённой верхней губой, не говоря уже обо всём остальном — краля?
— Прохоров, ты бы лучше помолчал, если уж рот о фактах открыл. — стараюсь контролировать злость. — Ей семнадцать лет. Она по закону несовершеннолетняя, а ты сейчас прямым текстом даёшь оправдание мужикам, которых потянет на помоложе, ещё помоложе и ещё.
— А какой закон этим несовершеннолетним даёт право уже в свои пятнадцать бухать и детей рожать? — ухмыляется следователь, переступив с пятки на носок.
Злость подбирается к запредельной отметке.
Мне срать на всех тех, о ком говорит Прохоров. Пусть в пятнадцать, что хотят, то и делают! Они не должны быть шкалой и ориентиром при формировании мнения о подростках. Это всё не об Ане! Она не такая!
— Я попрошу у отца, чтоб тебя заменили. — говорю, сжав в карманах штанов кулаки. Желание врезать этому знатоку жизни в преклонном возрасте настолько велико, что я с трудом себя сдерживаю. — Ты понимаешь, что урод годами избивал своих детей? Если он не присунул несовершеннолетней свой хрен — это не снимает факта насилия. Он должен сесть и чем раньше, тем лучше.
Не знаю, что я мог бы наговорить ещё в порыве бессильной злости, но дверь неожиданно распахнулась.
Пунцовая и перепуганная Аня выглядывает в коридор. Видит меня и прячет взгляд.
«Неужели…» — даже мысленно не могу произнести страшное.
Вижу, как врач за её спиной отрицательно качает головой, и выдыхаю.
Спешу увести её в сторону, с неодобрением провожая взглядом Прохорова в кабинет доктора.
— Всё будет хорошо, Анют. — пытаюсь поддержать всхлипывающую в моих руках девушку. — Он ответит за всё, что тебе сделал. Не плачь. Надо ещё немного потерпеть. Следователь оформит твои показания, и всё.
