У Никодима выработалась скверная привычка просыпаться на битых три часа раньше положенного времени. В ранние октябрьские холода, когда до включения центрального отопления оставалось больше недели, а пододеяльное пространство нагревалось долго и неохотно, выбираться из кровати каждый раз напоминало невыносимую пытку.
Никодим открывал глаза и долго пялился в потолок, на котором уже бледнели отпечатки фонарного света. Воздух в комнате ощутимо кусался. В ответ на каждый укус нутро дрожало, в такт стучали зубы, но ноги сами собой опускались на жёсткий прикроватный половичок, даже когда веки норовили слипнуться опять.
Пол отзывался глухими ударами. Стопы замерзали быстро, кукожились и теряли чувствительность, но каждый удар вскидывал Никодима на матрасе, под которым волнами ходила разболтанная сетка. И так каждый чёртов вечер, когда Никодиму случалось просыпаться дома.
Жильцам из квартиры снизу приспичило скандалить, как по графику — ровно к сумеркам. Никодим и не помнил, с чего это началось. Зато прекрасно знал, что ещё сегодня увидит соседку на лестничной площадке кутающейся в дырявую вязаную кофту и с фонарём на половину бледной физиономии.
Светка с подсветкой… Каламбур даже в мыслях звучал тошнотворно. Куда тошнее наблюдать, как соседка с собачьей преданностью ждёт удружившего ей фингал муженька с очередных, по его словам, «поисков работы». Сам Никодим жениться не планировал, манеру бить слабых презирал, а к работе, которую и не думал менять почти уже десять лет, относился едва ли не с трепетом. Поэтому на смену собирался медленно и вдумчиво — чтобы успеть к последней на сегодня пригородной маршрутке.
«Медленно и вдумчиво» состояло из умывания обжигающе ледяной водой и перекуса на скорую руку, который Никодим и сам затруднялся как-то назвать. Завтрак или ужин? С одной стороны, нормальные люди вечерами обычно ужинали, а за окнами как раз сгущался медный от фонарного света вечер. С другой — проснувшись, полагалось завтракать, и это вроде как тоже было нормально.
Свой «завтракоужин» Никодим любил, с какой стороны ни посмотри. Как не любить время, за которым можно не суетиться, жевать неторопливо, выбирая из бороды крошки и кусочки варёного мяса, а ещё листать фотки, которые днём скинул сменщик с работы. Каждый раз новые. Никодим старался не думать, что именно от фотографий сделался почти зависим, будто они стали частью важного ритуала. Как иначе, кроме зависимости, можно объяснить мелкую дрожь в пальцах уже в тот момент, когда открывался дождавшийся своего часа ноутбук.
Ну в конце концов, не в маршрутке же на это смотреть. Никодим однажды попробовал — с тех пор зарёкся скидывать на телефон настолько колоритные изображения. Зарёкся и дрыхнуть чересчур долго, носиться потом в спешке по квартире, заворачивать ногами половики и не успевать задержаться у вожделенного ноута дольше чем на пять минут. Выражение лица у тётеньки, что вроде бы дремала на соседнем сидении, а на самом деле через плечо с любопытством зыркала на экран, получилось тогда незабываемым.
Было от чего. Никодим прекрасно её понимал, даже улыбался, вспоминая, как дама перекрестилась похожими на сосиски пальцами, но с тех пор предпочитал смотреть дома и сразу удалять следы их со сменщиком должностного проступка.
Фотографии из новой папки мало чем отличались от присланных в прошлый раз, но Никодим всё равно задерживал дыхание после каждого щелчка мышкой. По этим изображениям читалась целая история — о том, как питаются вурдалаки, и читалась с безопасного расстояния. Вот эту свиную голову оторвали от туши с такой силой, что выдернули часть позвоночника. Теперь голова лежала на боку в лоскутьях собственной кожи и обрывках щетины и неподвижно косила мимо объектива слегка подвытекшим глазом. В сгустках свернувшейся, но всё равно блестящей крови фрагмент хребта напоминал диковинной формы шипастую цепь, которой долго и со вкусом кого-то колотили, прежде чем отбросить в тронутую инеем траву.
Следующий кадр в бледном пятне света запечатлел тушу целиком. Кое-где на объёмистой бочине виднелись борозды и проколы, серебристые щетинки склеились бурыми сгустками. Это поработали когти питомцев, которые Никодим не раз измерял, загоняя изображение в специальную сравнительную программу. Другой возможности просто не было. Если ты, конечно, не планировал вот прямо сейчас присоединиться на вурдалачьей трапезе к несчастному свину.
Нет, из него не рвали куски мяса живьём, не разбрасывали вокруг ошмётки шкуры с кровянисто-розовыми комочками жира. Для начала швырнули оземь — Никодим не хотел бы упасть так же, но признавал, что отрубиться было бы даже милосердно. О милосердии питомцы наверняка не слышали. Просто охотились, быстро и эффективно. После удара чувствительный микрофон ещё пару секунд ловил тяжёлое, с хрипом и слабыми взвизгами дыхание. Потом хряка с громким «шмяк» переворачивали кверху толстым брюхом. Охотник складывал вместе два длинных, с крупными суставами пальца. Сердце он находил безошибочно. Когти, которые вполне сошли бы за «холодняк», с неповторимым коротким звуком входили меж свиных рёбер…
Никодим вздрогнул, когда под тёплой водолазкой и майкой по спине пробежал озноб, не имеющий ничего общего с дубариной в квартире. Эти фото каждый раз действовали одинаково. Они включали воображение, и просмотр сам собой складывался в страшное и чудно?е кино. А может, просто работала память — вытаскивала на поверхность кадры, пойманные с монитора в часы собственного дежурства.
О, кино ещё продолжалось, прокручивалось где-то глубже в мозгу, даже когда Никодим механически прибирал в раковину грязную посуду. Мыть хоть что-нибудь ледяной водой, от которой сводило пальцы, да ещё и ненароком намочить рукава желания не было никакого. Жмурясь от мельтешащих перед глазами картинок, Никодим открутил кран, подставил под струю тарелку из-под гречи и снова замер.
Однажды оснащённая подсветкой камера выхватила из темноты кое-что поценнее всегда успешной ночной охоты. Никодим помнил, как оторопел тогда за пультом: ударом в сердце питомец только что умертвил жертву, как вдруг поднял безволосую свою башку и уставился, кажется, прямиком в объектив.
Лицо у него было почти человеческим, по крайней мере, обозвать это белое пятно звериной мордой язык не поворачивался. Скорее уж на нём проступали черты, которые людям видятся обычно на лунном диске. Если представить, конечно, что Луна вдруг разинула бы похожую на здоровенную рану пасть, в глубине которой сверкали бы зубы-иглы, а глаза-кратеры обзавелись бы зрачками, зеркалящими красную часть спектра.
Никодим тогда сдуру решил, что вурдалак его видит, и в паническом приступе чуть не свернул окошко с изображением. Потом справился с собой, глотнул минералки, хотя хотелось чего-то покрепче. Чтобы согреться, потому что от зрелища вымерзали внутренности.
В тот раз тоже стоял октябрь, самые последние его дни. Заморозки под утро набрасывали на луг тонкие серебряные тенёта инея. Луг огораживала лесополоса, в которой и понатыкали камер с микрофонами. Каким чутьём существа улавливали присутствие посторонних, больше того — искусственных глаз и ушей, никто до сих пор не понимал. «Позируют…» — фыркнул как-то Егор, сменщик Никодима, и тот согласился — так танцевать можно было только позируя.
— Всё ради науки… — пробормотал тогда Никодим, наблюдая, как мертвенно-бледный человекозверь привстал и крутанулся в поистине художественном пируэте. Зябкий, густой от морозной взвеси воздух совсем, очевидно, не мешал движению. В завораживающем танце питомец очертил подле слабо вздрагивающей туши полукруг и остановился так, чтобы камера всё видела. Застыл на мгновение, а потом в один взмах рукой развалил свиное брюхо пополам и вдоль.
После точного и аккуратного удара в сердце кровь скапливалась в брюшине. Никодим сам помнил этот факт строкой из какого-то справочника. Существа справочников не читали, просто знали, что нужно сделать, чтобы разом напиться.
Белёсая морда-лицо погружалась в разрез, будто в огромную лохань. Тёплая кровь отчётливо дымилась, в то время как питомец аппетитно причмокивал, явно догадываясь о микрофоне. Кожа покрывалась тёмным глянцем — как-то очень ненадолго. Никодим был уверен, что кровяная плёнка в конце концов усвоится вурдалачьим организмом полностью, через поры.
Потому что существа действительно умели питаться. Намного лучше людей, намного лучше любых известных хищников. Белёсые как лунный свет ночные твари начинали с крови и пожирали всё без остатка. Кости потом расщепляли. Днём дежурным случалось находить на территории осколки, вычищенные и отполированные — питомцы обожали рыхлую кашицу костного мозга. Свиней Никодим не жалел — зачем жалеть мясо, притом то, которому не повезло захворать и в любом случае отправиться на убой раньше времени.
Это восхищало особенно — к питомцам от корма не цеплялись никакие болезни. Поразительный иммунитет, огромное поле для исследований. Совершенные существа… уж получше вечно шумящих соседей. Потише, по крайней мере.
Кстати, и соседей что-то больше не слышно. В странной почти-тишине Никодим почему-то вздрогнул. Потряс головой, пытаясь вернуться из рабочих предвкушений в холодную квартиру. Закрутил кран, прислушался: как есть, тихо. Только ещё шелестело эхо водяного напора, вместе с ним в ушах верещала какая-то сирена.
Похоже на скорую помощь. Потом ещё короткий взвизг тормозов где-то во дворе — было или не было? А хлопки дверями этажом ниже, всё это несколько минут назад?
Никодим понятия не имел, только в приступе замешательства причесал пятернёй волосы на макушке. Часы на экране ноута показывали половину восьмого вечера. Маршрутка уходила в четверть девятого — времени с лихвой, если живёшь в трёх минутах от остановки, но всё равно неплохо бы пошевелиться. Без особой суеты, конечно, можно даже позволить себе прочесть прикреплённое к фотографиям сообщение.
«Картинки вчерашние. Сегодня с кормом перебои — на «фирме» крякнулся транспорт. Кровь из носу к утру обещались. У зверушек намечается «разгрузочная ночь». Не бзди, перекемарю в подсобке, утром помогу».
«Транспорт крякнулся». Такое, конечно, иногда случалось, и означало всего-навсего, что питомцам придётся обойтись внутренними ресурсами. Всего-то сутки без еды — до следующей ночи, когда зверушки выберутся из своего подземелья под свет полной луны. Ночь нынешнюю они переживут без охоты, но танцевать всё равно будут — особые, бескровные танцы, наверное, из любви к искусству.
Никодим улыбнулся. Улыбался и дальше, уже у входной двери, влезая в рукава куртки и проверяя карманы на наличие всех нужных вещей. Затягивал шнурки на ботинках, качал головой: а Егор-то молодец. Не каждый согласился бы на такой график, чтобы после смены ночевать в подсобке, домой попадать только поздним утром и всё такое, но напарник в свою общагу не торопился. Впрочем, его можно понять: что интересного в общаге, когда на работе с экрана на тебя пялится уникальное во всех отношениях чудище с аховой силищей?
Оно и в обычном-то многоквартирном доме скучно и хлопотно. Лампочку на площадке опять выкрутили, хорошо хоть фонарь — один из этих, медных — вылупился прямо в лестничное оконце. Побелку на стенах опять кто-то царапал, видать, ключом — кого-то из женской половины подъезда, как обычно, уличали в нетяжёлом поведении. Из тёмного закутка у давно сломанного лифта подозрительно пованивало.
Вот и все прелести жизни окраины маленького городка. Когда-то режимного, сейчас, впрочем, тоже, но не так явно.
Этажом ниже лампочка была на месте. Зато дым стоял коромыслом, застилая всё на свете и продирая горло сигаретным духом. Вместо Светки, которая зябко жалась около щитка со счётчиками, наверное, каждый вечер, сквозь ядрёную сизую пелену проступал внушительный мужской силуэт.
Обойти его оказалось проблемой — силуэт безбожно шатался, будто преодолевал за каждой затяжкой страшно большое расстояние. Никодим маятником качался тоже, пытаясь разминуться с неожиданной преградой. Через мгновение-другое признал Светкиного мужа и буркнул «здрасть» — глухо, опустив лицо едва ли не за пазуху, чтобы скрыть неприязнь.
— Здорово!.. — на весь подъезд вякнул тот, выдыхая целое облако плотного дыма, но так и не посторонился. Никодим задержал дыхание и прищурился на часы, пытаясь при этом протиснуться бочком. Тип, который вечно оставлял на тщедушной жене синяки, сосредоточился, казалось, на сигарете, что-то бормоча. Как вдруг вскинулся и уставился на соседа, будто впервые видел:
— Куда на ночь глядя?!
Глаза у него были на редкость мерзкие — водянисто-бесцветные, как у типичного алкаша. Алкашей Никодим не любил и старался избегать. Вот и теперь стоял уже пролётом ниже и мог бы отмахнуться от вопроса, но обернулся:
— На работу. А где супруга-то?
— Светка? Эта сука мне мозг проела со своей работой. Работа то, работа сё, сама, мол, не справляюсь… — Он будто завис и помахал рукой, отодвигая дым от физиономии, которая смотрелась совсем опухшей, как вдруг сообщил, индифферентно таращась в стену: — В больницу эту рвань увезли. Ишь чего удумали — в больницу. Жрать-то чего я буду?..
— Пойдёшь к ней? — Никодим спустился ещё на полпролёта и спросил только для того, чтобы оборвать летящий в спину словесный поток. Сирена, значит, не померещилась. Хлопки дверями тоже. По факту это ничего не меняло, в конце концов, кто послушает в подобной ситуации какого-то там соседа? Да ещё спешащего на последнюю маршрутку?
Никодим сделал ещё пару шагов вниз.
— Нахуя? Ещё добавлю, когда выпишут дуру… Пускай знает, как на мужа пасть открывать… — Ответ догнал и толкнул промеж лопаток чувствительней страха, который рождался от взгляда чудовища через камеру. Край подошвы соскользнул с края ступеньки — Никодим оступился. Схватившись за стену, удержался на ногах. Проморгался от странной темноты перед глазами, под которую непроизвольно сжимались кулаки, а кровь словно вскипала.
— Работа-то тебе нужна? — осведомился почти приветливо, по-деловому, переведя дух на площадке между этажами. Кровь продолжала бурлить. Ощущение уж больно походило на злость. Никодим считал себя уравновешенным, собственно, других на его должность и не брали. Поэтому улыбался, кивал, через пару минут обретя себе попутчика для дороги на работу. И говорил, говорил, убеждал, пользуясь то ли наитием, то ли вдохновением.
Соседа звали Артуром. Бухой не бухой, при слове «работа» Артур шустро подобрался и, почти не шатаясь, отправился в квартиру. Вывалился обратно в кожаной куртке, которая, к слову, смотрелась куда приличней рванины, в которой выходила на люди Светка. Да что там, он даже причесался, а когда открывал рот, оттуда несло ядрёной смесью ментола и перегара.
— Так чё за работа? — спросил Артур уже под крышей остановки. Никодим скосил на него глаза. Руки отчётливо подрагивали, пришлось сунуть их в карманы — оттереть заодно приставшую побелку. До подхода маршрутки оставалось каких-то две-три минуты.
— Непыльная. Ты сам по себе, сидишь за компом и наблюдаешь в монитор. Питомцы пасутся — тоже сами по себе. Днём можешь дрыхнуть, ночью — за пульт. Если несподручно — можешь на диване напротив устроиться, главное — поглядывай.
Никодим открывал глаза и долго пялился в потолок, на котором уже бледнели отпечатки фонарного света. Воздух в комнате ощутимо кусался. В ответ на каждый укус нутро дрожало, в такт стучали зубы, но ноги сами собой опускались на жёсткий прикроватный половичок, даже когда веки норовили слипнуться опять.
Пол отзывался глухими ударами. Стопы замерзали быстро, кукожились и теряли чувствительность, но каждый удар вскидывал Никодима на матрасе, под которым волнами ходила разболтанная сетка. И так каждый чёртов вечер, когда Никодиму случалось просыпаться дома.
Жильцам из квартиры снизу приспичило скандалить, как по графику — ровно к сумеркам. Никодим и не помнил, с чего это началось. Зато прекрасно знал, что ещё сегодня увидит соседку на лестничной площадке кутающейся в дырявую вязаную кофту и с фонарём на половину бледной физиономии.
Светка с подсветкой… Каламбур даже в мыслях звучал тошнотворно. Куда тошнее наблюдать, как соседка с собачьей преданностью ждёт удружившего ей фингал муженька с очередных, по его словам, «поисков работы». Сам Никодим жениться не планировал, манеру бить слабых презирал, а к работе, которую и не думал менять почти уже десять лет, относился едва ли не с трепетом. Поэтому на смену собирался медленно и вдумчиво — чтобы успеть к последней на сегодня пригородной маршрутке.
«Медленно и вдумчиво» состояло из умывания обжигающе ледяной водой и перекуса на скорую руку, который Никодим и сам затруднялся как-то назвать. Завтрак или ужин? С одной стороны, нормальные люди вечерами обычно ужинали, а за окнами как раз сгущался медный от фонарного света вечер. С другой — проснувшись, полагалось завтракать, и это вроде как тоже было нормально.
Свой «завтракоужин» Никодим любил, с какой стороны ни посмотри. Как не любить время, за которым можно не суетиться, жевать неторопливо, выбирая из бороды крошки и кусочки варёного мяса, а ещё листать фотки, которые днём скинул сменщик с работы. Каждый раз новые. Никодим старался не думать, что именно от фотографий сделался почти зависим, будто они стали частью важного ритуала. Как иначе, кроме зависимости, можно объяснить мелкую дрожь в пальцах уже в тот момент, когда открывался дождавшийся своего часа ноутбук.
Ну в конце концов, не в маршрутке же на это смотреть. Никодим однажды попробовал — с тех пор зарёкся скидывать на телефон настолько колоритные изображения. Зарёкся и дрыхнуть чересчур долго, носиться потом в спешке по квартире, заворачивать ногами половики и не успевать задержаться у вожделенного ноута дольше чем на пять минут. Выражение лица у тётеньки, что вроде бы дремала на соседнем сидении, а на самом деле через плечо с любопытством зыркала на экран, получилось тогда незабываемым.
Было от чего. Никодим прекрасно её понимал, даже улыбался, вспоминая, как дама перекрестилась похожими на сосиски пальцами, но с тех пор предпочитал смотреть дома и сразу удалять следы их со сменщиком должностного проступка.
Фотографии из новой папки мало чем отличались от присланных в прошлый раз, но Никодим всё равно задерживал дыхание после каждого щелчка мышкой. По этим изображениям читалась целая история — о том, как питаются вурдалаки, и читалась с безопасного расстояния. Вот эту свиную голову оторвали от туши с такой силой, что выдернули часть позвоночника. Теперь голова лежала на боку в лоскутьях собственной кожи и обрывках щетины и неподвижно косила мимо объектива слегка подвытекшим глазом. В сгустках свернувшейся, но всё равно блестящей крови фрагмент хребта напоминал диковинной формы шипастую цепь, которой долго и со вкусом кого-то колотили, прежде чем отбросить в тронутую инеем траву.
Следующий кадр в бледном пятне света запечатлел тушу целиком. Кое-где на объёмистой бочине виднелись борозды и проколы, серебристые щетинки склеились бурыми сгустками. Это поработали когти питомцев, которые Никодим не раз измерял, загоняя изображение в специальную сравнительную программу. Другой возможности просто не было. Если ты, конечно, не планировал вот прямо сейчас присоединиться на вурдалачьей трапезе к несчастному свину.
Нет, из него не рвали куски мяса живьём, не разбрасывали вокруг ошмётки шкуры с кровянисто-розовыми комочками жира. Для начала швырнули оземь — Никодим не хотел бы упасть так же, но признавал, что отрубиться было бы даже милосердно. О милосердии питомцы наверняка не слышали. Просто охотились, быстро и эффективно. После удара чувствительный микрофон ещё пару секунд ловил тяжёлое, с хрипом и слабыми взвизгами дыхание. Потом хряка с громким «шмяк» переворачивали кверху толстым брюхом. Охотник складывал вместе два длинных, с крупными суставами пальца. Сердце он находил безошибочно. Когти, которые вполне сошли бы за «холодняк», с неповторимым коротким звуком входили меж свиных рёбер…
Никодим вздрогнул, когда под тёплой водолазкой и майкой по спине пробежал озноб, не имеющий ничего общего с дубариной в квартире. Эти фото каждый раз действовали одинаково. Они включали воображение, и просмотр сам собой складывался в страшное и чудно?е кино. А может, просто работала память — вытаскивала на поверхность кадры, пойманные с монитора в часы собственного дежурства.
О, кино ещё продолжалось, прокручивалось где-то глубже в мозгу, даже когда Никодим механически прибирал в раковину грязную посуду. Мыть хоть что-нибудь ледяной водой, от которой сводило пальцы, да ещё и ненароком намочить рукава желания не было никакого. Жмурясь от мельтешащих перед глазами картинок, Никодим открутил кран, подставил под струю тарелку из-под гречи и снова замер.
Однажды оснащённая подсветкой камера выхватила из темноты кое-что поценнее всегда успешной ночной охоты. Никодим помнил, как оторопел тогда за пультом: ударом в сердце питомец только что умертвил жертву, как вдруг поднял безволосую свою башку и уставился, кажется, прямиком в объектив.
Лицо у него было почти человеческим, по крайней мере, обозвать это белое пятно звериной мордой язык не поворачивался. Скорее уж на нём проступали черты, которые людям видятся обычно на лунном диске. Если представить, конечно, что Луна вдруг разинула бы похожую на здоровенную рану пасть, в глубине которой сверкали бы зубы-иглы, а глаза-кратеры обзавелись бы зрачками, зеркалящими красную часть спектра.
Никодим тогда сдуру решил, что вурдалак его видит, и в паническом приступе чуть не свернул окошко с изображением. Потом справился с собой, глотнул минералки, хотя хотелось чего-то покрепче. Чтобы согреться, потому что от зрелища вымерзали внутренности.
В тот раз тоже стоял октябрь, самые последние его дни. Заморозки под утро набрасывали на луг тонкие серебряные тенёта инея. Луг огораживала лесополоса, в которой и понатыкали камер с микрофонами. Каким чутьём существа улавливали присутствие посторонних, больше того — искусственных глаз и ушей, никто до сих пор не понимал. «Позируют…» — фыркнул как-то Егор, сменщик Никодима, и тот согласился — так танцевать можно было только позируя.
— Всё ради науки… — пробормотал тогда Никодим, наблюдая, как мертвенно-бледный человекозверь привстал и крутанулся в поистине художественном пируэте. Зябкий, густой от морозной взвеси воздух совсем, очевидно, не мешал движению. В завораживающем танце питомец очертил подле слабо вздрагивающей туши полукруг и остановился так, чтобы камера всё видела. Застыл на мгновение, а потом в один взмах рукой развалил свиное брюхо пополам и вдоль.
После точного и аккуратного удара в сердце кровь скапливалась в брюшине. Никодим сам помнил этот факт строкой из какого-то справочника. Существа справочников не читали, просто знали, что нужно сделать, чтобы разом напиться.
Белёсая морда-лицо погружалась в разрез, будто в огромную лохань. Тёплая кровь отчётливо дымилась, в то время как питомец аппетитно причмокивал, явно догадываясь о микрофоне. Кожа покрывалась тёмным глянцем — как-то очень ненадолго. Никодим был уверен, что кровяная плёнка в конце концов усвоится вурдалачьим организмом полностью, через поры.
Потому что существа действительно умели питаться. Намного лучше людей, намного лучше любых известных хищников. Белёсые как лунный свет ночные твари начинали с крови и пожирали всё без остатка. Кости потом расщепляли. Днём дежурным случалось находить на территории осколки, вычищенные и отполированные — питомцы обожали рыхлую кашицу костного мозга. Свиней Никодим не жалел — зачем жалеть мясо, притом то, которому не повезло захворать и в любом случае отправиться на убой раньше времени.
Это восхищало особенно — к питомцам от корма не цеплялись никакие болезни. Поразительный иммунитет, огромное поле для исследований. Совершенные существа… уж получше вечно шумящих соседей. Потише, по крайней мере.
Кстати, и соседей что-то больше не слышно. В странной почти-тишине Никодим почему-то вздрогнул. Потряс головой, пытаясь вернуться из рабочих предвкушений в холодную квартиру. Закрутил кран, прислушался: как есть, тихо. Только ещё шелестело эхо водяного напора, вместе с ним в ушах верещала какая-то сирена.
Похоже на скорую помощь. Потом ещё короткий взвизг тормозов где-то во дворе — было или не было? А хлопки дверями этажом ниже, всё это несколько минут назад?
Никодим понятия не имел, только в приступе замешательства причесал пятернёй волосы на макушке. Часы на экране ноута показывали половину восьмого вечера. Маршрутка уходила в четверть девятого — времени с лихвой, если живёшь в трёх минутах от остановки, но всё равно неплохо бы пошевелиться. Без особой суеты, конечно, можно даже позволить себе прочесть прикреплённое к фотографиям сообщение.
«Картинки вчерашние. Сегодня с кормом перебои — на «фирме» крякнулся транспорт. Кровь из носу к утру обещались. У зверушек намечается «разгрузочная ночь». Не бзди, перекемарю в подсобке, утром помогу».
«Транспорт крякнулся». Такое, конечно, иногда случалось, и означало всего-навсего, что питомцам придётся обойтись внутренними ресурсами. Всего-то сутки без еды — до следующей ночи, когда зверушки выберутся из своего подземелья под свет полной луны. Ночь нынешнюю они переживут без охоты, но танцевать всё равно будут — особые, бескровные танцы, наверное, из любви к искусству.
Никодим улыбнулся. Улыбался и дальше, уже у входной двери, влезая в рукава куртки и проверяя карманы на наличие всех нужных вещей. Затягивал шнурки на ботинках, качал головой: а Егор-то молодец. Не каждый согласился бы на такой график, чтобы после смены ночевать в подсобке, домой попадать только поздним утром и всё такое, но напарник в свою общагу не торопился. Впрочем, его можно понять: что интересного в общаге, когда на работе с экрана на тебя пялится уникальное во всех отношениях чудище с аховой силищей?
Оно и в обычном-то многоквартирном доме скучно и хлопотно. Лампочку на площадке опять выкрутили, хорошо хоть фонарь — один из этих, медных — вылупился прямо в лестничное оконце. Побелку на стенах опять кто-то царапал, видать, ключом — кого-то из женской половины подъезда, как обычно, уличали в нетяжёлом поведении. Из тёмного закутка у давно сломанного лифта подозрительно пованивало.
Вот и все прелести жизни окраины маленького городка. Когда-то режимного, сейчас, впрочем, тоже, но не так явно.
Этажом ниже лампочка была на месте. Зато дым стоял коромыслом, застилая всё на свете и продирая горло сигаретным духом. Вместо Светки, которая зябко жалась около щитка со счётчиками, наверное, каждый вечер, сквозь ядрёную сизую пелену проступал внушительный мужской силуэт.
Обойти его оказалось проблемой — силуэт безбожно шатался, будто преодолевал за каждой затяжкой страшно большое расстояние. Никодим маятником качался тоже, пытаясь разминуться с неожиданной преградой. Через мгновение-другое признал Светкиного мужа и буркнул «здрасть» — глухо, опустив лицо едва ли не за пазуху, чтобы скрыть неприязнь.
— Здорово!.. — на весь подъезд вякнул тот, выдыхая целое облако плотного дыма, но так и не посторонился. Никодим задержал дыхание и прищурился на часы, пытаясь при этом протиснуться бочком. Тип, который вечно оставлял на тщедушной жене синяки, сосредоточился, казалось, на сигарете, что-то бормоча. Как вдруг вскинулся и уставился на соседа, будто впервые видел:
— Куда на ночь глядя?!
Глаза у него были на редкость мерзкие — водянисто-бесцветные, как у типичного алкаша. Алкашей Никодим не любил и старался избегать. Вот и теперь стоял уже пролётом ниже и мог бы отмахнуться от вопроса, но обернулся:
— На работу. А где супруга-то?
— Светка? Эта сука мне мозг проела со своей работой. Работа то, работа сё, сама, мол, не справляюсь… — Он будто завис и помахал рукой, отодвигая дым от физиономии, которая смотрелась совсем опухшей, как вдруг сообщил, индифферентно таращась в стену: — В больницу эту рвань увезли. Ишь чего удумали — в больницу. Жрать-то чего я буду?..
— Пойдёшь к ней? — Никодим спустился ещё на полпролёта и спросил только для того, чтобы оборвать летящий в спину словесный поток. Сирена, значит, не померещилась. Хлопки дверями тоже. По факту это ничего не меняло, в конце концов, кто послушает в подобной ситуации какого-то там соседа? Да ещё спешащего на последнюю маршрутку?
Никодим сделал ещё пару шагов вниз.
— Нахуя? Ещё добавлю, когда выпишут дуру… Пускай знает, как на мужа пасть открывать… — Ответ догнал и толкнул промеж лопаток чувствительней страха, который рождался от взгляда чудовища через камеру. Край подошвы соскользнул с края ступеньки — Никодим оступился. Схватившись за стену, удержался на ногах. Проморгался от странной темноты перед глазами, под которую непроизвольно сжимались кулаки, а кровь словно вскипала.
— Работа-то тебе нужна? — осведомился почти приветливо, по-деловому, переведя дух на площадке между этажами. Кровь продолжала бурлить. Ощущение уж больно походило на злость. Никодим считал себя уравновешенным, собственно, других на его должность и не брали. Поэтому улыбался, кивал, через пару минут обретя себе попутчика для дороги на работу. И говорил, говорил, убеждал, пользуясь то ли наитием, то ли вдохновением.
Соседа звали Артуром. Бухой не бухой, при слове «работа» Артур шустро подобрался и, почти не шатаясь, отправился в квартиру. Вывалился обратно в кожаной куртке, которая, к слову, смотрелась куда приличней рванины, в которой выходила на люди Светка. Да что там, он даже причесался, а когда открывал рот, оттуда несло ядрёной смесью ментола и перегара.
— Так чё за работа? — спросил Артур уже под крышей остановки. Никодим скосил на него глаза. Руки отчётливо подрагивали, пришлось сунуть их в карманы — оттереть заодно приставшую побелку. До подхода маршрутки оставалось каких-то две-три минуты.
— Непыльная. Ты сам по себе, сидишь за компом и наблюдаешь в монитор. Питомцы пасутся — тоже сами по себе. Днём можешь дрыхнуть, ночью — за пульт. Если несподручно — можешь на диване напротив устроиться, главное — поглядывай.
