Корзинка постепенно заполнялась, молодой кузнец думал уже уходить, как нечто схватило за ногу. Он упал на кочку и со страхом посмотрел на схватившую его руку. Синяя, вся распухшая и в тине, дырах от червей и оводов, с длинными когтями-ногтями, она тянулась из болота. Показалась голова утопленницы, толстое лицо смотрело с хищной улыбкой, а на голове оказалась кувшинка, зубы-клыки были местами гнилыми, губы жирными, как толстые черви, и синие, будто волчья ягода.
- Ты куда, касатик? Самое лучшее в глуби!
- Чур меня! Чур! - кузнец потянулся к дереву, чтоб вымолить помощь у единственного защитника - Чура; но утопленница тут же затянула мужчину в глубь.
Ровная водная гладь, лишь пару мгновений были бурболки, а теперь тишина. Только кошик всплыл, одевая на себя зеленую тину. А в траве, переползая меж кочек, копошились змеи.
Вечером село взволновалось. Первой тревогу подняла Софья - муж не пришел к вечеру - ее стала успокаивать Мария, хотя тоже заметно волновалась. Дед Степан тихо сидел на печи, молча и смотря куда-то в пустоту, лишь одна мысль крутилась в голове. Она, как змея, спустилась с головы на сердце, медленно обвила его и стала душить, как мышь полёвку. "Я отправил его на гибель..."
Ратибор почувствовал неладное после ночного стука в окно, стучали словно когтями попутно царапая стекло. К тому же в груди сидела какая-то пустота, так резко она появилась, словно ему отрубили руку или ногу одним ударом тяжелого меча, показалось, что он даже услышал стук калёного железа о кость и как сильно хлынула кровь. Он понял, брата на этом свете уже нет.
- Найдите брата, черти, несите сюда.
Белая кошка с широко раскрытыми глазами посмотрела на своего хозяина.
- Вы хотите его ...?
- Плевать, чего я хочу, выполнять!
Кошка легла калачиком и разделилась на три маленьких комка.
- Слушаю-с! - завопил самый толстый и выбежал из хаты, за ним последовали оставшиеся чертики.
Найти нужные травы было нелегко, пока черти искали труп брата, а в деревне прошла траурная процессия с пустым сосновым гробом, Ратибор бродил по полям. Он уже и сам был не уверен в правильности своего решения, но уже не зная почему, продолжал следовать выбору. Этим вечером колдун подрезал последний цветок, листья были темно-голубыми, их кончики словно чуть подпалили, а в центре они имели ярко зеленый цвет.
В хате было тихо. На столе лежало синее тело Богомила, возле которого сопели чертики. Колдун подошел к трупу и стал осматривать распухшего брата. "Мать так голосила из-за тебя. Вся деревня захлебывалась... Будут ли так поливать землю слезами из-за меня? Нет. Конечно, нет. Все они чувствуют, что я другой. Не только из-за моего хладного тела. Им достаточно взглянуть на меня, таким уж я уродился, брат, полумертвецом".
- Вставайте, гультаи. Не время спать!
Три комка сразу же встали в линию у края стола и вытянулись, задрав пяточки вверх.
- Где его левый глаз?!
- Где-где у балоте.
- Где ж ему ешчо быть, батенька?
- Мы его из пучины вытягивали, а глаз вывалилса! На тоненькой ниточке висел. А потом - раз! - и ее кикимора когтями обрубила. Еле убежали, хозяин!
- Гм... Ясно, несите все нужное. Быстрее!
"Слушаюсь" - одновременно сказали бесы и быстро засеменили копытцами по полу, пока их хозяин, засучив рукава, перетирал в ступе цветы, туда же отправлялись и пальцы трупов, и мох, и жуки, и, самое главное, кровь колдующего. В конце приготовления снадобья получилась вязкая ярко-зеленая жижа, запах которой мог сразить любого насмерть.
- Разденьте и посадите его в бочку, а после умойте зельем.
Пяточки лишь кивнули и принялись исполнять новый приказ. Без одежды брат казался еще внушительнее: плечи не сжимала одежда, а сильные руки не скрывала рубаха. Из бородки и волос утопленника достали остатки болотной тины, а после - не смотря на свой размер, слуги были очень сильные - усадили в бочонок. Синеватая кожа стала коричневой, словно покрываясь древесной корой или грязью. Посмотрев последний раз на потухшее лицо брата, колдун велел снести его в погреб.
Через несколько дней Ратибор проснулся ночью от голосов чертей.
- Воскрес, ваше благородие!
- Как Христос воскрес, батенька!
- Сидит плачет в подвале. Бубнит что-то, как медведь, так протя-яжн-о,- черти захихикали
- Быстро принесите его на кухню и укутайте во что-нибудь!
Слабый свет лучины освещал стол. В углу сидел всхлипывающий Богомил, а черти, улегшись на полу, ждали новых указаний. Ратибор сел рядом с братом, приобнял его.
- Ну тише ты, все хорошо теперь.
- Ба...- голос резко пропал,- ба...
- Не говори, языка то не имеется! - черти вновь захохотали.
- Как нету?!
- Да Болотница взяла и откусила яму язычок то.
- Молитвы бубнел - вось и отгрызла.
- Весь зъела!
Ратибор молча прижался лбом к голове брата и ахнул от омерзения, перед ним возникла ужасная картина: кикимора утягивала его на дно, а после, когда ил лизал кожу, разорвав одежду, глянула и поцеловала, прижимаясь своими сине-зелеными грудями. Боль, вода рядом стала багровой, улыбка во всю морду, желтые и острые зубы, после она стала измываться над телом, а как закончила, встала и, извергла из себя несколько сотен икринок...
Мураши обжигали кожу, колдун оглянул комнату, взгляд остановился на играющих чертятах. "Слава Роду, это было видением..."
- Тише, брат, тише. Все будет хорошо, сейчас у меня побудешь, а потом к матери, к жене, хочешь? Ну тише ты, все переживали, что тебя нет, вон даже похоронили, а теперь все рады будут. Вновь кузнецом будешь, радость же, а?
Не получив ни согласия, ни отказа от такого будущего, Кветка еще крепче обнял брата. На лице некроманта расплылась улыбка. "Живой, плачет даже, не говорит, но оно и лучше! Теперь не один я мертвяк, не один. Мамке скажу, что в лесу нашел, а про язык и глаз... Леший так пошутил над ним! Все рады будут, все..."- под тихий плач, вперемешку с бубнежом ожившего, он крепко уснул, а снился ему добрый и красивый сон про будущий день.
Мать топила печь, уж несколько дней как она перебралась в свою старую хату и проделывала всю привычную работу: стирка, готовка, подкормка живёл, уборка в доме. Софья почти не ела и не пила, с каждым днем все худела и становилась бледнее, мать не могла смотреть на нее без слёз.
- Софочка, ну покушай хоть хорошенько - вон кака худа стала!
- Не могу я матушка... Без него - мне свет не мил, жизнь не нужна...
Мать присела рядом со снохой, приобняла ее и положила свою плотную, но сухую руку, на чуть полный живот.
- Ты не говори так, дочка, ведь скоро появится на свет ребеночек ваш, внук ти внучка моя. Живи не ради себя, а ради ребеночка живи.
Подействовало ли присутствие Марии или ее слова так отложились в сердце молодой вдовы, но, пересилив себя, она чуть поела, мало, но больше чем в последнее время. Как только они закончили трапезу, в дом вошел Богомил вместе с братом. От удивления мать выронила тарелки, которые с глухим стуком упали на пол, выплевывая ложки. Софа сразу же подбежала и обняла мужа, его холодная кожа чуть обжигала, но она продолжала, не жалея губ, целовать глупое квадратное лицо. Левая часть его была полностью закрыта тканью.
- А чего ж это...
- Это, мамко, нашел я его в лесу, когда по травы ходил. Собираю я значит, а тут слышу то ли зверь какой идет то ли леший шалит, я глянь - брат. Стоит он, на меня глазками лупает, как корова какая,- Ратибор осмотрел брата и добавил: - Вернее глазом. А я от неожиданности кошик выронил, подбежал к нему, обнял, говорю: "Где ж тебя черти носят?". Да только он и слова сказать не может, видно, лешего разозлил аль какой дух злостный, вот и попал так.
- Ой, ты видно голодный, милый, я сейчас, сейчас! - молодая женушка быстро подобрала посуду с пола и стала накладывать еще горячую еду, Богомил, лишь глянув на мать, пустил несколько слез и резко крепко обнял ее, чем немного испугал. Мария обняла сына в ответ, лицо ее выражало радость: все морщинки куда-то пропали, уголки губ трепетали, будто исполняя песню материнского счастья, а руки ласково гладили широкую спину, даже ее седые волосы стали не такими сивыми и обрели живой черный окрас на своих кончиках, которые чуть выглядывали из-под платка. Только холод, мертвый и отталкивающий, который исходил от Ратибора, но не так сильно, сеял какой-то ужас в сердце. Она уткнулась носом в заляпанную грязью и пахнущей тиной рубаху, большие ладони гладили теплые плечи матери вызывая мурашки.
- Ма...
Из рта вырвался болотный запах ударивший прямо в лицо. Плечи кормилицы чуть запрыгали от плача, слезы попадали под рубаху сына, и так ему стало грустно от осознания своей оконченной жизни и беспомощности, что он также заплакал, как дитя, но только мёртвое.
Ночью Степан не мог уснуть, лежа на печи и слушая дыхание сватьи, он продолжал размышлять: "Жив Богомилушка, жив, да только как теперь ему в глаза то смотреть? Как же я так не подумал. Чуть отца своих внуков не сгубил. Слава Вам боги, или тебе Иисусе, если ты выручил...". Но не спал не только он, Мария, отвернувшись к стенке, беззвучно плакала от своих мыслей: "Сын такой же холодный, даже более, чем младший, а значит он что-то с ним сделал... Нет, Ратибор ничего не мог сделать с ним дурного, но почему же тогда он холоднее...? Почему же его глаз стал зеленым...?"
Около месяца прошло, как Богомил вернулся в деревню. Осенние, почти что зимние, холода становились все более суровыми и жестокими, словно почувствовавшие власть разбойники на гостинце, от них стонала не только земля да скрипучие деревья, но и люди. Почему-то стюжа никак не влияла на ожившего, вернее, он ее не чувствовал. Богомил замечал присутствие еще более сильных заморозков только по односельчанам, которые старались укутаться потеплее и выходить все реже. Софья всегда с улыбкой помогала мужу одеться по погоде, но и ее стало пугать холодное тело любимого. Бесчисленное количество раз она прижималась к нему, борясь с мурашками и желанием отодвинуться от уже родного человека, но все напрасно, кажется, что перед тем, как лечь в постель кузнец выходил во двор, обливался тремя вёдрами ледяной воды, а после еще и стоял в погребе коченея.
Ожившему такая жизнь тоже не приходилась по душе: работать в кузне все труднее, возникает чувство, словно за ним кто-то зло наблюдает и этот кто-то старается выпроводить его подальше. В добавок, эта невидимая сущность мешает работать: то жар добавит в печи, то сломает заготовку, а бывало и унесет что-то. Все с мужеством переносил молодой кузнец, но недавно настала последняя капля его терпения. Утром он даже не смог зайти в кузницу, в дверном проеме словно возникла стена, а жар от печи нес горячие искры, которые жгли кожу, и он понял: теперь не стать ему кузнецом. Дед Степан сразу подметил проявление не домового, а какого-то выше стоящего существа, которому он поклонялся и просил помощи многие лета, и всю эту злость высших сил он принимал на свой счёт. "Коль бы не я - работал бы сынок и бед не знал. А теперича вось чего творится..."
Живот Софьи стал еще больше, но он никак не портил ее гордую походку и приятную внешность, а наоборот радовал и придавал некоторую красоту общего ожидания ребенка. И в один день, когда Богомил обнял жену, к нему пришла одна мысль: "Я ведь уже помер, а вот дитё родится и будет жить. Нужно мне подготовить для него жизнь попроще, по богаче, пока я еще могу".
Привычный звон молота об накалённое железо сменился стуком топора об древесину. Богомил решил сделать пристройку к курятнику и расширить хлев, а после купить двух петушков и коня либо вола, чтоб работать было попроще, а если б родилась девочка, то досталось бы ей хорошее приданое. Так он и работал день за днем рубя лес, уже без позволения лешего, да и всю нечисть вурдалак стал ненавидеть, казалось, пришиб бы ту кикимору и выдрал бы ей косы, а груди оторвал от тела, но не было ее на глазах более. В этот огонь ненависти подкидывали сухостой черти: то топор затупят, то в ногах путаются, то пытаются посмеяться, а недавний случай и вовсе был опасен для близких - они поставили гвоздь шляпкой вниз прямо на пороге, ну Богомил и наступил, да боли не почувствовал, только слышит - что-то шлепает, когда он идет, глянь - из-под лаптей что-то течет тоненькой струйкой, посмотрел на ногу, а в ней гвоздь и вода болотная выходит из тела. Тут он и освирепел, взял топор да как начал по двору с ним бегать - чем очень сильно напугал жену - и глотку рвать:
- М-м! М-а-а!
А черти бегали, как куры, то вместе, то порознь, радостно похрюкивая. Но как бы сложно не было, работу закончил. А с остатка маминого ларца смог выторговать трех петушков и теленка белого с черным пятном на лбу. Мертвец не замечал как летело время, но когда вечером в окне заметил падающие снежинки пригорюнился: "Чувствую я, что до посева недоживу, сгнию. Зачем, брат, ты так поступил со мной? Ни днем, ни ночью, ни в земле или в болоте, нет мне теперь покоя. Вижу я как страдают они. Софочка ласки моей хочет, слова доброго, а что же могу я? Промычать что-то? А трогать ее мне самому жалко, сжимается вся от холода этого Дьяблого! Мамку жаль... Как меня видит чуть ли не плачет, но улыбается, хотя смотрит прямо на дыру вместо глаза. Нужно с этим что-то сделать..."
Наблюдая за падающим снегом, вурдалак смог провалится в полудрему, а снежинки все падали и падали, подгоняемые ветром. За одну короткую ночь в снегу оказалось все: дома, поля, огороды, дороги, леса, река.
Облепленная снегом кузня напоминала маленького старика, как Дед Фома, одетого в свежую рубаху, полусгорбленного и балующегося табаком. В дверь постучали. Стук молота прекратился. Скрип.
- Добре здоровье, дед Степан! - широко улыбаясь проговорил пухлый паренёк в тулупе, на голове его была огромная шапка, видимо отца.
- И тебе не хворать, Миколка. Чего тебе?
- Батько просил тебя прийти лошадей ему подковать.
- А навошта ему? - падающий с лица и тела пот словно прожигал снег, заставляя его тихо шипеть.
- У город надобно, ему в церкву, а я с мамкой на ярмарку пойду.
- Гм, добре. Мо, сам приду или Богомила отправлю к вам, добре?
- Главное, чтоб сделал. А ты или хто усе ровно. Давай, дед.
- Здоровья батьку.
Юноша побрел дальше, вжимая валенками снег в землю. Степан сплюнул.
"Мо, сынка попросить? Вдруг Сварог увидит да простит?"
Жар за спиной стал ослабевать, приняв это, как сигнал к работе, Степан вернулся обратно, накрепко закрыв дверь.
Ленивая заря постепенно освещала еловый лес. Сквозь высокие ветви и стволы прорывался свет нового дня. С каждой минутой белое полотно, укрывающее церковные окрестности, блестело все ярче, заставляя золотой купол становиться еще более ослепляющим.
За оградой, чтобы не вызывать зависти мертвых, жила семья попа, здешние отшельники. Батюшку люди сразу невзлюбили, если что-то не так, как ему надо, он сразу притягивает зауши библию и все святые писания, а после мог написать куда надо и настигала его обидчика кара княжья. Не дал овощей - грешник, не желающий принять Христа; не наколол дров - грешник, желающий заморозить христьянскую семью зимой. Со Светланой, женой Тихомира, некоторые местные бабы дружили и сами были рады помочь с женскими занятиями, но повлиять на мужа она не могла и жила в его тени алчной веры.
- Ты куда, касатик? Самое лучшее в глуби!
- Чур меня! Чур! - кузнец потянулся к дереву, чтоб вымолить помощь у единственного защитника - Чура; но утопленница тут же затянула мужчину в глубь.
Ровная водная гладь, лишь пару мгновений были бурболки, а теперь тишина. Только кошик всплыл, одевая на себя зеленую тину. А в траве, переползая меж кочек, копошились змеи.
***
Вечером село взволновалось. Первой тревогу подняла Софья - муж не пришел к вечеру - ее стала успокаивать Мария, хотя тоже заметно волновалась. Дед Степан тихо сидел на печи, молча и смотря куда-то в пустоту, лишь одна мысль крутилась в голове. Она, как змея, спустилась с головы на сердце, медленно обвила его и стала душить, как мышь полёвку. "Я отправил его на гибель..."
Ратибор почувствовал неладное после ночного стука в окно, стучали словно когтями попутно царапая стекло. К тому же в груди сидела какая-то пустота, так резко она появилась, словно ему отрубили руку или ногу одним ударом тяжелого меча, показалось, что он даже услышал стук калёного железа о кость и как сильно хлынула кровь. Он понял, брата на этом свете уже нет.
- Найдите брата, черти, несите сюда.
Белая кошка с широко раскрытыми глазами посмотрела на своего хозяина.
- Вы хотите его ...?
- Плевать, чего я хочу, выполнять!
Кошка легла калачиком и разделилась на три маленьких комка.
- Слушаю-с! - завопил самый толстый и выбежал из хаты, за ним последовали оставшиеся чертики.
Глава восьмая. Явь.
Найти нужные травы было нелегко, пока черти искали труп брата, а в деревне прошла траурная процессия с пустым сосновым гробом, Ратибор бродил по полям. Он уже и сам был не уверен в правильности своего решения, но уже не зная почему, продолжал следовать выбору. Этим вечером колдун подрезал последний цветок, листья были темно-голубыми, их кончики словно чуть подпалили, а в центре они имели ярко зеленый цвет.
***
В хате было тихо. На столе лежало синее тело Богомила, возле которого сопели чертики. Колдун подошел к трупу и стал осматривать распухшего брата. "Мать так голосила из-за тебя. Вся деревня захлебывалась... Будут ли так поливать землю слезами из-за меня? Нет. Конечно, нет. Все они чувствуют, что я другой. Не только из-за моего хладного тела. Им достаточно взглянуть на меня, таким уж я уродился, брат, полумертвецом".
- Вставайте, гультаи. Не время спать!
Три комка сразу же встали в линию у края стола и вытянулись, задрав пяточки вверх.
- Где его левый глаз?!
- Где-где у балоте.
- Где ж ему ешчо быть, батенька?
- Мы его из пучины вытягивали, а глаз вывалилса! На тоненькой ниточке висел. А потом - раз! - и ее кикимора когтями обрубила. Еле убежали, хозяин!
- Гм... Ясно, несите все нужное. Быстрее!
"Слушаюсь" - одновременно сказали бесы и быстро засеменили копытцами по полу, пока их хозяин, засучив рукава, перетирал в ступе цветы, туда же отправлялись и пальцы трупов, и мох, и жуки, и, самое главное, кровь колдующего. В конце приготовления снадобья получилась вязкая ярко-зеленая жижа, запах которой мог сразить любого насмерть.
- Разденьте и посадите его в бочку, а после умойте зельем.
Пяточки лишь кивнули и принялись исполнять новый приказ. Без одежды брат казался еще внушительнее: плечи не сжимала одежда, а сильные руки не скрывала рубаха. Из бородки и волос утопленника достали остатки болотной тины, а после - не смотря на свой размер, слуги были очень сильные - усадили в бочонок. Синеватая кожа стала коричневой, словно покрываясь древесной корой или грязью. Посмотрев последний раз на потухшее лицо брата, колдун велел снести его в погреб.
Через несколько дней Ратибор проснулся ночью от голосов чертей.
- Воскрес, ваше благородие!
- Как Христос воскрес, батенька!
- Сидит плачет в подвале. Бубнит что-то, как медведь, так протя-яжн-о,- черти захихикали
- Быстро принесите его на кухню и укутайте во что-нибудь!
Слабый свет лучины освещал стол. В углу сидел всхлипывающий Богомил, а черти, улегшись на полу, ждали новых указаний. Ратибор сел рядом с братом, приобнял его.
- Ну тише ты, все хорошо теперь.
- Ба...- голос резко пропал,- ба...
- Не говори, языка то не имеется! - черти вновь захохотали.
- Как нету?!
- Да Болотница взяла и откусила яму язычок то.
- Молитвы бубнел - вось и отгрызла.
- Весь зъела!
Ратибор молча прижался лбом к голове брата и ахнул от омерзения, перед ним возникла ужасная картина: кикимора утягивала его на дно, а после, когда ил лизал кожу, разорвав одежду, глянула и поцеловала, прижимаясь своими сине-зелеными грудями. Боль, вода рядом стала багровой, улыбка во всю морду, желтые и острые зубы, после она стала измываться над телом, а как закончила, встала и, извергла из себя несколько сотен икринок...
Мураши обжигали кожу, колдун оглянул комнату, взгляд остановился на играющих чертятах. "Слава Роду, это было видением..."
- Тише, брат, тише. Все будет хорошо, сейчас у меня побудешь, а потом к матери, к жене, хочешь? Ну тише ты, все переживали, что тебя нет, вон даже похоронили, а теперь все рады будут. Вновь кузнецом будешь, радость же, а?
Не получив ни согласия, ни отказа от такого будущего, Кветка еще крепче обнял брата. На лице некроманта расплылась улыбка. "Живой, плачет даже, не говорит, но оно и лучше! Теперь не один я мертвяк, не один. Мамке скажу, что в лесу нашел, а про язык и глаз... Леший так пошутил над ним! Все рады будут, все..."- под тихий плач, вперемешку с бубнежом ожившего, он крепко уснул, а снился ему добрый и красивый сон про будущий день.
***
Мать топила печь, уж несколько дней как она перебралась в свою старую хату и проделывала всю привычную работу: стирка, готовка, подкормка живёл, уборка в доме. Софья почти не ела и не пила, с каждым днем все худела и становилась бледнее, мать не могла смотреть на нее без слёз.
- Софочка, ну покушай хоть хорошенько - вон кака худа стала!
- Не могу я матушка... Без него - мне свет не мил, жизнь не нужна...
Мать присела рядом со снохой, приобняла ее и положила свою плотную, но сухую руку, на чуть полный живот.
- Ты не говори так, дочка, ведь скоро появится на свет ребеночек ваш, внук ти внучка моя. Живи не ради себя, а ради ребеночка живи.
Подействовало ли присутствие Марии или ее слова так отложились в сердце молодой вдовы, но, пересилив себя, она чуть поела, мало, но больше чем в последнее время. Как только они закончили трапезу, в дом вошел Богомил вместе с братом. От удивления мать выронила тарелки, которые с глухим стуком упали на пол, выплевывая ложки. Софа сразу же подбежала и обняла мужа, его холодная кожа чуть обжигала, но она продолжала, не жалея губ, целовать глупое квадратное лицо. Левая часть его была полностью закрыта тканью.
- А чего ж это...
- Это, мамко, нашел я его в лесу, когда по травы ходил. Собираю я значит, а тут слышу то ли зверь какой идет то ли леший шалит, я глянь - брат. Стоит он, на меня глазками лупает, как корова какая,- Ратибор осмотрел брата и добавил: - Вернее глазом. А я от неожиданности кошик выронил, подбежал к нему, обнял, говорю: "Где ж тебя черти носят?". Да только он и слова сказать не может, видно, лешего разозлил аль какой дух злостный, вот и попал так.
- Ой, ты видно голодный, милый, я сейчас, сейчас! - молодая женушка быстро подобрала посуду с пола и стала накладывать еще горячую еду, Богомил, лишь глянув на мать, пустил несколько слез и резко крепко обнял ее, чем немного испугал. Мария обняла сына в ответ, лицо ее выражало радость: все морщинки куда-то пропали, уголки губ трепетали, будто исполняя песню материнского счастья, а руки ласково гладили широкую спину, даже ее седые волосы стали не такими сивыми и обрели живой черный окрас на своих кончиках, которые чуть выглядывали из-под платка. Только холод, мертвый и отталкивающий, который исходил от Ратибора, но не так сильно, сеял какой-то ужас в сердце. Она уткнулась носом в заляпанную грязью и пахнущей тиной рубаху, большие ладони гладили теплые плечи матери вызывая мурашки.
- Ма...
Из рта вырвался болотный запах ударивший прямо в лицо. Плечи кормилицы чуть запрыгали от плача, слезы попадали под рубаху сына, и так ему стало грустно от осознания своей оконченной жизни и беспомощности, что он также заплакал, как дитя, но только мёртвое.
***
Ночью Степан не мог уснуть, лежа на печи и слушая дыхание сватьи, он продолжал размышлять: "Жив Богомилушка, жив, да только как теперь ему в глаза то смотреть? Как же я так не подумал. Чуть отца своих внуков не сгубил. Слава Вам боги, или тебе Иисусе, если ты выручил...". Но не спал не только он, Мария, отвернувшись к стенке, беззвучно плакала от своих мыслей: "Сын такой же холодный, даже более, чем младший, а значит он что-то с ним сделал... Нет, Ратибор ничего не мог сделать с ним дурного, но почему же тогда он холоднее...? Почему же его глаз стал зеленым...?"
Глава девятая. Сельская церковь.
Около месяца прошло, как Богомил вернулся в деревню. Осенние, почти что зимние, холода становились все более суровыми и жестокими, словно почувствовавшие власть разбойники на гостинце, от них стонала не только земля да скрипучие деревья, но и люди. Почему-то стюжа никак не влияла на ожившего, вернее, он ее не чувствовал. Богомил замечал присутствие еще более сильных заморозков только по односельчанам, которые старались укутаться потеплее и выходить все реже. Софья всегда с улыбкой помогала мужу одеться по погоде, но и ее стало пугать холодное тело любимого. Бесчисленное количество раз она прижималась к нему, борясь с мурашками и желанием отодвинуться от уже родного человека, но все напрасно, кажется, что перед тем, как лечь в постель кузнец выходил во двор, обливался тремя вёдрами ледяной воды, а после еще и стоял в погребе коченея.
Ожившему такая жизнь тоже не приходилась по душе: работать в кузне все труднее, возникает чувство, словно за ним кто-то зло наблюдает и этот кто-то старается выпроводить его подальше. В добавок, эта невидимая сущность мешает работать: то жар добавит в печи, то сломает заготовку, а бывало и унесет что-то. Все с мужеством переносил молодой кузнец, но недавно настала последняя капля его терпения. Утром он даже не смог зайти в кузницу, в дверном проеме словно возникла стена, а жар от печи нес горячие искры, которые жгли кожу, и он понял: теперь не стать ему кузнецом. Дед Степан сразу подметил проявление не домового, а какого-то выше стоящего существа, которому он поклонялся и просил помощи многие лета, и всю эту злость высших сил он принимал на свой счёт. "Коль бы не я - работал бы сынок и бед не знал. А теперича вось чего творится..."
Живот Софьи стал еще больше, но он никак не портил ее гордую походку и приятную внешность, а наоборот радовал и придавал некоторую красоту общего ожидания ребенка. И в один день, когда Богомил обнял жену, к нему пришла одна мысль: "Я ведь уже помер, а вот дитё родится и будет жить. Нужно мне подготовить для него жизнь попроще, по богаче, пока я еще могу".
***
Привычный звон молота об накалённое железо сменился стуком топора об древесину. Богомил решил сделать пристройку к курятнику и расширить хлев, а после купить двух петушков и коня либо вола, чтоб работать было попроще, а если б родилась девочка, то досталось бы ей хорошее приданое. Так он и работал день за днем рубя лес, уже без позволения лешего, да и всю нечисть вурдалак стал ненавидеть, казалось, пришиб бы ту кикимору и выдрал бы ей косы, а груди оторвал от тела, но не было ее на глазах более. В этот огонь ненависти подкидывали сухостой черти: то топор затупят, то в ногах путаются, то пытаются посмеяться, а недавний случай и вовсе был опасен для близких - они поставили гвоздь шляпкой вниз прямо на пороге, ну Богомил и наступил, да боли не почувствовал, только слышит - что-то шлепает, когда он идет, глянь - из-под лаптей что-то течет тоненькой струйкой, посмотрел на ногу, а в ней гвоздь и вода болотная выходит из тела. Тут он и освирепел, взял топор да как начал по двору с ним бегать - чем очень сильно напугал жену - и глотку рвать:
- М-м! М-а-а!
А черти бегали, как куры, то вместе, то порознь, радостно похрюкивая. Но как бы сложно не было, работу закончил. А с остатка маминого ларца смог выторговать трех петушков и теленка белого с черным пятном на лбу. Мертвец не замечал как летело время, но когда вечером в окне заметил падающие снежинки пригорюнился: "Чувствую я, что до посева недоживу, сгнию. Зачем, брат, ты так поступил со мной? Ни днем, ни ночью, ни в земле или в болоте, нет мне теперь покоя. Вижу я как страдают они. Софочка ласки моей хочет, слова доброго, а что же могу я? Промычать что-то? А трогать ее мне самому жалко, сжимается вся от холода этого Дьяблого! Мамку жаль... Как меня видит чуть ли не плачет, но улыбается, хотя смотрит прямо на дыру вместо глаза. Нужно с этим что-то сделать..."
***
Наблюдая за падающим снегом, вурдалак смог провалится в полудрему, а снежинки все падали и падали, подгоняемые ветром. За одну короткую ночь в снегу оказалось все: дома, поля, огороды, дороги, леса, река.
Облепленная снегом кузня напоминала маленького старика, как Дед Фома, одетого в свежую рубаху, полусгорбленного и балующегося табаком. В дверь постучали. Стук молота прекратился. Скрип.
- Добре здоровье, дед Степан! - широко улыбаясь проговорил пухлый паренёк в тулупе, на голове его была огромная шапка, видимо отца.
- И тебе не хворать, Миколка. Чего тебе?
- Батько просил тебя прийти лошадей ему подковать.
- А навошта ему? - падающий с лица и тела пот словно прожигал снег, заставляя его тихо шипеть.
- У город надобно, ему в церкву, а я с мамкой на ярмарку пойду.
- Гм, добре. Мо, сам приду или Богомила отправлю к вам, добре?
- Главное, чтоб сделал. А ты или хто усе ровно. Давай, дед.
- Здоровья батьку.
Юноша побрел дальше, вжимая валенками снег в землю. Степан сплюнул.
"Мо, сынка попросить? Вдруг Сварог увидит да простит?"
Жар за спиной стал ослабевать, приняв это, как сигнал к работе, Степан вернулся обратно, накрепко закрыв дверь.
***
Ленивая заря постепенно освещала еловый лес. Сквозь высокие ветви и стволы прорывался свет нового дня. С каждой минутой белое полотно, укрывающее церковные окрестности, блестело все ярче, заставляя золотой купол становиться еще более ослепляющим.
За оградой, чтобы не вызывать зависти мертвых, жила семья попа, здешние отшельники. Батюшку люди сразу невзлюбили, если что-то не так, как ему надо, он сразу притягивает зауши библию и все святые писания, а после мог написать куда надо и настигала его обидчика кара княжья. Не дал овощей - грешник, не желающий принять Христа; не наколол дров - грешник, желающий заморозить христьянскую семью зимой. Со Светланой, женой Тихомира, некоторые местные бабы дружили и сами были рады помочь с женскими занятиями, но повлиять на мужа она не могла и жила в его тени алчной веры.
