Анна Макушева
Ведьмы Самайна.
Там, где серые берега покрывались тонкой нитью льда... Там, где на свежий снег бросали гроздья алых ягод... Там, где шорох опавших листьев был самой чарующей песнью... Там, где в укрытой лесами деревушке, разжигали высокие костры... Там, за холмами, что утопали в тягучих туманам, было маленькое поселение.
Поселение было не только маленьким, но и очень старым. Настолько старым, что даже старуха Монхе уже не помнила, с чего все начиналось. Она обладала тяжелым нравом: груба, резка, сварлива. И не смотря на свой дрянной характер, Монхе в деревне, если не любили, то уважали.
Глиняный дом на пару спален и маленькая кухня. Стены его, с наружи покрыты белой известью, а внутри отделаны рыжей глиной. Небогатое убранство: пару топчанов и круглый, из тяжелого дуба стол. И дому этому было страшно. Он впитывал в себя боль и страх молодой девушки. Дом был наполнен запахами вербены и боярышника. Над дверью разворачивался венок из плюща и тысячелистника.
Айге мучилась и плакала. Сутки она не могла родить. Не помогал корень бузины, настоянный на родниковой воде, ни сожжённый пучок зверобоя. Сил у роженицы почти не оставалось. Изнеможённая долгими родами, она отчаялась и готовилась умереть.
Распахнулась дверь, словно от удара ветра. Темная, сгорбленная фигура встала в проеме. Клюка из ветви дуба, противно скрежетнула по полу. От фигуры пахло костром, холодным, туманным лесом и немного кровью.
Старуха Монхе в ворчливой своей манере, оттолкнула мать девушки от стола. Брезгливо искривила губы и проскрежетала:
-Воды горячей принеси, -повелительно приказала она матери девушки и скинула потертый плащ на пол. Приблизилась к лицу бедняжки. - А ты, не кричи.
Девушка захлебнулась очередным всхлипом и отчаянно попыталась отвести взгляд от чёрных, подернутых бельмами глаз.
Дождь мелкий и сильный, смешивался с крупой снега. Ветер завывал над кронами деревьев и возвращался, колыша голые ветки кустов. Ветер пел, залетая в неплотно забитые окна и открытые заслонки печей. Ветер играл на костяной свирели мелодию конца года.
Айге родила маленькую хрупкую девочку. Настолько хрупкую, что старуха Монхе воззрилась на неё с удивлением: такая мелкая, а так долго мучила мать. Ребёнка омыли, завернули в грубую льняную простынку. Молодая роженица, доведённая до смертной агонии, лишь вяло держала узелок с попискивающей малышкой.
Монхе получила свой заслуженный пенс, но не спешила уходить. Ее присутствие изрядно пугало молодого отца. Но выставить ее, он не смел. Старуха сидела возле растопленной печи, пригубливала из фляжки отвар из трав и потирала крючковатые пальцы. Волосы, седой шалью покрывали плечи и делали повитуху втрое старше. Голос, дребезжащий и сварливый, что-то нашептывал на живое пламя огня.
Айге, ближе к полуночи, провалилась в душный, вязкий сон. Воздух дурманил и травы, сожжённые в печи, дарили горьковатый привкус на языке. Свёрток с ребёнком лежал на груди девушки.
Монхе привстала, медленными шагом приблизилась к топчану. Аккуратно, стараясь не разбудить молодую мать, вытащила из рук ребёнка. Старуха скрылась в тени печи, где стала укачивать младенца, что-то напевая.
-Запомни, твоё предназначение -занять мое место... -шепнула она ребёнку. От чего та расхныкалась и, раскрывая ещё беззубый свой ротик, заревела в полную силу здоровых легких.
Старуха была услышана. И ребёнком. И богами. Вернув, дитя, она накинула свой потёртый плащ и удалилась в тёмную ночь.
Новый бог принёс благоденствие и покой. Так говорят церковники. Но старых, ещё не забытых богов, нельзя гневить. Нельзя отступиться и не принести положенные им дары. И пусть много лет не горят костры в самую тёмную ночь года. Пусть не проливается на жертвенный алтарь тёплая кровь. Пусть алтарь тот, богато уставленный дарами осени, ныне пустует. Пусть.
Ведь знает Монхе, что через десятину лет взметнётся костёр в честь Самайна и будет плясать в языках огня ещё девочка, но уже точно ведьма.
Осень была затяжная и тёплая. Теа, на протяжении многих лет, ходила по лесу именно этой дорогой. Она изучила все веточки, тропки и поваленные деревья.
Девушка несла в лес новости. О бедняге Джо, который отравился копченым окороком, но точно не сидром. О малышке Люсиль, который пару недель от роду. О госпоже Мирре, приобретшей на городской ярмарке, уже третью свинку и, ругающуюся с соседкой из-за куска земли, между заборами.И новостей таких у неё было множество. В двенадцать лет она видела первые роды, а семь - первую смерть. Ее родная бабушка, со стороны матери, слегла с болями в спине и быстро стала будто бы усыхать. Сначала лежала, а потом перестала узнавать семью. Она догадывалась, что будет дальше и боялась.
Теа и сейчас боялась. Но страх, со временем, спрятался, свернулся маленьким клубком. А потом стало легче. Перестали пугать ушибы и переломы. Простыми были зубные боли и раздутые животы. Кашель, надрывный, не резал слух. Роды и те стали не такими страшными, скорее даже волнительными, ведь маленькая, только что начавшаяся, жизнь в руках много стоит.
Лесные прогулки, наполненные тишиной и одиночеством, девушка любила. Она как будто сбегала от такого шумного и пестрого мира деревни. Да, для неё деревня была настоящим миром, потому что за восемнадцать лет своей жизни она ни разу ее не покидала.
Льняной подол поношенного серого платья потемнел от сырой осенней травы. В косу цвета молодой пшеницы набились листья. Аккуратные башмачки казались лишними. Девушка воровато огляделась и скинула ненужную обувь.
Медленно и осторожно ступать по серой листве. Ощущать ногами сначала влажный холод, а затем, бережно хранимое внутри тепло земли. Чувствовать и слышать увядание природы. Треск оголенных веток. Притихшее щебетание птиц. Лисий, проворный, бег до норы.
Пара шагов отделяли девушку от покосившегося домика, что стоял в глубине леса. Пара шагов до душного тепла избы. Пара шагов до аромата высушенных трав, собранных с бельтана по лугнас. Стоит только протянуть руку и дверь откроется.
Но Теа стоит и ждёт.
В домике, что стоит в глубине леса, жила ведьма. Она была сварлива и упряма. А ещё стара. Настолько стара, что сердце с медленного шага сбивалось на бег. Под рёбрами кололо нестерпимо. И ноги... Ноги устали носить её по этой земле. Они, пожалуй, ныли больше всех. И ведьма понимала, что ни травы, ни заговоры не могут помочь. Какая тут помощь при старости? И поэтому она отчаянно торопилась. Торопилась воспитать девочку, хотя уже девушку. Старуха встретила ее на этом свете восемнадцать лет назад, учила, растила, помогала. Родители девицы против были только сначала, но когда девочка вылечила козу, спасла от гангрены местного лесоруба, остановила простуду у сестренки, смирились.
«Девица эта...» старуха поджала морщинистые губы в скупой, но тёплой улыбке. Когда она думает, вспоминает о своей воспитаннице, то почти всегда счастлива. Она такая непохожая на остальных девиц на выданье: серьёзная, равнодушная, увлечённая. В ее возрасте о женихах думать надобно, а она хвостом ходит за старухой по чащобам, в солнцепёк собирает травы, варит вечерами настойки и притирания.
Ее воспитанницу самый достойный захочет видеть своей женой. Она околдовывает людей своей робкой красотой, легким нравом, а главное – добротой. И старуху это печалит. Она как будто бы отобрала у девушки жизнь, дав взамен хвори, травы, смерти и рождения.
Ведьма устало покачала головой. Клюка ее, из старого дуба, закатилась под стол. Тяжко опираясь на спинки деревянного кресла, старуха привстала, коснулась тёплого дерева стен. Дом тоже был стар и понимал хозяйку. Она притрагивалась самыми кончиками крючковатых пальцев к потемневшим брёвнам, гладила промасленные оконные рамы и дом отзывался. Словно так же тяжко вздыхал, намекая на гостя возле порога. Старуха медленным шагом прошуршала до двери:
– И когда же ты научишься стучать?!
- Бабушка Монхе! - Теа поцеловала старуху в морщинистую щеку и белкой скользнула в дом. -Если я буду стучать, ты не будешь встречать меня на пороге.
-И поэтому ты заставляешь старую, больную женщину каждый раз вставать? -она захлопнула входную дверь и, ворча, направилась к своему креслу.
Воспитанница выставила на стол большую корзину, укрытую холщовым отрезом.
-Не сердись, пожалуйста. Просто я привыкла, что ты открываешь мне дверь, зовёшь в дом, а потом мы говорим и пьём чай. Тебе, как обычно, добавить полынной настойки?
Старуха улыбнулась, махнула рукой на подлизывающуюся девицу и стала наблюдать. Пшеничные волосы растрёпаны, подол платья пропитался сыростью и башмачки... Она опять их оставила в лесу.
Теа разлила крепкий травяной отвар по глиняным чашкам из высокой бутыли, тёмного стекла, плеснула настойки. Подала старухе и уселась возле ее ног.
-Бабушка, сегодня в деревне колотили столы к празднику и Бреди, помощник лесоруба, вогнал себе в ладонь маленькую занозу... - девушка на пальцах показала размер. - Он орал на всю округу, что умирает, не спасайте его. Когда мужики заломили ему руку и позволили мне вытащить щепку, он заголосил пуще прежнего. Думаю, он блаженный.
Старуха поперхнулась чаем и раскашлялась. А после и вовсе рассмеялась.
-Дитя, кто тебе такое сказал?
-Наш священник, -она пригубила отвар и, спохватившись, поменялась со старухой кружками. - Он ещё много как его называл, но я не стану повторять. А в конце погрозился притопить его в чане со святой водой.
-Да... -медленно протянула старуха, - а священник Диглан суровый старик. И вспыльчивый.
Они посидели молча. Монхе допила свой чай с полынной настойкой. Девушка сидела на полу. Тёплая, смешная и такая родная. Старуха протянула руку к ее голове и тут же увязла пальцами в спутавшиеся волосах. Достала из кармана гребень. Медленно, аккуратно стала расчесывать. Воспитанница придвинулась ближе, положила голову ей на колени.
-Бабушка Монхе, а зачем нужна святая инквизиция? -рука не донёсшая гребень, замерла.
Старуха проглотила ком в горле. В ее воспоминаниях сразу взметнулись костры, отнюдь не в честь Самайна. Искореженные ужасом лица людей. Крики, много криков, которые сливались в воронье карканье. Молитвы, что звучали тихо. Боль и отчаяние. И она, ещё совсем девочка стоит, смотрит и плачет. И запоминает.
– Дитя, почему ты спрашиваешь меня об этом? -Монхе отложила гребень и стала перебирать волосы. Слова давались с трудом, как будто она совершала подвиг.
– Бабка Уна вернулась от сына, у которого гостила в городе. Она рассказывала, что две недели назад казнили девушку, которая отказалась отдавать корову церкви. Они с ней говорили, а потом ее казнили... И шёпот пошёл, что она была ведьмой. А она просто не могла, потому что корова эта, давала единственную возможность пропитания. Она молоко, сметану и сыры продавала. Бабка Уна сказала, что так вершит правосудие святая инквизиция. А меня тоже казнят?
-Теа... -Монхе знала, она рассказывала девочке, кто такие инквизиторы. Почему нельзя показывать, что много знаешь. Но сейчас растерялась. -Видишь ли, родная моя... Инквизиция... Они вершит свящённое правосудие, во имя Христа. Избавляют мир от ереси, чтобы он не погряз во грехе. Но они слепы. Не ту, кто своими руками спасает раненого, ту, которая ночами не спит, сидит у постели больного, надо придать огню или воде. А убийцу, мародёра, клятвопреступника. Но они слепы. И для вторых есть тюрьмы, а для первых - костры. Они думают, что творят добро, а на самом деле, верой своей прикрывают трусость, жадность, идолопоклонство.
-Но ведь священник Диглан знает кто я, кто ты... Он ведь ни разу не упрекнул.
-Наш святой отец не слеп. Он мудр, умён и честен. Он знает, что с развороченной волчьими зубами рукой лучше справиться игла и травы, чем молитвы. Но и иглу и травы в твои руки вложил Бог.
-Но остальных нам стоит боятся?
-Остерегаться... Мало таких как наш священник.
Святая инквизиция въехала в деревню через три дня. Тихо и буднично.
Алонсо всегда знал, что невезуч. Третий сын почти разорившегося барона. Отец получил в жены его мать в счёт карточного долга. Дед по материнской линии тоже любил играть – и дочь стала разменной монетой. К чести барона, в жену южанку он влюбился, и они прожили счастливые пять лет, успев наплодить двоих детишек. Потом долговые расписки, уходящее сквозь пальцы имущество, трактирные девки сделали своё дело, и брак начал рушиться. В попытке сохранить иллюзию семьи, его мать решилась на третью беременность. На время, отчасти, это помогло, но чувства к жгущей, смуглокожей прелестнице было не вернуть.
Невезение Алонсо и сказалось на выборе пути. Его определили в церковную школу, где позднее выяснилось, что быть ему рыцарем, потому что он отважен, умён и ловок. Такие таланты более пригодны на рыцарском поприще, нежели чем в церковной службе.
Рыцарем он был неплохим, но опять же невезучим. Он отслужил в рыцарском ордене три года.
Алонсо возвращался домой через вересковую пустошь. Ночь, тишина, и только крест на груди грелся безмерно. В лесной роще переливами звучала песня. Отправился проверить. На берегу озера сидела девица. Волосы чёрными полосами оплетали хрупкую фигуру в промокшей рубашке. Ноги опущены в воду. Сидит, поёт, перебирает мокрые пряди.
-Тебе помощь нужна? - он приближался медленно и говорил тихо, чтобы не напугать. - Ты заблудилась? Тебя обидели?
-Помоги мне... -она так и не повернулась к нему лицом. - Мне холодно, согрей меня.
Алонсо смело шагнул к берегу. Стянул тёплый камзол и накинул на плечи. Пальцы на миг коснулись мраморной кожи. Холодной и мокрой. Она обернулась и взглянула на него не по-человечески большими, рыбьими глазами. Бесцветные и такие неживые, но вместе с тем прекрасные в своей нелюдимости.
-Ты останешься со мной?
-Да... конечно, -он присел возле неё, - скажи тебя отвезти в деревню? Ты одна здесь? Что произошло?
-Оставайся со мной, - девица протянула к нему хрупкую ладонь. Коснулась ворота расшнурованной рубахи. Провела пальцем по ключицам. Ее голос звал и убаюкивал. Пахло от неё сыростью и тиной.
-Идём со мной, -он протянул к ней руку, желая поднять с земли. -Ты замёрзла.
Девушка сморгнула, как будто просыпаясь. Улыбнулась. Он и не подумал уклониться, когда она со всей силы схватила его за плечо. Руку прострелило нестерпимой болью. Тонкие пальчики раскалёнными шипами вошли в кожу. Завизжала. Рыцарь дернулся назад. Девчонка вцепилась сильнее. Она тянула его к земле. Нет. К воде. Меч висел на луке седла. И парень, что есть силы схватил ее за волосы. Та вывернулась и в тот же момент прижалась к нему. Глаза в глаза. Она оскалилась, показывая ему два ряда идеально белых, острых зубов.
Оскал привёл Алонсо в чувства. Это не девушка на озере поздней ночью. Это хищная тварь. Порождение дьявола. Живая утопленница. Русалка, что тянет в воду.
Парень скинул тварь. Из плеча хлестала кровь, окрашивая воду багровым цветом. Русалка взметнулась в нечеловеческом прыжке на его спину. Рыцарь, не удержавшись на ногах, опять нырнул в воду. В воде, в ее стихии, она сильнее. Она просто его утопит. Он интуитивно дернул локтем назад, наткнувшись на тело. Хватка ослабела. Поворот. Удар. Ещё удар.
Ведьмы Самайна.
Пролог.
Там, где серые берега покрывались тонкой нитью льда... Там, где на свежий снег бросали гроздья алых ягод... Там, где шорох опавших листьев был самой чарующей песнью... Там, где в укрытой лесами деревушке, разжигали высокие костры... Там, за холмами, что утопали в тягучих туманам, было маленькое поселение.
Поселение было не только маленьким, но и очень старым. Настолько старым, что даже старуха Монхе уже не помнила, с чего все начиналось. Она обладала тяжелым нравом: груба, резка, сварлива. И не смотря на свой дрянной характер, Монхе в деревне, если не любили, то уважали.
Глиняный дом на пару спален и маленькая кухня. Стены его, с наружи покрыты белой известью, а внутри отделаны рыжей глиной. Небогатое убранство: пару топчанов и круглый, из тяжелого дуба стол. И дому этому было страшно. Он впитывал в себя боль и страх молодой девушки. Дом был наполнен запахами вербены и боярышника. Над дверью разворачивался венок из плюща и тысячелистника.
Айге мучилась и плакала. Сутки она не могла родить. Не помогал корень бузины, настоянный на родниковой воде, ни сожжённый пучок зверобоя. Сил у роженицы почти не оставалось. Изнеможённая долгими родами, она отчаялась и готовилась умереть.
Распахнулась дверь, словно от удара ветра. Темная, сгорбленная фигура встала в проеме. Клюка из ветви дуба, противно скрежетнула по полу. От фигуры пахло костром, холодным, туманным лесом и немного кровью.
Старуха Монхе в ворчливой своей манере, оттолкнула мать девушки от стола. Брезгливо искривила губы и проскрежетала:
-Воды горячей принеси, -повелительно приказала она матери девушки и скинула потертый плащ на пол. Приблизилась к лицу бедняжки. - А ты, не кричи.
Девушка захлебнулась очередным всхлипом и отчаянно попыталась отвести взгляд от чёрных, подернутых бельмами глаз.
Дождь мелкий и сильный, смешивался с крупой снега. Ветер завывал над кронами деревьев и возвращался, колыша голые ветки кустов. Ветер пел, залетая в неплотно забитые окна и открытые заслонки печей. Ветер играл на костяной свирели мелодию конца года.
Айге родила маленькую хрупкую девочку. Настолько хрупкую, что старуха Монхе воззрилась на неё с удивлением: такая мелкая, а так долго мучила мать. Ребёнка омыли, завернули в грубую льняную простынку. Молодая роженица, доведённая до смертной агонии, лишь вяло держала узелок с попискивающей малышкой.
Монхе получила свой заслуженный пенс, но не спешила уходить. Ее присутствие изрядно пугало молодого отца. Но выставить ее, он не смел. Старуха сидела возле растопленной печи, пригубливала из фляжки отвар из трав и потирала крючковатые пальцы. Волосы, седой шалью покрывали плечи и делали повитуху втрое старше. Голос, дребезжащий и сварливый, что-то нашептывал на живое пламя огня.
Айге, ближе к полуночи, провалилась в душный, вязкий сон. Воздух дурманил и травы, сожжённые в печи, дарили горьковатый привкус на языке. Свёрток с ребёнком лежал на груди девушки.
Монхе привстала, медленными шагом приблизилась к топчану. Аккуратно, стараясь не разбудить молодую мать, вытащила из рук ребёнка. Старуха скрылась в тени печи, где стала укачивать младенца, что-то напевая.
-Запомни, твоё предназначение -занять мое место... -шепнула она ребёнку. От чего та расхныкалась и, раскрывая ещё беззубый свой ротик, заревела в полную силу здоровых легких.
Старуха была услышана. И ребёнком. И богами. Вернув, дитя, она накинула свой потёртый плащ и удалилась в тёмную ночь.
Новый бог принёс благоденствие и покой. Так говорят церковники. Но старых, ещё не забытых богов, нельзя гневить. Нельзя отступиться и не принести положенные им дары. И пусть много лет не горят костры в самую тёмную ночь года. Пусть не проливается на жертвенный алтарь тёплая кровь. Пусть алтарь тот, богато уставленный дарами осени, ныне пустует. Пусть.
Ведь знает Монхе, что через десятину лет взметнётся костёр в честь Самайна и будет плясать в языках огня ещё девочка, но уже точно ведьма.
Глава 1.
Осень была затяжная и тёплая. Теа, на протяжении многих лет, ходила по лесу именно этой дорогой. Она изучила все веточки, тропки и поваленные деревья.
Девушка несла в лес новости. О бедняге Джо, который отравился копченым окороком, но точно не сидром. О малышке Люсиль, который пару недель от роду. О госпоже Мирре, приобретшей на городской ярмарке, уже третью свинку и, ругающуюся с соседкой из-за куска земли, между заборами.И новостей таких у неё было множество. В двенадцать лет она видела первые роды, а семь - первую смерть. Ее родная бабушка, со стороны матери, слегла с болями в спине и быстро стала будто бы усыхать. Сначала лежала, а потом перестала узнавать семью. Она догадывалась, что будет дальше и боялась.
Теа и сейчас боялась. Но страх, со временем, спрятался, свернулся маленьким клубком. А потом стало легче. Перестали пугать ушибы и переломы. Простыми были зубные боли и раздутые животы. Кашель, надрывный, не резал слух. Роды и те стали не такими страшными, скорее даже волнительными, ведь маленькая, только что начавшаяся, жизнь в руках много стоит.
Лесные прогулки, наполненные тишиной и одиночеством, девушка любила. Она как будто сбегала от такого шумного и пестрого мира деревни. Да, для неё деревня была настоящим миром, потому что за восемнадцать лет своей жизни она ни разу ее не покидала.
Льняной подол поношенного серого платья потемнел от сырой осенней травы. В косу цвета молодой пшеницы набились листья. Аккуратные башмачки казались лишними. Девушка воровато огляделась и скинула ненужную обувь.
Медленно и осторожно ступать по серой листве. Ощущать ногами сначала влажный холод, а затем, бережно хранимое внутри тепло земли. Чувствовать и слышать увядание природы. Треск оголенных веток. Притихшее щебетание птиц. Лисий, проворный, бег до норы.
Пара шагов отделяли девушку от покосившегося домика, что стоял в глубине леса. Пара шагов до душного тепла избы. Пара шагов до аромата высушенных трав, собранных с бельтана по лугнас. Стоит только протянуть руку и дверь откроется.
Но Теа стоит и ждёт.
Глава 2.
В домике, что стоит в глубине леса, жила ведьма. Она была сварлива и упряма. А ещё стара. Настолько стара, что сердце с медленного шага сбивалось на бег. Под рёбрами кололо нестерпимо. И ноги... Ноги устали носить её по этой земле. Они, пожалуй, ныли больше всех. И ведьма понимала, что ни травы, ни заговоры не могут помочь. Какая тут помощь при старости? И поэтому она отчаянно торопилась. Торопилась воспитать девочку, хотя уже девушку. Старуха встретила ее на этом свете восемнадцать лет назад, учила, растила, помогала. Родители девицы против были только сначала, но когда девочка вылечила козу, спасла от гангрены местного лесоруба, остановила простуду у сестренки, смирились.
«Девица эта...» старуха поджала морщинистые губы в скупой, но тёплой улыбке. Когда она думает, вспоминает о своей воспитаннице, то почти всегда счастлива. Она такая непохожая на остальных девиц на выданье: серьёзная, равнодушная, увлечённая. В ее возрасте о женихах думать надобно, а она хвостом ходит за старухой по чащобам, в солнцепёк собирает травы, варит вечерами настойки и притирания.
Ее воспитанницу самый достойный захочет видеть своей женой. Она околдовывает людей своей робкой красотой, легким нравом, а главное – добротой. И старуху это печалит. Она как будто бы отобрала у девушки жизнь, дав взамен хвори, травы, смерти и рождения.
Ведьма устало покачала головой. Клюка ее, из старого дуба, закатилась под стол. Тяжко опираясь на спинки деревянного кресла, старуха привстала, коснулась тёплого дерева стен. Дом тоже был стар и понимал хозяйку. Она притрагивалась самыми кончиками крючковатых пальцев к потемневшим брёвнам, гладила промасленные оконные рамы и дом отзывался. Словно так же тяжко вздыхал, намекая на гостя возле порога. Старуха медленным шагом прошуршала до двери:
– И когда же ты научишься стучать?!
Глава 3.
- Бабушка Монхе! - Теа поцеловала старуху в морщинистую щеку и белкой скользнула в дом. -Если я буду стучать, ты не будешь встречать меня на пороге.
-И поэтому ты заставляешь старую, больную женщину каждый раз вставать? -она захлопнула входную дверь и, ворча, направилась к своему креслу.
Воспитанница выставила на стол большую корзину, укрытую холщовым отрезом.
-Не сердись, пожалуйста. Просто я привыкла, что ты открываешь мне дверь, зовёшь в дом, а потом мы говорим и пьём чай. Тебе, как обычно, добавить полынной настойки?
Старуха улыбнулась, махнула рукой на подлизывающуюся девицу и стала наблюдать. Пшеничные волосы растрёпаны, подол платья пропитался сыростью и башмачки... Она опять их оставила в лесу.
Теа разлила крепкий травяной отвар по глиняным чашкам из высокой бутыли, тёмного стекла, плеснула настойки. Подала старухе и уселась возле ее ног.
-Бабушка, сегодня в деревне колотили столы к празднику и Бреди, помощник лесоруба, вогнал себе в ладонь маленькую занозу... - девушка на пальцах показала размер. - Он орал на всю округу, что умирает, не спасайте его. Когда мужики заломили ему руку и позволили мне вытащить щепку, он заголосил пуще прежнего. Думаю, он блаженный.
Старуха поперхнулась чаем и раскашлялась. А после и вовсе рассмеялась.
-Дитя, кто тебе такое сказал?
-Наш священник, -она пригубила отвар и, спохватившись, поменялась со старухой кружками. - Он ещё много как его называл, но я не стану повторять. А в конце погрозился притопить его в чане со святой водой.
-Да... -медленно протянула старуха, - а священник Диглан суровый старик. И вспыльчивый.
Они посидели молча. Монхе допила свой чай с полынной настойкой. Девушка сидела на полу. Тёплая, смешная и такая родная. Старуха протянула руку к ее голове и тут же увязла пальцами в спутавшиеся волосах. Достала из кармана гребень. Медленно, аккуратно стала расчесывать. Воспитанница придвинулась ближе, положила голову ей на колени.
-Бабушка Монхе, а зачем нужна святая инквизиция? -рука не донёсшая гребень, замерла.
Глава 4.
Старуха проглотила ком в горле. В ее воспоминаниях сразу взметнулись костры, отнюдь не в честь Самайна. Искореженные ужасом лица людей. Крики, много криков, которые сливались в воронье карканье. Молитвы, что звучали тихо. Боль и отчаяние. И она, ещё совсем девочка стоит, смотрит и плачет. И запоминает.
– Дитя, почему ты спрашиваешь меня об этом? -Монхе отложила гребень и стала перебирать волосы. Слова давались с трудом, как будто она совершала подвиг.
– Бабка Уна вернулась от сына, у которого гостила в городе. Она рассказывала, что две недели назад казнили девушку, которая отказалась отдавать корову церкви. Они с ней говорили, а потом ее казнили... И шёпот пошёл, что она была ведьмой. А она просто не могла, потому что корова эта, давала единственную возможность пропитания. Она молоко, сметану и сыры продавала. Бабка Уна сказала, что так вершит правосудие святая инквизиция. А меня тоже казнят?
-Теа... -Монхе знала, она рассказывала девочке, кто такие инквизиторы. Почему нельзя показывать, что много знаешь. Но сейчас растерялась. -Видишь ли, родная моя... Инквизиция... Они вершит свящённое правосудие, во имя Христа. Избавляют мир от ереси, чтобы он не погряз во грехе. Но они слепы. Не ту, кто своими руками спасает раненого, ту, которая ночами не спит, сидит у постели больного, надо придать огню или воде. А убийцу, мародёра, клятвопреступника. Но они слепы. И для вторых есть тюрьмы, а для первых - костры. Они думают, что творят добро, а на самом деле, верой своей прикрывают трусость, жадность, идолопоклонство.
-Но ведь священник Диглан знает кто я, кто ты... Он ведь ни разу не упрекнул.
-Наш святой отец не слеп. Он мудр, умён и честен. Он знает, что с развороченной волчьими зубами рукой лучше справиться игла и травы, чем молитвы. Но и иглу и травы в твои руки вложил Бог.
-Но остальных нам стоит боятся?
-Остерегаться... Мало таких как наш священник.
Святая инквизиция въехала в деревню через три дня. Тихо и буднично.
Глава 5.
Алонсо всегда знал, что невезуч. Третий сын почти разорившегося барона. Отец получил в жены его мать в счёт карточного долга. Дед по материнской линии тоже любил играть – и дочь стала разменной монетой. К чести барона, в жену южанку он влюбился, и они прожили счастливые пять лет, успев наплодить двоих детишек. Потом долговые расписки, уходящее сквозь пальцы имущество, трактирные девки сделали своё дело, и брак начал рушиться. В попытке сохранить иллюзию семьи, его мать решилась на третью беременность. На время, отчасти, это помогло, но чувства к жгущей, смуглокожей прелестнице было не вернуть.
Невезение Алонсо и сказалось на выборе пути. Его определили в церковную школу, где позднее выяснилось, что быть ему рыцарем, потому что он отважен, умён и ловок. Такие таланты более пригодны на рыцарском поприще, нежели чем в церковной службе.
Рыцарем он был неплохим, но опять же невезучим. Он отслужил в рыцарском ордене три года.
Алонсо возвращался домой через вересковую пустошь. Ночь, тишина, и только крест на груди грелся безмерно. В лесной роще переливами звучала песня. Отправился проверить. На берегу озера сидела девица. Волосы чёрными полосами оплетали хрупкую фигуру в промокшей рубашке. Ноги опущены в воду. Сидит, поёт, перебирает мокрые пряди.
-Тебе помощь нужна? - он приближался медленно и говорил тихо, чтобы не напугать. - Ты заблудилась? Тебя обидели?
-Помоги мне... -она так и не повернулась к нему лицом. - Мне холодно, согрей меня.
Алонсо смело шагнул к берегу. Стянул тёплый камзол и накинул на плечи. Пальцы на миг коснулись мраморной кожи. Холодной и мокрой. Она обернулась и взглянула на него не по-человечески большими, рыбьими глазами. Бесцветные и такие неживые, но вместе с тем прекрасные в своей нелюдимости.
-Ты останешься со мной?
-Да... конечно, -он присел возле неё, - скажи тебя отвезти в деревню? Ты одна здесь? Что произошло?
-Оставайся со мной, - девица протянула к нему хрупкую ладонь. Коснулась ворота расшнурованной рубахи. Провела пальцем по ключицам. Ее голос звал и убаюкивал. Пахло от неё сыростью и тиной.
-Идём со мной, -он протянул к ней руку, желая поднять с земли. -Ты замёрзла.
Девушка сморгнула, как будто просыпаясь. Улыбнулась. Он и не подумал уклониться, когда она со всей силы схватила его за плечо. Руку прострелило нестерпимой болью. Тонкие пальчики раскалёнными шипами вошли в кожу. Завизжала. Рыцарь дернулся назад. Девчонка вцепилась сильнее. Она тянула его к земле. Нет. К воде. Меч висел на луке седла. И парень, что есть силы схватил ее за волосы. Та вывернулась и в тот же момент прижалась к нему. Глаза в глаза. Она оскалилась, показывая ему два ряда идеально белых, острых зубов.
Оскал привёл Алонсо в чувства. Это не девушка на озере поздней ночью. Это хищная тварь. Порождение дьявола. Живая утопленница. Русалка, что тянет в воду.
Парень скинул тварь. Из плеча хлестала кровь, окрашивая воду багровым цветом. Русалка взметнулась в нечеловеческом прыжке на его спину. Рыцарь, не удержавшись на ногах, опять нырнул в воду. В воде, в ее стихии, она сильнее. Она просто его утопит. Он интуитивно дернул локтем назад, наткнувшись на тело. Хватка ослабела. Поворот. Удар. Ещё удар.
