Уолфрид: похититель Душ
Мне было 7 лет, когда я впервые услышал этот миф-байку, но, будто это было вчера, я помню каждое слово, сказанное устами моего дедушки Рина. О, рассказывать он мог как никто иной: его речь обретала крылья поэта, особенно когда он принимал виски собственной выдержки. Он описывал истории в таких деталях, будто говорил о собственных переживаниях. Но, как я уже сказал, в тот день он решил рассказать байку, о которой знали взрослые, а дети её боялись!
— А теперь, Сальм, садись поудобнее, пришло время рассказать тебе историю, которую узнают мальчики твоего возраста, — сказал дедушка, откинувшись на стуле и пристально взглянув на меня из-под густых седых бровей.
— Дедушка Рин, об Истрии узнают в определённом возрасте?
— Мне было 9, когда мой отец рассказал её мне.
— Но мне только 7!
— Ничего, я буду краток и осторожен с сюжетом, — ответил он, махнув рукой. Затем схватил рюмку бренди, как будто искал в ней вдохновение, и залпом выпил. Ударив рюмкой о стол, он вздрогнул и пробормотал: — Хм, о чём же я?
— Ты хотел рассказать мне историю, которую рассказал тебе твой папа, — подсказал я, стараясь сдержать нетерпение.
— Да, да, помню. Это не совсем история, Сальм. Это легенда, которую каждый уважающий себя житель Глазго передаёт по наследству.
Его голос стал серьёзным, и я почувствовал, как что-то ледяное пробежало по моей спине.
— Сальм, прикрой дверь, прежде чем я начну рассказывать.
Я встал, подошёл к двери и прикрыл её, оглянувшись на дедушку. Помню это, будто всё происходит сейчас: за окном начинало темнеть, родители ушли в спальню отдыхать, а тишина в доме казалась какой-то особенно густой. Моя сестра Тина, старшая в семье, тогда была уже подростком — ей было 13. Родители, Стивен и Эшли Дэвидсоны были фермерами, работали от зари до заката, отдыхали редко, и это был один из таких вечеров.
Жили мы в окрестности Глазго,
Дед Рин поднял глаза, его взгляд был мрачным, как потемневшее небо за окном. Он тяжело вздохнул, словно собираясь пересечь границу между реальностью и воспоминаниями, и начал:
— Есть в Глазго одна легенда… Легенда о поезде душ. Говорят, он приходит только в самую глубокую ночь, когда даже ветер замирает, и рельсы дрожат под невидимыми вагонами. Но это не обычный поезд, Сальм. Нет. Он приходит не за телами, а за тем, что в нас самое ценное, — за душами.
Его слова звучали так глухо, будто шли не из его рта, а из самой темноты, окружающей нас. Я не мог оторвать взгляда от дедушки, моё сердце забилось чаще, а ладони вспотели.
— Ты, наверное, думаешь, что это сказка, чтобы пугать детей? — он наклонился ближе, и его лицо осветила тень от лампы, делая его похожим на странного старинного портретного героя. — Но я видел его. Видел, как поезд, издавая глубокий гул, собрал всех, кто однажды не нашёл своего места в этом мире.
Я замер, поражённый этими словами, и почувствовал, как в груди разгорается смесь любопытства и страха.
— Что происходит с этими душами? — спросил я шёпотом, почти боясь услышать ответ.
Дедушка откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, словно переживая что-то вновь. Его лицо на мгновение сделалось таким мрачным и усталым, что мне стало не по себе.
— Говорят, те, кто садится в этот поезд, не возвращаются. Вагоны пусты, но их можно услышать. Гул, скрежет, отголоски голосов… Это не поезд, а сама смерть в движении. И если ты услышишь его сигнал, помни: никогда не смотри в сторону рельсов, никогда не иди на этот звук.
Его голос затих, и в комнате наступила тишина, такая густая, что я слышал, как трещит огонь в камине. Я почувствовал, как мороз пробежал по моей спине, и попытался пошевелиться, но не смог.
— Но, дедушка… — начал я, не зная, что сказать.
— Не бойся, Сальм, — перебил он, натягивая слабую, но успокаивающую улыбку. — Эта история — лишь предостережение. Лишь напоминание о том, что терять надежду — всё равно что шагнуть на эти невидимые рельсы.
Его слова отдались эхом в моей голове, и я понял, что дедушка говорил что-то большее, чем просто миф. Эта легенда была не просто историей. В ней звучала истина, которую я ещё не мог постичь.
Дни сменялись ночами, недели тянулись, месяцы проходили, а я, Сальман Дэвидсон, никак не мог забыть историю, которую мне рассказал дедушка Рины. Она словно запечатлелась в моей памяти, накрепко, будто заклинание.
Я не знал, почему эта история так сильно зацепила меня. Может, дело было в том, как он рассказывал — его голос, спокойный, но в то же время полный какого-то скрытого смысла, словно каждое слово было больше, чем просто звук. Или, может, дело в самом содержании — в тех странных, почти нереальных событиях, о которых он говорил.
Словно это была не просто сказка, а нечто большее. Может, тайна? Или предупреждение? Я ловил себя на том, что снова и снова возвращаюсь к его словам, прокручиваю их в голове, пытаясь понять, что именно так зацепило меня.
Моя жизнь была размеренной, хотя и не совсем обычной, как, наверное, у большинства детей, выросших на ферме. Мы жили в старом доме, стоявшем у подножия холмов, в трёх милях от ближайшего городка. Глазго казался чем-то далеким и недосягаемым — величественным городом, в котором кипела жизнь, но куда мы выбирались лишь раз или два в год. Наша семья была простой и трудолюбивой: отец, мать, моя старшая сестра Тина и я, Сальман Дэвидсон.
Мои родители редко находили время для разговоров. Отец уходил на рассвете работать в поле, а мама почти весь день проводила на кухне, следя за домашним хозяйством. Иногда они даже, казалось, забывали, что у них есть дети. Не то чтобы они нас не любили, просто работа всегда была на первом месте. Тина, как старшая, часто брала на себя роль взрослого: проверяла мои уроки, учила нас с мамой шить, а ещё читала мне по вечерам.
Но, несмотря на всю её заботу, мы не были близки. Тина всегда была слишком серьёзной. Её интересовали только её дневник, старинные книги, которые она брала у нашей тётушки в Глазго, и, как я позже понял, собственные мечты о другой жизни.
Я, напротив, обожал всё вокруг: пустые холмы, бескрайние пастбища, запах свежескошенной травы и прохладные вечера, когда мы всей семьёй сидели у камина. Но главное место в моём детском мире занимали дедушка Рин и его рассказы.
Дедушка жил с нами в отдельной пристройке, маленьком деревянном домике за фермой. Он был старым, суровым человеком, но в нём была какая-то магия. Он всегда знал, что сказать, чтобы зажечь во мне интерес к самым обычным вещам. Например, он мог рассказывать часами о старом дубе за нашим домом, будто тот был живым существом с тайной жизнью, скрытой от людских глаз.
Но, как бы я ни восхищался дедушкой, у меня всё равно были свои занятия. Дни начинались с того, что я помогал родителям: собирал яйца в курятнике, носил воду из колодца, кормил коров. Отец говорил, что труд облагораживает человека, но, если честно, мне просто нравилось быть полезным.
Когда работа заканчивалась, я убегал на холмы. Моё любимое место — старая заброшенная железнодорожная станция, вросшая в землю, словно забытый реликт прошлого. Там были старые платформы, заросшие травой, и ржавые остатки рельсов, которые тянулись в никуда. Это место всегда казалось мне странным и загадочным. Тина говорила, что когда-то там ходили поезда, но я не верил. Поезда, как я думал, принадлежат большим городам, а не маленьким деревням вроде нашей.
Моими единственными друзьями были Джейк и Томас, мальчишки с соседней фермы. Они были близнецами и неразлучны. Вместе мы строили шалаши, лазали по деревьям и устраивали настоящие войны с деревянными мечами. Но иногда я замечал, что мне больше нравится быть одному.
В такие дни я уходил на станцию и представлял, как когда-то по ней проносились поезда. Я сидел на платформе, слушал ветер и смотрел вдаль, пытаясь понять, почему эти рельсы вызывают у меня одновременно восторг и тревогу.
Моя жизнь, на первый взгляд, была обычной, но внутри меня всегда жил какой-то вопрос. Словно я был частью чего-то большего, чего ещё не мог понять. История дедушки о поезде душ заставила меня ещё больше задуматься. Может, дело в том, что я всегда чувствовал эту странную связь с рельсами? Или, может быть, в том, что я, как говорил дедушка, рано услышал зов?
Я не знал. Но каждый вечер, засыпая, я ощущал, как во мне шевелится то, что нельзя объяснить словами. Это было похоже на интуицию, на знание чего-то, что мне ещё предстоит открыть.
Однажды, в один из таких тихих вечеров, я спросил у Тины:
— Ты когда-нибудь слышала что-то странное на холмах?
Она долго смотрела на меня, прежде чем ответить:
— Нет, Сальм, я никогда ничего не слышала. Но ты ведь и сам знаешь, что странное всегда начинается с тебя.
Я не понял, что она имела в виду. Но её слова остались со мной, как тень, следовавшая за мной день за днём.
Холмы, ферма, рельсы, рассказы дедушки… Всё это было моей жизнью. И всё это, как я чувствовал, вело меня к чему-то большему. К чему-то, что я пока не мог увидеть.
Моя жизнь текла размеренно, как и раньше, но постепенно, словно невидимый лёд под ногами, начали появляться трещины.
Однажды вечером, когда я сидел на заброшенной станции, я заметил кое-что странное. В тот день ветер был сильным, и сухие листья кружились вокруг меня, словно маленькие вихри. Я смотрел вдаль, туда, где рельсы терялись в траве, и вдруг увидел, как в сумерках что-то блеснуло.
Сперва я подумал, что это отражение солнца, но источник света, казалось, двигался. Я прищурился, стараясь разглядеть, что это. Свет мелькнул снова, как будто кто-то медленно двигал лампу, направляя её в мою сторону.
— Джейк? Томас? — крикнул я, решив, что это мои друзья устроили шутку.
Ответа не было. Свет продолжал двигаться, но теперь уже ближе. Я почувствовал, как по коже пробежал холод.
Сердце заколотилось, когда я понял, что рельсы, которые давно заржавели и заросли травой, теперь выглядели… иначе. Они блестели, как будто по ним недавно проехал поезд.
— Эй! Кто там? — снова позвал я, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрдо.
Вместо ответа я услышал гул. Низкий, глухой, будто исходящий из самой земли. Он медленно нарастал, и я почувствовал, как платформа подо мной чуть вибрирует.
Я встал, но ноги словно приросли к месту. Свет стал ярче, и гул перешёл в низкий скрежет, как будто металлические колёса скользили по рельсам.
И тогда я услышал это.
Сигнал поезда. Долгий, протяжный, зовущий.
Моё сердце застучало так громко, что я едва мог дышать. Я помнил слова дедушки: «Если услышишь сигнал, никогда не смотри в сторону рельсов». Но как не смотреть, если звук исходил оттуда?
Я закрыл глаза, стараясь отогнать страх. Звук приближался. Теперь я ясно слышал, как колёса бьют о рельсы, как ветер несёт эхо, словно кто-то вскрыл коробку с забытыми голосами.
— Сальм… — раздался знакомый шёпот.
Я резко обернулся, думая, что это дедушка. Но на платформе никого не было. Только я, старые рельсы и огни, которые теперь горели совсем близко.
Что-то внутри меня дрогнуло. Словно голос внутри сказал: «Беги».
И я побежал.
Не помню, как я добрался домой. Помню только, как распахнул дверь и рухнул в кухне, едва переводя дыхание. Мама бросилась ко мне, а Тина с тревогой заглянула из своей комнаты.
— Сальм, что случилось? — спросила мама, помогая мне подняться.
— Поезд… — выдохнул я. — Я видел поезд!
Мама замерла. Её лицо побледнело, а руки ослабли, словно силы покинули её тело.
— Что ты сказал? — спросила она, но голос её был тихим, почти умоляющим.
— Поезд… свет, звук… он был там, — повторил я, чувствуя, как меня снова накрывает страх.
Мама ничего не ответила. Она только посмотрела на Тину, и в этом взгляде было что-то странное, как будто они поделились тайной, о которой мне не положено было знать.
— Ложись спать, Сальм, — наконец сказала она. — Мы поговорим утром.
Но утром мы не поговорили. Мама и Тина избегали этой темы, как будто её никогда не существовало. Только дедушка Рин, увидев меня за завтраком, слегка покачал головой и тихо сказал:
— Ты сделал первый шаг, Сальм. Теперь отступать поздно.
Его слова тяготили меня весь день. Что он имел в виду? Какой шаг я сделал?
Но самое странное произошло ночью. Когда я уже почти заснул, мне показалось, что я услышал далёкий, еле уловимый стук колёс. И вместе с ним тихий шёпот, повторяющий моё имя.
Я больше не мог игнорировать эти знаки. Теперь я знал, что поезд душ существует. И он шёл за мной.
Анджолин Энстронг.
Её улыбка, едва заметная, как солнечный луч, пробивающийся сквозь облака, была такой же редкой, но каждый, кто видел её, запоминал её навсегда. Она была самой застенчивой девочкой в школе — сидела на последней парте, опускала глаза, когда к ней обращались, и всегда отвечала тихо, почти шёпотом. Я знал, что у неё не было друзей, кроме её записной книжки, которую она носила везде с собой.
Я увидел её впервые в школьной библиотеке. Она сидела у окна, рисовала что-то в своей книжке и, казалось, была где-то далеко. Мне понадобилось пять минут, чтобы набраться храбрости и подойти.
— Ты что-то рисуешь? — спросил я, чувствуя, как голос чуть дрогнул.
Она подняла на меня глаза, такие глубокие и спокойные, что я на мгновение потерял дар речи.
— Да, — коротко ответила она, прикрывая рисунок рукой.
— Можно посмотреть? — спросил я, уже жалея, что подошёл.
Но к моему удивлению, она улыбнулась, хоть и совсем чуть-чуть, и открыла свою книжку. Это был эскиз рельсов, уходящих в закат. У меня по спине пробежал холодок, но я улыбнулся.
— У тебя талант, — сказал я.
С тех пор мы начали общаться. Сначала осторожно, будто боялись спугнуть эту хрупкую связь. Но вскоре мы стали близки. Она рассказывала мне о своих мечтах — о том, как хочет уехать из нашего городка и стать художницей. А я, в свою очередь, делился своими детскими страхами, включая легенду о поезде.
Однако наша дружба стала мишенью для одного человека: Найт Джексон.
Найт был полным моим противоположностью. Высокий, мускулистый, звезда школьной футбольной команды. Он был умён, но жесток. Учителя любили его за успехи, а одноклассники — за харизму. Но я знал его с другой стороны. Он наслаждался своей властью над окружающими.
Когда он впервые заметил, что Анджолин всё чаще проводит время со мной, его глаза сузились, а на лице появилась хищная улыбка.
— Дэвидсон, ты серьёзно думаешь, что у тебя есть шансы? — сказал он однажды после урока, когда мы встретились в коридоре.
— Я не думаю, что это твоё дело, — ответил я, стараясь не выдать раздражения.
— Она не для тебя, — сказал он, подходя ближе. Его голос стал холодным. — Забудь о ней.
Но я не собирался отступать.
Первый конфликт
Однажды после занятий я ждал Анджолин у выхода из школы. Мы собирались пойти в парк, но она задерживалась. Когда я вошёл внутрь, я услышал приглушённые голоса из спортзала.
— Ты же знаешь, что тебе не нужен этот Сальм, — говорил Найт. Его голос был уверенным и наглым.
— Найт, я… я не могу, — ответила она тихо.
Глава 1 : Начло
Мне было 7 лет, когда я впервые услышал этот миф-байку, но, будто это было вчера, я помню каждое слово, сказанное устами моего дедушки Рина. О, рассказывать он мог как никто иной: его речь обретала крылья поэта, особенно когда он принимал виски собственной выдержки. Он описывал истории в таких деталях, будто говорил о собственных переживаниях. Но, как я уже сказал, в тот день он решил рассказать байку, о которой знали взрослые, а дети её боялись!
— А теперь, Сальм, садись поудобнее, пришло время рассказать тебе историю, которую узнают мальчики твоего возраста, — сказал дедушка, откинувшись на стуле и пристально взглянув на меня из-под густых седых бровей.
— Дедушка Рин, об Истрии узнают в определённом возрасте?
— Мне было 9, когда мой отец рассказал её мне.
— Но мне только 7!
— Ничего, я буду краток и осторожен с сюжетом, — ответил он, махнув рукой. Затем схватил рюмку бренди, как будто искал в ней вдохновение, и залпом выпил. Ударив рюмкой о стол, он вздрогнул и пробормотал: — Хм, о чём же я?
— Ты хотел рассказать мне историю, которую рассказал тебе твой папа, — подсказал я, стараясь сдержать нетерпение.
— Да, да, помню. Это не совсем история, Сальм. Это легенда, которую каждый уважающий себя житель Глазго передаёт по наследству.
Его голос стал серьёзным, и я почувствовал, как что-то ледяное пробежало по моей спине.
— Сальм, прикрой дверь, прежде чем я начну рассказывать.
Я встал, подошёл к двери и прикрыл её, оглянувшись на дедушку. Помню это, будто всё происходит сейчас: за окном начинало темнеть, родители ушли в спальню отдыхать, а тишина в доме казалась какой-то особенно густой. Моя сестра Тина, старшая в семье, тогда была уже подростком — ей было 13. Родители, Стивен и Эшли Дэвидсоны были фермерами, работали от зари до заката, отдыхали редко, и это был один из таких вечеров.
Жили мы в окрестности Глазго,
Дед Рин поднял глаза, его взгляд был мрачным, как потемневшее небо за окном. Он тяжело вздохнул, словно собираясь пересечь границу между реальностью и воспоминаниями, и начал:
— Есть в Глазго одна легенда… Легенда о поезде душ. Говорят, он приходит только в самую глубокую ночь, когда даже ветер замирает, и рельсы дрожат под невидимыми вагонами. Но это не обычный поезд, Сальм. Нет. Он приходит не за телами, а за тем, что в нас самое ценное, — за душами.
Его слова звучали так глухо, будто шли не из его рта, а из самой темноты, окружающей нас. Я не мог оторвать взгляда от дедушки, моё сердце забилось чаще, а ладони вспотели.
— Ты, наверное, думаешь, что это сказка, чтобы пугать детей? — он наклонился ближе, и его лицо осветила тень от лампы, делая его похожим на странного старинного портретного героя. — Но я видел его. Видел, как поезд, издавая глубокий гул, собрал всех, кто однажды не нашёл своего места в этом мире.
Я замер, поражённый этими словами, и почувствовал, как в груди разгорается смесь любопытства и страха.
— Что происходит с этими душами? — спросил я шёпотом, почти боясь услышать ответ.
Дедушка откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, словно переживая что-то вновь. Его лицо на мгновение сделалось таким мрачным и усталым, что мне стало не по себе.
— Говорят, те, кто садится в этот поезд, не возвращаются. Вагоны пусты, но их можно услышать. Гул, скрежет, отголоски голосов… Это не поезд, а сама смерть в движении. И если ты услышишь его сигнал, помни: никогда не смотри в сторону рельсов, никогда не иди на этот звук.
Его голос затих, и в комнате наступила тишина, такая густая, что я слышал, как трещит огонь в камине. Я почувствовал, как мороз пробежал по моей спине, и попытался пошевелиться, но не смог.
— Но, дедушка… — начал я, не зная, что сказать.
— Не бойся, Сальм, — перебил он, натягивая слабую, но успокаивающую улыбку. — Эта история — лишь предостережение. Лишь напоминание о том, что терять надежду — всё равно что шагнуть на эти невидимые рельсы.
Его слова отдались эхом в моей голове, и я понял, что дедушка говорил что-то большее, чем просто миф. Эта легенда была не просто историей. В ней звучала истина, которую я ещё не мог постичь.
Дни сменялись ночами, недели тянулись, месяцы проходили, а я, Сальман Дэвидсон, никак не мог забыть историю, которую мне рассказал дедушка Рины. Она словно запечатлелась в моей памяти, накрепко, будто заклинание.
Я не знал, почему эта история так сильно зацепила меня. Может, дело было в том, как он рассказывал — его голос, спокойный, но в то же время полный какого-то скрытого смысла, словно каждое слово было больше, чем просто звук. Или, может, дело в самом содержании — в тех странных, почти нереальных событиях, о которых он говорил.
Словно это была не просто сказка, а нечто большее. Может, тайна? Или предупреждение? Я ловил себя на том, что снова и снова возвращаюсь к его словам, прокручиваю их в голове, пытаясь понять, что именно так зацепило меня.
Глава 2: Жизнь на окраине
Моя жизнь была размеренной, хотя и не совсем обычной, как, наверное, у большинства детей, выросших на ферме. Мы жили в старом доме, стоявшем у подножия холмов, в трёх милях от ближайшего городка. Глазго казался чем-то далеким и недосягаемым — величественным городом, в котором кипела жизнь, но куда мы выбирались лишь раз или два в год. Наша семья была простой и трудолюбивой: отец, мать, моя старшая сестра Тина и я, Сальман Дэвидсон.
Мои родители редко находили время для разговоров. Отец уходил на рассвете работать в поле, а мама почти весь день проводила на кухне, следя за домашним хозяйством. Иногда они даже, казалось, забывали, что у них есть дети. Не то чтобы они нас не любили, просто работа всегда была на первом месте. Тина, как старшая, часто брала на себя роль взрослого: проверяла мои уроки, учила нас с мамой шить, а ещё читала мне по вечерам.
Но, несмотря на всю её заботу, мы не были близки. Тина всегда была слишком серьёзной. Её интересовали только её дневник, старинные книги, которые она брала у нашей тётушки в Глазго, и, как я позже понял, собственные мечты о другой жизни.
Я, напротив, обожал всё вокруг: пустые холмы, бескрайние пастбища, запах свежескошенной травы и прохладные вечера, когда мы всей семьёй сидели у камина. Но главное место в моём детском мире занимали дедушка Рин и его рассказы.
Дедушка жил с нами в отдельной пристройке, маленьком деревянном домике за фермой. Он был старым, суровым человеком, но в нём была какая-то магия. Он всегда знал, что сказать, чтобы зажечь во мне интерес к самым обычным вещам. Например, он мог рассказывать часами о старом дубе за нашим домом, будто тот был живым существом с тайной жизнью, скрытой от людских глаз.
Но, как бы я ни восхищался дедушкой, у меня всё равно были свои занятия. Дни начинались с того, что я помогал родителям: собирал яйца в курятнике, носил воду из колодца, кормил коров. Отец говорил, что труд облагораживает человека, но, если честно, мне просто нравилось быть полезным.
Когда работа заканчивалась, я убегал на холмы. Моё любимое место — старая заброшенная железнодорожная станция, вросшая в землю, словно забытый реликт прошлого. Там были старые платформы, заросшие травой, и ржавые остатки рельсов, которые тянулись в никуда. Это место всегда казалось мне странным и загадочным. Тина говорила, что когда-то там ходили поезда, но я не верил. Поезда, как я думал, принадлежат большим городам, а не маленьким деревням вроде нашей.
Моими единственными друзьями были Джейк и Томас, мальчишки с соседней фермы. Они были близнецами и неразлучны. Вместе мы строили шалаши, лазали по деревьям и устраивали настоящие войны с деревянными мечами. Но иногда я замечал, что мне больше нравится быть одному.
В такие дни я уходил на станцию и представлял, как когда-то по ней проносились поезда. Я сидел на платформе, слушал ветер и смотрел вдаль, пытаясь понять, почему эти рельсы вызывают у меня одновременно восторг и тревогу.
Моя жизнь, на первый взгляд, была обычной, но внутри меня всегда жил какой-то вопрос. Словно я был частью чего-то большего, чего ещё не мог понять. История дедушки о поезде душ заставила меня ещё больше задуматься. Может, дело в том, что я всегда чувствовал эту странную связь с рельсами? Или, может быть, в том, что я, как говорил дедушка, рано услышал зов?
Я не знал. Но каждый вечер, засыпая, я ощущал, как во мне шевелится то, что нельзя объяснить словами. Это было похоже на интуицию, на знание чего-то, что мне ещё предстоит открыть.
Однажды, в один из таких тихих вечеров, я спросил у Тины:
— Ты когда-нибудь слышала что-то странное на холмах?
Она долго смотрела на меня, прежде чем ответить:
— Нет, Сальм, я никогда ничего не слышала. Но ты ведь и сам знаешь, что странное всегда начинается с тебя.
Я не понял, что она имела в виду. Но её слова остались со мной, как тень, следовавшая за мной день за днём.
Холмы, ферма, рельсы, рассказы дедушки… Всё это было моей жизнью. И всё это, как я чувствовал, вело меня к чему-то большему. К чему-то, что я пока не мог увидеть.
Моя жизнь текла размеренно, как и раньше, но постепенно, словно невидимый лёд под ногами, начали появляться трещины.
Однажды вечером, когда я сидел на заброшенной станции, я заметил кое-что странное. В тот день ветер был сильным, и сухие листья кружились вокруг меня, словно маленькие вихри. Я смотрел вдаль, туда, где рельсы терялись в траве, и вдруг увидел, как в сумерках что-то блеснуло.
Сперва я подумал, что это отражение солнца, но источник света, казалось, двигался. Я прищурился, стараясь разглядеть, что это. Свет мелькнул снова, как будто кто-то медленно двигал лампу, направляя её в мою сторону.
— Джейк? Томас? — крикнул я, решив, что это мои друзья устроили шутку.
Ответа не было. Свет продолжал двигаться, но теперь уже ближе. Я почувствовал, как по коже пробежал холод.
Сердце заколотилось, когда я понял, что рельсы, которые давно заржавели и заросли травой, теперь выглядели… иначе. Они блестели, как будто по ним недавно проехал поезд.
— Эй! Кто там? — снова позвал я, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрдо.
Вместо ответа я услышал гул. Низкий, глухой, будто исходящий из самой земли. Он медленно нарастал, и я почувствовал, как платформа подо мной чуть вибрирует.
Я встал, но ноги словно приросли к месту. Свет стал ярче, и гул перешёл в низкий скрежет, как будто металлические колёса скользили по рельсам.
И тогда я услышал это.
Сигнал поезда. Долгий, протяжный, зовущий.
Моё сердце застучало так громко, что я едва мог дышать. Я помнил слова дедушки: «Если услышишь сигнал, никогда не смотри в сторону рельсов». Но как не смотреть, если звук исходил оттуда?
Я закрыл глаза, стараясь отогнать страх. Звук приближался. Теперь я ясно слышал, как колёса бьют о рельсы, как ветер несёт эхо, словно кто-то вскрыл коробку с забытыми голосами.
— Сальм… — раздался знакомый шёпот.
Я резко обернулся, думая, что это дедушка. Но на платформе никого не было. Только я, старые рельсы и огни, которые теперь горели совсем близко.
Что-то внутри меня дрогнуло. Словно голос внутри сказал: «Беги».
И я побежал.
Не помню, как я добрался домой. Помню только, как распахнул дверь и рухнул в кухне, едва переводя дыхание. Мама бросилась ко мне, а Тина с тревогой заглянула из своей комнаты.
— Сальм, что случилось? — спросила мама, помогая мне подняться.
— Поезд… — выдохнул я. — Я видел поезд!
Мама замерла. Её лицо побледнело, а руки ослабли, словно силы покинули её тело.
— Что ты сказал? — спросила она, но голос её был тихим, почти умоляющим.
— Поезд… свет, звук… он был там, — повторил я, чувствуя, как меня снова накрывает страх.
Мама ничего не ответила. Она только посмотрела на Тину, и в этом взгляде было что-то странное, как будто они поделились тайной, о которой мне не положено было знать.
— Ложись спать, Сальм, — наконец сказала она. — Мы поговорим утром.
Но утром мы не поговорили. Мама и Тина избегали этой темы, как будто её никогда не существовало. Только дедушка Рин, увидев меня за завтраком, слегка покачал головой и тихо сказал:
— Ты сделал первый шаг, Сальм. Теперь отступать поздно.
Его слова тяготили меня весь день. Что он имел в виду? Какой шаг я сделал?
Но самое странное произошло ночью. Когда я уже почти заснул, мне показалось, что я услышал далёкий, еле уловимый стук колёс. И вместе с ним тихий шёпот, повторяющий моё имя.
Я больше не мог игнорировать эти знаки. Теперь я знал, что поезд душ существует. И он шёл за мной.
Глава 3: Сердце Анджолин
Анджолин Энстронг.
Её улыбка, едва заметная, как солнечный луч, пробивающийся сквозь облака, была такой же редкой, но каждый, кто видел её, запоминал её навсегда. Она была самой застенчивой девочкой в школе — сидела на последней парте, опускала глаза, когда к ней обращались, и всегда отвечала тихо, почти шёпотом. Я знал, что у неё не было друзей, кроме её записной книжки, которую она носила везде с собой.
Я увидел её впервые в школьной библиотеке. Она сидела у окна, рисовала что-то в своей книжке и, казалось, была где-то далеко. Мне понадобилось пять минут, чтобы набраться храбрости и подойти.
— Ты что-то рисуешь? — спросил я, чувствуя, как голос чуть дрогнул.
Она подняла на меня глаза, такие глубокие и спокойные, что я на мгновение потерял дар речи.
— Да, — коротко ответила она, прикрывая рисунок рукой.
— Можно посмотреть? — спросил я, уже жалея, что подошёл.
Но к моему удивлению, она улыбнулась, хоть и совсем чуть-чуть, и открыла свою книжку. Это был эскиз рельсов, уходящих в закат. У меня по спине пробежал холодок, но я улыбнулся.
— У тебя талант, — сказал я.
С тех пор мы начали общаться. Сначала осторожно, будто боялись спугнуть эту хрупкую связь. Но вскоре мы стали близки. Она рассказывала мне о своих мечтах — о том, как хочет уехать из нашего городка и стать художницей. А я, в свою очередь, делился своими детскими страхами, включая легенду о поезде.
Однако наша дружба стала мишенью для одного человека: Найт Джексон.
Найт был полным моим противоположностью. Высокий, мускулистый, звезда школьной футбольной команды. Он был умён, но жесток. Учителя любили его за успехи, а одноклассники — за харизму. Но я знал его с другой стороны. Он наслаждался своей властью над окружающими.
Когда он впервые заметил, что Анджолин всё чаще проводит время со мной, его глаза сузились, а на лице появилась хищная улыбка.
— Дэвидсон, ты серьёзно думаешь, что у тебя есть шансы? — сказал он однажды после урока, когда мы встретились в коридоре.
— Я не думаю, что это твоё дело, — ответил я, стараясь не выдать раздражения.
— Она не для тебя, — сказал он, подходя ближе. Его голос стал холодным. — Забудь о ней.
Но я не собирался отступать.
Первый конфликт
Однажды после занятий я ждал Анджолин у выхода из школы. Мы собирались пойти в парк, но она задерживалась. Когда я вошёл внутрь, я услышал приглушённые голоса из спортзала.
— Ты же знаешь, что тебе не нужен этот Сальм, — говорил Найт. Его голос был уверенным и наглым.
— Найт, я… я не могу, — ответила она тихо.
