Глава 1. Великой души человек.
– Думается мне, – говорила Анна Сергеевна подруге Глафире Петровне, навестившей её в имении Вишенки. – Людей хороших больше чем плохих. Иногда мне кажется, что хорошие всякий раз показывают себя плохими. Только не пойму, зачем им это надо? – помолчав немного, добавила, – не могу я поверить, что в человеке может быть только плохое или хорошее! В каждом должно быть и то, и другое. Мне видится, что хорошего, доброго больше в человеке имеет место быть.
– Дорогая Анна Сергеевна, голубушка моя, согласна я с вами, что доброго должно быть больше, но как часто бывает наоборот. Пример рядом с вами и вы его почти каждый день видите, принимаете в доме своём, беседы ведёте.
– О ком вы говорите, Глафира Петровна, не об Иване ли Григорьевиче?
– О нём и говорю. Как может в нём доброго быть больше, коли вечно чванный, да гордый ходит, будто не видит никого. Свысока на всех поглядывает. Может и грубым словом наградить. Слышала я однажды, как отзывался он не хорошо о Владимире Дмитриевиче. Обидно мне за него было, ибо человек он добрейшей души, достойный уважения. А как-то на днях я слышала, как он Ирину Васильевну коровой назвал, беременной. Сказывал: "Не надо много мозгов для вынашивания дитя, вот вырастить да образование дать - великое дело, им непосильное и, так уже деток семеро по лавкам сидят, а денег нет. Разорены. Скоро по миру пойдут". И при этом гневно стукнул тростью по полу, я, голубушка, так и подпрыгнула от неожиданности.
– А, что ему не гневаться, коли к нему бегают, денег просят, обещают отдать, но ведь нечем. Понимает Иван Григорьевич, что не отдадут, но без лишних слов ассигнации из кошелька достает, да им даёт. Великой души человек. А вы говорите, Глафира Петровна, – глядя, с укоризной во взгляде, на приятельницу проговорила Анна Сергеевна.
– Так неведомо мне было, что дело имеет такой оборот, – почувствовав неловкость, от недовольных слов, сказанных о соседе Анны Сергеевны, проговорила Глафира Петровна, – как же мне стыдно о мыслях плохих против Ивана Григорьевича. Теперь после вашего рассказа я другими глазами на него буду смотреть. И всё-таки грубоват бывает.
– Милейший человек Иван Григорьевич, хотя и мне кажется, бывает угрюмым, а иногда раздражительным. Но ведь это не означает, что он плохой. Могу рассказать одну историю, случившуюся по весне, тогда к нам приехал артисты из Петербургского театра, со спектаклем который я мечтала посмотреть. Так вот Иван Григорьевич купил билеты и меня пригласил. Заехал за мной. Ехали мы в экипаже на Спасской, многие тогда спешили попасть на представление, кареты ехали одна за другой. И мы увидели, как нищий, простите за грубое слово, в лохмотьях, с палочкой в руках, видно ноги больные, то и дело пытался перебежать дорогу, но опять возвращался на прежнее место. Так вот по дороге движение было большое и угораздило же в этакое время решиться перейти дорогу, может, спешил куда, а ему никто, представляете, никто не уступил, а Иван Григорьевич приказал Фёдору остановиться, и вы не представляете, как был рад и благодарен человек. Поклонился и прокричал: "Благодарствую, барин". Иван Григорьевич шляпу приподнял в ответ. Сказал: "Нельзя к людям так относиться, пренебрежительно даже вот к такому, может, и не виноват он, что таким стал". А вы говорите, что он очень грубый человек. Строгий он и справедливый!
Я вот недавно видела, когда была в гостях у Глинских, таких добрых и богобоязненных, как они обращаются со слугами своими. Как было мне огорчительно. Глаша молоко несла в ведре, да споткнулась, оно и расплескалось. Так Марья Фёдоровна так на неё зыркнула, мне тут и показалось, что с губ её готово было сорваться слово бранное, но видно меня постыдилась. И опять же это говорит не о том, что она плохая, а лишь то, что строга с прислугой, дай ей только волю!
Вот и говорю, что в каждом человеке есть доброе и светлое только надо бы приглядеться и увидеть!…
Глава 2. Иван Григорьевич.
– Барыня! – вдруг услышали женщины и тут же повернулись на голос, перед ними стоял Никифор. Чуть наклонившись вперёд, будто ожидая чего-то.
– Чего тебе? – спросила Анна Сергеевна.
– Иван Григорьевич приехать изволили. Доложить велели, – проговорил он, поглядывая на барыню, зная, что Анна Сергеевна хоть и добра душой, но очень уж строга. Не позволяла прислуге появляться без её веления, и не беспокоить её по пустякам. Одно было исключение – Иван Григорьевич. Указ она им дала, как только тот появится, немедленно докладывать. Боялись они и самого Ивана Григорьевича нрава крутого и нетерпящего непослушания.
– Так, что ж ты стоишь? – в волнении проговорила барыня, махнув платочком, указывая на дверь, – зови, голубчик, зови, – при этом поправляя и без того безупречно уложенные волосы.
"Лёгок на помине", – подумала она, смотря в ожидании на распахнутые двери. Никифор не успел и шагу ступить, как в ту же минуту появился Иван Григорьевич. Был он как всегда хмур и серьёзен. Шёл он быстро, уверенно, не сводя взгляда своего с хозяйки дома. В глазах его был потаённый огонёк, делавший его лицо более приветливым. Но при виде Глафиры Петровны этот самый огонёк моментально исчез.
Чувствовалось, что присутствие этой женщины его сильно раздражало. Произошла некая борьба, известная только ему и выйдя победителем из чувства раздражения. Снял шляпу и, отдав её Никифору, не глядя на того, проговорил, подходя быстрым шагом, к Анне Сергеевне:
– Простите дорогая, Анна Сергеевна, что без приглашения посмел побеспокоить в столь ранний час.
– Ну, что вы Иван Григорьевич, мы с вами об этом говорили, и не раз, что для вас двери моего дома открыты всегда! – проговорила она смущённо, протягивая ручку, подошедшему к ней мужчины, и наклонившегося для поцелуя.
– Здравствуйте, соседушка! – глядя в её глаза, сказал он и, с неохотой отпуская её белоснежную ручку, прошёл к Глафире Петровне.
– Вы, как всегда, Глафира Петровна, прекрасно выглядите! – поцеловав её руку, проговорил он.
– Спасибо, Иван Григорьевич! Вы очень любезны! – сухо проговорила та, глядя снизу на возвышающегося над ней мужчину, натянув масленую улыбку на лицо, забирая руку из его. Подумала: "Вот ведь каков, уж не молод. Кажись пятьдесят. А всё такой же. Хорош собой. Характер конечно… грубоват, бывает…" – и вдруг услышала:
– Так не за что! – пробурчал он себе под нос, не заботясь о том, слышит ли его женщина или нет. Постукивая тростью, прошёл к креслу и, опустившись в него, вытянул ноги, ища взглядом, куда бы её пристроить. И в ту же минуту увидел перед собой Никифора раболепно наклонившегося, протягивающего руку за тростью.
– Тебе чего, Никифор?– грозно спросил он, глядя на того, и при этом поместил трость между ног, опёрся на неё рукой, – сколько можно говорить тебе, что трость ты не должен даже и думать брать! Ступай!
– Никифор, ступай! Марфе передай, чтоб стол для чая накрыла в саду!– видя недовольство Ивана Григорьевича, поспешила она выпроводить слугу. – Не желаете ли чаю отпить?
– От чая, пожалуй, не откажусь, тем более во всей губернии не сыскать такого, как у вас, дорогая соседушка! – улыбнулся Иван Григорьевич. Лицо его преобразилось, стало в нем столько хорошего и солнечного, что Глафира Петровна, видя это, очень удивилась.
Глядя на свою приятельницу и на него, она думала: "Что здесь происходит? Всего несколько минут назад Анна Сергеевна сидела бледненькая, а тут стоило, Ивану Григорьевичу появиться румянцем щёки покрылись, вон как зарделись, улыбается. Глаз с него не сводит, да и он… Так здесь чувства!"
Глава 3. Что подумать может?
– Ну, что вы, Иван Григорьевич, такого просто не может быть, – улыбаясь, проговорила Анна Сергеевна, – чай мой обыкновенный, с травками, кои растут в лесочке, а там их множество. Сама, лично собирала. Люблю я это дело. Если появится желание, так и вам могу предложить травки для заваривания чая. Будете получать удовольствие дома, испить столь чудесный напиток.
– Анна Сергеевна, ну, что ж вы лишаете меня удовольствия, чай испить из ваших рук. Или вы прогоняете меня, надоел я вам? Ежели так…
– Ну, какой вы право. Ничего такого я не имела в виду. И даже беспокоилась, что вас долго не было. После последнего вашего визита уж как вторая неделя пошла.
– Возможно, ли мне думать, что это правда, Анна Сергеевна? – не отрывая серьёзного взгляда от женщины, спросил он. Видя замешательство женщины, добавил, – беспокоились обо мне?!
– Да! – ответила та, теребя в волнении платочек белоснежный, вышитый цветочками. И вдруг встрепенулась, – Что-то долго не докладывают о чае, готов ли? – проговорила, пытаясь скрыть волнение, беря в руку колокольчик. И в ту же минуту он зазвенел нервно, призывающе. На пороге тут же появился Никифор, да так быстро, что всем показалось, он стоял за дверью и ждал распоряжений Анны Сергеевны, – что там с чаем? – спросила та.
– Готов, барыня, накрыла уж Марфа. Пожалуйте, – проговорил он, чуть наклонившись вперёд и глядя на встающих господ, поспешил распахнуть дверь.
Анна Сергеевна с Глафирой Петровной вышли на крыльцо и стали спускаться по ступенькам, за ними шествовал, важно постукивая любимой тростью Иван Григорьевич, не спускал взгляда с Анны Сергеевны. Та вдруг заволновалась, чувствуя его взгляд, неловко поставила ножку, покачнулась, но не дал ей упасть Иван Григорьевич, отбросив трость в сторону, чуть не угодив при этом в Никифора, торопившегося спуститься вперёд них, тут же оказался возле Анны Сергеевны, успел подхватить на руки и уже с ней на руках стал спускаться по ступенькам.
– Ой, Иван Григорьевич, отпустите ради Бога. Неловко-то, как получилось. Могу я сама идти, – проговорила она, упираясь ему ручкой в грудь.
– Анна Сергеевна, обнимите меня за шею. Не сопротивляйтесь, иначе мы упадём, – проговорил он, бережно прижимая женщину к себе, – отпущу вот только пройдём к скамеечке, так и отпущу, – видя смущение женщины, улыбнулся.
"Вот те на, – думала Глафира Петровна, семеня рядом, – меня не замечают, как будто меня и нет совсем", – ей вдруг обидно показалось, решила напомнить о своём присутствии:
– Кхе-кхе.
Анна Сергеевна вздрогнула от неожиданного напоминания, что они не одни, прошептала в ухо Ивана Григорьевича, шедшего уверенным шагом к скамеечке, было видно, что ему не составляло труда, нёс он её с лёгкостью и без усилий. Глафире Петровне подумалось: " Когда-то и меня так же нёс на руках Николай Игоревич, дай-то Бог вспомнить… как же наблюдать за ними чудесно…"
– Мы не одни, Иван Григорьевич, отпустите!
– Так мы уже пришли, – опуская женщину на скамеечку, – разрешите вашу ножку посмотреть, – проговорил он, озабоченно глядя на Анну Сергеевну. Вставая на колено перед ней. Видя растерянность женщины, приподнял подол, взял ножку в руку. "Прелестная ножка, – подумал он, – без сомнения, я так и думал…" – нежно ощупал и слегка повернул, проговорил, – Не больно ли вам, Анна Сергеевна? – заглядывая ей с заботой в глаза. Та лишь мотнула головой в ответ. – Вывиха нет…
– Иван Григорьевич, что вы делаете?! – проговорила Анна Сергеевна, глядя на склонившегося перед ней мужчину и всё ещё державшего в руках её ножку.
– Не волнуйтесь, Анна Сергеевна, всё хорошо! Мои опасения были напрасны, – с сожалением опуская подол, проговорил Иван Григорьевич, вставая. – Можете, голубушка, встать, – протянул ей руку. Та встала, опершись о руку мужчины и не почувствовав боли, с благодарностью смотрела на него.
– Анна Сергеевна, как вы себя чувствуете? – услышали они вдруг голос Глафиры Петровны, стоявшей рядом с ними и с сочувствием смотревшей на приятельницу.
– Хорошо, милая Глафира Петровна, – улыбнулась ей Анна Сергеевна. И вдруг промелькнула мысль: "Что подумать может обо мне и об Иване Григорьевиче?..."
Глава 4. Иван Григорьевич сердится.
Анна Сергеевна сложив аккуратно платочек и, положив на стол, встала, –
– Пройдёмте, к столу, – проговорила она и направилась в сад под яблоньку, где стоял круглый стол, накрытый белоснежной скатертью, и на нём возвышался самовар зеркальный, сверкающий под лучами солнышка, пробивавшимися сквозь ветви. В центре стояли вазочки, наполненные всяким вареньем и сладостями, булочками румяными, привлекавшими запахом свежей выпечки.
– Анна Сергеевна, как же у вас прелестно, – проговорила Глафира Петровна, садясь за стол, – сад у вас прекрасный.
– Хороший сад, радует меня. И при каждой возможности гуляю, деревьями цветущими весной любуюсь, а когда уж время созревания яблочек и груш, сама люблю срывать прямо с дерева, своими ручками и кажутся они мне слаще и вкуснее. Особый аромат у них. Согласитесь, это приятнее будет, чем с вазы взять, да труда не приложить.
"Какая женщина, – думал Иван Григорьевич, присаживаясь на стул рядом с Глафирой Петровной, напротив Анны Сергеевны, не сводя заворожённого взгляда с её лица, освещённого улыбкой, и каким-то внутренним светом. – На такой не грех жениться. Давно за ней наблюдаю. Сердце моё при виде её волнуется. Уже не раз думал, не жениться ли мне на ней? Овдовела уже как два года, да и я, три года прошло, как схоронил Марью Константиновну. Рано ушла…" – вздохнул он.
– Иван Григорьевич, что с вами? – услышал он беспокойство в голосе Анны Сергеевны.
– Так ничего, Анна Сергеевна, вспомнилось мне… Не беспокойтесь, – и уже развернувшись к соседке, обратился к ней, – Глафира Петровна, а, что не видно Николая Игоревича? Вы одни приехали? Здоров ли?
Женщина встрепенулась, обрадовалась, что и о ней наконец-то вспомнили, проговорила, беря кружку на блюдце с чаем из рук Анны Сергеевны:
– Здоров Иван Григорьевич, здоров, – улыбнулась она, изменившись в лице до неузнаваемости. Всегда чопорная, высокомерная, она вдруг превратилась в приветливую женщину, – так по делам в городе он, а я решила навестить Анну Сергеевну. Давненько мы с ней не виделись с весны, нынче уж август, безвыездно она в имении.
– А, что там делать? – улыбаясь, проговорила Анна Сергеевна, – скучно в городе летом. Все разъехались. На природу да свежий воздух. Очень по сердцу мне в имении находиться. Умиротворяет меня спокойная, размеренная жизнь. Опять же дел накопилось,… как не стало моего Константина Фёдоровича, так всё на мне, – проговорила она с грустью.
– Так нужен вам помощник, очень нужен, – проговорил Иван Григорьевич, глядя на Анну Сергеевну, ставя кружку на стол и платочком промакивая губы. – Не век же одной коротать. Хозяйство у вас большое. Хлопотное дело его вести, для такой женщины, как вы.
Анна Сергеевна не успела ответить, как услышала слова Глафиры Петровны:
– Так и я об этом уж не раз говаривала, Иван Григорьевич. Тем более Турчинов неравнодушен. Всякое внимание оказывает. Так нет, не желает Анна Сергеевна принимать его. Жаловался на днях, что отказывает ему. Богат, умён и опять же приятной внешности. За пятьдесят ему, а не скажешь. Что ни скажи, а для своего возраста хорош. Думается мне прекрасным помощником и мужем будет.
От таких слов Иван Григорьевич рассердился, платочек на стол бросил, лицом покраснел, с губ готовы были слова слететь недобрые. Сдержался. Смотрит на женщину, сердитым взглядом сверлит. Было видно его огромное недовольство.
