Глава 1 : семья
Когда мне было 11 лет, мой отец решил рассказать мне немного больше о своей работе — той самой, которую он обычно не обсуждал. Он сказал, что это научные экспедиции в места, где почти никогда не ступала нога человека. Компания, в которой он работал главным научным сотрудником, занималась чем-то важным и загадочным, но подробности он открывал редко. В нашей семье, казалось, было негласное правило — не задавать вопросов о его деле.
В школе, когда нужно было написать сочинение о профессии родителей, я назвала его археологом. Так было проще и понятнее всем, и мне тоже. Археологы ведь изучают древности, путешествуют и открывают забытые тайны. Но даже тогда я чувствовала, что это объяснение слишком упрощённое. Его работа не ограничивалась поисками артефактов. Она была чем-то большим, чем-то сложным и, возможно, даже опасным. Мама никогда не говорила о его делах, а если я пыталась спросить, она быстро переводила разговор на что-то другое.
Отец, Ричард Эйзен, был не похож на других отцов. Он не приходил домой с улыбкой, готовый пойти с нами в парк или кино. Большую часть своего свободного времени он проводил за столом, погружённый в бумаги, схемы, карты и какие-то странные фотографии. Он выглядел задумчивым, словно его разум постоянно витал где-то далеко, в местах, которые мы с мамой не могли себе даже представить.
Ричард был сыном математика, моего дедушки Стивена Эйзена, и бабушки Мэри Эйзен. Они воспитали его как настоящего исследователя, человека, который никогда не останавливается перед неизвестным. Но даже дедушка, с его любовью к формулам и теоремам, казался обычным человеком рядом с моим отцом.
Я помню, как он однажды вечером открыл передо мной карту. Она была старой, потёртой, и на ней были обозначены какие-то странные знаки, которых я не видела ни в одном атласе. “Это карта территории, которую ещё не изучали,” — сказал он, глядя на меня с легкой улыбкой. Его голос был мягким, но глаза светились особым блеском, который я никогда не видела раньше.
В тот момент я поняла: его работа была не просто исследованием, это было что-то невероятное. Может, он искал не только древние артефакты, но и разгадку загадок, о которых мы с мамой могли только догадываться.
Моего папы часто не было дома. Его работа требовала постоянных отъездов, долгих экспедиций и вечной занятости. Иногда он исчезал на несколько недель, а то и месяцев. В такие моменты нам с мамой заменял его мой дедушка Стивен. Это был человек удивительной доброты и тепла. Он обладал редким умением делать будни ярче: рассказывал сказки, придумывал игры и мог оживить даже самые серые дни.
Когда мне было совсем мало лет, я порой называла дедушку папой. Это случалось непроизвольно, словно мой детский разум искал образ отца в том, кто был рядом. Дедушка никогда не обижался, напротив, он смеялся и с доброй улыбкой говорил: “Ну, Теа, я же всего лишь дедушка. Но если тебе так хочется, пусть будет так.” Его терпение и мягкость были неисчерпаемыми.
Я не могу сказать, что не чувствовала любви своего отца. Он всегда привозил подарки из своих поездок — маленькие сокровища, которые казались мне волшебными. Древние монеты, кусочки необычных минералов или фигурки животных, вырезанные из дерева. Каждый раз он говорил, что это часть мира, который я должна узнать, когда вырасту. Но всё же его редкое присутствие делало его любовь неуловимой, словно она существовала где-то на расстоянии, в другой реальности.
Мама, Оливия Эйзен, была полной противоположностью отца. Она не искала приключений или открытий — её миром был наш дом. Она была теплой, заботливой и очень терпеливой, но в её глазах часто отражалась тень неосуществлённой мечты. Она всегда хотела большую семью, дом, полный смеха и шума, но вместо этого была только я. Единственный ребёнок, Теа Эйзен.
Быть единственным ребёнком — это значит быть одновременно центром внимания и заложником ожиданий. Родные окружали меня заботой, порой чрезмерной. Дедушка учил меня решать головоломки и разгадывать тайны, мама посвящала меня в секреты кулинарии и рассказывала о своих мечтах. Но временами это давление ощущалось как невидимая ответственность — оправдать надежды, стать тем, кем они хотели меня видеть.
Однажды вечером мама зажгла свечи в гостиной. Свет был мягким, почти сказочным. Мы с ней пили горячий чай, а дедушка читал газету в своём любимом кресле. Я спросила:
— Мама, а почему у нас нет больше детей?
Она посмотрела на меня так, словно мой вопрос заставил её задуматься о чём-то давно забытом.
— Иногда, Теа, жизнь сама выбирает за нас. Но ты — мой подарок. Единственный, который мне нужен.
Эти слова застряли в моей памяти. Возможно, они были сказаны для того, чтобы мне не было грустно, что у меня нет брата или сестры. Но в тот момент я вдруг поняла: я была для мамы всем её миром, а она — моим.
С годами я всё больше ценила ту семейную теплоту, которую создавала мама, и ту мудрость, которую приносил в дом дедушка. И хотя папа оставался для меня фигурой загадочной, я знала, что где-то в далёких краях он делает что-то важное. Что-то, о чём я, возможно, узнаю, когда стану старше.
В моей жизни было две бабушки, и каждая из них — совершенно особенный мир. С одной, Мэри Эйзен, вы уже знакомы, а теперь настало время представить вам Элизабет Чейнстинг. Эти две женщины были настолько разными, что порой казалось, будто они принадлежат к разным вселенным.
Бабушка Мэри была олицетворением уюта, тепла и домашнего очага. Она была женщиной тихой, но невероятно мудрой. В детстве я любила смотреть, как она вяжет, её пальцы, казалось, летали над пряжей, а слова, которые она произносила, были такими же мягкими, как её шерстяные пледы. Мэри никогда не говорила громко и не требовала внимания. Её любовь была незаметной, но всегда ощутимой, словно солнечный свет, который пробивается сквозь занавески в раннее утро.
Её дом был наполнен ароматами корицы, свежей выпечки и старинных книг. Полки ломились от томиков, переплетённых в кожу, и каждая страница издавала слабый хруст, как будто сама книга оживала. Мэри часто рассказывала мне истории о дедушке Стивене, о том, как он однажды написал для неё стихотворение на клочке бумаги, и она сохранила его, спрятав в семейной Библии. Они прожили вместе долгую, наполненную тихим счастьем жизнь, и каждый уголок её дома хранил это воспоминание.
Элизабет Чейнстинг, вторая моя бабушка, была полной противоположностью Мэри. Если Мэри была тихим ручейком, то Элизабет напоминала бурную реку или даже горный поток. В её глазах всегда горел огонь, а осанка выдавала в ней женщину с железным стержнем. Она часто говорила, что рождена быть королевой, и утверждала, что в её жилах течёт голубая кровь. На самом деле, она даже составила генеалогическое древо, пытаясь доказать, что её отец имел королевские корни.
Бабушка Элизабет была сильной, строгой и невероятно харизматичной. Её голос всегда звучал уверенно, а взгляд был таким, что любой, от ребёнка до взрослого, мгновенно переставал спорить. Она одевалась с изысканным вкусом, её платья всегда были выглажены до идеальной складки, а волосы — уложены так, словно она только что вышла из королевского дворца.
Несмотря на её властный характер, в ней чувствовалась величественная доброта. Она верила в силу знаний и успеха, поэтому всегда говорила маме: “Не позволяй жизни пройти мимо. Борись, достигай, будь лучшей.” Эти слова часто звучали для меня слишком громко, особенно в сравнении с мягким шёпотом Мэри.
Мама часто смеялась, что она находится между двух полюсов. Мэри учит её радоваться простым вещам, быть терпеливой и мягкой, а Элизабет внушает ей, что только сила характера и уверенность приведут её к успеху. Эти две женщины сформировали не только мою маму, но и меня.
Я унаследовала нежность и любовь к дому от Мэри, но порой замечаю в себе и что-то от Элизабет: желание бороться за своё место в мире, не склоняться перед трудностями. Думаю, именно эта связь двух таких разных миров сделала нашу семью уникальной.
У бабушки Элизабет не было мужа, и этот факт всегда окутывал её историю налётом тайны. Папа моей мамы остался неизвестным даже для неё самой. Бабушка никогда не говорила об этом открыто, лишь изредка упоминала, что это был “особенный человек, не похожий на других”. В её глазах загоралась искорка, когда разговор заходил о прошлом, но дальше она никогда не шла. Мама однажды сказала, что Элизабет всегда жила по своим правилам, и её сильный характер не нуждался в подпорке брака или мужского присутствия.
Глава 2: ужин
В тот день папа был дома, но выглядел необычно встревоженным. Он ходил из комнаты в комнату, словно пытался найти решение проблемы, которой не существовало. В его глазах отражались тревога и сомнение. Это был взгляд человека, который хочет что-то сказать, но боится найти нужные слова.
Дедушка, как человек мудрый и наблюдательный, быстро заметил это. Он подошёл к отцу, положил ему руку на плечо и тихо сказал:
— Ричард, что случилось? Ты ведь всегда всё держишь под контролем, но сегодня… что-то не так.
Отец отвёл глаза, будто собираясь с духом, а потом чуть слышно ответил:
— Мне нужно сказать им. Только я не знаю как.
— Тогда скажи за ужином, — твёрдо произнёс дедушка. — Мы — семья, и такие решения мы принимаем вместе.
Это был наш обычный субботний вечер. По традиции мы собирались все вместе за столом, обсуждали мелочи, смеялись. Но в тот день обстановка была другая. Папа, обычно спокойный и немногословный, прервал всех в самый разгар ужина, поднял руку, словно требуя тишины.
— Пожалуйста, послушайте меня, — начал он, а его голос прозвучал так серьёзно, что мне стало не по себе. Всё внутри сжалось от ожидания.
Мы все повернулись к нему. Мама поставила вилку на стол, дедушка приподнял брови, а бабушка Элизабет уже напряжённо сложила руки на коленях.
— Вы знаете, что моя работа всегда требовала от меня молчания. Но сегодня я должен нарушить это правило, — произнёс папа. — Нам придётся переехать. На неопределённое время.
— Что? Как переехать? — мама выронила салфетку и посмотрела на него, будто не веря своим ушам.
Отец вздохнул и продолжил:
— Меня призвали исследовать новое место. Это территория, где никогда не ступала нога человека. Ни одна экспедиция раньше не доходила до этой земли. Оливия, я понимаю, что это шок для тебя, но у меня нет выбора. Компания финансирует переселение сотрудников вместе с семьями, чтобы мы могли провести исследование полноценно.
— Нам придётся оставить дом? Всё, что мы здесь построили? — голос мамы сорвался.
— Да, — коротко ответил папа, опустив глаза. — Это решение не из лёгких, но я давал присягу.
Мама встала из-за стола, её лицо побелело от волнения.
— Ричард, это наш дом! Здесь наша жизнь! Как мы можем всё бросить и уехать в неизвестность?
— Я понимаю твою озабоченность, Оливия, — его голос был мягким, но в нём звучала твёрдость. — Но это моя работа. Моё призвание.
Дедушка, который всё это время молчал, неожиданно сказал:
— Я хочу быть рядом с вами. Рядом с Теей.
Папа покачал головой:
— Это исключено, отец. Компания разрешает переезд только ближайших членов семьи. Это касается меня, Оливии и Теа.
Мама закрыла лицо руками и, едва сдерживая слёзы, тихо произнесла:
— Я не могу… просто не могу это принять.
Дедушка хотел что-то сказать, но бабушка Элизабет перебила его:
— Это безумие, Ричард! Вы собираетесь увезти ребёнка куда-то, где даже цивилизации нет? Как это вообще возможно?
Разговор превратился в хаос. Все говорили одновременно: дедушка пытался воззвать к разуму, Элизабет что-то резко выговаривала отцу, а бабушка Мэри тихо сидела, явно обдумывая ситуацию.
Мама в конце концов не выдержала. Она выскочила из комнаты, а папа бросился за ней. В доме повисла гнетущая тишина. Я сидела на своём месте, не в силах пошевелиться. Эти слова — “мы уезжаем” — звенели у меня в ушах. Всё, что я знала и любила, рушилось на глазах.
Я лишь помню, как папа закрыл за собой дверь спальни, пытаясь утешить маму. За стеной слышались приглушённые голоса и её всхлипы. Бабушки и дедушка продолжали обсуждать произошедшее, но я уже ничего не слышала. Всё, что я знала наверняка, — наша жизнь больше никогда не будет прежней.
Глава 3: Альтернатива Ричарда
На следующий день, после того как ужин прошёл в такой напряжённой атмосфере, папа собрал нас всех снова в нашем доме. Он был в своём рабочем костюме, всё так же серьёзный и сосредоточенный, но сегодня что-то в его поведении было другим. Взгляд был сосредоточен, словно он готовился рассказать нам о чём-то важном, но не знал, с чего начать. Я могла видеть, как тяжело ему даётся этот разговор, как он собирается с мыслями.
— Я хочу начать с извинений за вчерашний вечер, — сказал папа, голос его был мягким, почти извиняющимся, но в нём оставалась та же уверенность, что и всегда. — Я не хотел, чтобы мои слова прозвучали так резко.
Мама, смотря на него, выдохнула, но её лицо было всё равно напряжённым. Она подошла к окну, словно искала слова, чтобы выразить свою боль и недовольство.
— Ричард, я понимаю, что твоя роль важна, но… это безумие! Мы не можем всё бросить! Этот дом, наши друзья, наша жизнь! — голос мамы дрожал, но в нём была твёрдость. Она говорила не только как жена, но и как женщина, которая не готова отдать всё, что она так долго строила.
Папа выдохнул, его взгляд на мгновение потускнел, но он поднял его, будто собрав всю свою решимость, и произнёс:
— Я понимаю, Оливия. Я думал об этом всю ночь. И я хочу предложить тебе альтернативу.
Мама удивлённо подняла глаза, не понимая, к чему он ведёт.
— Вы можете остаться здесь, — продолжил папа, стараясь быть мягким, но его слова всё равно звучали тяжело. — Капитан Слеймунд планирует экспедицию на шесть месяцев. Это время, которое я проведу в исследуемом регионе, а вы сможете остаться здесь, в безопасности.
Мама стояла, не в силах поверить в его слова. Она повернулась к нему и, слабо поморщившись, сказала:
— Одни? Ричард, я не узнаю тебя…
Папа, как всегда, был твёрд, но в его голосе всё же звучала нотка сожаления.
— Оливия, я всё обдумал. Так будет безопаснее.
Мама молча подошла к комоду в уголке зала. Она что-то искала, её движения стали более нервными. Я наблюдала, как она, в который раз за эти годы, показала свою решимость. Словно не в силах больше выслушивать, она резко открыла ящик, достала пачку сигарет и зажгла одну, держа её почти механически. Спичка вспыхнула ярким огнём, а её рука дрожала, пока она не прикурила, не сказав ни слова.
— Я не оставлю тебя одного! И ты не оставишь нас одних! Мы едем с тобой. — Слова её были твёрдыми, как никогда, но в них проскальзывал страх, обида, боль и любовь. Она повернулась и быстрым шагом направилась к нашей спальне, будто больше не могла оставаться в комнате с ним, не зная, как быть.
Папа молча наблюдал за ней, его взгляд следил за её уходом. В его глазах была смесь беспокойства и отчаяния. Он открыл рот, но слова застряли у него в горле. Когда мама исчезла за дверью, он повернулся ко мне. Его взгляд был мягким, и в нём был тот момент уязвимости, которого я никогда раньше не замечала.
