Глава 1. Лика=Лида
Небо было грязно-желтым. А что так?! Август. Полночь. Звёзд не видно.
– Иди, выпей за рождение братца, – и мать плеснула в стакан бормотухи.
Отчим проводил смурным взглядом действо, ему было откровенно жаль, он взял бутылку и взболтнул, проверяя остаток, но ничего не сказал тихий незлобный пьяница.
– Ты же знаешь, что мне нельзя, – отказалась Лида, поспешно домазывая паштет на хлеб, чтобы поскорее уйти с кухни.
Завтра начинался принудительный недельный отпуск, который следовало отгулять по графику и не скапливать в продолжительное отсутствие, не принятое в системе регистрации страховых полисов. Операторы менялись как перчатки в процедурном кабинете, девчонки в основном приходили приезжие, и без регистрации было сложно платить им официальную зарплату, а на конверты налички не хватало, как всегда.
Куда ей деваться на неделю, Лида не знала, глядя, как лихо семейка уходила в штопор. Это был ее первый отпуск, первая работа, и она ей нравилась, и как оператора с постоянной пропиской ее оформили на постоянной основе. За точность и за хорошую скорость в обработке данных ею дорожили. Да, ее неожиданно ценили. Для Лиды это было неожиданно и непривычно, а работа ее ничуть не напрягала, если только спина уставала, но не побаливала даже, как это было после школьных уроков.
С первой же зарплаты ей ничего не досталось, и мать хотя бы поэтому терпела дочку в доме, хорошо хоть не встречала в день зарплаты и что-то срочное можно было прикупить себе. Да и деньги шли на карту, можно было снять и вновь положить меньшую сумму, удалив предыдущие оповещения о зачислении. Лида распечатала первый расчетный листок о зарплате и теперь приносила раз в месяц новые распечатки, оставляя себе на обеды, проезд и карманные расходы, а то и этого бы не осталось. В офисе был сейф для документов, где и можно было хранить свои ценности – наушники для музыки, салфетки, прокладки, лекарства.
– Уродка!
Она услышала вслед себе. Отчим отпрянул от матери, словно вдруг проснулся от грязного слова, покрутил головой, выливая остатки в стакан. Он никогда не защищал приемную дочку, но и не нападал, как мать, если даже и пил лишку, то просто сваливался под стол. Тихий удобный муж, но надо же как-то ей самовыражаться, тем более безнаказанно.
– Уродка?.. – Лида неосознанно включила Лику, хотя мать ее иначе никогда и не называла.
Повторила она тем удивленно-насмешливым тоном, который ее поразил в устах новой сотрудницы на перекуре, когда она ей рассказывала о жизни. Она приосанилась, вскинула голову, приподняв подбородок повыше на манер Ирочки Васильевны – для которой такая посадка головы была естественной от природы, но в современном сутулом мире казалась слишком горделивой – чуть ли не воинственной… Женщина не противопоставляла себя всему миру – просто была необыкновенной красавицей. Красота присутствует в каждом живом существе, среди жаб тоже, пожалуй, но есть и не обычная приятность, а выверенная точеная изысканность, как в чертах лица, фигуре, движениях, словах… Лика не стала связываться с матерью, она однозначно была гораздо умнее своей примитивной малярши, смакующей несчастную женщину с печатью неблагополучия и послевоенного смирения на лице, обманутую парнем, родившую эту нежеланную уродку. И она шагнула прочь, не продолжая спора… Матери пришла пора поскандалить, а Лика устала, и по расписанию отчим сейчас поползет за бутылкой, ночью заявится брательник, нагулявшись до упаду, хоть его сегодня предки не споили. А завтра она уйдет как обычно из дома, как на работу, и что-нибудь придумает. Отпускные дали раньше, можно и заначить спокойно, ехать-то ей было некуда, и подругами здесь она не обзавелась.
На работе девушки дружили по интересам, так чтобы можно было и потусоваться вместе, и переночевать у более благополучной подруги. Как москвичка она сначала была очень интересна многим, а потом, когда предложения и намеки не нашли поддержки, и ей пришлось на ночные звонки отвечать отказом, мол, сама сплю на балконе, самой жизни нет, девочки постепенно отсеялись. Занять у нее было нечего, и кинуть очередной бедолаге на телефон она не имела возможности. Но ведь как-то выживали бездомные девчонки, за счет своей общительности находили пристанище и даже снимали комнаты-квартиры на двоих-троих-пятерых…
Через полгода с небольшим ей стукнет восемнадцать, ей не давали забыть об условии, что она здесь живет лишь по милости сердобольного отчима и доброте душевной мамочки и братца. Кстати, за ним следовало убрать – застелить постель, собрать мусор и грязные тарелки от компьютера, промыть полы, чем она и занялась после перекуса.
– На ночь полы мыть – из дома выметаться, – съехидничала мать, увидев ее с тряпкой.
Именно так и говаривала бабушка в свою бытность. Выметаться – так выметаться, а Лика не оставляла укрепляющих спину упражнений, к обязательности которых ее приучил местный земский врач, как себя называл дедок в деревне. И пол должен быть чистым. Лика любила, когда оставалась одна в детской, хоть и была на птичьих правах в комнате младшего брата. Она никогда не переживала о том, что такое положение вещей было обидным. Это они – а это она. Она думала и чувствовала иначе, а они вот такие, как уродились. И кто из них более убогий – судить не ей… Это защитное внушение исходило от бабушки и действительно защищало. Лика не казалась себе стойкой и крепкой, напротив, четко осознавала свои ограниченные физические возможности и автоматически привыкла рассчитывать нагрузку. Она так привыкла, так приучили, чтобы смогла выжить.
Делая растяжку и скручивание позвоночника лежа на полу, она отмечала малейшие сдвиги, намеки на контрактуру конечностей или болевые предвестники последний год не проявлялись. Дыхание не сбивалось, она добавила «ножницы» и «велосипед» для ног, затем отработала нагрузку на кисти рук. И прокралась в ванную – принять душ. Затем, набрав воды из-под крана в пластиковую бутылку, уселась к компьютеру, поискать что-нибудь новенькое в очевидном и невероятном… с кухни тянуло перегаром и табачищем, сегодня лучше спать на балконе.
Сама Лика никогда не курила, но раз в час пользовалась правом разминки, выходила в старый дворик между трехэтажными флигелями усадьбы в центре Москвы. Ирина Васильевна восхищенным взглядом встретила ее, невольно воскликнув: «Дюймовочка!» Действительно в тот день Лика оделась в самопальный сарафанчик из ситчика, из-под пышной и короткой юбочки с рюшечками выглядывали панталончики с такими же кружевными оборочками по колено. Образ получился кукольный, впрочем, как она и задумывала эту модель.
Шить ее научила бабушка, ситчики тоже остались с тех времен и переехали из деревни вместе со швейной машинкой, когда бабушки не стало. Бабушки не стало, и мать Лидии была вынуждена ее забрать до совершеннолетия, а поскольку той всегда не хватало денег, то и дом, где жила Лика с бабушкой, она продала и… пропила, конечно. С тех денег только и было толку, что купили младшему брату – любимому Саньку навороченный компьютер и сотовый телефон, который он вскоре потребовал поменять – не понравился, видишь ли. Поэтому Лика и была с телефоном.
Мать придирчиво высматривала, чтобы еще такого содрать с нежеланного ребенка. От этой жадности всё же и Лике была польза, она спала обычно на балконе, зарывшись в бабушкину перину, если не было дождя конечно. Квартира со смежными комнатами и в узкой как пенал комнате был незастекленный балкон. Братишка был избалованным и наглым, они вместе осваивали компьютер, у Лики всё получалось, в школе была информатика, и соседский деревенский парень имел свой комп и был продвинутым юзером. Он тоже жил с бабушкой, что случилось с его родителями, Лика не знала, но дядька по матери Лёнечки был весьма непрост и основательно занимался племянником, сам он жил в Химках, но почему-то не забирал сироту к себе, зато часто навещал мать и содержал весьма прилично для деревни.
С Лёнечкой Лидочка дружила, сколько себя помнила, он часто просиживал у ее кровати, когда она еще не могла ходить, рассказывал о сказочных путешествиях (дядьки?) и придумывал им имена, так она и стала Ликой с его легкой руки. Лёка и Лика – это здоровые и счастливые дети в стране чудес, где все живы, и Бог слышит маленьких человечиков.
С переездом в Москву Лидочка стала представляться Ликой, и вот впервые во враждебно настроенном доме своей семейки сказочная Лика включилась сама. Она даже приосанилась на манер взрослой Ирины Васильевны, недавно устроившейся к ним в офис. Они сидели рядом в одном боксе, где рабочие столы были установлены буквой П, и Лика натаскивала ее в правильности оформления учетных списков, иногда и помогала быстренько набрать номера полисов в отчет. От ее восклицания «Дюймовочка!» Лика расцвела, это было такое неподдельное восхищение красотой девушки, ее оценка для нее, как для гадкого утенка, была бесценна. Хотя Лика и понимала, что у тетки этой неженатый сын, и она высматривает себе будущую сноху. И по всем критериям Лика ей подходила – как симпатичная неизбалованная девушка, умница и никакая не уродка… Да уж, иметь такую мамочку было бы великим счастьем, и она сама не заметила, как выложила ей историю всей своей мучительной борьбы с болезнью, и высказала сомнение о будущих внуках от Лики, даже поделилась секретом своего имени. И тот факт, что потенциальная свекровь не поверила, еще раз подтвердил ей, что свое недоразвитие она преодолела. Самооценка имела огромное значение – жизнеутверждающее, а реальное подтверждение из уст этой обаятельной женщины – эталона красоты по Ликиным меркам укрепило в ней чувство собственного достоинства, которое она благоразумно не показывала в доме матери.
То, что у Лики в перспективе не было дома, было озвучено сразу, когда незадачливую мамашу буквально принудили органы опеки взять в квартиру, где она и была прописана от рождения. И свое рождение Лика странным образом помнила. Что в этом – мистика, а что – тайные знания странной девочки она не собиралась выяснять. Есть же интуиция, какие-то впечатления и запавшие слова бабушек, делившихся своими переживаниями. Возможно, по их разговорам Лика и составила свое представление о собственном зачатии.
Небо было грязно-желтым. А что так?! Август. Полночь. Звёзд не видно.
С печатью неблагополучия и послевоенного смирения на лице вспомнилась бабушка, ее бархатные, ласкающие любовью глаза, от которых исходило тепло и вера, что сейчас боль отпустит. Ее крутили-вертели-вытаскивали на первое же весеннее солнце, ставили на ноги, заставляя цепко держаться за перила крыльца и надрывно пытаться поднять ногу – левую, правую, левую. И сколько сможешь, сколько получится. В какой-то момент она забылась, через сетку-рабицу из соседнего двора на нее глазел мальчишка, открыв рот. Лёнечка... Вскоре Мария Матвеевна пришла с внуком, бабушки вновь ее истязали массажами-растяжками, царапали подошвы так, что она наконец-то начала лягаться. Она должна бы кричать от боли, из глаз катились слёзы, но она молчала, Лёнчик гладил ее по волосам, стоя в изголовье. А она только и могла смотреть на него неотрывно с расширенными от боли зрачками. «Золотой ребенок» – слышала она шепотки. Так возвращалась чувствительность...
На кухне что-то глухо шлепнулось. Всё – отчим готов, спит. Бормотание затихало, матушка тоже напилась под завязку, сегодня истерик не будет. Пока братца нет, Лика шерстила интернет. «ДЦП – не приговор» наткнулась она на статью с фотографиями дебильных детей. Запрокинутая голова с огромными глазищами на узком лице с непомерными губищами и острым подбородком. Как хорошо, что в доме не было ни единой ее детской фотографии, увидеть себя со стороны ей было бы очень неприятно. Она тоже губастенькая уродилась неизвестно в кого, хотя папочка и значился в паспорте.
Историю своего зачатия она прямо видела в картинках, наслушавшись истерик матери, как ей в общаге девки предложили выпить, а у нее не пошло, так вот и узнала о залёте, что Ванька-придурок кучерявый ее не первую оприходовал... Кстати, ни одной папкиной фотки она так и не увидела – каким он был этот ловелас-сантехник? Ведь он всё-таки расписался с мамкой, судя по фамилии и отчеству. Что там было на заре перестройки? Расселяли общежития, давали трешку общажную на двоих лимитчиц для размена на две однушки. У мамки-малярши что-то не заладилось – целый год не могли разъехаться и освободить площадь. Тут братки наехали, быстро выкинули из квартиры, но в обменную мамка так и не доехала – родила раньше срока, и что-то там пошло не так – разродиться не могла, щипцами тянули, что ли, да мозги ребенку прищемили. А зачем рожать-то стала, так ведь бездетные получили по комнате в коммуналках – не больше. А против ребенка кто мог возразить в те времена. Кто, кроме ее собственной матери. Квартира фактически была получена, и как мать отказалась от нее в роддоме Лика тоже наслышалась, что папка с бабкой пришли ее забирать, а она вышла одна без дитя, бабушка тут же и полетела к главврачу, а папка на пинках привел в кабинет мамочку чокнутую. Ну да, бывает послеродовой психоз – не новость. И что мамка ее ни дня не кормила грудью, она тоже знала, она этим хвасталась по пьяни. А то, что эта разбитная малярша - ее мать, она узнала лет в десять и не поверила. Им с Лёнчиком казалось, что обе Машеньки – Марии Матвеевна и Андреевна и есть их мамки, а кто это красил рамы и наличники – не интересовало. За обедом малярша зацеловывала Санька, удерживая ребенка на коленях, отчим таскал его по двору на плечах и ржал, что сыночек любимый выкрасил спину кошке и собаке, и сам измазался, помогая отцу красить дом и крышу. Отчим не вызывал ни отвращения, ни приязни к себе, посмотрел как сквозь нее на пустое место и даже не ответил на тихое «Здравствуйте». Он и смолоду, наверно, был блеклым, невзрачным, непритязательным в запросах, что и позволило его окрутить первой встречной, да еще и с квартирой. Так вот и получилась пресловутая двушка, где Лике ничего не светило – всё было приватизировано на мамку да отчима. Через неделю взрослые уехали, а мальчишку никто не собирался таскать на руках, Лике этого делать было нельзя, а бабушка и не собиралась, и только успевала одергивать восьмилетнего шкоду от гадостей.
Вот от Лики или Лёнчика шалостей не исходило никогда, они оба были золотыми для бабушек, и даже в школе не участвовали в обычных проделках. В холодную и морозную погоду Лика и вовсе не ходила на уроки, ждала друга или учительницу, в меру сил помогая бабуле в стряпне. Мера сил постоянно взвешивалась и оценивалась, поэтому ухудшений практически не было. Что там наговорил Санек родителям, но больше он не гостевал в деревне подолгу, ездил к другим дедкам-бабкам. А им двоим на бабушкину пенсию и скромный огородик всё было полегче. Как-то прибираясь в серванте, Лика нашла красивый конверт, письмо было от папки с обратным адресом на немецком. Он справлялся о здоровье обеих, о переводах, которых они так и не увидели ни разу. Значит, всё-таки платил алименты, значит, всё-таки она законнорожденная... Конечно, Лике очень хотелось взглянуть на этого человека, как-никак он настоял на ее рождении – она не пошла под нож как биоматериал абортницы. И вот она человечек, пусть и слабенькая Дюймовочка, никому не нужная... «Твое время еще придет», – убеждала Лику Ирина Васильевна и напомнила вновь сказку о гадком утенке.
