Иван Афанасьевич вяло отмахнулся, будто от надоедливого москита. На лице коротышки отразилась радость превосходства над беспомощным противником. И тут же он врезал не экономя сил, мощно, наотмашь. Удар скользнул по принявшемуся мерно раскручиваться из кокона узорному кружеву, ушел по касательной в пустоту. «Не зря шатер-то плел! – мелькнула мысль и тут же растворилась в круговерти ощущений. Образовавшаяся воронка потянула за собой не состоявшегося убийцу, заставила сделать шаг вперед, и на мгновенье полностью открыться.
«Пора», - сам себе скомандовал старик, сбрасывая узду, сдерживающую хлесткую плеть в правом мизинце. Треск сокрушаемых ребер болью отозвался в ушах. Именно поэтому, наверное, чуткий слух кудесника не уловил шума слева.
– А ты могуч, старик! – прохрипел поверженный окровавленными губами.
– Да и ты не слаб, – искренне ответил Афанасьич, понимая, что далеко не каждый смог бы хоть слово из себя выдавить после «потаенного хлыста».
И тут же кольнуло в боку, разворачивая грудью к новой опасности.
– Слава?
– Я, Афанасьич.
– Сказывал же тебе – дождись…
– Недосуг ждать, старина, - нехорошо ухмыльнулся ученик, и всадил прямо в грудь учителя весь запас «стрел», скопленных загодя в ладони. Сердце вздрогнуло и застыло, будто его в ведро со льдом бросили.
«Неужто отвоевался?» – скользнула ужом предательская мыслишка. Вспыхнула напоследок звездой да и погасла головешкой в черном омуте беспамятства.
Очнулся волхв возле костра, привалившись спиной к дереву.
«Как и обещал коротышка, - невесело усмехнулся старик. – Даже таблетки, вон, рассыпал для пущей убедительности вокруг. Потянулся бедолага за лекарством, тут и помер. Правдоподобно? Без сомнения! Так это если до зимы еще нашли бы…»
Нить его рассуждения прервал треск сучьев. Кто-то пробирался на поляну совсем не таясь, напролом, как медведь сквозь валежник.
«Хорошо, что все закончилось. Скверно, что так. Славка. Эх, Славка, Славка… Не ожидал от него. То есть то, что предал, погнавшись за зеленым или еще каким там цветом, длинным рублем, давно понятно было. То, что знал, в чьи руки посох попадет, и не остановило его это – тоже полбеды! Вещь есть вещь. Не многое она значит, добытая воровством, против воли хозяина. Вещи в конце концов создаются заново, чинятся, возвращаются к жизни… А вот с людьми не так! Ведь мог же, мог Славка раскаяться. Мог, пока не переступил черту. Теперь его место там. На черном мотоцикле с языками пламени. Горько, ох как горько!»
Перед глазами появился парень в проклепанной куртке с орлом. Он приближался к Афанасьичу, улыбаясь.
Старик попытался подобраться, принять более-менее приличествующую позу. А не встречать пришедшего развалясь, как барин на бархатных подушках. Но из его попытки ничего не вышло. Грудь все еще саднила, тело слушалось плохо, да и в голове плыл звон, туманя разум.
– Живой, … живой! – задорно выкрикнул парень, присаживаясь на корточки перед Афанасьичем.
– Не голоси, Янек, – прошелестел тот, поднимая руку в предостерегающем жесте.
– Да все, Афанасьич, наша взяла. Жмут шакалы по шоссейке, только шины сверкают! Везут себе в Европу палку, сработанную умелыми руками подростков в Доме технического творчества. Впрочем, есть вариант, что и не довезут. Уж больно глаза у краснощекого разгорелись. Он, кстати ничего так, оклемался. Живучий, стервец, оказался. А вот за тебя, Афанасьич, я всерьез опасался. Выучил ты змееныша на свою голову.
Смуглая ладонь, рассеченная почти затерявшимся среди складок кожи, тонким длинным шрамом, окуталась сиреневым сиянием, заскользила по телу волхва, приостанавливаясь в местах, где темными сгустками пульсировала боль. Сияние прорастало сквозь пасмурную тучу сотнями миниатюрных звезд, каждая из которых вращалась, наматывая на себя косное, ущербное пространство, разгоралось маленьким, лучистым солнцем…
– Целитель …. Митродор. Я же говорил – у тебя талант!
– Да ладно тебе, аксакал. Невелико умение. Ты вот лучше мне что скажи, неправильный волшебник. Ни посохам, ни свиткам, ни амулетам веры у тебя нет.
Стрик хотел было что-то возразить, но Янек перебил:
– Нету, нету… не трепыхайтесь, пациент! А то швы разойдутся!
Афанасьич улыбнулся шутке, перечить молодому человеку не стал, затих.
– Так на кой же ляд было тогда шкурами рисковать, из-за куска дерева, которого я, например, даже не видел?
– Вовсе не из-за посоха весь сыр-бор, ты же знаешь. Зацепился Бориска за чужую алчность, как клещ за собачью шерсть. Поди нарочно еще и дровишек подкинул в печь. Дескать, есть, есть в России артефакты древние, языческие, колдовские. Те, что от отца к сыну, от деда к внуку передаются. И тот счастливец, что владеет диковинкой, силу наследует немереную, веками накопленную. Богатей недалекого ума и клюнул, наживку заглонул так, что и поплавка не видать! Да только обманул его знакомец наш. Вишь ли, шибко самому ему хотелось в преемниках волховской премудрости походить, хотя бы напоследок. Только верно твой глаз карий цыганский увидал. Не один он до силы разохотился. Не дождется ни Борис, ни хозяин его заморский, посылки. Дерзок и разворотлив прасол их. Не упустит, небось, шанса и сам в хозяева выбиться. Не сразу поймет, что пустышка в руках. Все же вдохнул я в палку толику силы, не поскупился, – старик отвел руки ученика, и, преодолев боль в спине, вздел себя на ноги. – За спутников его опасаюсь, как бы до греха не дошло. Славка с ними опять же. Как ни выслуживался, а все равно чужой он им. Не пожалеют.
– Дед, да ты что? Ты о ком кручиниться вздумал? Да замешкайся ты чуток, или будь они подогадливей – и все! Не видать бы нам обоим ни весны, ни солнышка! А они б глазом не сморгнули. Свезло нам, что все, как задумано, прошло. Ты для них мертв, я – предатель, дурачок, которого на опушке кинули. В прямом и переносном, чтоб не делиться бабками.
– Прав ты, прав, Янек. Да и я тоже прав. Не нам их винить. Помни одно – не судом люди крепки.
– Прощением что ли? – нетерпеливо перебил его Янек.
– И не прощением одним, – спокойно продолжил Иван Афанасьевич, протягивая ладони к огню.
– А чем же, старче?
Иван Афанасьевич покрепче сжал древко клюки.
Вспомнился шумный вокзал, испуганные глаза маленького цыганенка, которого схватил за руку при неловкой попытке вытащить кошелек. И вот они сейчас, эти глаза напротив, и снова в них вопрос и ожидание.
– Поживешь – узнаешь, – усмехнулся старик, отводя взгляд в сторону. Клюка, сбросив с себя морок, распрямилась, став прямым, как стрела, посохом.
«Пора», - сам себе скомандовал старик, сбрасывая узду, сдерживающую хлесткую плеть в правом мизинце. Треск сокрушаемых ребер болью отозвался в ушах. Именно поэтому, наверное, чуткий слух кудесника не уловил шума слева.
– А ты могуч, старик! – прохрипел поверженный окровавленными губами.
– Да и ты не слаб, – искренне ответил Афанасьич, понимая, что далеко не каждый смог бы хоть слово из себя выдавить после «потаенного хлыста».
И тут же кольнуло в боку, разворачивая грудью к новой опасности.
– Слава?
– Я, Афанасьич.
– Сказывал же тебе – дождись…
– Недосуг ждать, старина, - нехорошо ухмыльнулся ученик, и всадил прямо в грудь учителя весь запас «стрел», скопленных загодя в ладони. Сердце вздрогнуло и застыло, будто его в ведро со льдом бросили.
«Неужто отвоевался?» – скользнула ужом предательская мыслишка. Вспыхнула напоследок звездой да и погасла головешкой в черном омуте беспамятства.
Очнулся волхв возле костра, привалившись спиной к дереву.
«Как и обещал коротышка, - невесело усмехнулся старик. – Даже таблетки, вон, рассыпал для пущей убедительности вокруг. Потянулся бедолага за лекарством, тут и помер. Правдоподобно? Без сомнения! Так это если до зимы еще нашли бы…»
Нить его рассуждения прервал треск сучьев. Кто-то пробирался на поляну совсем не таясь, напролом, как медведь сквозь валежник.
«Хорошо, что все закончилось. Скверно, что так. Славка. Эх, Славка, Славка… Не ожидал от него. То есть то, что предал, погнавшись за зеленым или еще каким там цветом, длинным рублем, давно понятно было. То, что знал, в чьи руки посох попадет, и не остановило его это – тоже полбеды! Вещь есть вещь. Не многое она значит, добытая воровством, против воли хозяина. Вещи в конце концов создаются заново, чинятся, возвращаются к жизни… А вот с людьми не так! Ведь мог же, мог Славка раскаяться. Мог, пока не переступил черту. Теперь его место там. На черном мотоцикле с языками пламени. Горько, ох как горько!»
Перед глазами появился парень в проклепанной куртке с орлом. Он приближался к Афанасьичу, улыбаясь.
Старик попытался подобраться, принять более-менее приличествующую позу. А не встречать пришедшего развалясь, как барин на бархатных подушках. Но из его попытки ничего не вышло. Грудь все еще саднила, тело слушалось плохо, да и в голове плыл звон, туманя разум.
– Живой, … живой! – задорно выкрикнул парень, присаживаясь на корточки перед Афанасьичем.
– Не голоси, Янек, – прошелестел тот, поднимая руку в предостерегающем жесте.
– Да все, Афанасьич, наша взяла. Жмут шакалы по шоссейке, только шины сверкают! Везут себе в Европу палку, сработанную умелыми руками подростков в Доме технического творчества. Впрочем, есть вариант, что и не довезут. Уж больно глаза у краснощекого разгорелись. Он, кстати ничего так, оклемался. Живучий, стервец, оказался. А вот за тебя, Афанасьич, я всерьез опасался. Выучил ты змееныша на свою голову.
Смуглая ладонь, рассеченная почти затерявшимся среди складок кожи, тонким длинным шрамом, окуталась сиреневым сиянием, заскользила по телу волхва, приостанавливаясь в местах, где темными сгустками пульсировала боль. Сияние прорастало сквозь пасмурную тучу сотнями миниатюрных звезд, каждая из которых вращалась, наматывая на себя косное, ущербное пространство, разгоралось маленьким, лучистым солнцем…
– Целитель …. Митродор. Я же говорил – у тебя талант!
– Да ладно тебе, аксакал. Невелико умение. Ты вот лучше мне что скажи, неправильный волшебник. Ни посохам, ни свиткам, ни амулетам веры у тебя нет.
Стрик хотел было что-то возразить, но Янек перебил:
– Нету, нету… не трепыхайтесь, пациент! А то швы разойдутся!
Афанасьич улыбнулся шутке, перечить молодому человеку не стал, затих.
– Так на кой же ляд было тогда шкурами рисковать, из-за куска дерева, которого я, например, даже не видел?
– Вовсе не из-за посоха весь сыр-бор, ты же знаешь. Зацепился Бориска за чужую алчность, как клещ за собачью шерсть. Поди нарочно еще и дровишек подкинул в печь. Дескать, есть, есть в России артефакты древние, языческие, колдовские. Те, что от отца к сыну, от деда к внуку передаются. И тот счастливец, что владеет диковинкой, силу наследует немереную, веками накопленную. Богатей недалекого ума и клюнул, наживку заглонул так, что и поплавка не видать! Да только обманул его знакомец наш. Вишь ли, шибко самому ему хотелось в преемниках волховской премудрости походить, хотя бы напоследок. Только верно твой глаз карий цыганский увидал. Не один он до силы разохотился. Не дождется ни Борис, ни хозяин его заморский, посылки. Дерзок и разворотлив прасол их. Не упустит, небось, шанса и сам в хозяева выбиться. Не сразу поймет, что пустышка в руках. Все же вдохнул я в палку толику силы, не поскупился, – старик отвел руки ученика, и, преодолев боль в спине, вздел себя на ноги. – За спутников его опасаюсь, как бы до греха не дошло. Славка с ними опять же. Как ни выслуживался, а все равно чужой он им. Не пожалеют.
– Дед, да ты что? Ты о ком кручиниться вздумал? Да замешкайся ты чуток, или будь они подогадливей – и все! Не видать бы нам обоим ни весны, ни солнышка! А они б глазом не сморгнули. Свезло нам, что все, как задумано, прошло. Ты для них мертв, я – предатель, дурачок, которого на опушке кинули. В прямом и переносном, чтоб не делиться бабками.
– Прав ты, прав, Янек. Да и я тоже прав. Не нам их винить. Помни одно – не судом люди крепки.
– Прощением что ли? – нетерпеливо перебил его Янек.
– И не прощением одним, – спокойно продолжил Иван Афанасьевич, протягивая ладони к огню.
– А чем же, старче?
Иван Афанасьевич покрепче сжал древко клюки.
Вспомнился шумный вокзал, испуганные глаза маленького цыганенка, которого схватил за руку при неловкой попытке вытащить кошелек. И вот они сейчас, эти глаза напротив, и снова в них вопрос и ожидание.
– Поживешь – узнаешь, – усмехнулся старик, отводя взгляд в сторону. Клюка, сбросив с себя морок, распрямилась, став прямым, как стрела, посохом.
